Проблемы воспитания и образ человека в средневековой философии

Византийская антропология и педагогика

^?лнаГлЛГ>аоёа/м/ни,% от греко-римской древности в пред;

оУшествующие столетия система воспитания и обучения в Византии VII—XII вв.еков в своих общих чертах не претерпела значительных изменений. Античные традиции, игравшие огромную роль в культуре византийского общества, были особенно устойчивы в области просвещения. Здесь не было создано нового типа преподавания. В VII—XII вв.еках продолжали изучать грамматику, риторику, философию, т. е. те предметы, которые проходили в школах поздней античности и ранней Византии.

Именно изучение этих дисциплин считали необходимым для воспитания образованного члена общества. Знание и понимание классической литературы и античных трудов по философии, математике, астрономии, медицине, умение говорить и писать по-аттически высоко ценились византийцами. К человеку, овладевшему сокровищами наук, по-прежнему относились с глубоким уважением, и он пользовался у современников огромным авторитетом. Источники полны восторженных отзывов о людях, получивших образование. Лица, принадлежащие к разным социальным группам, высказывают полное восхищение науками и образованием и подчеркивают необходимость его приобретения.

Даже авторы агиографических памятников непременно отмечают образованность своих героев, считая ее одним из их достоинств.

К неграмотным в Византии относились без всякого уважения, их необразованность постоянно вызывала насмешки. Отсутствие образования рассматривалось как существенный недостаток, как несчастье и даже как отсталость и даже неполноценность. Византийские тексты полны порицаний невеждам, которые не могли правильно выразить свою мысль и говорили по-деревенски. Гордившиеся своими знаниями византийцы осуждали даже незаурядные личности, если они не получили должного воспитания и обучения.

Образование не только позволяло подняться вверх по служебной лестнице и занять весьма почетное положение в обществе, но и гарантировало более сносные условия существования. Даже дети простых и бедных жителей империи, получив образование, могли улучшить свой социальный статус: стать духовными лицами, военачальниками, чиновниками, нотариями, писцами, библиотекарями, учителями и т. д.

Чтобы получить образование, способное изменить их судьбу, люди были готовы принести большие жертвы. Один юноша, чтобы платить за свое обучение, вынужден был работать в бане. Родители не щадили себя и не жалели никаких средств, нередко они распродавали свое имущество, лишь бы иметь возможность внести плату за обучение своих сыновей. При таком отношении к знанию неудивительно, что образование в Византии получали многие, если, конечно, они имели возможность заплатить за свое обучение.

Курс обучения, позволяющий, по мнению византийцев, получить всестороннее и законченное образование, следовал плану, выработанному в поздней античности и принятому в школах ранней Византии. Он слагался из дисциплин тривиума и квадривума. В состав первого входили грамматика, риторика, диалектика, в состав последнего были включены арифметика, геометрия, музыка или гармония, астрономия, а также физика. Преподавание грамматики, риторики, диалектики преследовало цель воспитания культурного человека, хорошо знающего и понимающего классическую литературу. Обучение математическим наукам должно, было способствовать развитию познавательных способностей и логического мышления, то есть содействовать усовершенствованию разума. Отношение византийцев к указанным циклам было неадекватным. Преподавание литературных дисциплин было довольно широко распространено. Они составляли основу занятий в школах Византии. Изучение предметов квадривума было уделом единиц, и лишь немногие из византийцев овладевали ими. После усвоения арифметики, геометрии, музыки, астрономии и физики приступали к ознакомлению с так называемым чистым знанием или метафизикой с целью исследования природы сущего и познания высшего бытия, высшего единства, высшего блага и т. п. Завершали курс обучения занятия первой философией, под которой в Византии подразумевали богословие…

К занятиям в элементарной школе дети приступали, когда им исполнялось 6−9 лет. В начальной школе дети проходили так называемые вступительные науки: их учили читать, писать и считать, а также основам грамматики. Методы обучения оставались прежними. В обучении соблюдался принцип постепенного усвоения материала, оно шло от более простого к более сложному. Кроме чтения, письма и счета, школьников учили петь, а также сообщали самые общие сведения по светской и библейской истории.

В ранней Византии в основу преподавания были положены произведения Гомера и других античных писателей. Позже на первый план выдвигаются книги Священного писания, и прежде всего Псалтирь, из которого заучивали наизусть псалмы. Начальное обучение продолжалось около трех лет. Большинство жителей империи на этом и оканчивало свое образование. Для тех, кто хотел учиться дальше, элементарная школа, снабжавшая своих воспитанников знаниями основ наук, была лишь ступенью для последующего обучения.

В отличие от элементарных школ, которые повсеместно были распространены в Византии, учебные заведения повышенного типа, то есть школы грамматики, ритора и философа были сосредоточены в основном в Константинополе, который становится в рассматриваемый период центром самого разнообразного обучения, науки и культуры.

Наряду с частными учебными заведениями в Константинополе функционировали называемые иногда «университетами» высшие школы, организуемые либо императорами, либо от их имени регентами. Это были государственные учреждения, возникавшие благодаря покровительству просвещенного правителя, увлеченного науками и стремящегося возродить их учение. На содержание профессоров, занимавших весьма завидное место в столичной иерархии, и студентов выделялись довольно значительные средства. Обучение в них было бесплатным и теоретически было доступным представителям всех социальных слоев в империи. В действительности же здесь получала образование византийская элита, так как поступающие в них должны были обладать определенным минимумом знаний, приобретаемых на более низких ступенях обучения, большей частью платных. Число студентов в государственных школах было невелико. Главной задачей, стоящей перед ними, была подготовка чиновников государственного аппарата. Основное внимание уделялось преподаванию семи свободных искусств, являющихся базой обучения. Богословие среди них отсутствовало. Высшие государственные школы имели светский характер на протяжении всей истории своего существования. В штат «университетов» были включены профессора по отдельным дисциплинам, обеспечивающие высокий уровень их преподавания, это отличало их от частных школ, где почти всегда занятия вел один педагог.

В средневековой западной философии античный космоцентризм сменился христианским теоцентризмом. Это был радикальный сдвиг в общественном сознании, который сопровождался существенной «переоценкой ценностей». Если прежде человек рассматривался как частица космоса, то теперь он оценивался и соразмерялся через основоположения религии с идеей личного абсолютного Бога, который сообщает знание о себе в откровении. Отсюда вполне понятный пересмотр традиционных воззрений на сущность и предназначение человека, переосмысление античной традиции.

«В основание всей христианской антропологии легла фраза из книги „Бытия“: „Сотворим человека по образу и подобию Нашему“ (Быт. 1,26), заново осмысленная в посланиях апостола Павла. Именно теология образа и подобия, рассмотренная через призму догматов творения, грехопадения, воплощения, искупления и воскресения, стала краеугольным камнем христианской антропологии. И в антропологических учениях средневековых авторов осмысливались как противоположность Творца и тварной природы человека, подчергаяутая теологемой грехопадения, так и путь преодоления отчуждения человека от Бога, определенный, в частности, теологемами воплощения и искупления» (Гарнцев М. А. Западноевропейская философия (IV-XIV вв.) // Человек. Мыслители прошлого и настоящего о его жизни, смерти и бессмертии. М., 1991. С. 155).

В отечественной историографии, как это ни парадоксально, мы обычно от античности сразу переходим к средним векам, а затем к эпохе Возрождения. Таким образом, за пределами такого членения остается весьма значительный период истории, непосредственно связанный с зарождением православия. Антропологическая мысль Византии отличается своеобразием.

«В сочинениях византийских мыслителей философская, и в частности антропологическая, проблематика была обычно погружена в богословскую. Отношение к греческой философии могло быть различным: и почтительным, как у Пселла или Плифона, вдохновлявшихся Платоном и неоплатониками, и пренебрежительным, свойственным, например, Симеону Новому Богослову, и утилитарным, как у систематиков вероучения, которыми со времен Леонтия Византийского и Иоанна Дамаскина был облюбован Аристотель. Тем не менее для большинства византийских авторов толкования Священного Писания оказывались весомее интерпретаций любого философского текста, а „определения“ вселенских соборов — значительнее любых, даже самых серьезных философских дефиниций» [Гарнцев МЛ. Византийская философия // Там же. С. 138).

Антропологическая проблематика Византии обширна. Так, Немесий Эмесский размышляет о том, каким образом происходит соединение души и неодушевленного тела. Максим Исповедник толкует о единстве мира, которое в известной мере тождественно единству человека. По мнению Иоанна Дамаскина, совершенно невозможно, чтобы из двух природ была образована одна сложная природа. Пселл видит в уме совершеннейшее состояние души. Григорий Палама полагает, что нельзя обожествлять умопостигаемый мир.

М. Л. Гарнцев отмечает, что процесс догматического самоопределения христианской религии был связан не только с утверждением символа веры, но и с противостоянием всяческих искажений вероучения. Отсюда полемическая направленность многих сочинений — «Против ариан», «Против несториан». Утверждение тех или иных догматов или, напротив, отрицание их оказывалось со временем самостоятельным методологическим приемом, помогающим раскрыть содержание теологических проблем. Соотношение этих приемов помогает сделать более наглядной философскую проекцию основоположений тринитарной теологии (то есть учения о Троице), христологии и теологической антропологии. В византийской богословской традиции всестороннее отрицание трактовалось не только как теоретическая процедура, но и как целенаправленность аскетико-мистического действия. Оно включало в себя и борьбу с тем, что Максим Исповедник назвал «человекоугодничеством». Так обосновывался порыв самоотречения и духовного подвижничества, который выходил за пределы обычного религиозного опыта.

Проблема души и тела. К числу традиционных антропологических вопросов средневековой философии относится проблема соотношения души и тела. Само собой понятно, что мыслители этой эпохи не могли пренебречь теми выводами, которые были сделаны античными философами, в первую очередь Платоном и Аристотелем. Первый, как уже говорилось, рассматривает человека как самодвижущуюся, бесссмертную, самомыслящую, нетелесную душу, владеющую телом. Последняя заслуживает презренного отношения. «В основе же этой модели лежит интуиция души как бестелесной субстанции и жизни, и тела, как трупа, ибо и живое оно рассмотрено через призму будущего распада… А статус индивидуального, и без того противоречивый, здесь, в антропологии, приобретает даже некоторое отрицательное значение: конкретный, индивидуальный человек — плод прискорбного союза тела и души, результат своеволия и неподчинения низших частей души высшим» (Уминская Т.А. Телесность как философская проблема: к постановке вопроса в западной патристике / / Философия человека: диалог с традицией и перспективы. М., 1988. С. 9). Душа, таким образом, это самодостаточная духовная субстанция.

Аристотель переосмысливает исходную антропологическую интуицию. Он полагает, что душа и тело вообще не субстанции, одна из которых бестелесная и вечная, а другая — составная и разрушимая. Это, скорее, точка зрения на человека. При таком подходе устраняются истолкования тела как чего-то низменного. Исчезает вопрос и о том, будто тело овладело душой. Концепция Аристотеля укладывается в Определение: «Человек — живое существо, наделенное разумом» (Аристотель. О душе. П. 3.414 в. 15). Человек, стало быть, это конкретное чувствующее тело. Душа — это овеществленность или форма тела.

Эти две концепции создавали определенное поле, внутри которого располагалось множество промежуточных интерпретаций. Например, представители ранней схоластики отдавали предпочтение Платону, больше внимания уделяли различению духовного и телесного, нежели тому, как душа и тело соотносятся в человеке. Приоритет при этом сохранялся за душой как лучшей частью человека, специфическим воплощением самого человека. Оно и есть выражение личностного содержания индивида. Такова, в частности, точка зрения Гуго Сен-Викторского.

В небольшом сочинении «О душе» (538 г.) Кассиодор подытожил то, что было выражено на эту тему в сочинениях Аврелия Августина, Клавдиана Маммерта и других христианских авторов. Философ склонялся к мысли, что душа — это бестелесная и бессмертная субстанция, причастная к миру неизменных интеллигибельных сущностей, однако вследствие собственной сотворенности, нетождественной им.

В XIII веке, когда Аристотель оказался весьма модным и привлекательным мыслителем, произошло переосмысление этой темы. Некоторые толкователи данной проблемы пришли к выводу, что хотя душа и не зависит от тела полностью, она в то же время и не свободна от него. Так начались поиски средней линии между истолкованием мыслительной души как духовной субстанции и пониманием души как формы тела. Разгорелась полемика между томистами и августианцами. Первые исходили из утверждения Фомы Аквинского о том, что мыслительная душа — несоставная и единственная субстанциальная форма в человеке. Их оппоненты считали, что в человеке обнаруживается несколько субстанциальных форм.

В восприятии этих взглядов имела значение также исходная оппозиция разума и веры. У схоластов XIII века не было сомнений в том, что разнохарактерные проблемы антропологии могут быть изложены и обоснованы рационально. Иначе обстоит дело в схоластике XTV века (скажем, в школе Оккама), где даже предполагалось, что не разум, а вера подсказывает нам представление о душе как форме тела.