Описательно-оценочный характер философии искусства

Некоторые науки являются чисто описательными, например, физика, химия, космология, история, лингвистика и др. Эти науки формулируют утверждения, являющиеся истинными или ложными, и избегают стоящих вне «царства истины» оценок и норм.

Другие науки предполагают оценки и не могут обходиться без них даже в учебниках, резюмирующих достижения этих наук. Абсолютные оценки дают, в частности, индивидуальная и социальная психология и антропология; без сравнительных оценок невозможны экономическая наука, социология, политология и др. Во всех этих дисциплинах оценки обычно употребляются неявно: они стоят за изложением, которое без них рассыпается, но не формулируются в качестве утверждений, являющихся элементами проводимых рассуждений. Если описательные науки говорят исключительно о том, что есть, то науки, предполагающие оценки, косвенно говорят также о том, что должно быть.

Двойственные, описательно-оценочные утверждения

Особенностью философии искусства является то, что почти все сколько-нибудь важные ее принципы и заключения представляют собой двойственные, описательно-оценочные утверждения. Это позволяет говорить об оценочном (или оценочно-нормативном) характере философии искусства.

Описательно-оценочные утверждения можно найти и в науках о природе, если последние рассматривать в динамике — не только как результат, но и как процесс научной деятельности. Однако в естественно-научных теориях двойственные утверждения подобны строительным лесам, нужным лишь в ходе построения теории. Как только процесс создания теории завершается и она приобретает основательную эмпирическую и теоретическую поддержку, оценочный компонент двойственных утверждений отступает, и они начинают функционировать как обычные описания. В социальных и гуманитарных теориях двойственные высказывания являются необходимыми составными элементами как формирующихся, так и устоявшихся теорий.

Двойственные выражения присутствуют не только в научных, но и в любых иных рассуждениях. Причина универсальной распространенности таких выражений проста: человек не только созерцает и описывает реальность, но и преобразует ее. Для действия нужно оценить существующее положение вещей и наметить перспективу его трансформации. Необходимо, иными словами, не только сказать о том, что есть, но и о том, что должно быть. Нередко описание и оценка совмещаются в одних и тех же утверждениях, что делает их описательно-оценочными.

Ценности, являющиеся, по выражению Ф. Ницше, «пунктуациями человеческой воли», представляют собой необходимое условие активности человека. В процессе реальной практики созерцание и действие, описание и оценка чаще всего неразрывно переплетены. Это находит свое отражение и в языке: одни и те же выражения нередко выполняют одновременно две противоположные и, казалось бы, несовместимые функции — описание и оценку.

Простым и наглядным примером двойственных высказываний могут служить определения толковых словарей. Задачи словаря — дать достаточно полную картину стихийно сложившегося употребления слов, описать те значения, которые придаются им в обычном языке. Но составители словарей ставят перед собой и другую задачу — нормировать и упорядочить обычное употребление слов, привести его в определенную систему. Словарь не только описывает, как реально используются слова, но и указывает, как они должны правильно употребляться. Описание он соединяет с требованием.

Еще одним примером двойственных выражений являются, как указывает П. Стросон, правила грамматики: они описывают, как функционирует язык, и вместе с тем предписывают, как правильно его употреблять^[1]. Если в определениях толковых словарей ярче выражена их дескриптивная роль, то в правилах грамматики доминирует их прескриптивная функция.

Чистые описания и чистые оценки являются двумя крайними полюсами употребления языка. Между ними располагается широкое поле разнородных двойственных, описательно-оценочных утверждений.

Предварительным образом все двойственные выражения можно разделить натри группы: выражения, в которых описательная часть заметно доминирует над оценочной (характерным примером таких выражений могут служить так называемые «эмпирические обобщения», представляющие собой простые обобщения опыта); выражения, в которых описательное и оценочное содержание относительно уравновешены (типичным примером подобных выражений являются обычные в эстетике утверждения о тенденциях развития искусства); выражения, в которых оценочная или нормативная составляющая выражена гораздо более ярко, чем описательная (примерами таких выражений могут служить принципы так называемой «нормативной эстетики»).

Вопрос о том, является ли какое-то утверждение философии искусства описанием, оценкой или же оно парадоксальным образом соединяет описание и оценку, обычно невозможно решить вне контекста употребления этого высказывания. Изолированные примеры описаний и оценок не ставят под сомнение этот общий принцип, так как в этих примерах всегда подразумеваются типичные контексты употребления конкретных предложений.

Подразделение всех утверждений философии искусства на описательные, оценочные и двойственные во многом зависит от истории этой науки. Оно исторически конкретно и всегда связано с определенным «настоящим». Утверждение об искусстве, когда-то звучавшее как установление «чистого факта», со временем может превратиться в типичную оценку или наоборот.

«XVI столетию, — пишет, например, Г. Вёльфлин, — было суждено если и не открыть, то художественно использовать мир аффектов, величественных движений человеческого духа. Сильный интерес к психическим событиям является отличительным признаком его искусства… С XVI столетием прекращается благодушное повествование. Угасает радость растворения в широте мира и в полноте вещей»¹. Самому Вёльфлину, как и его современникам, этот отрывок представляется чистым описанием ведущей особенности искусства XVI в. Сейчас этот фрагмент кажется уже явной оценкой данного периода развития искусства.

Двойственные утверждения, имеющие неотчетливо выраженный дескриптивно-прескриптивный характер и стоящие ближе к описаниям, чем к оценкам (нормам), можно назвать «элементарными описательно-оценочными утверждениями», подчеркивая их распространенность и явное доминирование в них описательной функции над оценочной. Такие утверждения, являясь частью сложной системы утверждений, обычно несут на себе отблеск входящих в эту систему или служащих ее координатами ценностей.

Простой пример элементарного описательно-оценочного утверждения: «Прекрасное изображение черта, — пишет X. Зельдмайр, — прекрасно потому, что изобразительно оно согласовано с сущностью черта. Собственно, можно было бы сформулировать острее: потому что оно изобразительно истинно. К красоте изображения необходимо относится и его соответствие объекту — соответствие собственно тому, что оно хочет сказать, и шире: тому, что оно имеет в виду»^[2][3]. За этим утверждением, кажущимся, на первый взгляд, чисто описательным, на самом деле стоит вполне определенная нормативная идея: красота должна включать соответствие объекту, т. е. быть связанной с истиной.

«Дьявольское изображение, — продолжает Зельдмайр, — нечто иное по сравнению с отвратительным. Если (на примере изображения черта) отвратительным изображением будет такое, „которое плохо передает отвратительность черта“, то дьявольское будет то, которое „отвратительность черта передает как нечто прекрасное“. Или даже так: „которое желает передать красоту черта“ — т. е. приписывает ему красоту (не просто отдельные признаки дьявольской красоты), обманывая, утверждает красоту черта, обольстительно одалживая ему блеск истинной красоты, у нее в свою очередь взаймы и взятый»¹. Никаких чертей, понятно, не существует. Разговор о соответствии изображения черта реальности, об отсутствии такого соответствия или даже о намеренном изображении черта красивым является пустым, если не выдвигается явная или неявная норма, что красота должна быть связана с истиной. Принятие такой нормы только в редких случаях оказывается целесообразным. Чаще всего она оценивается как явно неэффективная, не способная привести к универсальному истолкованию красоты.

«Мыслить в соответствии с истиной, — пишет Г. Маркузе, — означает решимость существовать в соответствии с истиной, реализация сущностной возможности ведет к ниспровержению существующего порядка… Таким образом, ниспровергающий характер истины придает мышлению качество императивности. Центральную роль играют суждения, которые звучат как императивы, — предикат „есть“ подразумевает „должно быть“. Этот основывающийся на противоречии двухмерный стиль мышления составляет внутреннюю форму… всей философии, которая вступает в схватку с действительностью. Высказывания, определяющие действительность, утверждают как истинное то, чего нет в (непосредственной) ситуации; таким образом, они противоречат тому, что есть, и отрицают его истину»^[4][5]. Маркузе приводит в качестве примеров суждения: «Добродетель есть знание», «Совершенная действительность есть предмет совершенного знания», «Истина есть то, что есть», «Человек свободен (рождается свободным)» и т. п.

К этим примерам можно было бы добавить аналогичные из философии искусства: «Красота есть гармония формы и содержания», «Произведение искусства представляет собой чувственное воплощение значимой идеи», «Главная задача философии искусства состоит в истолковании ценности и значения искусства» и т. п.

Если эти суждения должны быть истинными, продолжает Маркузе, тогда связка «есть» высказывает «должно быть», т. е. желаемое. Она судит об условиях, в которых добродетель не является знанием, в которых люди несвободны и т. п. Верификация высказывания включает процесс развития как действительности, так и мышления: объект должен стать тем, чем он является. Категорическое утверждение, таким образом, превращается в категорический императив; оно констатирует не факт, а необходимость осуществления факта. Например, утверждение «человек свободен» можно интерпретировать следующим образом: человек (на самом деле) не свободен, не наделен неотъемлемыми правами и т. п., но он должен быть таковым, что он свободен по природе и т. п.

Маркузе имеет в виду довольно узкий круг описательных по своей форме утверждений, подразумевающих «должно быть», т. е. оценку. Эти описательные утверждения представляют собой элементы философии, «вступающей в схватку с действительностью». Обоснование таких утверждений включает, как правильно отмечает Маркузе, преобразование не только мышления, но и тех фрагментов действительности, к которым относятся утверждения. Иными словами, подобные утверждения функционируют не только как описания, предназначение которых — соответствовать действительности, но и как оценки, цель которых — служить руководством для изменения действительности. Это означает, что рассматриваемые утверждения являются, выражаясь более современным языком, двойственными, соединяющими описание и оценку.

Маркузе ограничивает свой анализ высказываниями социальной философии, причем такой, которая выдвигает достаточно радикальную программу переустройства существующего общества. Но в общем случае всякая социальная философия, говорящая о будущем общества, придает тем ключевым принципам, на которые она опирается, оттенок долженствования и оценки. Это верно не только в отношении социальной философии, но и любой теории, исследующей те или иные стороны культуры. Теории социальных явлений, включая и эстетику, всегда предполагают определенные ценности. Фактические, казалось бы, утверждения этих теорий, попадая в силовое поле данных ценностей, приобретают оттенок долженствования. Они не становятся оценками, но, оставаясь описаниями, оказываются оценочно окрашенными высказываниями.

Хотя ценности, стоящие за науками о социальных явлениях, в разных обществах разные, в каждом обществе имеются какието основополагающие ценности, определяющие координаты социального исследования. Эти ценности могут не быть предметом специального изучения, но они всегда существуют и задают основные направления исследования общества. Кроме того, само такое исследование порождает определенные ценности, отстаиваемые открыто или только подразумеваемые.

• [1] Strawson Р. F. The Different Conceptions of Analytical Philosophy // TheLinguistic Turn. Chicago, L., 1975. P. 87.
• [2] Вёлъфлин Г. Классическое искусство. СПб., 1997. С. 217.
• [3] Зельдмайр X. Искусство и истина. М., 1999. С. 160.
• [4] Зельдмайр X. Искусство и истина. С. 171.
• [5] Маркузе Г. Одномерный человек. М., 1994. С. 174.