Проблематика сатирической прозы. В. Войнович. Ф. Искандер

Смех, как известно, дело серьезное, и трудно не согласится с известным высказыванием неизвестного мудреца: «Человечество выжило потому, что оно смеялось». Заметим, гоголевское столь же крылатое и мудрое выражение — «смеха боится тот, кто уже ничего не боится» — предполагает продолжение: поэтому вызывать смех (особенно указанием на несоответствие явления сущности) — дело небезопасное. Небезопасное, потому что осмеянный носитель порока агрессивен. Сатирики были гонимы во все времена. Можно предположить, что «отец комедии» грек Аристофан был не первой жертвой своего таланта. Смеха боялись русские средневековые феодалы, наказывая смертью ярмарочных скоморохов, боялись западноевропейские аристократы, потому драматична была, например, судьба английского сатирика XVI11 в. Дж. Свифта, боялись тираны и вожди недавнего прошлого, нетрудно найти примеры того, как и в наше время властные чиновники, парламентарии ограничивают активность сатириков.

Сатира и юмор не перевелись и в советские времена, несмотря на то, что власть преследовала творцов смеха^[1]. Гонимы были М. Булгаков, М. Зощенко, Е. Шварц. На исходе советской власти смеховая литература чувствовала себя относительно спокойнее, чем в предыдущие десятилетия, но далеко не свободно, о чем свидетельствуют драматичные судьбы известных писателей-сатириков. Одних власти вынудили эмигрировать, произведения других выходили урезанными цензурой.

За Владимиром Николаевичем Войновичем (р. 1932) закрепилась репутация сатирика. Он с этим не спорит, но добавляет: «Это не я сатирик, а действительность сатирична…» Жизнь не баловала будущего писателя: в 1937 г. был арестован его отец, и с одиннадцати лет будущему писателю пришлось зарабатывать на жизнь — пастухом, автомехаником, рабочим на стройке. После службы в армии молодой человек был принят в педагогический институт, но, проучившись там полтора года, он понял, что попал не туда — его звала литература. Все начиналось, как это часто водится, со стихов. Успех пришел неожиданно: написанное Войновичем в 1960 г. стихотворение «Четырнадцать минут до старта» было положено О. Фельцманом на музыку, песня пошла в эфир, а когда на торжественной встрече Ю. Гагарина Н. Хрущев, по словам Войновича, «''провыл» несколько слов из этой песни" с трибуны мавзолея, его «с помпой» приняли в Союз писателей.

Поэтом Войнович не стал, но с выходом его первых повестей, рассказов стало ясно: в литературу пришел талантливый писатель. Однако скоро выяснилось, что написанное им, стремящимся быть верным правде жизни, не укладывается в рамки соцреализма. Дожидаться, когда исключат из писательского союза, Войнович не стал: покинул ряды этой организации, весьма язвительно высказавшись по адресу писателей-конформистов. В июне 1981 г. вышел указ о лишении Войновича советского гражданства, и семья поселилась в Германии. Возвращение гражданства произошло в 1990 г.

Вот уже более полувека Войнович работает в литературе, им создано много запоминающихся реалистических и прогностических сатирико-фантастических произведений. Одно из самых значительных творений писателя — утопический, перерастающий в антиутопический роман «Москва 2042» (1987).

Подобно тому, как Я. Гашек обессмертил себя созданием безмерно хитрого солдата Швейка, В. Войнович обессмертил свое имя созданием безмерно простодушного солдата Чонкина, романа «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина» (1963—1970). Вряд ли найдется читатель, которому не полюбится этот внешне непримечательный или, как говорят в народе, неказистый герой. Чонкин, несомненно, дорог Войновичу: завершив сказание о военном прошлом Ивана, автор продолжил его жизнеописание в последовавшие десятилетия, роман обратился в трилогию: книга вторая — «Претендент на престол» (1979), книга третья — «Перемещенное лицо» (2007). Так писатель «даровал возможность» Чонкину дожить до слома государственной системы, которая сломала ему жизнь. Роман Войновича, обличающий, осмеивающий мифы, на которых держалась «народная» власть, не имел шансов выйти там, где был написан — в России. КГБ по-своему отомстило автору за публикацию «Чонкина» за рубежом (1975): на очередной «воспитательной» беседе он был отравлен, после чего долго болел. Этот случай описан в прозе В. Войновича.

Начало чонкиниады относится к 1941 г., ко дням накануне войны — к первым военным месяцам. Завязка романа-анекдота — аварийная посадка военного самолета «У-2» вблизи небольшой деревушки. В старорежимные времена это селение называлось Грязное, в новые — Красное. Не имея возможности поднять машину на крыло, до ремонта или до буксировки командование решило выставить возле нее часового. Выбор случайно пал на незаметного простодушного, в недавнем прошлом — крестьянина, рядового Ивана Чонкина, ездового хозяйственного взвода, ответственного за вывоз навоза из армейской конюшни. Чонкина выставили в качестве часового и — в суматохе драматических событий — на какое-то время забыли и про самолет, и про выставленное охранение.

При первом знакомстве деревенский увалень вызывает лишь улыбку, но затем читатель понимает, что этот парень не так-то прост, и с физическим, и с душевным здоровьем у него все в порядке. Постепенно открывается типологическая общность этого персонажа с фольклорными персонажами, прежде всего, со сказочным Иваном-дураком, который в конечном итоге оказывается умнее всех прописных умников, с удальцами, которые в огне не горят и в воде не тонут. Затем открывается его общность с Василием Теркиным и, наконец, с миллионами и миллионами полуграмотных российских — русских и нерусских — мужиков, чьими костями вымощен путь к великой победе.

Часовой, красноармеец Чонкин, пришелся по сердцу колхозной почтальонке Нюре, молодушке хозяйственной, справной, так что вскоре и самолет, и пост Ваня передвинул под окна ее избы. Трудно сказать, вспомнили бы отцы-командиры об аварийном самолете или нет, но случилось непредвиденное: Нюркина корова съела экспериментальные посадки картофеля селекционера-самоучки, некоего Гладышева. В этом персонаже легко узнается последователь псевдоученого от агрономии Т. Лысенко, косвенного виновника ареста и смерти великого ученого-генетика Н. Вавилова. Мстительный колхозник поступил в соответствии с нравами времени — написал на Чонкина донос в районное отделение НКВД. Чекисты приняли сигнал бдительного общественника, снарядили на поимку «дезертира» целый отряд бойцов, но Чонкин и Нюра отбили атаки чекистов, которых они приняли за диверсантов-неприятелей. Затем на задержание «банды Чонкина» органы мобилизовали полк солдат, но и полк терпит поражение: неприступной крепостью оказалась Нюрина хата. Волей случая ситуация прояснилась, военачальник наградил Чонкина орденом за смелость, но тут же приказывает сорвать награду с груди Ивана, узнав, что высокое начальство записало часового в «изменники Родины»: «Товарищи, мой приказ о награждении рядового Чонкина отменяется. Рядовой Чонкин оказался изменником Родины. Героем он притворялся, чтобы втереться в доверие…» Нелепые обвинения будут расти как снежный ком: в конце концов Вайю обвинят в том, что оп-де хотел восстановить в России монархию и стать царем.

В сатирическом преломлении, в отличие от описаний дальнейших мытарств Ивана и его невенчанной беременной жены Нюры, предстают многие реалии и мифы советской действительности, с которыми так или иначе соприкасаются все персонажи романа. Алогизм этой действительности отражается в соответствующей поэтике. Здесь реалистическое соединяется с сюрреалистическим, мистическим. Так, как бы в подтверждение тезиса «труд создал человека» из книги Ф. Энгельса «Диалектика природы» в мерине, но кличке Осовиахим проявляется нечто человеческое, после чего этот неофит отказывается работать в колхозе. Вскоре Осовиахим гибнет от случайной пули, а под копытом у него находят записку: «Прошу считать меня коммунистом». В самых гротескных образах автор высмеивает партийную пропаганду, паразитизм на истинном героизме защитников отечества.

Как и следовало ожидать, после выхода романа на Войновича обрушился поток критики. Действительно, можно ли о кровавой войне говорить языком анекдота? Совместимы ли высокая трагедия и комедия? Можно и совместима, считает автор, потому что и в жизни в самых трудных обстоятельствах смех поддерживает и выражает силу духа. И еще вопрос: почему автор берет такую непримечательную фигуру — маленькую, кривоногую, лопоухую, в нелепо сидящей на ней обмундировании, косноязычную… Разве такие бойцы победили фашизм? Или автор не мог взять эффектного герояосвободителя? «Мог бы, конечно, да не успел. Всех отличников расхватали, и вот мне достался Чонкин. Я сперва огорчился, потом смирился», — шутливо объяснял свой выбор Войнович. Именно шутливо, потому что нсбогатырское тело солдата Чонкина вместило в себя тот героический дух, без которого была бы невозможна победа над фашизмом, потому что тысячи таких Чонкиных своими жизнями заплатили за эту победу.

И далее автор признается в любви к своему герою, как к «своему ребенку». Вовсе не обязательно, — втолковывает он придирчивым критикам, — брать пример с Собакевича. Но ведь и Собакевичи литературе нужны: без них она скучнее и беднее. Понятно, почему писатель вспомнил здесь Николая Васильевича, того тоже обвиняли в клевете на Россию. Но, конечно, более, чем поэма Н. Гоголя, при чтении романа Войновича вспоминается «История одного города» М. Салтыкова-Щедрина. Заметим, и его осмеяние времен летописца Нестора, смут, перипетий XVIII в. тоже вызвало бурю критических негодований. Автора обвиняли в карикатурном изображении русского народа, в насмешке над отечественной историей. Как бы в свое оправдание Салтыков-Щедрин говорил, что следует разграничивать народ как конкретное историческое лицо от народа как «воплотителя идеи демократизма», говорил, что не имел намерений посмеяться над этой идеей. Не осмеивает эту идею и автор романа о злоключениях солдата Ивана Чонкина.

Писатель создает сочувственную трагикомедию положений, в которые попадает персонаж, подшучивает над некоторыми чертами его характера, такими как наивность, доверчивость, простодушие. Но эти черты характера говорят о естественности Чонкина, о прямоте, неиспорченности казенщиной и даже о его особом складе сознания. Не распознает Иван козней, хитростей. Вот, например, из случайного разговора Чонкин узнает, что человек произошел от обезьяны. Ученый сосед объясняет Ивану, что подобное превращение совершилось благодаря труду. На что Чонкин по-своему резонно замечает, что, мол, лошадь работает больше, а человеком от этого не становится… Не может он взять в толк, почему наказуем и даже преступен интерес к личной жизни товарища Сталина…

Все неестественное, наносное, показное, не обязательное для здоровой жизни — строевая подготовка, приветствие начальства, политграмота — никак не дастся Чонкину. И наоборот, все то, что способствует живой жизни, он делает легко и охотно. И как хозяйственный мужчина, и просто как мужчина, покорил он Нюркино сердце. Силен, сметлив оказался на поверку этот увалень, из тех, кого и пуля боится, и штык не берет. Потому-то он и от чекистов ушел, и в тюрьме не сгинул, и от гитлеровцев ускользнул, и Новый Свет покорил, и честь сохранил.

Странные чувства пробуждает этот роман-анекдот, вобравший в себя черты романа плутовского, приключенческого, детективного. Странные, потому что смех, на который провоцируют многие страницы, зиждется на скрытом трагизме жизни государства. Смешно читателю, но во всех представленных эпизодах главному герою — не до смеха. А в последней книге трилогии, в которой говорится о респектабельном мистере Чонкине, богатом американским фермере, облаченном в дорогой наряд, чарующем окружающих белозубой, благодаря прекрасным вставным челюстям, улыбкой, грустно становится и читателю. Грустно, потому что здесь прорывается наружу скрывающаяся за фасадом фешенебельности драма неблагополучно прожитой жизни. Нет у господина Чонкина ни сына, ни дочери. Да, посадил дерево, построил дом, но — на чужбине. Еще более трагична судьба также одинокой Нюрки. Побывала она на старости лет в Америке, но это не сотрет из памяти преследований органов безопасности и скинутого из-за этих преследований их с Ваней ребенка. Грустно, потому что в трагедии двух стариков просматривается трагедия утраченных возможностей не одного поколения российских людей.

Биография Фазиля Абдуловича Искандера (г. 1929) достаточно обычна для российского писателя и поэта прошлого века — литинститут, журналистская работа, постепенное обретение признания. При жизни заслуженно названный великим, абхазец Искандер — русский писатель. «Я — безусловно русский писатель, много воспевший Абхазию. По-абхазски я, к сожалению, не написал ничего. Выбор русской культуры был для меня однозначен». Он действительно воспел свою родину, любовью к ней дышат страницы его книг, и прочитавший их будет знать о небольшой северокавказской стране, ее истории, культуре, традициях, обычаях, кухне, столько, сколько знает не каждый ее житель. Искандер открыл Абхазию миру, его книги переведены на многие языки. Возможно единственной политической акцией Искандера было участие в создании неподцензурного альманаха «Метрополь» (1979), его больше занимала защита прав малых народов. Писатель не затрагивал политику, но политика затрагивала его: тексты Искандера часто основательно урезала цензура, особенно его главную книгу.

Главная книга Искандера — семейный, исторический, в полушуточном определении автора — плутовской роман «Сандро из Чегема», создававшийся и по частям публиковавшийся с середины 1960;х гг. (поли, опубл. 1989). Он состоит из 32 повестей, объединенных рассказчиком: о себе, своем роде, своем селе, об Абхазии и России говорит, вспоминая былое, многое повидавший на своем веку мудрый и лукавый дядя Сандро — ровесник века и родственник повествователя. Десятки жителей горного села, можно сказать, оживают на страницах романа Искандера, и непросто поверить, что это художественные образы-характеры. Люди достойные и не очень (не идеален и сам Сандро), они рождаются, трудятся, любят, женятся, враждуют, мстят, мирятся, наряду с ними — исторические персонажи: Сталин и его ближайшее окружение. Драматические и даже трагические страницы, ситуации перемежаются со смешными и очень смешными. Словом, это очень незаурядное произведение.

Говоря о творчестве Искандера, нельзя не уделить внимание его социально-философской сказке или повести-притче «Кролики и удавы» (1973). Сатирическая, социально-политическая направленность произведения очевидна, повесть-сказка не могла выйти в годы создания в советской России. Впервые она была опубликована в США в 1982 г., ее публикация в России в 1986 г. стала событием культурной жизни. Автор высветил и высмеял то «святое», на чем строилось советское государство. Утопическое, реальное, нравоучительное просматривается в выразительном иносказании, при этом сатира, юмор, ирония перемежаются здесь с лиризмом, романтизмом.

Конечно, в «Кроликах и удавах» легко узнается известное общество известной эпохи, но этим философия сказки нс исчерпывается, это, так сказать, ее метонимический план, а есть еще план метафорический — автор отобразил нечто вневременное, характерное для человеческого сообщества вообще. Эзопов язык, к которому в силу известных обстоятельств прибегал Ф. Искандер, спасал многих его коллег по цеху, предшественников, например, А. Платонова, Ю. Олешу, и современников — не без помощи этого языка были созданы, например, «Аптекарь» В. Орлова, «Живая вода» В. Крупина, романы братьев Стругацких. Отображая удручающую действительность, писатели говорили об алогизме общественно-политического устройства жизни, о скрытом катастрофизме будней.

События в «Кроликах и удавах» автор соотносит с прошлым, с некой африканской страной, в которой соседствуют разумные звери и туземцы. Здесь удавы охотятся за кроликами, а другие животные, например, обезьяны и слоны, равно как и туземцы, соблюдают нейтралитет. Автор рисует гротескную, но узнаваемую картину тоталитарного общества. Читательской симпатии не вызывает ни один слой представленного иерархического общества, ни удавы (в коих узнается власть), ни кролики (интеллигенция), ни прочие «нейтральные» животные, ни туземцы (бесправные работяги, выращивающие овощи для кроликов). Проворные кролики при виде удавов впадают в гипнотическое оцепенение, теряют волю к сопротивлению. Высокопоставленные особы со стороны удавов — открыто, со стороны кроликов — в тайне оправдывают установившийся круговорот жизни, говорят о естественном единстве пожираемых и пожирателей. «Кролик, переработанный удавом, — размышляет Великий Питон, — превращается в удава. Значит, удавы — это кролики на высшей стадии своего развития. Иначе говоря, мы — это бывшие они, а они — это будущие мы». Если и появляется в этой конформистской среде кролик, осмеливающийся бунтовать, то бунтует он уже пребывая в животе удава, и о нем долго помнят все.

В общем-го ровное течение жизни прерывает Задумывавшийся кролик. Его вдруг осенила мысль, что «их гипноз — это наш страх. А наш страх — эго их гипноз». Мысль взбудоражила все кроличье сословие, создала, по сути, революционную ситуацию. Рядовые кролики в восторге от этого открытия, однако Короля кроликов такое свободомыслие и его возможные последствия пугают. Он осторожно успокаивает кроликов: «удавы глотают кроликов — это ужасная несправедливость», но за эту несправедливость кролики пользуются «маленькой, но очаровательной несправедливостью, присваивая нежнейшие продукты питания, выращенные туземцами». Таким образом он указал, что устранение одной несправедливости вызовет устранение и другой… Опасаясь разрушающей устои новизны, а также утраты собственного высокого положения, Король призывает кроликов довольствоваться тем, что есть, и верить в светлое будущее — в реализацию мечты о грядущем изобилии вкуснейшей Цветной Капусты. Поколения людей, живших в советской России, однозначно поймут, на что направлял здесь свои горько-ироничные стрелы автор.

Пожирающие кроликов удавы гордятся своей гуманностью, которая, как им видится, проявляется в том, что они гипнозом избавляют кроликов от мучительной смерти. Историческое развитие привело к тому, что в государстве утвердился новый метод убиения кроликов — удушением. Среди тех и других нет единства мнения, хуже ли было в прошлом, лучше ли стало в настоящем. «Интересно, что некоторые престарелые кролики, рассказывая молодым о прежней жизни в гипнотический период, сильно идеализировали его». Извечная актуальность этого пассажа несомненна.

В этом сообществе, основанном на законе беспрекословного проглатывания и беспрекословного подчинения, все зиждется на обмане, социальной демагогии, подпитываемой лозунгами-обещаниями. Доносительство, предательство, лицемерие распространены и в стане удавов, и в стане кроликов. Удавы живут в еще большем страхе, чем кролики, причем все, как «Допущенные к столу», так и «Стремящиеся быть Допущенными к столу». Карается всякое вольномыслие, нарушение закона удавьей жизни. Удав, не поднявший верноподданнически головы во время исполнения боевого гимна, лишается собратьями-удавами жизни как изменник. Ему грозит долгая мука самоуничтожения, самопоедание посредством засовывания хвоста в пасть. Автор явно намекает на политические процессы с самооговариванием под пытками в сталинские годы. Совершенно определенные ассоциации вызывает и образ главного тирана. Великий Питон — не удав, он инородец, сумевший подчинить себе весь удавий синклит. Сообщество смиренных холопов и развращенных хозяев-тиранов не изменило своей сущности, когда Великого Питона сменил удав-реформатор.

В повести по-новому, на языке Ф. Искандера, осуждается все то, что питает деспотию: ложь, демагогия, трусость, эгоизм, предательство. Дар юмористического мироощущения позволяет автору в смешном свете представить и банальные, и драматические обстоятельства жизни, при этом его мудрость облекается в образы, являющие бесспорные истины.

Вопросы и задания для самоконтроля

• 1. Чем объясняется, как правило, неприязненное отношения власти к сатирикам и юмористам?
• 2. Объясните мысль: «сатира политична, юмор философичен».
• 3. Кого и что осмеивал В. Войнович в романе о солдате Иване Чонкине?
• 4. Современна ли социально-философская сказка Ф. Искандера «Кролики и удавы»?

Темы для индивидуальных сообщений

• 1. Веселое и грустное в романе В. Войновича «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина».
• 2. Швейк Я. Гашека и Чонкин В. Войновича.
• 3. Фольклорно-литературные прототипы Ивана Чонкина.
• 4. Временное и вневременное в «Кроликах и удавах» Ф. Искандера.
• 5. Сочетание сатирического и юмористического в произведениях В. Войновича и Ф. Искандера.

Рекомендуемая литература

• 1. Зубарева, Е. Ю. В. Н. Войнович // История литературы русского зарубежья (1920;с — начало 1990;х гг.): учебное пособие для вузов / под ред. А. П. Авраменко. — М.: Академический проект, 2011.
• 2. Казак, В. Лексикон русской литературы XX века / В. Казак. — М.: РИК «Культура», 1996.
• 3. Иванова, Н. Б. Смех против страха, или Фазиль Искандер / Н. Б. Иванова. — М.: Советский писатель, 1990.
• 4. Карпову А. С. Па зеркало неча пенять //А. С. Карпов. Па чужбине: Очерки, но истории литературы русского зарубежья. — М.: РУДН, 2007.

• [1] Сатира и юмор — явления разного порядка. Сатира, как правило, политична, юмор —философичен, хотя, так сказать, в творческой практике их нередко трудно разграничить. Многое зависит от точки зрения.