Террористическое законодательство революции

«Террор» (фр. terreur от лат. terror — «страх», «ужас») как средство управления обществом известен очень давно. Древность наполнена ужасающими примерами, подтверждающими отсутствие у человека как биологического вида homo sapiens инстинктов торможения (inhibition) — тех инстинктов, которые удерживают высших млекопитающих от бессмысленного убийства себе подобных. Компенсаторный механизм, выработанный человеком в ходе развития цивилизации, представляет собой систему запретов, наличие и степень развитости которых говорит о степени культуры. В гл. 2 мы уже касались этого вопроса. Проблема только в том, насколько запрет, являющийся, безусловно, продуктом работы рефлексии сознания, может быть абсолютным. Иными словами, насколько запрет нерушим. Известная библейская история повествует как раз о чрезвычайной сладости запретного плода.

К проблеме террора как средству управления обществом посредством массовых и целенаправленных убийств озвученный нами тезис имеет самое непосредственное отношение. Получается, что террор, несмотря на всю свою иррациональную жестокость, действенный ужас и кажущуюся бессмысленность, относится как раз к вполне осознанным рефлективным типам поведения человека. В либеральной историографии, как отечественной, так и западной, очень долго в ходу был тезис, что террор, ник которого приходится на якобинскую диктатуру, был чуть ли не единственным средством спасения революции. Как бы другого способа защитить себя от внешней угрозы у революционеров не было. Поэтому террор — это вынужденная мера, террор не присущ революции.

Логика данного тезиса поражает своей наивностью, не потому, что утверждает явную нелепость (оказывается, чтобы боялись чужие, нужно уничтожать своих), а потому, что пытается свести террор к простому типу рационального поведения. Тогда как террор чужд рациональности — это глубокое метафизическое свойство игры разума, который всякое свое явление в этот мир, знаменует судорогами насилия. «Насилие — повивальная бабка истории», — говорил молодой Маркс и был прав! Философы Просвещения видели свою задачу в освещении сферы разума светом природной истины. Субъект этого процесса, так сказать, «осветитель», давал себе роль Демиурга, обладающего абсолютной властью. Истоки этой власти коренились в степени приближенности Демиурга к истине: чем ближе — тем власти больше. Власть же в ее первобытном и поэтому абсолютном состоянии представляет собой всегда и везде ius vitae ас necis. Вот поэтому террор есть не нечто наносное и чужеродное французской революции — он ей имманентен, это плод революции, что, кстати, уже признается современной французской историографией [Генифе, 2003, с. 13|.

Самые первые и поэтому неточные данные жертв террора сделаны были в 1796 г. Луи-Мари Прюдопом. Согласно его подсчетам революция к тому времени успела унести жизни: 3540 человек, убитых в период Учредительного собрания (1789−1791); 8044 человек — при конституционной монархии (1791−1792); 967 216 — жертвы Конвента (1792— 1794). В это же время около 20 000 французов умерло от голода, 4790 человек покончили жизнь самоубийством из-за страха перед арестом, в это же время около 800 тыс. французов погибло в революционной армии на нолях сражения. Итого — 2 млн жертв! И это для страны с 25-миллионным населением! Для сравнения укажем, что все безвозвратные потери армии Наполеона за все время его войн: 1795— 1814 гг. составили 900 тыс. человек [Урланис, 1998, с. 95].

Впрочем, официально считается, что террор был начат после 13 июля 1793 г. в отместку за убийство Шарлоттой Корде (жирондистской, а не роялистской) сумасшедшего Марата. Однако обращает на себя внимание тот факт, что убийство Марата явилось актом возмездия за уже совершенные зверства якобинцев в провинции, за массовые убийства сентября 1792 г. Фактически же террор начался во Франции летом 1789 г., о чем свидетельствуют данные Прюдона, приведенные выше.

Весь корпус террористического законодательства состоит из нескольких законов, предметом регулирования которых были: «враги народа», «подозрительные», «роялисты», они же «эмигранты». Отдельный корпус законов составляло законодательство о Революционном трибунате и процедуре разбирательства в нем дел. Все эти образчики революционного сознания стоят того, чтобы на них остановиться подробнее, чтобы понять, какими средствами в головы французов четверть века вколачивали представления о «фратерните, либерте и эгалите».

Итак, законодательство об эмигрантах является первым кирпичом в общем здании террора, воздвигнутого революцией. Первый закон об эмигрантах издается 9 ноября 1791 г. Эмигрантом объявлялся каждый француз или француженка старше 14 лет, покинувшие Францию после 1-го июля 1789 г. и не вернувшиеся на родину в срок: 1 января 1792 г. Впоследствии этот срок был продлен декретом от 30 марта 1792 г. до 9 мая того же года. Равно эмигрантом признавался каждый, покинувший Францию после указанного срока без разрешения властей. На имущество эмигрантов накладывался этим законом секвестр, а все они обвинялись в заговоре «против общественной безопасности и конституции». Следующий закон от 28 марта 1793 г. объявлял всех эмигрантов, изгнанными навсегда из пределов Франции. По возвращении их ждала немедленная смертная казнь. Равно, они подлежали расстрелу в течение 24 часов, если попадались в плен на поле боя. Имущество эмигрантов полностью отходило государству. Законом от 17 стримера II г. (8 декабря 1793 г.) предписывалось конфисковывать имущество родственников эмигрантов. Поскольку обязанность составления списков эмигрантов была вменена местным муниципальным властям, то, соответственно, была открыта дорога злоупотреблениям и сведению личных счетов — достаточно было показаний двух свидетелей, чтобы попасть в список эмигрантов.

Другая составная часть террористического законодательства — это законодательство о «подозрительных». Вообще, надо заметить, Французская революция выработала классический критерий революционности — революционер должен быть «беспокойным», он должен быть в постоянном движении, болея душой за дело революции. Все, кто нс проявляют этого беспокойства, — уже подозрительны.

Сначала в категорию подозрительных попали все иностранцы. Декрет Конвента 1793 г. постановил учредить в каждой секции местных коммун специальные Революционные комитеты для наблюдения за иностранцами. Цель работы этого нового учреждения: «воспрепятствовать внутренним врагам подавить желание патриотов и заменить общую волю — волей отдельных личностей» (Каков стиль! Кто после этого будет сомневаться в роли «республики словесности» в деле революции!). Наказание для иностранца, уличенного в заговоре, — смертная казнь (cm. 13 декрета).

Кульминация законодательств о подозрительных — закон от 17 сентября 1793 г. Он устанавливал особые категории граждан, которые подлежали превентивному аресту, и в случае необходимости — превентивной казни. Важно, что закон содержал определение «подозрительных» (cm. 2). Однако истинным патриотам на местах эго определение из шести пунктов показалось недостаточно революционным, поэтому они добавили от себя еще с десяток. Вот цитата из Инструкции Парижской коммуны, которая развивала легальное определение «подозрительного» (желающие могут применить эти определения к самому себе):

«Должны быть рассматриваемы как подозрительные:

• — те, которые подавляют в народном собрании энергию народа коварными речами, наглыми криками и угрозами;
• — те, которые, будучи более осторожными, говорят таинственно о несчастьях республики, сожалеют о судьбе народа и всегда готовы с притворной скорбью выслушивать дурные новости;
• — те, которые меняют поведение и язык в зависимости от обстоятельств, не говорят ни звука о преступлениях роялистов и федералистов, но напыщенно громят ничтожные проступки патриотов, стараясь проявить, чтобы казаться республиканцами, притворную строгость и суровость, и тотчас же становятся снисходительными, как только дело коснется умеренного или аристократа;
• — те, которые высказывают сочувствие фермерам и жадным торговцам, против которых закон принужден был принять меры;
• — те, которые постоянно твердя слова свобода, республика и отечество, посещают бывших дворян, священников, контрреволюционеров, аристократов, фельянов, умеренных и принимают участие в их судьбе;
• — те, которые не приняли никакого участия в том, что имеет значение для революции, но, чтобы оправдаться, указывают как на заслугу на уплату подати, на свои патриотические пожертвования, на службу в национальной гвардии;
• — те, которые, хотя ничего не сделали против свободы, но ничего не сделали и в интересах последней" и т. п. Закон от 17 сентября стали исполнять на местах столь ревностно, что Конвент через месяц, 18 октября, вынужден был обязать революционные комитеты и клубы на местах, чтобы те уведомляли центральное правительство в лице Комитета общей безопасности об арестах каждого подозрительного. Арестованному полагалось теперь выдавать на руки копию протокола с обозначением мотивов его ареста. Но это помогало мало. В практику был введен специальный вопросник, в зависимости от ответов на вопросы лицо признавалось либо подозрительным, либо благонадежным. В последнем случае выдавался сертификат цивизма (удостоверение в благонадежности). Кстати, вопросы эти были тоже подстать определениям подозрительного: «Что ты сделал для революции?», «Где ты был в день 10 августа?», «Не был ли ты когда-нибудь священником?», «Состоял ли ты когда-нибудь в неблагонадежном клубе?» и т. д. Примечательно, что сертификаты цивизма были срочными, их полагалось обновлять.

Вершина террористического законодательства — закон от 10 июля 1794 г. (21 прериаля II г.), который ввел в оборот легальное определение врагов народа, состоявшее из 12 квалификаций (cm. 5 и 6 закона). Некоторые из этих квалификаций стоят того, чтобы их процитировать, например, следующее:

«Врагами народа объявляются лица, старающиеся ввести в заблуждение общественное мнение и препятствовать народному просвещению, а равно и тс, кто старался развратить общественные нравы и общественную совесть, ослабить энергию и чистоту или остановить развитие революционных и республиканских принципов, будь то путем контрреволюционных и злостных сочинений или же путем всяких других махинаций». Излишне повторять, что закон для врагов народа предусматривал только одно наказание — смертную казнь (cm. 7).

Законодательство о революционном терроре относимо к террористическому не потому, что трибунал служил одним из орудий террора, а потому, что порядок его работы сам был способен вселить ужас в души его несчастных жертв. Нет, обвиняемых не пытали, но у них не было вообще никакой надежды на оправдание. Время, отпущенное на процедуру разбирательства, было, таким образом, лишь временем, данным на лишние моральные муки.

Последовательно законами от 17 августа 1792 г. отменялось обжалование по контрреволюционным преступлениям, 19 марта 1793 г. вводилась ускоренная процедура разбирательства без участия присяжных, 17 сентября того же года отменялась необходимость представления формальных доказательств по делу, а 10 июня 1794 г. отменялась защита. Особенно пышно расцвела в этих условиях провокация как мера борьбы с врагами народа. Вырабатываются, например, такие приемы революционного следствия, как «наседка». К группе арестованных подозрительных, против которых у следствия вообще нет никаких улик, подсаживают агента, который подговаривает их, например, совершить побег. Известность приобрел случай, когда Трибунал гильотинировал 72-летнюю аббатиссу и парализованную аристократку. Те по доносу «наседки» пытались бежать из тюрьмы по доске, проложенной на высоте 19 метров между стенами домов. Да, поистине революция обладает силой Христа, если может возвращать паралитикам силы! Другой, не менее эффективный прием, именовался «прививка». Из тюрьмы, где ранее был обнаружен заговор, заключенных переводили в новую тюрьму, где достаточно было малейшего инцидента, чтобы отправить всех арестантов на эшафот.

И все эго на фоне не прекращающихся спонтанных революционных убийств. Так, один патриот, посланный произвести следствие по делу об уничтожении в одной деревне «дерева свободы» (еще одна эмблема революции), виновного не нашел. Зато приказал гильотинировать 63 жителя деревни, в оправдание такой казни в отчете он указал, что «в этой коммуне не оказалось и искры сознания гражданского долга». Вскоре гильотины не хватает, комиссар Конвента Каррье придумал топить врагов народа в барках, у патриотов это называлось «пить большой чашей». Почин подхватили и, например, в октябре 1794 г. в море близ Бордо была потоплена баржа с 41 врагом народа, среди которых оказались старик 78 лет и 10 детей возрастом от 6 до 10 лет! Иногда, впрочем, революционная законность дает себе труд упорядочить акты террора. Вот выдержка из декрета Конвента от 12 октября 1793 г. Суть дела: жители Лиона, не выдержав «гальванизации», восстали, Конвент постановил:

«п. 3. Город Лион будет разрушен;

п. 5. Этот город перестанет называться Лионом; он будет называться «Commune affranchie» («освобожденная община». — м.и.у,

п. 6. На развалинах Лиона будет воздвигнут памятник, на котором начертаны будут следующие слова: «Лион вел войну против свободы — Лиона больше нет»".

Последним блоком террористического законодательства, пожалуй, следует назвать уже упоминавшиеся нами экономические законы Конвента о максимуме, таксации, проскрипциях и тому подобных чрезвычайных мерах в экономике.

• 26 июля 1793 г. Конвент издал декрет, в соответствии с которым скупка предметов потребления объявлялась уголовным преступлением, за что полагалась смертная казнь, Скупщиками, попросту говоря спекулянтами, объявлялись все, кто «изъемлет из обращения товары или припасы первой необходимости, покупая и держа их запертыми где бы то ни было и не пуская их ежедневно и публично в продажу». Гражданам предлагалось доносить властям о случаях припрятывания товаров. В награду доносчик получал треть конфискованного имущества виновного. Характерно, что приговоры по такого рода делам не подлежали обжалованию и приводились в исполнение немедленно.
• 19 августа 1793 г. издается декрет о таксации цен на топливо, 20 августа — на овес, и в сентябре того же года таксируются цены на хлеб. Наказание за неисполнение этих декретов одно — смертная казнь.

Террористическое законодательство было отменено нс полностью, а только частично при Директории. Еще Наполеон, будучи консулом, а потом императором, нередко прибегал к разного рода реквизициям и конфискациям по якобинским законам. Известная казнь герцога Энгиенского (в 1804 г.), спровоцировавшая новую войну в Европе, совершена была в соответствии с террористическим законодательством.