Риски и уязвимости «нормальной» аномии

Аномия — болезнь общества. Однако общества традиционные, индустриальные и собственно современные болеют по-разному. Люди также в своем поведении реагируют на болезнь но-разному. В зависимости от историко-временного взгляда на аномию социологи определяют ее тип, основные черты, обусловливающие реакцию людей на новые реалии, связанные с резкими изменениями ценностей и норм, а то и функционирования институциональных структур. В любом случае людям приходится отходить от традиционных, привычных общественных устоев и рисковать, выбирая новые стратегии жизненной адаптации.

Социологические подходы к исследованию аномии

В «классической» трактовке, данной французским социологом Э. Дюркгеймом, аномия означает состояние общества, характеризующееся «патологическими» формами социальных фактов, которые противопоставляются «нормальным» формам, встречающимся в большинстве типов социальных отношений и поведения людей. Если норма и соответствующее нормативное регулирование формируется исторически длительным временем, предполагает выражение стабильных жизненных интересов в контексте социально обусловленных ценностных суждений, то патология нормы, о которой социолог ведет речь, приходит в"новаторские периоды", вносящие в жизнь «особенную интенсивность»: силы движут людьми «без пользы и без цели, проявляясь то в деструктивном и глупом насилии, то в героическом безрассудстве. Это деятельность в каком-то смысле чрезмерная, весьма избыточная. По всем этим причинам она противостоит нашему повседневному существованию, как высшее противостоит низшему, идеал — реальности»^[1]. К таким периодам быстрых изменений, но ограниченным по временным меркам, по его мнению, относятся: «великий христианский кризис; движение коллективного энтузиазма, толкавшее в XII— XIII вв. в Париж любознательных европейцев и породившее схоластику; Реформация и Возрождение; революционная эпоха; великие социалистические потрясения XIX в.»^[2]. При этом, исходя из конкретного исторического периода, социолог рассматривал аномию, как результат ускоренного и патологического разделения труда в обществе, переходящем от механической к органической солидарности, что вызвало «безнормие» в виде рассогласования традиционных и индустриальных идеалов жизни. Естественно, этот фактор способствовал резкому росту девиантного поведения, рискогенного по своей сути: по существу, людям приходилось выбирать между старыми, традиционными нормами и новыми нормами.

Однако Дюркгейм был убежден в потенциальной возможности возвращения стабильных и единых норм, основанных уже на новых идеалах: предназначение социологии ему виделось как раз в том, что «наука может помочь нам отыскать направление, в котором мы должны ориентировать наше поведение, определить идеал»^[3]. При этом норма им мыслится не как некий абсолют, а как живая реальность с определенным чувством нравственного идеала, от интенсивности которого «в каждый момент истории» зависит число преступных посягательств против личности, адюльтеров, разводов и т. д.^[4] Говоря современным языком, степень риска девиаций зависит от функциональности идеалов.

По Р. Мертону, под аномией понимаются уже более сложные социальные реалии в виде структурно-функциональной дезорганизации — возникает разбалансированность между культурными целями, ориентирующими людей на успех, и институциональными средствами, предоставляющими «приемлемые способы достижения этих целей»^[5][6]. Здесь аномия мыслится как следствие нефункциональности и даже дисфункциональности институтов общества, в результате чего возникают противоречия между указанными целями и средствами их достижения — здесь без рискогенных выборов того или иного типа поведения (конформность, инновация, ритуализм, ретритизм, мятежу уже никак не обойтись. Их характер и острота конкретно влияют на то, принимают ли люди, с одной стороны, общественно одобряемые цели, а с другой — институционально нормативные или незаконные средства для их достижения. Любой выбор — это риск.

Согласно Т. Парсонсу, аномия проявляется в уязвимостях для самодостаточности общества, которая «зависит от гармоничной комбинации контроля этого общества за его отношениями со всеми пятью окружениями [""конечной реальностью», культурными системами, системами личности, организмами, обладающими поведением и физико-органическим окружением" — С. Л.| и состояния его внутренней интеграции"^[7]. Хотя действия людей могут иметь как запланированные, так и ненамеренные последствия, современные общества в целом выработали защитные механизмы от уязвимостей, позволяющие сохранять динамичное «социальное равновесие» и минимизировать рискогенное влияние аномии. Среди них: «сочленение системы норм с коллективной организацией»; «регулирование лояльностей», осуществляемое государственными органами и общественными инстанциями; высвобождение индивидуальных статусов из уз родовых коллективов, этнических групп, социальных классов; «повсеместно одобряется экономическое и технологическое действие»; «легитимизация постоянно осуществляемой законодательной функции»; «эффективная государственная монополия на применение силы»^[8]. При этом социолог «не исключает возможности того, что когда-нибудь какая-то „постсовременная“ фаза социального развития возникнет на совершенно другой социальной и культурной основе с иными характеристиками»^[9], что, естественно, предполагает иные — большие или меньшие уязвимости.

Еще дальше идет Э. Фромм: до него аномия трактовалась как неадаптивность ценностного, функционального или институционального толка определенных социальных групп к конкретному обществу в контексте исторического периода радикальных социальных изменений, ограниченных относительно небольшими временными рамками. Социолог же рассмотрел проблему «патологии нормальности» в русле «существования всеобщих критериев душевного здоровья, применимых к роду человеческому как таковому, на основании которых можно судить о состоянии здоровья любого общества»^[10]. По его мнению, аномия стала проявлять себя в утверждении патологий «больных обществ», по существу, на глобальном уровне. Отсюда его нацеленность на «исследование патологии цивилизованных сообществ»^[11] и более конкретно — на анализ общественных структур, способствующих производству человеческой деструктивности^[12] и, соответственно, рискогенности.

Российские социологи также отмечают усложняющуюся природу аномии. Ж. Т. Тощенко трактует аномию в контексте анализа сложной структуры современного общественного сознания, включая его метаморфозы на разных уровнях, парадоксы, мифы, стереотипы, фрустрации, фантомы, а также конкретные противоречия экономического, правового, нравственного, религиозного сознания, полюсность политического сознания, проявляющиеся в концентрированной форме у парадоксального человека^[13]. Кроме того, по его мнению, безнормие, нарушение социальных связей, нестабильность проявляется в кентавризмах, олицетворяющих собой «особый класс феноменов в общественной жизни, которые в самом общем виде можно охарактеризовать как „сочетание несочетаемого“»^[14]. Кентавризмы весьма сложны по своей природе и, в частности, включают следующее: кентавр-явления, кентавр-собственность, кентавр-политику, кентавр-идеи, кентавр-организации, кентавр-образы, кентавр-личности, антиномии. Суть последней проявляется в «познавательной и реально существующей коллизии, когда основные (преобладающие, господствующие) утверждения, а соответственно и действия, противостоят, взаимоисключают друг друга, но одновременно сосуществуют, так как имеют под собой объективную основу, взаимосвязи и взаимодействия которых поддерживаются значительными социальными, политическими и экономическими силами»^[15]. Аналогично, С. Г. Кара-Мурза комплексно определяет природу аномии при анализе реалий современного российского общества, конкретно рассматривая весьма широкий спектр современных рискогенных девиаций^[16]. Даже беглый экскурс в историю социологических подходов к исследованию аномии свидетельствует об усложнении ее содержания, повышения степени рискогенности.

• [1] Дюркгейм Э. Ценностные и «реальные суждения» // Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод, предназначение: пер. с фр. М.: Канон, 1995. С. 298.
• [2] Там же. С. 298−299.
• [3] Дюркгейм Э. О разделении общественного труда: пер. с фр. М.: Канон, 1996. С. 41.
• [4] Дюркгейм Э. Ценностные и «реальные суждения». С. 296.
• [5] Мертон Р. Социальная теория и социальная структура // Социс. 1992. № 2. С. 118.
• [6] Подробнее см.: Кравченко С. А. Р. Мертон: создание структурно-функциональной теории среднего уровня: учебник для академического бакалавриата. Социология: в 2 т. Т. 2. Новые и новейшие социологические теории через призму социологического воображения., 2014.
• [7] Парсонс Т. О социальных системах. М.: Академический Проект, 2002. С. 792.
• [8] Парсонс Т. Система современных обществ. М.: Аспект Пресс, 1997. С. 23—35.
• [9] Там же. С. 13.
• [10] Фромм Э. Здоровое общество // Психоанализ и культура. М.: Юристъ, 1995. С. 238.
• [11] Там же. С. 190.
• [12] См.: Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности: пер. с нем. М.: АСТ-ЛТД, 1998.
• [13] См.: Тощенко Ж. Т. Парадоксальный человек. М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2008.
• [14] Тощенко Ж. Т Кентавр-проблема (Опыт философского и социологического анализа).М.: Новый хронограф, 2011.
• [15] См.: Тощеико Ж. Т. Антиномия — новая характеристика общественного сознания в России // Новые идеи в социологии. М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2013.
• [16] См.: Кара-Мурза С. Г. Аномия в России: причины и проявления. М.: Научный эксперт, 2013.