История вопроса о юридическом статусе плодоизгнания

В Древней Греции и Древнем Риме плодоизгнание не считалось преступлением. Но уже в первом тысячелетии нашей эры ветхозаветная заповедь «не убий» (Исх. 20:13) начинает распространяться и на находящегося во чреве матери зародыша. Принципиальной вехой становится постановление Константинопольского Собора 692 г., в котором говорится: «Разницы нет, убивает ли кто-либо взрослого человека или существо в самом начале его образования»^[1]. Данная позиция не противоречила и судебным принципам Римского права, согласно которым: «Тот, кто во чреве пребывает, почти во всем цивильном праве считается существующим»^[2].

В VII в. законодательство вестготов устанавливает в качестве наказания за изгнание плода смертную казнь. Такой подход становится типичным для европейского законодательства Средних веков и Нового времени. В 1649 г. смертная казнь за плодоизгнание была введена и в России.

Под влиянием христианской морали и законов в XV—XVIII вв. аборт нс входил в перечень необходимых навыков для медицинского образования и в категорию видов врачебной деятельности.

Поворотным становится 1852 г. После упорной борьбы в Парижской медицинской академии, под давлением роста женской смертности при кесаревом сечении, аборт включают в число акушерских операций, проводимых только в случаях анатомического сужения таза у беременных женщин. Так возникает понятие «медицинское показание к аборту», т. е. специфически медицинские случаи, которые снимали уголовную ответственность с врача и женщины за производство аборта. Постепенно происходило расширение медицинских показаний. К ним стали относить болезни сердца, почек, туберкулез, душевные болезни, наследственные заболевания женщины, случаи, где беременность угрожает жизни матери.

В первой половине XIX в. в оборот европейского судопроизводства входит понятие «социальное показание к аборту», где под социальным показанием имеются в виду изнасилование, «сношение путем обмана», чрезмерная нужда, что также смягчало в судах ответственность за произведенный аборт.

Под нарастающим давлением медицинских и социальных показаний смертная казнь за плодоизгнание постепенно начинает вытесняться из законодательств европейских государств, сохраняя за собой при этом статус преступления «против жизни, против семьи и общественной нравственности».

В первом русском Уголовном кодексе 1832 г. изгнание плода упоминается среди видов смертоубийства. Согласно ст. 1461, 1462 Уложения о наказаниях 1885 г., искусственный аборт карался 4—5 годами каторжных работ, лишением всех прав состояния, ссылкой в Сибирь на поселение. Новое Уголовное уложение 1903 г. смягчает меры пресечения: «Мать, виновная в умерщвлении своего плода, наказывается заключением в исправительный дом на срок не свыше 3 лет, врач — от 1,5 до 6 лет»^[3].

В начале XX в. в российских медицинских изданиях происходило интенсивное обсуждение этико-медицинских проблем искусственного аборта. Так, в 1900 г. доктор Э. Катунский писал: «У акушера нет ни нравственного, ни юридического права производить эмбриотомию над живым плодом»^[4]. В 1911 г. доктор Т. Шабад констатирует, что аборт — «это социальное зло». В то же время он практически один из первых ставит вопрос о «праве матери распоряжаться функцией своего тела», положительное решение которого в XX в. превратится в основополагающий принцип идеологии репродуктивных прав человека. Фактически доктор Шабад стоит у истоков либерального подхода к искусственному аборту, выступая, в частности, против католического принципа: «Вечная жизнь ребенка дороже временной жизни матери»^[5]. При этом Шабад опирается на принцип средневекового иудейского врача и богослова Маймонида: «не следует щадить нападающего», который он трактует как разрешение на убийство ребенка в утробе матери, совершаемое врачом для спасения жизни матери. Такое действие, по убеждению Т. Шабада, непреступно и не должно быть наказуемо.

Осуждение уголовного наказания матери и врача было итогом работы XII Пироговского съезда в 1913 г. Тем не менее в выступлениях на съезде и в обсуждениях его итогов сохраняется основная тенденция в российском врачебном мире — моральное неприятие аборта. Вот точка зрения доктора Я. Выгодского: «Принципиальный взгляд на выкидыш как на зло и убийство должен быть сохранен, производство выкидыша как профессия для врача недопустима»^[6]. И еще одно мнение: «Ни один уважающий себя врач, правильно понимающий задачи медицины, не будет делать выкидыш, по исключительному желанию женщины, а всегда будет руководствоваться строгими медицинскими показаниями. Мы, врачи, всегда будем чтить завет Гиппократа, что задача медицины сохранять и удлинять человеческую жизнь, а не разрушать ее, хотя бы и в зародышевом состоянии»^[7].

XII Пироговский съезд, признав аморальность искусственного выкидыша, тем не менее, пришел к выводу, что государству необходимо отказаться от уголовного наказания за плодоизгнание. В резолюции съезда от 2 июля 1913 г. сказано: «1. Уголовное преследование матери за искусственный выкидыш никогда не должно иметь места. 2. Также должны быть освобождены от уголовной ответственности и врачи, производящие искусственный выкидыш по просьбе и настоянию. Исключение из этого положения должны составлять врачи, сделавшие искусственный выкидыш из корыстных целей своей профессией и подлежащие суду врачебных советов»^[8].

Итогом широкого обсуждения в обществе морально-этических проблем аборта в начале XX в. было различение и разведение вопросов о его моральной недопустимости и о недопустимости уголовного наказания.

Подлинная революция в законодательстве относительно абортов происходит в России после 1917 г. 18 ноября 1920 г. вступает в силу постановление Наркомздрава и Наркомюста, которое полностью легализует искусственный аборт: «Допускается бесплатное производство операции по искусственному прерыванию беременности в обстановке советских больниц, где обеспечивается ей максимальная безвредность»^[9]. Россия становится первой страной мира (не считая Франции периода революции 1791 — 1810 гг.), где происходит полное освобождение женщин и врачей от уголовной ответственности. Запрещение абортов в 1936 г. сменилось их легализацией в 1955 г. Легализация была продолжена и в Законе РСФСР о здравоохранении 1971 г. и в «Основах законодательства РФ об охране здоровья граждан» 1993 г., и в ФЗ «Об основах охраны здоровья граждан Российской Федерации» 2011 г. Последние законы отличаются четкой регламентацией медицинской процедуры: по желанию женщины аборт производится до 12 нед. беременности, по желанию женщины и социальным показаниям — до 22 нед., по желанию женщины и медицинским показаниям — независимо от срока беременности^[10].

Во второй половине XX в. принципиальное изменение юридического статуса и нравственных оценок медицинской репродуктивной практики происходит не только в России, но и в государствах Европы и США. За последние сорок лет в результате длительных дискуссий и обсуждений произошла отмена законодательного запрета или его ослабление в той или иной степени в Швеции (1946 г.), Англии (1967 г.), США (1973 г.), Италии (1978 г.), Испании (1978 г.), Норвегии (1978 г.), Франции (1979 г.), Нидерландах (1981 г.).

В то же время есть государства, которых не затронула легализация абортов. Это Ирландия, Португалия и другие страны с устойчивой католической культурой. Есть и такие страны, например, Израиль, где аборт допускается, но приняты такие законодательные ограничения, что эта медицинская услуга практически недоступна. В 1993 г. Польша стала первой страной бывшего социалистического лагеря, в которой вновь введены государственные законодательные ограничения на производство абортов, положив начало возрождению в конце XX в. консервативной традиции.

Во многих странах мира существует правовая защита эмбриона^[11]. В ст. 40 конституции Ирландии записано: «Государство признает право на жизнь нерожденного…»^[12]. Статья 15 конституции Словацкой республики и ст. 6 конституции Чешской Республики утверждают: «Человеческая жизнь достойна охраны еще до рождения»^[13]. В Германии действует «Акт о защите эмбриона человека», по которому налагается строгий запрет на любые манипуляции над человеческим эмбрионом, за исключением тех, целью которых является сохранение и спасение эмбриона^[14]. Во Франции Кодекс законов о здравоохранении устанавливает, что жизнь человеческого существа должна охраняться с момента первых признаков ее проявления^[15]. В Великобритании суды ввели ответственность за причинение эмбриону вреда по неосторожности^[16]. Согласно Шотландскому акту о дорожных происшествиях 1972 г. (Road Traffic Act) эмбрион признается юридической личностью. В Австралии человек обладает правом подать иск о возмещении вреда, причиненного ему по неосторожности в период его внутриутробного развития^[17].

• [1] Цит. но: Либерман Я. Э. Изгнание плода в русском законодательстве // Терапевтическое обозрение. 1914. № 5. С. 148.
• [2] Пиляева В. В. Римское право в вопросах и ответах: учеб, пособие. М., 2007. С. 183.
• [3] Либерман Я. Э. Изгнание плода в русском законодательстве. С. 149.
• [4] Катунский Э. К вопросу о праве родителей на жизнь плода // Медицинская беседа.1900. № 7. С. 178.
• [5] Шабад Т. Искусственный выкидыш с принципиальной точки зрения // Медицинскоеобозрение. 1911. Т. 45. № 2. С. 172.
• [6] Стенограмма XII Пироговского съезда // Русский врач. 1913. № 28. С. 1011.
• [7] Гиммельфарб Г. И. Исторический очерк вопроса о выкидыше // Терапевтическое обозрение. 1914. № 5. С. 147.
• [8] Стенограмма XII Пироговского съезда.
• [9] Цит. по: Соловьев 3. П. Аборт. Избр. произведения. М., 1970. С. 133—134.
• [10] Основы законодательства РФ об охране здоровья граждан (1993), ст. 36 // Сборникнормативных актов по охране здоровья граждан Российской Федерации. М., 1995. С. 25.
• [11] Женщины мира. 2000 год. Тенденции и статистика. ООН. Ныо-Йорк, 2001. С. 84—85.
• [12] Конституции государств Европы в 3 т. М., 2001. Т. 1. С. 752.
• [13] Там же. Т. 3. С. 115−121.
• [14] Ileineman Т., Ilonnefelder L. Principles of ethical decision making regarding embryonicstem cell research in Germany / Bioethic. Vol. 16. № 6. 2002.
• [15] Сэнт-Роз Ж. Право и жизнь // Вестник МГУ. Сер. 11. Право. 2003. № 6. С. 57.
• [16] Mason & McCall. Smith Law and Medical Ethics. Butterworths. London, Edinburg, Dublin, 1999. P. 125−137.
• [17] Mason & McCall. Smith Law and Medical Ethics. P. 126