Анаксагор и демокрит

Личная судьба Анаксагора. —Множественность первичныхтел. —Космогония Анаксагора. — Now; (нус) как первоисточник и первопричина движения. —Дуалистический характер философии Анаксагора. — Оценка и заслуги его. —Дуновение новой мысли. — Атомисты: Левкипп и Демокрит. — Атомы как первооснова и первопричина космоса. — Учение о живых существах. — Демокрит и теория познания. — Гилозоизм и механистический монизм.

Анаксагор старше Эмпедокла (условно 500—428), Но главнейшие предпосылки его натурфилософии занимают как бы промежуточное место между учением о «четырех корнях» Эмпедокла и атомизмом Демокрита. Это и побуждает говорить о нем после Эмпедокла, но до Демокрита.

Происходил он из Клазомен, города в Лидии, и пользовался огромной популярностью и среди современников и у потомства. Учитель и друг Эврипида и Перикла, знавший хорошо Сократа и Фидия; математик, астроном, метеоролог и физик по образованию и последовательный, а порой и прямолинейный натурфилософ по непосредственному влечению ума, он был хорошо известен не только людям своего поколения. Платон, Демокрит, Аристотель усердно изучали его: последний даже находил, что в ряду философов Анаксагор — «единственный трезвый среди пьяных». И не только философы, но и вся афинская интеллигенция V и IV вв. знала учение Анаксагора. Такой популярности в значительной мере способствовала не только законченность и целостность его ясной и местами упрощенной философии, но и убежденность, твердая вера, с которой он проповедывал свои взгляды в течение почти сорокалетнего пребывания в Афинах. Чрезмерная слава и исключительная свобода суждений, далеких от общепризнанного трафарета, вызвали со стороны консервативных элементов афинского общества сперва глухое недовольство против философа, «объявившего небо своим отечеством и созерцание звезд — задачей своей жизни», а потом и обвинение в безбожии, грозившее смертной казнью, замененной благодаря заступничеству Перикла изгнанием. Но и на чужбине в скромном Лампсаке Анаксагор, гордый сознанием своей правоты, продолжал работать, пользуясь не только уважением, но и любовью сограждан. Поставленный ему памятник символически изображал излюбленные им идеи — Разум и Истину. А начертанная на памятнике надпись гласила: «Тут покоится прах великого Анаксагора, Ум которого исследовал небесные пути Истины».

Чтобы истинное и ложное, глубокое и наивное в учении Анаксагора выступило полностью, необходимо изложить взгляды его во всей их завершенности.

Мы только что слышали от Гераклита, что материальную и динамическую основу космоса составляет огонь; а от Эмпедокла мы узнали, что не огонь, а все четыре корня — земля, вода, воздух и огонь, — импульсируемые и регулируемые филией и нейкосом, лежат в основе всех вещей и явлений, составляющих космос. Анаксагор бесповоротно отвергает оба эти взгляда. Он исходит из совершенно иной предпосылки: его мир бесконечно множественен и разнообразен по первовеществу своему. Как бы мы ни делили какую-либо вещь, — говорит он, — мы получим в конце концов лишь бесконечно малые, недоступные нашему зрению частицы этой же вещи: в крови например имеются капли крови же, а в каждой из них еще более мелкие капельки и т. д. То же надо сказать и о других «вещах»: в кости заключается бесчисленное множество частичек кости, в мозгу — частички мозга, в мясе — частички мяса. Сами стихии, «корни» Эмпедокла, сложены так же: земля — из частичек земли, вода — воды, воздух — воздуха, огонь — огня. Они, эти многообразные частички, составляют первичные вещи, семена вещей — хргщата (хрэмата) или олёррата (спэрмата) — мироздания. Их многое множество. Числом они не уменьшаются и не увеличиваются: сколько их было от начала веков, столько есть сейчас и столько же будет до скончания веков. Они и качественно раз навсегда диференцированы, не могут переходить друг в друга, не создаются и не исчезают, не рождаются и не гибнут. «Ибо как может не волос стать волосом или мясо возникнуть из того, что не мясо?», недоуменно спрашивает Анаксагор. И если наше тело, состоящее из кожи, костей, жил, мяса и т. д., живет и растет за счет того пшеничного зерна, которые мы употребляем в пищу в виде хлеба, то объясняется это только тем, что само пшеничное зерно представляет собою механическую смесь невидимых частичек мяса, жил, костей, кожи и т. д.

«Греки, — пишет Анаксагор, — неправы, говоря о возникновении и об уничтожении. Ибо ни одна вещь не возникает, ни одна не уничтожается: посредством смешения слагаются они из существующих вещей и посредством разъединения распадаются на отдельные вещи; поэтому с большим правом греки могли бы назвать возникновение — смешением, а уничтожение — разъединением» (Курсив мой. — В. Л.).

Итак, соединение и разъединение (auvxpion; xcri 8iaxpi5i<;— сюнкризис кай диакризис) первичных вещей, т. е. чисто механическое движение, — такова по Анаксагору картина мира. Краски ее не те, что у Эмпедокла: они проще, однотоннее, хотя на первый взгляд в них есть как будто много общего. Но дальше мы увидим существенную разницу во взглядах обоих философов.

Что же по мысли Анаксагора приводит в движение «первичные вещи» или «семена»?

зо.

«Вначале, — говорит он, — все вещи были смешаны, а затем их привел в движение нус».

Первоисточником и первопричиной движения является следовательно некое движущее начало, которое Анаксагор определяет словом Now; (нус), т. е. разум, ум, дух; на самом деле оно не соответствует полностью ни одному из этих понятий, так как Анаксагор придает ему специфическое значение. Его перводвигатель не только привел в движение некогда хаотический мир вещей, но и упорядочил его, внес закономерность и гармонию в первичный хаос. И потому None; есть не только действенное, но и упорядочивающее, т. е. разумное начало космоса.

«Ум, — говорит Анаксагор, — есть нечто самое тонкое и чистое из всего. Все, что имеет душу, великое и ничтожное, управляется разумом… Он знает все обо всем, он могущественнее всего. Все, что подвергается смешению, отделению и разделению, — все это ведомо разуму. Он установил порядок для всего того, что разрознено, что должно быть и что было, что есть теперь и что будет — все это определено разумом. Во всем кроме разума есть часть всего, но есть вещи, в которых присутствует и разум». Это — существа одушевленные. К ним Анаксагор относит и растения. Разум у разных существ отличается не качественно, а количественно: у человека его больше, чем у животных, а у растений меньше, чем у животных. Никакой пропасти между человеком и животными нет. Грань, разделяющая оба царства живой природы, искусственна…

Таковы предпосылки натурфилософии Анаксагора. Над ними высятся в простых, но по своему стройных очертаниях его космологические, геологические и биологические надстройки.

Вначале был хаос. Все первичные вещи, ургщата пребывали в безразличной смеси. Ум, этот primum movens (перводвигатель), придал им круговращательное движение. И «элементы» стали постепенно сортироваться: тонкие, светлые, сухие и теплые оттеснились кнаружи и образовали эфир, а плотные, темные, влажные и холодные собрались к центру и образовали воздух, из которого затем выделилась вода, а из воды — земля и камни.

Данный Разумом толчок продолжался. От первичных вещей оторвались камни. Отброшенные далеко в эфир и продолжая кружиться, они раскалились, загорелись, стали излучать свет, стали небесными телами. И напрасно греки считают их живыми и божественными, — говорит Анаксагор; нет, это просто «раскаленные камни», подобные метеору, упавшему в 469 г. в Эгос-Потамосе. Такими же небесными камнями надо считать и солнце и луну. И множество их носится в беспредельности — одни необитаемы, другие подобно нашему населены живыми существами^[1].

Что же стало с землею вслед за тем, как она выделилась из воды? Она постепенно высыхала и отвердела и наконец стала колыбелью жизни: покрывавший ее ил был оплодотворен семенами, занесенными из воздушной сферы дождями; тогда из ила стали рождаться растения, а вслед за ними пришли и представители животного мира.

«Поэзия и правда», во всяком случае пророческие намеки на правду, переплетаются с произвольным вымыслом и безудержною фантазией в этом поистине оригинальном для V века мировоззрении. Что же интересного в нем для натуралиста вообще и биолога в частности?

Прежде всего конечно учение о Nobi;, которое по справедливому сравнению Гомперца есть своего рода «новая теология», но теология, окончательно порвавшая с греческим политеизмом и мифологией, за что собственно Анаксагор и был обвинен в безбожии и должен был итти в изгнание. В остальном его учение строго механистично, поскольку оно пытается объяснить все явления природы — космические, геологические и биологические — соединением и разъединением «первичных тел».

В этом учении есть и другой момент, на котором должна была фиксировать свое внимание пытливая мысль эллина.

Старшие ионийцы — фалес, Анаксимен, Гераклит — были монистами. У них материя и сила, «душа» и «тело» нераздельны. И не потому, чтобы им удалось слить их в гармоничном синтезе, — нет, дело тут было значительно проще, мысль работала примитивнее. Иониец очень субъективно подходил к окружающему его миру, сливаясь с ним и не мудрствуя лукаво над тем, что предъявляли ему его непосредственные, полуинтеллектуальные, полухудожественные восприятия. И потому «стихии» ионических философов старшего поколения — «вода» Фалеса, «воздух» Анаксимена, «огонь» Гераклита — представляли собою материю оживотворенную, одухотворенную. Монизм этих философов был типичным гилозоизмом. Они — гилозоисты, «оживители материи», подобные панпсихистам нашего времени.

Правда, вместе с Эмпедоклом это целостное восприятие природы раскололось: «четырем стихиям» он противопоставил движущие начала — филию и нейкос. Но стремительная, нетерпеливая мысль Эмпедокла не дала себе труда четко ориентироваться в содержании ею же самой созданных понятий: его филия и нейкос изображаются им то как какие-то сверхъестественные существа, то как материальные субстанции… «одинаковые в длину и ширину» (его собственные эпитеты) .

Несравненно определеннее выступает дуализм природы у Анаксагора, хотя и его Noijq (нус) все еще сохраняет кое-что от материи; это — не «дух» в том смысле, как понимали его позднейшие спиритуалисты, а лишь «тончайшее и наиболее чистое из всего, что существует». Noi3<; подобен человеческому разуму: в противоположность косной, пассивной материи он — начало активное, закономерно и целесообразно действующее. Но — подчеркиваю еще раз — он дает лишь начальный толчок первичным вещам — толчок, предопределяющий все остальные закономерные движения их; под влиянием такого направляющего импульса «все вещи», уже чисто механически, продолжают осуществлять то, что «желательно» Nonq. А если это так, то мы имеем достаточное основание рассматривать его как механический агент или как локомобиль вселенной. Этот мудрый перводвигатель мира сродни богу английских и французских деистов XVII и XVIII вв. Подобно такому сибаритствующему и очень уж скромному богу, не желающему путаться постоянно в дела космоса, анаксагоровский Разум, направив однажды материю по «благому пути», лишает ее своего дальнейшего попечения, так как знает, что она, послушная первоначальному импульсу, останется верна ему на веки веков и будет закономерно, с механической необходимостью выявлять вложенные в нее потенции.

Итак, вместе с Анаксагором в натурфилософских построениях появилась новая тенденция: указание на зависимость судеб природы не только от материального, но и от динамического начала; спрятав за кулисы космоса свой Noiji;, он очевидно рассчитывал сразу же разрубить все «проклятые вопросы» науки, связанные с проблемами закономерности и «целесообразности» явлений. Другая существенная сторона мироучения Анаксагора также страдает большим недочетом: она отмечена печатью несколько примитивного натурализма, безусловным доверием к свидетельству наших чувственных восприятий.

Мир его «первичных вещей» бесконечно множественен не только количественно, но и качественно. Анаксагору по-видимому совершенно чужда идея о превращении количества в качество и о возникновении совершенно новых качеств благодаря различным комбинациям первичных свойств^[2], присущих первичным вещам, — та самая идея, которая была отмечена Эмпедоклом и, как сейчас увидим, нашла себе блестящее выражение в атомистической теории Демокрита. Анаксагор признает лишь механическое соединение и разъединение уже имеющихся в первичных вещах качеств. Свойств столько же, сколько и первичных вещей — этот постулат казался ему не требующей доказательств аксиомой. Это был бесспорно шаг назад по сравнению с тем, чему учили современник Анаксагора — Эмпедокл — и предшественник Демокрита — Левкипп. Но тут была в такой же мере и бесспорная заслуга Анаксагора: противопоставив множество невидимых первичных вещей единой, видимой стихии старших ионийцев и «четырем корням» Эмпедокла, он тем самым открыл путь к учению Демокрита о многообразных «мельчайших частичках» материи — атомах. Это во-первых. А во-вторых — его попытка реабилитировать достоверность показаний наших органов чувств нанесла серьезный удар чисто спекулятивному мышлению элеатов, злоупотреблявших идеей об иллюзорности той картины, которую дают нам о мире эти органы. Правда, и здесь перегиб в противоположную сторону говорит не в пользу тонкости и остроты гносеологических способностей Анаксагора. Но ведь давно уже сказано, что истина — дитя времени и что человечество, как это прекрасно сказано Герценом, «вырабатывается до простых истин тысячелетиями, усилиями величайших гениев». Нужен был гений Демокрита, чтобы культурный мир впервые осознал, хотя бы только вчерне, отношения между познающим субъектом и познаваемым объектом. И поскольку Анаксагор решительно стал на защиту таких орудий познания, как органы чувств, его заслуга перед наукой не подлежит никакому сомнению.

Положительное знание многим обязано ему и в других отношениях. Стремясь подчинить все явления принципу закономерной необходимости, которую он противопоставлял произволу и вмешательству многочисленных богов в судьбы космоса и людей, Анаксагор раз навсегда порывал со старой теологией. А идея единства живой природы, идея, которую он всемерно проводил, доказывая, что например дыхание присуще не только животным, но и растениям или что человек обязан своим высоким положением наличию такого великолепного орудия как рука, — эта идея, говорю я, сближает мысль Анаксагора с одним из величайших обобщений биологии. Небезынтересно наконец, что его гипотеза происхождения живых существ из «семян», занесенных из воздуха на землю, является как бы прототипом тех гипотез, которые развивали Томсон, Гельмгольц и Аррениус: я имею в виду гипотезу панспермии, согласно которой «семена» жизни рассеяны повсюду в межпланетных и межзвездных пространствах, откуда и были занесены на нашу планету…^[3]

Несмотря на все это философия Анаксагора остается дуалистичной, и дуализм ее нашел себе могучий отпор в монистическом мировоззрении ученика Левкиппа — Демокрита (условно 460—360).

«Из всех моих современников, — говорит Демокрит, — никто не предпринимал таких далеких путешествий, как я: я видел большую часть поясов неба и земли и имел случай беседовать с самыми опытными и мудрыми людьми». .

Да, он много видел, многому учился и много знал, этот философ из Абдеры, что находилась на берегу Фракии. На его долю выпала долгая, относительно спокойная и счастливая жизнь, которую почти сплошь провел он в изучении космоса. Многосторонне и блестяще образованный энциклопедист — почти все древние мудрецы были энциклопедистами — он занимался математикой, астрономией, физикой, медициной, психологией, теорией познания и философией, заявляя при этом, что его всегда интересовала «не полнота знания, а полнота понимания», т. е. не эрудиция, а углубленная трактовка научно-философских вопросов. Почти все, что написал Демокрит, пропало. Сохранился лишь голый остов его мировоззрения в виде кое-каких фрагментов и изложения его взглядов у Аристотеля, Теофраста, Лукреция, Цицерона и др. Нужно заметить, что Демокрит не пользовался известностью в просвещенных кругах Аттики, задававшей тон умонастроению Эллады, да и всего тогдашнего цивилизованного мира: в этих кругах царил сперва Сократ, потом «божественный Платон», а атомистика — создание Демокрита и его учителя Левкиппа — по-видимому особенного успеха не имела. Философ из Абдеры был популярен лишь у себя на родине, где соотечественники считали его «мудрым, боговдохновенным человеком», оказывали ему всяческий почет, наградили денежной премией за сочинение (диакосмос — «Великий мир») и при жизни воздвигли в честь его колонны. Потомство же, начиная с Аристотеля, оценило Демокрита правильнее. Все историки науки и философии, независимо от их направления, почти в один голос считают его одним из самых крупных мыслителей не только древности, но и всех времен. Так, Ф. А. Ланге называет Демокрита «величайшим среди великих мыслителей древности», а Виндельбанд — «величайшим естествоиспытателем древности», подчеркивая при этом, что Демокрита «прославляли» не только за богатое содержание его сочинений, но и за «высокосовершенную форму их» и что «все удивлялись ясности изложения и захватывающей мощи его вдохновенного языка».

Рис. 1. Демокрит.

Много веков прошло с тех пор, как основные положения атомистики были брошены миру. Но оповестил их впервые не Демокрит, а учитель его и современник Анаксагора, Левкипп. Демокрит придал этому учению окончательную форму, заслонив своим огромным дарованием скромного учителя. Но приоритет остается за Левкиппом. Об этом неопровержимо свидетельствуют показания Аристотеля и его ученика, Теофраста.

Левкипп, как впоследствии и Демокрит, утверждал, что «бытие существует столько же, сколько и небытие, и тело столько же, сколько и пустота: как полное, так и пустое суть материальные причины вещей. Ничто (пустота) существует столько же, как и нечто (т. е. материя, атомы)». Так характеризует Левкиппа Аристотель. Еще полнее мысль эта выражена у Теофраста: «Левкипп, бывший родом из Элеи или из Милета, — говорит он, — был знаком с учением Парменида, но пошел не по той дороге, как он и Ксенофан^[4], а насколько мне кажется по противоположной. В то время как последние признавали единство и неподвижность вселенной и не признавали ее возникновения и даже запрещали спрашивать о несуществующем, т. е. о пустом пространстве, Левкипп предполагал бесконечное множество телец или атомов, находящихся в вечном движении и обладающих разнообразными формами. Ибо в вещах он видел беспрерывное возникновение и беспрерывное изменение. Затем он считал существующее не более реальным, чем несуществующее (т. е. пустое пространство); в обоих он в равной степени усматривал причину случающегося». (Цит. по Гомперцу.) В частности историки философии приписывают Левкиппу следующее положение, которое занимает первостепенное место в атомистике древних: «Никакая вещь не происходит без причины, но все из основания и в силу необходимости».

Отдав должное Левкиппу, вернемся к Демокриту и остановимся сперва на его теоретико-познавательных соображениях.

Мир, говорит он, мы можем познавать двояко: не верно и верно, т. е. так, как он воспринимается нами при помощи органов чувств, и так, каким рисуется он нашему ушу, способному отрешиться от изменчивых показаний чувств. «Сладкое существует только в мнении (т. е. в нашем чувственном восприятии — В. Л.). В мнении существует горькое, в мнении существует тепло, холод, цвета». Всё это — наши, человеческие субъективные впечатления о мире, не дающие о нем правильного понятия. Каково же правильное познание мира? Чему учат нас разум и мышление, а не одни лишь чувства?

Разум?.. Он знает лишь одну непререкаемую истину. И эта истина гласит: «Не существует ничего кроме атомов и пустого пространства» — eiepfj 5ё атощх xai xevov (этерэ дэ атома кай кэнбн).

И развивая дальше основной тезис своей натурфилософии, Демокрит выставляет ряд других положений. А именно следующие:

Атомы бесконечны в числе и различны по форме и величине. Они неделимы, непроницаемы, качественно неизменны и неуничтожаемы, т. е. вечны. Одни — большие, другие — маленькие; одни — неправильных очертаний, другие — круглы; одни шероховаты, наделены зубчиками, крючочками и т. п.; другие совершенно гладки; одни тяжелые, другие — легкие, что впрочем зависит от величины их. Это единственные объективные свойства атомов, их первичные реальные особенности.

Из атомов слагаются все тела, на атомы же они распадаются. Разнообразие тел обусловлено разнообразием тех комбинаций, в которые вступают атомы, образующие каждое такое тело: величина и форма атомов, их число и расположение — вот подлинный источник разнообразия тел.

И эти свойства атомов являются единственно объективными, подлинно существующими качествами всех тел, а остальное — вкус, запах, цвет и т. д., — как мы уже знаем, есть лишь «мнение», результат воздействия атомов на наши органы чувств: это свойства вторичные, производные.

Атомы наконец подвижны, и все, что наблюдаем мы в космосе, одна лишь механика самоподвижных, не нуждающихся ни в каком толчке извне атомов. Движение атомов, сцепление и расщепление их — вот единственное объяснение всего, что творится и под луной и над солнцем. В вечном падении в бесконечное пространство большие, наиболее подвижные атомы ударяются об атомы меньших размеров, и возникающие при этом боковые и круговращательные движения дают начало многочисленным мирам с одной или несколькими лунами, с солнцем и без солнца, обитаемым и необитаемым. Они возникают и разрушаются, чтобы возникнуть вновь и вновь разрушиться — и так без Конца, повинуясь одной лишь изначальной необходимости. Ибо, — говорит Демокрит, — «ничто не происходит случайно, но все совершается по некоторой причине и необходимости».

Вопрос о происхождении самих атомов не занимал Демокрита. Для него он просто не существовал, так как-то, что вечно, не может иметь ни начала, ни конца. В такой же мере несостоятельной (мы сказали бы мнимой) являлась для него и проблема об источнике движения атомов: зачем в самом деле говорить о происхождении того, что рассматривается как неотъемлемое, первичное свойство атомов, т. е. материи fur und an sich? Никаких скептических настроений не вызывал в нем и вопрос о реальности атомов и приписываемых им первичных свойств: у нас нет оснований заподозревать его в каких бы то ни было идеалистических тенденциях. Значит ли это, что мысль его была абсолютно далека от скепсиса и что ровное, уверенное течение ее не нарушалось никакими сомнениями?

Правда, век скептицизма еще не пришел. Теоретико-познавательные проблемы только-только намечались. Но ведь инициативу в этом полезном деле взял на себя между прочим и сам Демокрит своим учением о верном и неверном познании мира и о «мнении», которое необходимо строго отличать от того, что есть на самом деле. А потому и не удивительно, что в стройном и, казалось бы, безоблачном ходе его мыслей нет-нет да прорывались скептические нотки, свидетельствующие о том, что даже на редкость трезвому и ясному уму Демокрита не все, далеко не все, представлялось ясным. И это следует поставить ему лишь в заслугу как яркий показатель его острого критического чутья.

Предшественники Демокрита догматически, каждый по-своему и часто наивно, постулировали исходные пункты своего миротолкования. Демокрит не хотел догматики: он пытался построить свое учение на данных опыта и на анализе познавательных способностей человека. Скептики, исходя из положения о субъективном характере наших восприятий, толкали мысль к отрицанию самой возможности познать мир и приводили ее к отрицанию его реальности. Демокрит в реальности мира не сомневался и не отрицал возможности познать его. Своим учением об атомах и о первичных (объективных) и вторичных (субъективных) свойствах тел он стремился разом покончить и с догматизмом и со скептицизмом, поскольку этот последний уже вставал в смутных очертаниях перед его прозорливой мыслью. Его недоверие относилось к показаниям наших органов чувств, являющихся источником вторичных свойств различных тел, источником наших представлений о них — и именно недоверие, а не абсолютное неверие. Да и мог ли он не верить им? Разве не они, эти стоящие под знаком скепсиса органы дали его уму все необходимое для суждения о таких свойствах атомов, как форма, величина, число, расположение? И разве не на основании наблюдений над телами, доступными нашему непосредственному восприятию, философствующий ум Демокрита пришел к представлению о свойствах невидимых и неосязаемых атомов? Орудия нашего познания, доставляющие сырой материал индуцирующему и дедуцирующему уму, сыграли и в данном случае присущую им роль: наблюдение и опыт — не в смысле эксперимента, а как обобщающий итог ряда восприятий — и тут поддержали с честью свой престиж, т. е. дали Демокриту максимум того, что могли дать в условиях его эпохи. Но, не доверяя вполне свидетельству наших восприятий, он должен был минутами не доверять им и тогда, когда речь заходила о первичных свойствах атомов. Отсюда — некоторая ущербленность в его психологии как мыслителя. Отсюда и те неожиданные для читателя фразы, которые встречаются у него, как например: «От человека действительность скрыта». Или: «Мы не воспринимаем в действительности ничего несомненного, но только то, что меняется в зависимости от состояния нашего тела и от того, что к нему притекает и что ему противостоит». .

Атомистика Левкиппа — Демокрита есть в конце концов продукт «философствования от разума», гениальное дитя такой же тяги к абстрактному мышлению о природе вещей и о «вещах природы», как и умозрительные системы Анаксагора, Эмпедокла и Гераклита. Но это ничуть не умаляет заслуг философа из Абдеры:

идея о невидимых структурных единицах материи, пребывающих в извечном движении и являющихся вещественной первоосновой и динамической первопричиной всего происходящего во вселенной, — эта идея есть плод гениальной интуиции одного из лучших сынов Эллады.

Есть у Демокрита и другая немаловажная заслуга перед наукой. Никто до него не ставил так остро вопроса о путях и средствах познания природы — о том, что дает нам чувственное восприятие и какова подлинная роль разума в процессе познания. Уже одна эта смелая постановка проблем гносеологических — не без влияния элеатов конечно — знаменовала собой новый этап в развитии научно-философской мысли.

Демокрит — монист. У него материя и движение — понятия нераздельные. Так же нераздельна от материи по мысли его и душа. Она — не нечто организующее мир подобно Nou<; Анаксагора: она сама сплошь соткана из «тончайших и нежнейших» материальных частиц, из мельчайших, идеальных по форме, чрезвычайно подвижных атомов, «подобных атомам огня». Эти наиболее совершенные из атомов рассеяны повсюду во вселенной. Ими движется, чувствует и мыслит — словом, живет всякий организм: человек, животное, растение. Ощущение света и теней, красок и оттенков, запахов и вкусов; чувства любви и ненависти, радости и горя, гнева и сожаления, работа мысли во всем диапазоне ее многообразных выявлений, — все это не больше как движения атомов души. Внешние предметы отбрасывают от себя мельчайшие частички в виде своих собственных изображений (eiScoXa — эйдола). Частички эти проникают через порыв органах чувств внутрь них и приводят в интенсивное движение заключенные здесь «атомы огня»: из таких-то движений и создается ощущение, и чем тоньше и гармоничнее это движение, тем ярче и гармоничнее само ощущение. В различных частях нашего тела находятся различные по степени совершенства «атомы души»: атомы грубых чувств и желаний сосредоточены в печени; атомы сильных душевных переживаний населяют сердце, а атомы мышления сконцентрированы в мозгу. Мышлением мы познаем то, что не дано познавать чувством. Мышление — источник истины. Истина о природе — это атомизм. Атомы недоступны чувствам. Их постигает только мышление, которое само есть лишь движение атомов, возбуждаемых наитончайшими отображениями предметов, т. е. все теми же атомами. Так, атомизм — порождение мысли — атомизмом же объясняет и себя и мысль…

Это, как видите, вполне законченное и последовательно проведенное механическое мировоззрение, типичный прообраз того примитивного, наивного материализма, с различными модификациями которого мы еще не раз встретимся в дальнейших главах этой книги. Нужно ли однако напоминать о коренной методологической ошибке его? Нужно ли говорить, что попытка свести на «механику атомов» не только физические и химические, но также и биологические и психические процессы — неприемлема для нас? Что в этом с виду стройном и целостном мировоззрении недостает самого существенного — исторической перспективы в оценке судеб материи, эволюционного взгляда на характер ее метаморфоз: —указания на то, что материя на различных ступенях своего развития приобретает новые свойства, делающие ее качественно несходной с материей, находящейся на более низкой ступени развития? Что например «живое вещество» отличается такими особенностями, которых нет и не может быть у тел неорганических, и что, только поднявшись на еще более высокую ступень развития, оно приобретает такие свойства, которые мы квалифицируем терминами ощущение, мысль, сознание. Столь же серьезны и методологические ошибки в гносеологических построениях Демокрита. Ему чужда идея об единстве бытия и сознания. «Мнение», продукт наших чувственных восприятий, он противопоставляет «истине», постигаемой лишь разумом. Тут полный разрыв между миром чувственно воспринимаемым и миром умопостигаемым.

Виндельбанд назвал Демокрита «величайшим естествоиспытателем древности». И он прав конечно: многое бесспорно правильное и ценное, что у предшественников Демокрита лишь смутно намечалось, формулировано в ряде четких, безоговорочных тезисов. Ценны и попытки его решить основные проблемы биологии: проблему происхождения органического мира, которую он интерпретирует в духе Эмпедокла; или проблему размножения и наследственности, которую он сформулировал в стиле «гипотезы пангенезиса», доказывая, что семя образуется из частичек, истекающих из различных органов родительского организма, а потому и воспроизводит его характерные особенности, или проблему пола, ставя происхождение самца и самки в зависимость от того, «чья сперма одерживает верх, истекая от той части тела, которой отличаются друг от друга мужской и женский пол» (слова Аристотеля); или наконец проблему бесплодия видовых гибридов, объясняя этот факт «совокуплением вопреки сродству» (слова Аристотеля). Но больше всего ценен, разумеется, тот общий дух, что реет над творениями демокритовской мысли…

• [1] Огромное значение, придаваемое Анаксагором «Nou<;», сказалось между прочими в такой детали: он полагает, что у зародыша прежде всего закладывается орган разума — мозг.
• [2] В смысле наших химических реакций, а не просто механического смешения. Нужно заметить, что все историки философии рассматривают «первичные вещи"или „элементы“ Анаксагора так, Как понимал их Аристотель, т. е. как нечто материальное. Некоторые склонны однако думать, что под этим термином Анаксагор разумеллишь определенные и многообразные качества материи: влажное — сухое, теплое —холодное, светлое — темное, плотное — тонкое, тяжелое — легкое и т. п.
• [3] Не мешает пожалуй отметить, что Анаксагор, как и Эмпедокл, думал, что существамужского пола образуются при выбрасывании семени с правой стороны, а существа женского пола — при выбрасывании его с левой стороны.
• [4] Парменид и Ксенофан — представители элеатской школы. Отрицая „пустоту“ как"небытие», они отрицали не только «множественность вещей», но и их движение.