Правила: анализ Витгенштейна
Давайте рассмотрим это более подробно. Важно помнить, что когда, А написал «1 3 5 7», В (который представляет собой любого, знающего элементарную арифметику) продолжил серию, написав «9 11 13 15» и так далее, как само собой разумеющееся. Сам факт, что я могу написать «и так далее» после этих цифр и что я могу быть уверенным, что я буду понят так, а не иначе, практически всеми моими читателями… Читать ещё >
Правила: анализ Витгенштейна (реферат, курсовая, диплом, контрольная)
Теперь мы должны попытаться дать более детальную картину того, каким образом эпистемологическая дискуссия о человеческом понимании реальности проливает свет на природу человеческого общества и на социальные отношения между людьми. Для достижения этого я предлагаю дать описание того влияния, которое оказало на эпистемологический вопрос обсуждение Витгенштейном понятия «следования правилу» в его «Философских исследованиях».
Вернет говорил о «контакте» сознания с реальностью. Давайте представим очевидный prima facie случай такого контакта и рассмотрим, что в него включается. Предположим, что я задаюсь вопросом, в каком году был впервые покорен Эверест. Я думаю про себя: «Гора Эверест была покорена в 1953 году». В данном случае я хочу узнать, что имеется в виду, когда я говорю, что я «думаю о горе Эверест»? Каким образом моя мысль соотносится с вещью, а именно — с горой Эверест, о которой я думаю? Давайте еще более заострим вопрос. Для того чтобы снять сложности, связанные с функцией ментальных образов в таких ситуациях, будем предполагать, что я выражаю свою мысль в словах. Правильным вопросом тогда станет: что есть такого в моем произношении слов «гора Эверест», что делает возможным сказать, что я имею в виду под этими словами определенный пик в Гималаях? (Я ввел данную проблему таким окольным способом для того, чтобы выявить связь между вопросом о природе «контакта», который сознание имеет с реальностью и вопросом о природе значения. Я выбрал в качестве примера слово, которое используется для того, чтобы означить что-либо, такой случай, в котором это слово используется для отсылки к чему-то, не потому, что я придаю какой-либо специальный логический или метафизический приоритет этому типу значения, но потому только, что в таком случае связь между вопросом о природе значения и вопросом об отношении между мыслью и реальностью является особенно впечатляющей.).
Первым естественным ответом на поставленный вопрос является тот, что я способен иметь что-то в виду, говоря слова «гора Эверест», потому что они были определены для меня. Существует большое количество способов, которыми это могло произойти: мне могли показать Эверест на карте, мне могли сказать, что он является самым высокой вершиной мира, или я мог лететь над Гималаями на самолете, и мне показали сам Эверест. Для избежания дальнейших трудностей давайте предположим, что верно последнее, т. е.: используя техническую терминологию логики, давайте сконцентрируемся на случае остенсивного определения. [Определение путем демонстрации определяемой вещи или определяемого качества. — Ред.)
Тогда ситуация выглядит следующим образом. Мне показали Эверест и сказали, что его имя — «Эверест» — и в силу этих действий в прошлом теперь я способен иметь в виду под словами «гора Эверест» данный пик в Гималаях. До сих пор все хорошо. Но теперь мы вынуждены задать следующий вопрос: какова связь между этими действиями в прошлом и моим произнесением слов «гора Эверест» теперь, которая придает этому моему выражению то значение, которое оно имеет? Что означает «следовать» определению? Опять существует поверхностный, очевидный ответ на такой вопрос: определение задает значение, и использовать слово в его корректном значении означает использовать его так же, как было заложено в определении. В некотором смысле, конечно, этот ответ будет весьма корректным и неизбежным; его единственный недостаток состоит в том, что он не разрешает философской проблемы, поскольку что означает использовать слово так же, как это задано в его определении? Каким образом я решаю, таким же является данное предлагаемое использование или оно отличается от заданного в определении?
То, что этот вопрос не является праздным, показывает следующее рассуждение. Судя только по внешним признакам, остенсивное определение состоит просто в жесте и звуке, произнесенном в момент, когда мы пролетаем над Гималаями. Но предположим, что этим жестом мой учитель определял для меня слово «гора», как, возможно, было бы в случае, скажем, моего изучения английского языка? В этом случае мое восприятие правильного использования слова «гора» проявилось бы в продолжении использования его тем же способом, как оно было дано в определении. В то же время правильное использование слова «гора», конечно же, не совпадает с правильным использованием слова «Эверест»! Таким образом, очевидно, что слово «также» представляет для нас новый пример систематической неоднозначности; мы не знаем, могут ли две вещи считаться одинаковыми или нет, пока нам ни говорят о контексте, в котором возникает данный вопрос. Однако, как бы нам ни хотелось думать по-другому, не существует абсолютного неизменного смысла слова «такой же».
«Но разве то же самое уж во всяком случае не является тем же самым?
Кажется, будто бы мы располагаем безупречной парадигмой тождества — в виде тождества вещи самой себе. Так и хочется сказать: «Здесь уж не может быть различных толкований. Видя перед собой вещь, тем самым видят также и тождество».
Выходит, две вещи тождественны, если они как одна вещь? Ну, а как-то, что показывает одна вещь, применять к случаю с двумя вещами?"1
Я сказал, что особенная интерпретация, которую следует придавать слову «такой же», зависит от контекста, в котором возникает такой вопрос. Это можно выразить точнее. Только в рамках данного правила мы можем придавать специфический смысл слову «такой же». В терминах правила, управляющего использованием слова «гора», человек, который использует его для отсылки к горе Эверест в одном случае и к горе Монблан в другом случае, использует его тем же способом в обоих случаях. Но тот, кто отошлет к горе Монблан как к «Эвересту», не может считаться использующим это слово так же, как кто-то, отсылающий им к Эвересту. Таким образом, вопрос «Что означает для слова иметь значение?» приводит к вопросу «Что означает для кого-то следовать правилу?».
Давайте опять начнем с рассмотрения очевидного ответа. Хотелось бы сказать так: кто-то следует правилу, если он всегда действует схожим способом в схожих обстоятельствах. Но такой ответ, хотя он и является правильным, опять-таки не продвигает нас к решению наших проблем, поскольку, как мы уже видели, только в понятиях определенного правила слово «схожий» приобретает четкий смысл. «Употребление слова „правило“ переплетено с употреблением слова „схожий“ (Как употребление слова „пропозиция“ — с употреблением слова „истинный“)»[1][2]. Так проблема предстает в следующем виде: каким образом придается смысл слову «схожий» или в каких обстоятельствах имеет смысл говорить о ком-то, что он следует правилу в том, что он совершает?
Предположим, что слово «Эверест» только что было остенсивно определено для меня. Можно полагать, что я могу с самого начала задать то, что считать корректным использованием этого слова в будущем, если приму сознательное решение по этому поводу: «Я буду использовать это слово, только отсылая к этой горе». И это, конечно, в контексте языка, на котором мы говорим и который понимаем, будет совершенно осмыслено. Но, именно поскольку такой шаг уже предполагает существование института языка, на котором мы все говорим и понимаем, он не проливает никакого света на философскую трудность. Очевидно, что мы не имеем права предполагать заранее существование того, возможность существования чего мы исследуем. Прежде всего, так же трудно описать то, что означает «действовать в соответствии с моим решением», как и описать то, что означает «действовать в соответствии с остенсивным определением». Как бы усиленно я не указывал на эту гору и не произносил слова «эта гора», мое решение должно применяться в будущем, и нас интересует как раз то, что вовлечено в такое применение. Таким образом, никакая формула не поможет разрешить эту проблему, мы постоянно приходим к тому, что мы вынуждены описывать применение такой формулы.
Каково различие между кем-то, действительно применяющим правило, и тем, кто его не применяет? Проблема здесь в том, что любые серии действий, которые способен совершать человек, можно подвести под ту или иную формулу, если только мы готовы сделать их достаточно сложными. В то же время то, что человеческие действия могут интерпретироваться как применение какой-то формулы, само по себе не является гарантией того, что он действительно применяет эту формулу. Какова же разница между этими случаями?
Представим себе человека — давайте назовем его А, — который пишет следующие цифры на доске: «1 3 5 7». Теперь, А спрашивает своего друга В, каково продолжение этой серии. Практически любой в этой ситуации, не имея особых оснований для подозрительности, ответит: «9 11 13 15». Предположим, что, А отказывается принять такой ответ в качестве продолжения своей серии, утверждая, что она выглядит следующим образом: «1 3 5 7 1 3 5 7 9 11 13 15 9 11 13 15». Потом он просит В продолжить с этого момента. В этом моменте у В имеется ряд альтернатив для выбора. Предположим, что он делает выбор, и, А опять отказывается принять его, предложив собственное продолжение. И предположим, что так продолжается некоторое время. Несомненно, ситуация достигнет момента, когда В совершенно справедливо скажет, что, А на самом деле не следует никакому математическому правилу, хотя все продолжения, которые он сделал до этого момента, можно подвести под какую-то формулу. Конечно, А следует правилу, но его правилом является всегда предлагать продолжение, отличное от предложенного В на каждом этапе. И хотя само по себе это очень даже хорошее правило, оно не принадлежит арифметике.
Конечная реакция В и сам факт того, что она будет совершенно оправдана, особенно если в игру вовлечено еще несколько человек, и, А всегда отказывается принять предлагаемые ими продолжения в качестве правильных, предполагает очень важную характеристику понятия следования правилу. Она предполагает, что необходимо не только принимать во внимание действия человека, который является кандидатом на следование правилу, но и реакции других людей на то, что он делает. Точнее, только в ситуации, в которой кто-то еще может в принципе обнаружить правило, которому следую я, можно осмысленно говорить, что я вообще следую правилу.
Давайте рассмотрим это более подробно. Важно помнить, что когда, А написал «1 3 5 7», В (который представляет собой любого, знающего элементарную арифметику) продолжил серию, написав «9 11 13 15» и так далее, как само собой разумеющееся. Сам факт, что я могу написать «и так далее» после этих цифр и что я могу быть уверенным, что я буду понят так, а не иначе, практически всеми моими читателями, является демонстрацией того же самого. «Чтобы правило могло представляться мне чем-то, заведомо выявляющим все свои следствия, оно должно быть для меня само собой разумеющимся. Так же как само собой разумеется для меня называть этот цвет „голубым“»1. Необходимо понимать, что эти замечания относятся нс только к случаю применения математических формул, но ко всем случаям повиновения правилу. Они применимы, например, к использованию слов «Эверест» и «гора»; получив определенные навыки, каждый действительно, как само собой разумеющееся, продолжает применять эти слова так же, как и все остальные.
Именно это позволяет нам придать смысл выражению «такой же» в определенном контексте. Исключительно важно отметить, что следование одним путем, а не другим как само собой разумеющееся, не должно быть особенностью человека, чье поведение претендует на то, чтобы считаться повинующимся правилу. Его поведение принадлежит к этой категории, только если для кого-нибудь еще возможно понять, что он делает как само собой разумеющееся.
«Представьте себе, что кто-то так использует линию в качестве правила: он держит циркуль, одну ножку которого ведет вдоль линии — правила. Второй ножкой он проводит другую линию, соответствующую правилу. И, двигая ножку циркуля по линии правила, он, выказывая необычайную добросовестность, меняет величину раствора циркуля, всегда глядя при этом на линию, служащую правилом, как бы определяющим его действия Мы же, глядя на него, не видим в этих увеличениях и уменьшениях раствора циркуля никакой закономерности. Мы не можем из этого усвоить его способ следовать за линией. В таком случае мы, пожалуй, сказали бы: „Кажется, что образец подсказывает ему, как нужно действовать. Но он не является правилом!“»[3][4]
Почему это нельзя назвать правилом? Потому что понятие «следования правилу» логически неотделимо от понятия «совершения ошибки». Если можно сказать о ком-то, что он следует правилу, это означает, что можно спросить, делает ли он это правильно или нет. Иначе в его поведении нет ничего, что позволило бы применить понятие «следования правилу» — тогда нет никакого смысла в описании его поведения таким способом, поскольку все, что он делает, так же правильно, как и то, что он мог бы делать, в то время как суть понятия «правила» в том, что она позволяет нам оценивать то, что было сделано.
Рассмотрим, что включается в совершение ошибки. (Которое состоит, конечно, и в рассмотрении того, что включается в совершение чего-либо правильно.) Ошибка противопоставляется тому, что утверждено как правильное, как таковая она должна признаваться как такое противопоставление. То есть, если я совершаю ошибку, скажем, используя слово, другие люди должны быть способны указать мне на нее. Если это не так, я могу делать, что хочу, и не существует никакой внешней проверки того, что я делаю — т. е. ничто не утверждено. Утверждение стандарта не представляет собой деятельности, которую имеет смысл приписывать индивидууму в полной изоляции от других людей, поскольку именно только контакт с другими людьми делает возможным внешний критерий проверки деятельности индивидуума, который невозможно отделить от утвержденного стандарта.
Для избежания возможного непонимания здесь необходимо сделать пояснение. Конечно, возможно, в рамках человеческого общества, каким мы знаем его, с утвержденными языком и институтами, для индивидуума придерживаться частного правила поведения. Витгенштейн настаивает, однако, на том, что, во-первых, должно быть в принципе возможным для других людей понять правило и судить, правильно ли ему следуют, во-вторых, что не имеет смысла предполагать, что кто-то способен утвердить чисто личный стандарт поведения, если он никогда не имел опыта человеческого общества с его социально утвержденными правилами. В данном разделе философии нас интересует общая концепция следования правилу, поэтому мы не можем, объясняя то, что включается в эту концепцию, принимать за данность ситуацию, в которой эта концепция заранее предполагается.