Современные изменения в самоидентификациях россиян

Теория «зеркального Я» позволяет заинтересованному наблюдателю «заглянуть за» оборотную сторону процесса формирования самоидентификаций россиян в условиях современных реформ. Наши самопредставления складываются в значительной степени под влиянием ожиданий извне.

Партийный босс может иметь таковую самоидентификацию лишь в том сообществе, которое готово считать его лидером. «Мисс русская красавица» тоже считается «единственной и неповторимой» лишь среди тех, кто соглашается разделять данное мнение.

Когда же индивиды лишаются признания со стороны общественных структур, то их самоидентификация обычно быстро разрушается.

Так, многие партийные функционеры советского периода отчаянно пытались сохранить свою самоидентификацию как «отцов нации, спасителей отечества, выдающихся руководителей» и т. д., но если в окружении значимых других выкристаллизовывались иные представления о них, то поддерживать прежнее видение себя как ответственного, достойного политического лидера оказалось невозможным, и многие ушли из общественной жизни.

Но извне возникли новые типичные ожидания — в условиях становления рыночных отношений были востребованы прежние связи партийных функционеров. И что же? Всматриваясь в зеркало новых социальных реалий, прежние партийные боссы стали думать о себе и действовать так, как полагается это делать «новым русским», занятым предпринимательством.

В обоих случаях самоидентификацию индивиды получали от общества, их социальные действия были адекватны специфическим социальным ситуациям, зеркальным отражением ожиданий значимых других.

Предвзятое отношение со стороны окружающих способно так повлиять на сознание индивида, что его «I» будет стремиться соответствовать сложившимся в «Ме» этим негативным суждениям.

Ныне многие русские, оказавшиеся в силу исторических обстоятельств за границей, на территории стран СНГ, под влиянием националистических, антирусских стереотипов извне в своих самоидентификациях превращаются в людей второго сорта. Некоторые настолько уступают давлению пренебрежительного отношения к ним со стороны окружающих, что даже вернувшись в Россию не готовы в полной мере отстаивать свои права.

Индивид, оказавшийся в такой или подобной ситуации, может использовать постулаты концепции «зеркального Я» в практических попытках изменить свою судьбу. Ему следует отказаться от того «зеркала», откуда на него смотрит «гадкий утенок», «лицо кавказкой национальности» или просто замученный жизненными невзгодами человек. При этом, конечно, необходимо, чтобы «I» перебороло социальное давление со стороны «Ме», что позволило бы начать поиск иного социального окружения с другими «зеркалами», в которых индивид мог бы видеть вполне респектабельный образ.

Однако, как считает Ч. Кули, обладать достоинствами можно лишь в том случае, если общество готово позволить это. В какой мере общество ценит человека, в той мере человек ценит себя.

В течение жизни индивиду, как правило, приходится неоднократно менять свою идентичность — при переходе во взрослую жизнь (потребность и появление другого «Я» связано с сильным влиянием нового социального контекста на собственное «Я», что существенно изменяет самоидентичность), при вступлении в брак, перемене работы или специальности.

В современном демократическом обществе, котором «I» преобладает над «Ме», смена «зеркал» обычно проходит без катаклизмов для индивида. Тому также способствует разветвленная сеть общественных институтов с многообразными функциями, так что у индивида есть реальная возможность выбрать неоднократно социальное «зеркало», адекватное его весьма часто меняющимся самоидентификации.

Из работы: Ч. Кули. Социальная самость^[1]

В весьма обширном и интересном разряде случаев социальное отношение принимает форму довольно определенного мысленного образа того, как самость человека, т. е. любая присваиваемая им идея, проявляется в каком-то отдельном сознании, и самоощущение человека определяется отношением к ощущению его самости, приписываемому этому другому сознанию. Социальную самость такого рода можно назвать отраженной, или зеркальной самостью:

Наша общая судьба —.

Другим быть словно зеркала.

Мы видим наше лицо, фигуру и одежду в зеркале, интересуемся ими, поскольку все это наше, бываем довольны ими или нет в соответствии с тем, какими мы хотели бы их видеть, точно так же в воображении воспринимаем в сознании другого некоторую мысль о нашем облике, манерах, намерениях, делах, характере, друзьях и т. д., и это самым различным образом на нас воздействует.

Самоиредставление такого рода, очевидно, имеет три основных элемента: образ нашего облика в представлении другого человека, образ его суждения о нашем облике и какое-то самоощущение, например гордость или унижение. Сравнение с зеркалом едва ли предполагает второй элемент — воображаемое суждение, — который является весьма существенным. К гордости или стыду нас толкает не просто наше механическое отражение, но некое вымышленное мнение, воображаемое воздействие этого отражения на сознание другого человека. Это явствует из того факта, что характер и влияние этого другого, в чьем сознании мы видим себя, существенным образом определяют различия нашего самоощущения. Мы стыдимся показаться уклончивыми в присутствии прямодушного человека, трусливыми — в присутствии храброго, грубыми — в глазах человека с утонченными манерами и т. д. Мы всегда воображаем и, воображая, разделяем суждения другого сознания. Перед одним человек станет хвалиться таким своим поступком — скажем, ловкой торговой сделкой, — о котором ему будет стыдно рассказать другому.

Как мы предположили ранее, самоощущение можно рассматривать как в известном смысле антитезу, или, скорее, как дополнение той бескорыстной и созерцательной любви, которая имеет тенденцию стирать ощущение какой-то отличающейся индивидуальности. Любовь такого рода не предполагает никаких границ, она есть то, что мы ощущаем, когда наше сознание расширяется и усваивает новый неопределенный опыт, тогда как самоощущение сопровождает присвоение, ограничение и отстаивание какой-то определенной части опыта; первая побуждает нас принимать жизнь, а второе — индивидуализировать ее. Самость с этой точки зрения можно рассматривать как своего рода цитадель сознания, укрепленную снаружи и хранящую отборные сокровища внутри, в то время как любовь является безраздельным участием в жизни остальной вселенной. В здоровом сознании одно способствует росту другого: то, что мы любим сильно и в течение долгого времени, мы скорее всего вносим внутрь цитадели и утверждаем в качестве части нас самих. С другой стороны, только базируясь на прочной самости, личность способна проявлять постепенно возрастающие сочувствие и любовь…

Я полагаю, что, как правило, первоначально ребенок связывает «я» (I, те) только с теми идеями, по отношению к которым пробуждается и определяется чувство присвоения. Он присваивает свой нос, глаз или ноги почти точно так же, как и игрушку — в противоположность другим носам, глазам и ногам, которыми он не может распоряжаться. Маленьких детей нередко дразнят, грозя отнять один из этих органов, и они ведут себя именно так, как если бы это находящееся под угрозой «мое» действительно было каким-то отделимым объектом, подобно всем известным им объектам. И как я предположил, даже во взрослой жизни «я» (I, те) и «мое» применяются в строгом смысле только к тем вещам, которые выделены среди прочих как свойственные лишь нам одним, через определенное противопоставление. Они всегда подразумевают социальную жизнь и отношение к другим людям. То, что наиболее отчетливо представляется моим, является очень личным, это верно, но это та часть личного, которую я храню в противовес остальному миру, не отдельная, но особая часть. Агрессивная самость есть, по сути, некая воинственная сторона сознания, очевидной функцией которой является стимулирование специфических деятельностей, и хотя эта воинственность может и нс проявляться в явной, внешней форме, она всегда присутствует в качестве некой психической установки.

Процесс, в ходе которого у детей развивается самоощущение зеркального типа, можно проследить без особых затруднений. Изучая движения других столь пристально, как они это делают, они вскоре замечают связь между своими собственными действиями и изменениями этих движений, т. е. они замечают свое влияние на других людей или власть над ними. Ребенок присваивает видимые действия своего родителя или няни, свое влияние на которых он обнаруживает, совершенно таким же образом, каким он присваивает одну из частей своего тела или какую-нибудь игрушку, и он пытается сделать что-нибудь с этой своей новой собственностью…

Половое различие в развитии социальной самости очевидно с самого начала. Девочки обладают, как правило, более впечатлительной социальной восприимчивостью; они более откровенно заботятся о социальном образе, изучают его, больше размышляют о нем и, таким образом, даже на первом году жизни выказывают больше утонченности аффектации, которых мальчикам по сравнению с ними часто недостает. Мальчики больше заняты мышечной активностью ради нее самой и созиданием, их воображение несколько меньше занято личностями, больше вещами. В девочке вечно таинственное, трудноописуемое, но совершенно безошибочное, проявляется, как только она начинает замечать людей, и одной из сторон его, конечно, является менее простое и устойчивое эго, более сильное побуждение перейти на точку зрения другого и поставить радость и печаль в зависимость от образа в его сознании. Можно не сомневаться, что женщины, как правило, зависят от непосредственной личной поддержки и поощрения больше, чем мужчины. Мышление женщины нуждается в фиксации на какомлибо человеке, в сознании которого она может найти устойчивый и неотразимый образ самой себя, которым она может жить. Если такой образ — в реальном или идеальном лице — найден, преданность этому образу становится источником силы. Но подобная сила зависит от этого личностного дополнения, без которого женский характер способен некоторым образом превратиться в брошенный командой и плывущий, но течению корабль. Мужчины, более предрасположенные к агрессии, обладают большей по сравнению с женщиной самостоятельностью. Но в действительности никто не может выстоять в одиночку, и видимость самостоятельности обязана просто большей инерции и континуальности характера, который накапливает в себе (свое) прошлое и сопротивляется непосредственным воздействиям. Воображение того, какими мы представляемся другим, является прямо или косвенно той силой, которая контролирует любое нормальное сознание.

• [1] Американская социологическая мысль: тексты. М.: Изд-во МГУ, 1994.