Проблема феодализма на Востоке

Наличие рабовладельческой формации на Востоке пытались постулировать. Нечто подобное произошло и с феодализмом. Более того, его поиски оказались даже более легкими. Дело в том, что система отношений, возникшая в постантичной варварской Европе, прежде всего среди полупервобытных германских племен, которая со временем вполне справедливо и разумно стала именоваться феодализмом, в сущности, была близка к административно-распределительной структуре Востока, особенно на начальном этапе ее становления либо в периоды политической децентрализации.

Здесь нет ничего странного. Германские племена, которые задавали тон в раннесредневековой Европе, были выходцами из той же великой индоевропейской общности. Будучи родственниками хеттов и иранцев, индоариев и доантичных греков, эти племена до оседания их на территории Европы находились на той же стадии развития и обладали той же протогосударственной структурой, что и все остальные неевропейские общества. Они не были знакомы с частной собственностью, зато феномен власти-собственности с вынужденной обстоятельствами децентрализованной редистрибуцией при отсутствии городов и аппарата администрации, но со строгим контролем оформляющейся власти государства над обществом уже был им хорошо известен.

Сосуществуя на протяжении веков рядом с античной Европой и активно контактируя с Римской империей, втягиваясь постепенно в орбиту ее хозяйственно-культурного влияния, германцы не могли не воспринять кое-что из античного наследия. Эти заимствования, как и процесс христианизации, с еще большей силой проявили себя после того, как варвары стали хозяевами положения в захваченной ими раннесредневековой Европе. В результате та сложная система социополитических отношений, которая возникла в Европе после падения Рима на смешанной германо-романской основе и со временем стала именоваться феодализмом, не была уже стопроцентно традиционно-восточной.

Суть отличий сводилась к тому, что в раннем европейском феодализме укоренились и продолжали существовать, даже развиваться многие структурно значимые черты и признаки европейской античности, которые затем были оттенены христианством. Сам факт христианизации феодальной Европы тоже немало значил с точки зрения преемственности структуры. Практически, как о том не раз писали специалисты, шел процесс синтеза классической античной и варварской германской (восточной по типу) структур. В этом синтезе постепенно набирали силу элементы античной структуры с ее приматом частнособственнического производства. Строй жизни раннесредневековой Европы и вообще постантичный этап европейской истории со временем стал именоваться феодальным (от лат. feudum — лен, земельное владение).

• Феод — это наследственное владение аристократа, вассала правителя протогосударства или раннего государства; нечто очень близкое к раннечжоуским уделам в Китае, к ситуации в Индии с ее раджами или к социополитической системе средневековой Японии, о которой речь ниже.

Система феодов или уделов, игравшая немаловажную роль в молодых государствах в периоды политической раздробленности (в раннесредневековой Европе это надолго стало постоянной нормой, однако не было характерно для Востока с его явственной тенденцией к централизации), не просто выходила на авансцену политической жизни, но и определяла многие ее основные параметры. Ей сопутствовали тесно связанные с ней институты — иерархия и вассалитет, междоусобицы и местничество, рыцарская этика, сословное чванство и т. п. Все указанные институты важны для характеристики системы в целом, вот почему, когда в позднем европейском средневековье они стали исчезать или замещаться централизованными монархиями, это, по сути, означало дефеодализацию. Итак, перед нами период от ранних феодов до дефеодализации — период феодализма, как он уже достаточно давно именовался.

Марксизм придал привычному термину новое содержание, поставив вопрос о «феодальном способе производства», о «формации». Феодализм стал восприниматься по-разному с точки зрения сущности явления (делать акцент на том, что это социополитический феномен или социально-экономические отношения), хотя подчас одни и те же авторы, в том числе марксисты, включая и самого Маркса, использовали этот термин и в том, и в другом смысле, в зависимости от контекста.

Таким образом, феодализм как явление был осознан в европейской историографии. Но, как известно, европейский феодализм совпал по времени с периодом средневековья и, помимо прочего, на протяжении веков заметно эволюционировал. Феодальная Европа постепенно все более ощутимо отрывалась от ее восточных корней и сближалась с возрождавшимся античным стандартом (апогей этого процесса — период Возрождения). Особенно заметно это было в городах, где заново складывались многие элементы античного гражданского общества, причем именно античного, ибо иного урбанистического стандарта у формировавшегося в раннем средневековье европейского города просто не было — варвары городов не знали. Как известно, впоследствии это сыграло свою роль в процессе дефеодализации. Встает законный вопрос: что такое феодализм как исторический и историко-культурный феномен? Сегодня, когда марксистская теория формаций себя дискредитировала, ответить на него, особенно в связи с тем, о чем уже шла речь, не представляет труда. Но отнесемся к проблеме так, как она того заслуживает с точки зрения серьезного академического анализа, учитывая прежде всего традиционную приверженность отечественной историографии XX столетия к рассуждениям в привычных категориях марксизма.

Дело в том, что у нас, особенно в работах сравнительно недавних советских десятилетий, термин «феодализм» использовался широко, подчас даже безбрежно, причем применительно не только и не столько к европейскому, сколько ко всему прошлому. Считалось, что все сравнительно отсталое — именно феодальное («пережитки феодализма», «феодальные порядки» и т. п.), причем везде, во всем мире, в том числе и на Востоке. В безудержном использовании «феодальной» терминологии (отношения, пережитки и др.) как раз и виделось многим то самое единство всемирноисторического процесса, ради которого следовало принести в жертву все остальное. Конечно, подчас делались оговорки в том смысле, что «восточный феодализм», дескать, отличается некоторыми существенными особенностями. Но при всем том он все-таки именно феодализм, а не что-либо иное. Как же следует к этому относиться?

Как ни парадоксально, но между европейским средневековьем и восточными обществами действительно есть некоторое сходство. Вспомним, что в процессе политогенеза и в ходе замедленного развития при определенных обстоятельствах, о которых шла речь, неевропейские общества сталкивались с феодализмом как с вынужденной модификацией структуры власти-собственности со свойственными ей децентрализованной редистрибуцией и другими специфическими особенностями, начиная с вассально-сюзеренных связей, раздробленности и междоусобиц. Явственная генетически-структурная близость между раннеевропейским средневековьем и периодами политической децентрализации на традиционном Востоке вне сомнений. Кроме того, и в Европе, и на Востоке, как только на смену раздробленности приходила централизация, феодализм уходил в прошлое в процессе дефеодализации.

Но в чем же разница? Она есть, причем принципиальная. Феодализм как социополитический феномен, система институтов тесно связан с политической раздробленностью как в Европе, так и вне ее, начиная с чжоуского Китая.

Преодоление раздробленности всегда через дефеодализацию вело к централизации. Но это значит, что в принципе, учитывая восточные циклы, феодализм как система властных отношений мог появляться и исчезать, после чего возникать вновь, как-то и бывало в истории ряда стран Востока, будь то Египет с его переходными периодами или Индия с раджами или даже императорский Китай с его весьма неспокойными, а иногда и длительными промежутками между сменявшими одна другую жизнеспособными династиями, о чем еще будет идти речь. Но в таком случае, и это должно быть ясно любому, феодализм подобного типа невозможно отождествлять с марксистской формацией как определенным периодом в эволюционной истории общества, на что прежде всего претендовала вся теория формаций.

Европейский феодализм в принципе был таким же, как на Востоке, откуда он и появился в постантичное время. Он тоже затем ушел в прошлое, когда на смену политической раздробленности пришла централизация. Но в конкретных условиях истории Европы этот цикл — от начала феодализации через дефеодализацию к централизации — хронологически точно вклинился в промежуток между античностью и капитализмом. Поэтому-то здесь феодализм как система феодов с легкостью был отождествлен марксизмом с феодализмом как формацией, социально-экономически (а не только хронологически) будто бы отделившей европейскую древность от нового времени. Оставляя в стороне вопрос о проблеме марксистских формаций, следует заметить, что вне Европы подобного совпадения не было. Так как же в конечном итоге правильно и правомерно употреблять термин «феодализм»? Неоправданно расширительное использование любого термина лишает его смысла. Имея это в виду, важно заметить следующее.

• Термин «феодализм» целесообразно применять для обозначения восточной по происхождению структуры властисобственности с децентрализованной редистрибуцией (неважно, существовала она в древнем Китае или в средневековой Франции).

Ни один из всех прочих многочисленных периодов истории человечества на Востоке или на Западе именовать этим термином нет оснований. В то же время не раз встречавшиеся на Востоке процессы, связанные с трансформацией феодализма, т. е. периоды дефеодализации и замены феодальной системы власти централизованной, не имели отношении к становлению буржуазии. Такое происходило только раз в истории и только в одном месте — на территории Западной Европы. Для этого были крайне весомые основания, связанные с воздействием на данный процесс отнюдь не феодализма, с которым капитализм не имел ничего общего и в недрах которого он не мог возникнуть по определению, о чем уже шла речь. Капитализм, сначала в форме предкапитализма, был законным наследником протокапитализма античной или античнохристианской (западнохристианской, что стоит особо подчеркнуть) традиции. Нигде и никогда более ничего подобного не происходило, ибо во всех остальных случаях, не исключая и православную (восточнохристианскую) Россию, дефеодализация вела только и исключительно к появлению централизованной монархии, империи или самодержавной деспотии, ничего общего с буржуазным развитием не имевших.

Так как же все-таки быть с проблемой феодализма на Востоке? Призывы отказаться от использования «феодальной» терминологии в нынешних условиях скорее напоминали бы стремление бороться с ветряными мельницами. Надеяться на то, что явное несоответствие упомянутой терминологии духу строгого смысла теории приведет к отказу от удобного и понятного всем термина, пока не приходится. Но, учитывая изложенное, стоит воздерживаться от слишком частого и бездумного употребления указанной терминологии и уж во всяком случае не использовать ее тогда, когда это явно искажает смысл анализируемого явления либо процесса. Например, когда речь идет о восточном средневековье как этапе исторического пути стран и народов Востока.