Пасынки индустриальной эпохи

Когда вчитываешься в документы недавнего прошлого, поражает не только масштаб насилия, но и своеобразная искусственность системы, которая возникла и существовала, казалось, не для людей, не в их интересах, а преследовала какие-то иные, «нечеловеческие» цели. Человека стремились подогнать под какой-то стандарт, убрать все «лишнее», личностное. Унификация духовных и мировоззренческих ориентиров, политических взглядов, поведения — заметная черта советской действительности. Интересно подметил эту особенность Андре Жид, французский писатель, посетивший СССР в 1936 г.: «В СССР решено однажды и навсегда, что по любому вопросу должно быть только одно мнение… Получается, что, когда ты говоришь с каким-нибудь русским, ты говоришь словно со всеми сразу. Не то, чтобы он буквально следовал каждому указанию, но в силу обстоятельств отличаться от других он просто не может»⁷¹. Причина в том, что индустриальная эпоха для нашей страны обернулась прежде всего бесчеловечной, крайне разрушительной стороной. Индустриальная система в любом месте, где бы она ни существовала, заключалась в том, чтобы максимально увеличить производительность, перерабатывая сырье в определенные продукты и вовлекая в этот механически организованный, коллективный процесс большое число людей. Человек оказывался в рамках заданной технологии: конвейеры, технологические стыки, разделение операций и т. д. Он подчинялся производству, его ритму, превращался в придаток машины, в часть технологии.

Технический прогресс способствовал широкому распространению грамотности, естественно-научных и технических знаний, бурному развитию науки. Рационализация сознания, материалистическое восприятие мира вели к разрушению духовной сферы, массовым явлением становится атеизм. Гуманистические ценности выглядят эфемерными предрассудками перед неумолимой поступью технического прогресса. Происходит машинизация представлений о человеке и обществе, более того, индустриальная эпоха порождает тоталитаризм. Технический прогресс позволил применять насилие в невиданных прежде масштабах, привел к появлению чудовищной техники и технологий для массового уничтожения людей. Технократизм нанес мощный и разрушительный удар по гуманитарной сфере на Западе, который первым вошел в индустриальную стадию. Но все же там технократизму противостояли исторически сложившиеся формы демократии, система защиты прав личности, веками формировавшаяся гуманистическая культура.

Фирма, завод, компания выступали как корпоративные объединения, имеющие свои интересы и отстаивающие их. Индустриальный труд являлся коллективным и способствовал утверждению коллективистской психологии. Технологии, предусматривавшие разбивку сложного и длительного производственного процесса на относительно простые, но тесно связанные между собой операции, механически соединяли людей в единое целое. Марксистский рабочий социализм мог возникнуть и распространиться только на стадии фабрично-заводского производства, поскольку отражал реалии того времени. В работах некоторых российских последователей К. Маркса это проявилось очень ярко. А. Богданов считал, что работа на конвейере дает положительный эффект, является основой для возникновения у рабочих психологического чувства единства, подпитывает коллективизм. Именно коллективный характер труда рабочих создает основу для классовой солидарности, для выступлений за перенос коллективистских принципов на все общество.

Выходящая из распада и Гражданской войны огромная страна отреклась от многообразия духовных ценностей и превратилась в игрушку технократических сил. Уже говорилось, что духовная сфера общества строилась на основе социалистической идеи в марксистсколенинском варианте. Главный упор был сделан на производство и распределение, индустриальный прогресс. Само понятие социализма (коммунизма) до крайней степени технократизировалось. Вспомним знаменитое ленинское: «Коммунизм — это Советская власть плюс электрификация всей страны». Социализм именно «строили» как завод, фабрику, здание. Движение к нему выражалось в тоннах, километрах, киловаттах и т. п. Проблемы, связанные с человеком, решались лишь в той мере, которая позволяла людям выполнять производственные функции. «Если исходить из имеющихся у нас заводов — социализма нам никогда не создать. И количественно, и качественно они для этой цели не годятся», — таково представление о социализме Ф. Э. Дзержинского⁷².

Новая система власти призвала к управлению страной новую элиту, которая в большинстве не имела образования, навыков в управлении. И. В. Парамонов, работавший в 1920 г. в Донсовнархозе, вспоминал: «Мы, советские хозяйственники, в подавляющем большинстве в то время еще не доросли до теоретического понимания своих задач. Действовали больше по здравому пролетарскому смыслу»⁷³. Эта элита была буквально загипнотизирована открывшимися возможностями применения производственных технологий к общественным процессам. Культурная основа общества создавалась на базе технократизма. Тейлоризм, идеи научной организации труда были вынесены за рамки производственных процессов и перенесены на общество в целом. Можно согласиться с интересной мыслью американской исследовательницы 3. Сочор: «Задача, стоявшая перед движением за научную организацию труда, была одновременно более элементарной и более амбициозной, нежели типичная задача добиваться большей эффективности, характерная для индустриальных обществ: она заключалась в необходимости создания культурной инфраструктуры, обеспечивающей развитие. Более того, советские тейлористы видели в НОТе (научной организации труда. —Л. С.) черты „новой культуры“, характерной „для переходного периода к социализму“»⁷⁴.

Идеи технологизации общества сверху донизу находили отражение в работах В. И. Ленина и Л. Д. Троцкого, Ф. Э. Дзержинского и М. П. Томского, Г. Е. Зиновьева и Н. И. Бухарина, многих других руководителей. Вот как на XVI съезде ВКП (б) И. В. Сталин говорил о проблемах, которые приходилось решать: «На сколько пунктов продвинуться вперед, к какому сроку, на сколько процентов выработать больше продуктов, на сколько миллионов гектаров засеять больше, на сколько месяцев раньше построить завод, фабрику, железную дорогу, — вот какие вопросы имеют у нас в виду, когда говорят о трудностях»⁷⁵. А где же люди? Общество рассматривалось как огромный завод, жизнь — как производственный процесс, человек превращался в винтик огромного производственного механизма.

Принципы научной организации труда в 20-е годы стали применяться в гораздо более широкой области, чем были предназначены: ко всем сферам производства, к технологии, к труду, к управлению, т. е. к организации не только вещей, но и людей. Затем эти элементарные принципы, возникшие с целью рационализации труда рабочего в условиях непосредственною производства, стали применяться во всех областях, независимо от того, школа это или государственное управление, Красная армия или колхоз. Общество регулировалось по принципам производственной организации труда, было ориентировано на производственный процесс и подчинено производству. Нормативный порядок, основанный на технической рациональности, и функциональный производственный коллективизм стали «китами» общественного устройства. Произошла машинизация представлений о человеке, он рассматривался как биологическая машина.

Технократический, технологический подход к обществу делал ставку не на индивидуальную личность, обладающую определенными способностями и уровнем квалификации, а на безликих исполнителей.

Созданный в 1921 г. Центральный институт труда (ЦИТ) приступил к изучению «отдельных механизмов (человеческой машины. —Л.С.) в действии»⁷⁶. Как рассказывал один из посетителей ЦИТ, «любой, входящий в этот институт через парадный вход нормальным живым существом, выходит через задний ход, пройдя через бесчисленный ряд лабораторий, как полностью усовершенствованная, работающая машина»⁷⁷. Некоторые крайности, проявившиеся в 20-е годы, были раскритикованы в конце 20-х — начале 30-х годов, «пролеткультовские» тенденции полной машинизации жизни постепенно сгладились, но общая линия сохранилась и реализовывалась. Любопытно высказывание Н. К. Крупской, оказавшей заметное влияние на принципы формирования новой личности. Отвечая на сетования некоторых советских работников, что не хватает квалифицированных кадров, она заявила: «Только плохие администраторы говорят так. Опытный администратор может использовать и не столь подготовленных людей, если он сумеет проинструктировать их должным образом и поделить работу между ними наиболее целесообразно»⁷⁸. Не имевшая квалификации, едва грамотная рабочая масса, хлынувшая в города из деревни в период индустриализации, воспринимала эту идеологизированную, технократическую культуру и составляла ее базу.

Происходит огосударствление всей образовательной и культурной сферы. Государство национализировало киноиндустрию, театры, издательское дело. К середине 20-х годов была установлена большевистская монополия на средства массовой информации, введена цензура и жесткий идеологический контроль над всей печатной продукцией. Технократизм в культурной сфере сказывался очень сильно. Н. И. Бухарин 6 апреля 1924 г. в выступлении на диспуте о будущем интеллигенции говорил так: «Мы никогда не можем стать на такую позицию, что пускай все совершается само собой, — кто в Бога верует, пусть верует. Это не есть руководство страной… Никогда мы на это не пойдем!.. Нам необходимо, чтобы кадры интеллигенции были натренированы идеологически на определенный манер. Да, мы будем штамповать интеллигентов, будем вырабатывать их, как на фабрике… Если мы поставили себе задачу идти к коммунизму, мы должны этой задачей пропитать все решительно».

Приоритет естествознания и техники в советскую эпоху не надо доказывать. Даже в самые беспросветные времена страна имела достижения мирового уровня в области физики, химии, техники, а гуманитарное знание, гуманистические ценности были изуродованы.

То, что сохранилось, выполняло служебные функции по оправданию технократизированной системы, приданию ей человеческого имиджа. Да и сама гуманитарная область была также предельно технократизирована.

Литература

кино, живопись, театр воспевали производство. Человек изображался только в своей функциональной сути: шахтер, врач, ученый. В центре любого произведения — производственный конфликт, завязанный на смене технологий или необходимости улучшения управления. Даже названия произведений часто прямо ориентированы на производство: Ф. Гладков «Цемент», М. Шагинян «Гидроцентраль» и т. п. Рост человеческой личности идентифицировался с производственной карьерой. Это синдром Золушки, но в производственном варианте: рабочий стал министром, неграмотная крестьянка — ткачихой. Насаждалась поэтизация производственного процесса. Все, что связано с человеком, не имело ценности. Гуманитарные науки находились в жестких рамках, их роль была функциональной — оправдание системы.

Произошла машинизация представлений об обществе: социализм — это не человеческое общество, а огромная фабрика, где все разумно устроено. Человек рассматривался как винтик в машине, играющий определенную техническую роль. Если винтик работает безотказно, ему «хорошо» и всем «хорошо». Все, что не годилось в машину, не могло быть в нее вписано, как бы не существовало, не соответствовало светлому будущему. Например, в СССР долгое время стыдно было быть инвалидом. Делали вид, что в СССР инвалидов нет. Убирали с глаз долой как заведомый брак (своеобразные резервации для тяжелых инвалидов были созданы после Великой Отечественной войны, например, на острове Валаам). Преступники, алкоголики и т. п. категории не являлись предметом социальной заботы и внимания.

Утверждение производственного коллективизма, стирание индивидуализированных черт, которые не вписывались в индустриальные технологии, рассматривались как важнейшая задача. М. Н. Лядов, ректор Коммунистического университета им. Я. М. Свердлова, говорил: «Крупная фабрика и завод уничтожают дух индивидуального творчества, индивидуальной психологии… Коллективная психология зарождается на крупном заводе и все более и более вытесняет психологию индивидуальную… В будущем обществе даже интеллигентный труд будет коллективным… Коллективное творчество гораздо продуктивнее индивидуального во всех видах человеческой деятельности, и в будущем обществе во всех видах человеческой деятельности будет исключительно коллективная общая работа»⁷⁹.

Считалось, что в будущем коммунистическом обществе «все люди будут совершенно освобождены от власти индивидуальных стремлений, индивидуальных интересов»⁸⁰, оно будет состоять из «коллективно мыслящих и коллективно действующих» особей, не имеющих индивидуальности. Это означало бы полную деперсонификацию, но в реальности она невозможна. Тем не менее на этом пути было сделано немало.

Поскольку человека трудно превратить буквально в винтик, в деталь машины, существовала мощная система принуждения и контроля — от партбюро до ГУЛАГа. Была предпринята попытка перестроить весь ритм жизни общества под производственный цикл. В 1929 г. в стране начался переход предприятий и учреждений на непрерывный цикл производства на основе пятидневки при 7-часовом рабочем дне. В календарном году предусматривалось 72 пятидневки (360 дней) плюс 5 праздничных дней (22 апреля — день рождения В. И. Ленина, 1 и 2 мая, 7 и 8 ноября). Работники всех предприятий разбивались на пять групп, каждая из которых имела свой день отдыха в рамках пятидневки. Таким образом, работа продолжалась непрерывно, кроме пяти обязательных праздничных дней, дни отдыха были разными и не связаны с традиционными. Непрерывка ломала весь уклад жизни, подчиняя его производственному ритму. Однако это продолжалось недолго, так как технологизация всех сторон жизни общества (культуры, быта и т. д.) оказалась невозможной. В ноябре 1931 г. начался переход на шестидневную неделю с постоянными днями отдыха 6, 12, 24 и 30 числа каждого месяца. Шестидневка продержалась до 1940 г., когда все 365 дней в году при 8-часовом рабочем дне были объявлены рабочими, включая революционные праздники. После Великой Отечественной войны произошло незаметное возвращение к традиционной семидневной неделе с днем отдыха в воскресенье.

Образ жизни за пределами производства также строился на основе производственных задач и целиком им подчинялся. Технологизация всех сторон жизни вела к стиранию личностных особенностей, превращению людей в анонимные «массы», консолидированные в производственные коллективы и существующие в рамках нормативного мира (четко определено, что можно, что нельзя). Этот процесс в «чистом виде» в крупных промышленных городах захватил не столь значительную часть городского населения (дома-коммуны, бригады-коммуны, коллективизация быта и т. п.). Но все это оказывало влияние на гораздо более широкий круг людей как образец будущей жизни. «Индустриальные фантазии» неофитов технократизма шли очень далеко. В. Кузьмин предлагал в домах-коммунах ввести жесткую регламентацию жизни с помощью команд, передаваемых в жилые комнаты по радио. Л. Сабсович предлагал изъять детей из семьи. Все это было далеко от коммунально-барачной реальности больших городов и, к счастью, не было реализовано.

Дискуссии вокруг домов-коммун в 20-е — начале 30-х годов фактически закончились победой тех, кто считал их образцом быта будущего. В начале 30-х годов культурно-бытовая конференция рабочих Красной Пресни (Москва), в которой участвовало более 2 тыс. человек, приняла обращение к правительству СССР, в котором говорилось: «Мы стоим перед фактом поднимающейся волны коллективизации быта, перед фактами зарождения новых социалистических отношений между людьми»⁸¹. Коллективизация быта вела к публичности семейной, личной жизни, что, естественно, вносило стандарт в эти отношения, стирало индивидуальное или делало их скрытыми. Это касалось не только рабочих коммун (общее число их по стране не поддается оценке, но оно было значительно), но и тех, кто жил обычной семьей. Особенно это коснулось коммунистов, чья жизнь должна была соответствовать общим принципам, которые признавались социалистическими. Личность коммуниста была подчинена интересам партийной корпорации, и комитет партийного контроля, персональные комиссии следили за каждым его шагом. В парторганизациях были созданы бытовые комиссии, которые занимались проверкой жизни коммунистов. В Сибири, например, обследования быта коммунистов проводились по заранее разработанной программе, в которой учитывались обстановка жилища, наличие библиотеки (с коммунистической литературой), использование свободного времени, употребление спиртных напитков и т. д. Факты личной жизни, не укладывающиеся в стандарт, являлись предметом публичного обсуждения с очными ставками, допросами в парторганизации⁸². XVI конференция ВКП (б) (апрель 1929 г.) осудила «излишнее» копание в личной жизни, но сам контроль и стандартизация поведения и образа жизни не вызывали сомнений и сохранялись на всем протяжении периода, когда компартия была правящей. Унифицированные нормы, которые действовали во всех сферах жизни, создавали иллюзию равенства.

То, что так долго называли «реальным социализмом», на самом деле было насквозь технократизированным обществом, в котором все было унифицировано по принципу заводского стандарта и функциональности. Люди принимались в расчет только как рабочая сила. Последствия технократизации советского общества ужасающи! Несколько поколений выросло, не имея представления о роли гуманистических ценностей в жизни общества, о самоценности человека, его мира, его жизни. Сознание людей не меняется в одночасье, и разрушительная работа еще продолжается.

Смешно в конце XX в. отрицать научно-технический прогресс, но человек, гуманитарная сфера должны иметь приоритет. Технический прогресс должен быть подчинен человеку, а не наоборот. Тоталитарный характер власти, насилие в безграничных размерах разрушающе действовали на общество, культуру, социальную психологию. Преодолевать наследие грубого технократизма придется еще очень долго, тем более что Россия остается на индустриальной стадии развития.