Познание и опыт

Стремление связывать познание с опытом имеет давние, глубоко укоренившиеся философские традиции. Те, кто писал на эту тему, сходились, как правило, на том мнении, что опыт является одним из всеобщих и необходимых условий познания. Но на этой общепринятой констатации единодушие философов ограничивалось, и при последующем уточнении роли опыта в познании появлялись заметные расхождения в их взглядах. Характеризуя влияние опыта на познание, они сводили его к зависимости от преимущественного действия отдельных структур человеческого сознания. Таким структурам сознательного опыта отводилась ведущая роль в познании.

Согласно одним традициям, например, познание начинается с опыта, который поставляет ему чувственный материал для рациональной обработки. Уже Аристотель полагал, что опыт есть то, что воспринимает наблюдатель в естественных условиях и описывает словами. Подобные описания соответствуют реальным событиям и могут быть поняты другими людьми. Так как восприятие фиксирует свойства объектов, опыт важен для установления истины. Сложившаяся традиция закрепила разделение опыта и познания в терминах соотношения чувственного и рационального: опыт стали отождествлять с перцептивными процессами и возможностями их выражения в языке, а познание — с логической обработкой чувственного опыта в мышлении. Сенсуалистические вариации на темы опыта получили развитие в философии Беркли и Юма, закрепившись в наиболее радикальной форме в теории познания Э. Маха.

В современной эмпирической философии науки понятие опыта приобрело методологический, инструментально-операциональный характер (Р. Карнап, М. Шлик, Л. Витгенштейн, К. Гемпель и др.). Его более строгие, логико-лингвистические очертания были конкретизированы в эмпирических процедурах наблюдения и эксперимента. Их экспликация содержала результаты совместной работы чувственных и мыслительных процессов и представлялась в форме языка наблюдений или описания. С помощью опыта производилась проверка научной теории. Точнее говоря, значения языка научной теории редуцировались (ставились в соответствие) к значениям эмпирических высказываний, что позволяло осуществить процедуру ее верификации, подтверждения.

Другая — аксиологическая — традиция трактовки обусловленности познания опытом акцентировала роль его эмоционально-ценностных структур. Ценностная «начинка* опыта обнаруживается в убеждениях людей относительно тех идеалов, норм и целей познания, на которые они сориентированы. Модели эмоционального опыта или аналитики переживаний, предложенные в философской герменевтике и феноменологии (В. Дильтей, Э. Гуссерль, М. Мерло-Понти, Г. Гадамер и др.), по-разному раскрывают когнитивно-ценностный потенциал опыта. Согласно им опытные условия познания устанавливаются на основе эмпирических содержаний переживаний или феноменологических операций сознания. Обсуждая современные философские дискурсы о человеческом бытии и познании, М. Фуко пытается наметить объединительную парадигму, которая бы выполняла посреднические функции и укореняла в себе и опыт тела, чувственности и опыт культуры. Такую интегральную парадигму философского дискурса он усматривал в анализе переживаний. «В самом деле, переживание является одновременно и пространством, в котором все эмпирические содержания даются опыту, и той первоначальной формой, которая делает их вообще возможными, обозначая их первичное укоренение. Оно позволяет пространству тела сообщаться со временем культуры, ограничениями природы — с давлением истории, при условии, однако, что тело и через его посредство вся природа дается в опыте некой предельной пространственности, а культура — носительница истории — переживается в непосредственности всех напластовавшихся значений».^[1]

Таким образом, «ставка» на аналитику переживаний как основополагающих структур опыта, на основе которых осуществляется познание, считается и сегодня перспективной в концепциях, объединяющих элементы философского дискурса герменевтического, экзистенциалистского и феноменологического толка. Действительно, реальная роль переживаний, формирующая ценностные ориентации, убеждения, оценки познающего человека, заметно сказывается на продуктивности познания, а особенности таких видов познания, как, например, религиозное и художественное, исчерпываются эмоционально-ценностными значениями аналитики переживаний, значениями убеждений и веры.

Сторонники третьей традиции уделяли основное внимание анализу действия регулятивно-волевых функций и структур опыта в познании. Метафизика и онтология воли А. Шопенгауэра, «философия жизни» Ф. Ницше дали основополагающую проработку темы властно-волевого начала в познании, раскрывавшей противоречивые признаки метафоры «знание — власть». Не менее авторитетной оказалась прагматическая трактовка соотношения волевого опыта и познания в терминах разрешения проблемных ситуаций и принятия решения (В. Джемс и особенно Дж. Дьюи). Согласно ей мотивационный эффект волевых Структур опыта заключается в том, что они действуют как привычки, правила, программируют действия человека и позволяют ему делать выбор и принимать решение. Разрешающие способности волевой регуляции определяются возможностями вариантов, программ действия, на основе которых осуществляется анализ, сравнение, оценка и предпочтение одного пути достижения искомой цели другому. Рационалистический пафос регулятивных и разрешающих функций волевого опыта в познании состоит в том, что они позволяют человеку добиваться полезных, оптимальных и эффективных действий и решений в своей жизни.

Как известно, интегральные функции хранения и воспроизведения опыта в целях познания «берут на себя» структуры и механизмы человеческой памяти. Мнемическая парадигма, в терминах которой определяются связи опыта и познания, восходит к теории познания Платона. Согласно его концепции познания как воспоминания, память располагается в сердцевине человеческой души, а ее механизмы обеспечивают процесс извлечения знаний из хранилища «мира идей». Чтобы извлечь знания из хранилищ памяти, душа должна обратиться к ним и вспомнить их. Так как в опыте хранятся не только истинные, но и ложные знания, в процессе познания как воспоминания душа должна освободиться от ложных значений идей. Опыт воспоминаний селектирует истинные знания от ложных и формирует чувство уверенности в правильном выборе, который подкрепляется логическими и фактическими обоснованиями. Мнемические дискурсы в философии познания получили развитие в учении о призраках (идолах) и прошлом опыте Ф. Бэкона, в методологии исторического познания (история как воспроизведение опыта) Р. Коллингвуда и др. Крылатое выражение «новое всегда есть забытое или хорошо забытое старое* прозрачно и просто объясняет зависимость результатов познания от мнемических структур опыта.

Завершая вводный экскурс в тему «опыт и познание», хотелось бы сделать несколько замечаний, предваряющих ее дальнейшее обсуждение. Во-первых, по соображениям высокой специфичности и сложности мы по сути дела не коснемся вопросов о влиянии языковых структур и бессознательного фактора опыта на процессы познания. Во-вторых, учитывая литературную известность и изученность проблем методологии эмпирического познания, а также тот факт, что общая экспозиция когнитивных структур чувственного опыта и мышления дана в предыдущих параграфах, мы в последующем изложении ограничимся схематическим анализом структурных особенностей эмоционально-ценностного, регулятивно-волевого и мнемического факторов опыта.

• [1] Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб., 1994. С. 342.