Массовизация индивидов. 
Социология

Сципион Сигеле

Сципион Сигеле (1868—1913) — итальянский криминолог и социальный психолог, последователь Ч. Ломброзо и Г. Тарда. Он внес заметный вклад в уяснение социально-психологических аспектов массового поведения, в особенности — преступлений толпы. Его глубокое проникновение в механизмы этого поведения приобретает особую актуальность в начале нового, XXI столетия.

Ниже представлены фрагменты из второй главы книги С. Сигеле «Преступная толпа» (1892). Они позволяют конкретнее осмыслить проблему массовизации индивидов, рассмотренную в базовом пособии учебного комплекса (глава 6).

Н.Л.

ПРЕСТУПЛЕНИЯ ТОЛПЫ

Даже весьма непрозорливый наблюдатель не может отрицать того, что в наше время в народе существует нечто похожее на стремление к восстаниям. В рабочих, а там и сям и в крестьянах-пролетариях, появляется сознание, что из них образуется новое сословие, и так как нынешняя политическая свобода дала абсолютное могущество численности, то это сословие, видя себя самым многочисленным, весьма логично требует, чтобы остальные сословия предоставили ему гораздо больше, чем теперь, прав и привилегий.

В этом простом и вполне свойственном человеку требовании, существующем в истории всякого прогресса и являющемся в обществе — как и во всяком индивидуальном организме — результатом инстинкта самосохранения, и заключается первый и даже единственный источник всех тех более или менее преувеличенных идей, которые распространяются все шире и шире.

Многие приписывают этим идеям недовольство и возбужденность народа, говоря, что они ведут от радикализма к анархии, и думают, что, не будь лиц, которые делают самих себя и других апостолами этих идей, деревенские жители и городской рабочий класс были бы до сих пор спокойны и довольны своим положением, не мечтая о лучшем.

Я не отрицаю того, что эти идеи заставили расти их желания: «нет ничего более опасного, чем большая мысль в малой голове», — сказал Тэн, и понятно, что возвышенность социалистических стремлений может повлиять на потерю нравственного и умственного равновесия у многих из тех, которые, имея очень мало или даже никаких познаний и очень большую нужду, по необходимости принимают с энтузиазмом какую угодно теорию, лишь бы она обещала материальных благ более, чем другие. Я, со своей стороны, допускаю, хотя и весьма относительно, что эти идеи — как говорил некий итальянский консерватор — вселили в некоторых «предубеждение вместо верных мнений, искушение — вместо спокойствия, вожделение — вместо веры».

Но я считаю самой роковой ошибкой мнение, будто эти идеи являются единственной причиной брожения, охватившего низшие классы. Оно зависит от более далеких и глубоких причин, которые, к несчастью, гораздо труднее уничтожить, чем теории той или другой^[1]

политической партии; оно зависит от того давящего нас социального кризиса, который тем более мучителен, чем выше наша чувствительность и чем больше потребностей развил в нас прогресс.

Прежде всего мы займемся толпой, которая с поразительной быстротой переходит к самым жестоким и ужасным поступкам. Никакие эпизоды не могут быть лучше тех, которыми изобилует французская революция. Народ был тогда диким зверем, ненасытным в своей жажде к грабежу и убийству. Никто не мог обуздать своей ярости; видя подачку своему кровавому, жестокому инстинкту, всякий остервенялся все более и более.

Но одно ли только влияние численности и пробуждение инстинкта к человекоубийству толкали его на самые ужасные крайности? Вправе ли мы сказать, что народ, состоящий из честных крестьян и рабочих, может обратиться сразу в чудовище испорченности? Нельзя ли с большей вероятностью утверждать, что к тому примешиваются, развращая его, все те индивиды, образующие социальное дно, которые при каждом возмущении или мятеже выходят из кабаков и других подозрительных мест, где они обыкновенно скрываются, подобно тому, как от возмущения воды в пруде показывается на поверхности его вся, находящаяся на его дне, грязь?

«В спокойное время, — говорит Карлье, — когда усмиренные политические страсти не штурмуют каждое утро власть имущих, полицейская администрация пользуется нравственной властью над содержателями всяких подозрительных мест, фланерами, бродягами, вообще над всеми подонками общества, — властью, которая несколько сдерживает последних. Всю жизнь свою они скрываются, и приближение полицейского агента обращает их в бегство. Но пусть только начнет просыпаться общественное мнение; пусть ежедневная пресса начнет вести себя наступательно по отношению к легальности некоторых поступков префекта полиции: тотчас все эти люди сделаются высокомерными и задерут голову. Они начнут сопротивляться агентам и бороться с ними; они будут участвовать во всех мятежах, и если получат откуда-нибудь удар, то станут считать себя в числе политических жертв. Приходят революции, и они со своими подругами, которых увлекают с собою, делаются самыми жестокими, самыми двусмысленными ее деятелями…»

Всякий знает поопыту, насколько это справедливо. Лишьтолько появляется на горизонте какая-нибудь политическая буря и на улицах обнаруживается некоторое необычайное одушевление, выражающееся в собраниях и спорах, тотчас же там и сям появляются зловещие фигуры, которых до сих пор никто никогда не встречал.

• [1] Цит. по: Сигеле С. Преступления толпы // Преступная толпа. / Сост. А. К. Боковиков. М., 1998. С. 64−65,70—71. Цитируемый текст иллюстрирует содержание главы6 второго раздела базового пособия учебного комплекса по общей социологии.