Как изучали историю российской благотворительности

История изучения благотворительности сама по себе несет отпечаток времени. Так, дореволюционная литература носит прикладной, если не сказать агитационный, характер. Она явно преследует воспитательные, пропагандистско-дидактические задачи (за исключением небольшого числа работ, авторы которых полностью отрицали значение благотворительности^[1][2]).

Авторы, считавшие необходимым высказаться по поводу развития благотворительности, стояли на либеральных позициях и желали привить России европейские достижения в этой области. Поэтому для дореволюционной историографии характерны интерес именно к институциональному развитию благотворительности (а вовсе не к личностям благотворителей) и сравнительный анализ российского и европейского опыта.

Собственно историография темы складывалась в 1890-е гг., когда благотворительность в большей степени, чем раньше, стала восприниматься как «фактор общественного благосостояния и прогресса»^[3]. Все это во многом определило ознакомительный, обзорный характер большинства работ. В качестве основных источников в дореволюционных работах используются материалы законодательства и делопроизводства (особенно опубликованные отчеты структур государственных и местного управления).

Примечательно, что две наиболее значимые в плане истории организации благотворительности работы были созданы членами Комиссии К. К. Грота по пересмотру и совершенствованию законодательства об общественном призрении^[4]: профессором Санкт-Петербургского университета П. И. Георгиевским и видным общественным деятелем Е. Д. Максимовым.

Как писал П. И. Георгиевский, задача его книги — вызвать интерес у читателя к делу призрения неимущих. Исследователь выводил начало благотворительности еще с библейских времен. Особенно подробно он остановился на формировании системы общественного призрения в городах Западной Европы, дал исчерпывающую характеристику германского опыта в этой области. Именно германскую систему он считал наиболее подходящей для введения в России.

Примечательно, что его работа вышла в канун открытия участковых попечительств о бедных в Москве¹, в основу которых была положена так называемая Эльберфельдская система (по названию германского города, где она была впервые применена).

В том же году Е. Д. Максимовым был опубликован историко-статистический очерк благотворительности и общественного призрения в России^[5][6]. Автор, как и в ряде других статей, показывал неудовлетворительную постановку общественного призрения в России, особенно в деревне. Забегая вперед, скажем, что Е. Д. Максимовым была разработана методика определения количества нуждающегося населения.

Через три года вышла работа В. Ф. Дерюжинского, в которой уже учтен опыт работы московских попечительств о бедных^[7]. Основное внимание было уделено системе общественного призрения Англии и Германии, опыт которых автор исследования считал для России наиболее приемлемым.

Как представляется, работы 1890-х гг. должны были подготовить русское общество к грядущим преобразованиям в деле благотворительности. Наиболее четко «дидактичность» прослеживается в статье В. И. Герье, написанной им для энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона как очерк об общественном призрении^[8].

До революционных событий 1917 г. вышел ряд специальных работ по истории благотворительности в Москве^[9]. Авторы выделяли следующие вехи:

• — первая (до 1887 г.), характеризовалась полным отсутствием участия органов городского управления в деле благотворительности;
• — вторая (1887—1894 гг.), ознаменовалась постепенным переходом государственных учреждений общественного призрения (богаделен, приютов и т. д.) под юрисдикцию московской думы;

— третья (с 1894 г.) характеризовалась созданием централизованной системы общественного призрения в Москве.

В работах В. И. Герье, В. Ф. Дерюжинского и Е. Д. Максимова 1894 г. (введение городских попечительств о бедных в Москве) также характеризуется как начало принципиально нового этапа московской благотворительности.

В советское время благотворительность стала восприниматься как черта классового общества («оружие буржуазии для более удобного управления пролетариатом»¹), и ее изучение представлялось лишенным социальной и научной актуальности. Впрочем, именно в советский период историография активно сосредоточилась на социальноэкономической проблематике.

В 1960—1980;е гг. это определило освоение обширного фонда статистических источников, различных делопроизводственных документов и прочего, что повлекло за собой и выработку новых методов. В значительной степени этот историографический багаж уже в 1990— 2000;е гг. позволил в достаточно короткий срок восполнить многие лакуны в истории дореволюционной благотворительности.

Поскольку долгое время историография благотворительности не пополнялась работами отечественных авторов, в 1920—1980;е гг. инициатива в ее изучении перешла к зарубежным (в первую очередь англо-американским) исследователям. Зарубежную историографию отличает высокий уровень философского и методологического осмысления данного исторического феномена, что объясняется более длительным и, что самое главное, непрерывным процессом исследования социальных проблем.

Для англо-американской историографии также характерен институциональный подход. В частности, иностранные авторы первыми описали функционирование отдельных организаций в деле призрения бедных^[10][11].

Есть также интересные работы, раскрывающие личный вклад отдельных деятелей в развитие благотворительности. В частности, участие женщин в благотворительности. Как показала А. Линденмайер, именно эта область давала возможность дамам играть ключевую роль в развитии гражданского общества в самодержавной России^[12].

Подобное направление было подхвачено в дальнейшем и отечественной историографией. В области изучения вклада женщин в развитие благотворительности накоплен большой эмпирический материал. Однако иногда создается впечатление, что они были основными субъектами российской благотворительности, что представляется ошибочным. Именно англо-американская историография обратила внимание на проблему безработицы как одного из факторов благотворительности¹, а также наметила пути изучения деятельности органов местного самоуправления в развитии общественного призрения^[13][14]. Выводы, сформулированные зарубежными историографами, можно свести к следующим тезисам.

Ментальной основой русской благотворительности стали православные идеалы, увлечение гуманистическими идеями, осознание интеллигенцией своего служения народу. Именно эти составляющие определили взлет российской благотворительности на рубеже XIX—XX вв.

Развитие благотворительности в России шло теми же путями, что и на Западе. При этом английский и немецкий опыт активно воспринимался деятелями российского общественного призрения.

Развитие благотворительности в России было насильственно прервано Первой Мировой войной и Октябрьской революцией.

Несмотря на значительный размах благотворительности в дореволюционной России, это была не более чем полумера в решении социального вопроса.

Обобщением англо-американского опыта изучения российской благотворительности стала монография А. Линденмайер с образным названием «Бедность не порок»^[15]. Автор первой предприняла целостный обзор всего исторического пути российской дореволюционной благотворительности: от форм государственного и церковного призрения до частной и общественной помощи.

Особенность России, по мнению исследователя, заключается в наличии своего рода культа нищих, что затрудняло организацию действенной помощи им. При этом автор дала портреты разных деятелей российской благотворительности: К. К. Грота, о. Иоанна Сергеева (Кронштадтского) и других — много сделавших для развития новых направлений социальной помощи. Даже сегодня эта книга и последняя монография Г. Н. Ульяновой — наиболее глубокие исследования российской благотворительности.

Новое обращение российских исследователей к теме вызвано переменами в общественной жизни конца 1980;х гг. и реформами, в результате которых возник широкий слой людей, живущих за порогом бедности. Большое количество исследований благотворительности, которые выходят в последнее время, говорит о подъеме интереса к теме.

Важной вехой стала организация публикации ежегодных сборников статей, посвященных истории этого явления¹. В них помещены исторические, социологические, архивоведческие и историографические исследования различных сторон благотворительности. Эти периодические издания в значительной степени способствуют развитию исследований в указанной области.

В современной литературе есть множество трудов, продолжающих традиции институционального подхода. Одной из первых работ обобщающего характера (хотя и небольшой по объему), посвященной системе общественного призрения, следует считать статью Я. Н. Щапова^[16][17].

Исследователь суммировал достижения дореволюционной историографии и точно сформулировал вывод, что «к началу XX в. в России сложилась обширная и действенная система социального призрения, соединившая в себе наряду с государственными органами также общественные и частные учреждения, причем последние по числу призреваемых занимали первое место». Но, как показал автор, концепция благотворительности, основанной на христианском учении, уже в начале XX в. имела серьезных противников (к ним относились прежде всего последователи идей французского социалиста П. Лафарга)^[18]. В работах описательного характера, рассматривающих структуру российской благотворительности, сохранилось традиционное для дореволюционной историографии деление благотворительности на государственную, церковную, городскую, земскую и частную^[19].

Одним из недавних обстоятельных исследований об институциональном развитии благотворительности стала книга А. Р. Соколова и И. В. Зимина «Благотворительность царской семьи»^[20]. Авторы показывают появление новых форм социальной помощи, организацию новых благотворительных обществ и учреждений, за которыми, в значительной степени, стояли представители правящей династии.

Работы, напрямую касающиеся организации благотворительности в Москве, написаны в основном на материале делопроизводственных документов органов общественного управления и благотворительных учреждений, отложившихся в Центральном историческом архиве г. Москвы (ЦИАМ), а также органах периодической печати московской городской думы.

Основные этапы формирования и составные элементы системы общественного призрения в Москве выделила Л. Ф. Писарькова¹. Они совпадают с картиной, данной дореволюционной литературой.

В 2000 г. вышла статья О. В. Кузовлевой, посвященная организации и деятельности городских участковых попечительств о бедных в Москве^[21][22]. Как и дореволюционные авторы, О. В. Кузовлева охарактеризовала создание участковых попечительств как важный этап в развитии московской системы общественного призрения, обратила внимание на сложные условия работы попечительств и трудность решения задач, которые перед ними стояли.

В общем русле изучения институционального развития российской благотворительности выдержаны и работы П. В. Власова^[23], носящие популярный, очерковый характер. При этом автор ввел в научный оборот много новых архивных данных. Он показал судьбу учреждений на протяжении столетий: Ново-Екатерининской больницы (ныне это городская клиническая больница № 24), Детской больницы имени княгини С. С. Щербатовой (ныне — имени Н. Ф. Филатова) и др.

В работах Власова история благотворительных организаций показана через судьбы людей, принимавших участие в их становлении и развитии. Исследователь доказал, что основными субъектами благотворительности были члены царской фамилии, представители дворянства, а со второй половины XIX в. — еще и купечества. При этом большой фактический материал книг В. П. Власова дополняется многочисленными иллюстрациями. В книгах приведены портреты известных благотворителей, фотографии благотворительных учреждений, знаки филантропических обществ и т. д.

В рамках институционального подхода наметилось изучение законодательного регулирования благотворительной деятельности в дореволюционной России^[24]. Авторы показали, что российское законодательство о благотворительности к 1890-м гг. в значительной степени не соответствовало требованиям времени. До революции лакуны в правовом поле, определявшем регулирование сферы филантропии, закрывались не путем целостного реформирования законодательства, а систематически принимаемыми частными актами^[25].

Институциональный подход лежит и в основе двух работ, посвященных периодизации истории благотворительности в России¹. Не вдаваясь в подробности содержания статей, отметим, что, по мнению их авторов, с 1890-х гг. начался новый этап в истории российской благотворительности в целом (они не берут отдельно Москву). По мнению исследователей, этот период характеризуется резкой активизацией благотворительной деятельности российского общества, подключением к ней большего, по сравнению с предыдущими периодами, количества участников, выработкой новых форм и видов организации помощи неимущим.

Важно отметить наблюдение А. Р. Соколова, что благотворительность — всегда инновационная деятельность, «опережающая социальные стандарты, господствующие в практике государства, а зачастую и в сознании общества»^[26][27].

Этот тезис прекрасно подтверждает исследование Е. И. Фалько, посвященное Русскому женскому взаимно-вспомогательному обществу (РЖВБО)^[28]. Автор показала, что в условиях достаточно консервативного правительственного курса в рамках благотворительных обществ вызревали новые типы объединений. Так, РЖВБО стало первым женским объединением, занимавшимся не столько благотворительной деятельностью, сколько организацией разного рода учреждений, где женщины могли бы применить свой творческий потенциал. Для нас работа Е. И. Фалько важна еще тем, что в ней рассматриваются взаимоотношения общественного объединения и государства, показано на практике, как действовало благотворительное общество в рамках существовавшего в то время правового поля.

Характерной же чертой современной российской историографии, в противовес дореволюционной и зарубежной, стал устойчивый интерес к изучению личности российского благотворителя. Правда, нетрудно заметить, что еще с первых работ подобного плана^[29] внимание историков привлекают меценатство и крупная филантропия.

Поскольку подробный анализ современной историографии дан в работах Г. Н. Ульяновой^[30], в данном случае отметим лишь следующее. Изучение деятельности благотворителей проходило в условиях реабилитации предпринимательского сословия. Если А. Н. Боханов и Н. Г. Думова отмечали, что благотворительность была сферой деятельности лучшей части российской предпринимательской элиты, то историография 1990;х гг. представляла благотворительность как общественное служение предпринимательского сословияв целом и неотъемлемую составляющую предпринимательской этики¹.

В эти годы вышло много работ, посвященных русскому купечеству как основной движущей силе благотворительности. В этом велика заслуга потомков знаменитых предпринимательских семей. Их труды значительно способствовали популяризации темы благотворительности как важнейшего направления общественного служения предпринимателей^[31][32][33].

Положительный вклад во введение в научный оборот новых материалов сыграли и такие современные организации, как Дворянское и Купеческое собрания, Общество купцов и промышленников России, Историко-родословное общество, Музей российских предпринимателей и благотворителей — их деятельность напрямую направлена на пропаганду культурных и социальных достижений дореволюционной истории России.

Наиболее ярко благотворительность как часть предпринимательской этики представлена в монографии Г. Н. Ульяновой^[34]. В поле зрения исследователя оказались предприниматели, которые передавали свои пожертвования через Московскую думу и Купеческое общество.

Выбор этих учреждений объясняется тем, что они являлись формами общественно-политической организации, порожденными не альтернативными, но параллельными пластами социальной практики. Они не были государственными организациями и, соответственно, пожертвования, вносимые в них, не приносили жертвователям чинов и наград, представляя тем самым высшую степень свободного волеизъявления.

В работе рассмотрены пожертвования размером от 10 000 руб. Таким образом, Г. Н. Ульянова также ограничила свое исследование крупной благотворительностью. При этом внимательно изучены периодическая печать московского городского управления, материалы делопроизводства городской думы и Купеческого общества, документы личного происхождения (как опубликованные, так и неопубликованные) и т. п.

На этой основе Г. Н. Ульянова выделила в качестве направлений благотворительности московских предпринимателей «помощь бедным вообще», «помощь бедным невестам», «пожертвования на богадельни и больницы», «пожертвования на церковные нужды»¹. При этом реконструированы истории крупных пожертвований и показано, что для многих благотворителей пожертвования (особенно завещания) представляли собой способ наказания неугодных наследников.

Исследователь сделала принципиальное наблюдение: именование и цели пожертвований позволяют судить о ментальных установках самих жертвователей. В конце книги приведен просопографический словарь из 250 фамилий московских благотворителей. Все фигурирующие в списке — представители предпринимательского мира Москвы.

Другая неоднократно упомянутая монография Г. Н. Ульяновой обобщила многолетнюю работу и подвела итог современному развитию мировой и отечественной историографии российской благотворительности. В центре внимания исследоваетля оказалась преимущественно городская благотворительность, поскольку именно в городе ее социальная функция в условиях развития капитализма проявилась наиболее отчетливо.

Автор привлекла в большей или меньшей степени данные всех видов источников (преимущественно это материалы законодательства, делопроизводства и специальных справочников). Проследив институциональное развитие благотворительности, деятельность частных филантропов, Г. Н. Ульянова сформулировала принципиальный вывод: «Если в первой половине XIX в. инициатива в развитии благотворительности принадлежала элитным слоям общества, прежде всего образованного дворянства, и эта инициатива осуществлялась под покровительством царской власти, то после отмены крепостного права и других реформ 1860—1870-х годов, среди которых наибольшую значимость для развития благотворительности имели земская и городская реформы, был дан толчок проявлению общественной активности, а точнее — тех его кругов, которые имели возможность участвовать в благотворительной деятельности»^[35][36].

Эта активность оказалась востребованной в условиях урбанизации. При массовой пауперизации благотворительность стала важнейшим компонентом саморегуляции общественного организма. При этом благотворительность при капитализме была на пользу не только неимущим, но и самим жертвователям, поскольку способствовала становлению общественного реноме крупных филантропов.

Развитие благотворительных институций в каждую эпоху было связано с существующим политическим положением, а также с влиянием умонастроений образованных слоев населения. В целом благотворительность в России шла по западному пути (многие элементы общественного призрения были заимствованы из английского и немецкого опыта), однако исторический опыт России в значительной степени обусловливал особый вариант этого развития, что проявлялось, в частности, в сильном влиянии христианской традиции милостыни на формы общественного призрения. При высокой степени централизации власти в Российской империи самоуправляющиеся благотворительные организации выступали в качестве элементов формирующегося гражданского общества.

Впрочем, постоянный акцент на размахе предпринимательской благотворительности создает впечатление, что этот социальный слой был едва ли не монополистом в данной области. Именно на примере предпринимательства показаны и религиозные основы благотворительной деятельности¹.

В наши дни вышел ряд работ, в которых рассмотрена социальная политика крупных предпринимателей в отношении рабочих своих предприятий^[37][38]. Это, конечно, не благотворительность в чистом виде. Однако грань между законодательным предписанием, прагматизмом и бескорыстной помощью здесь провести трудно.

Как констатирует И. В. Поткина, «Морозовы… сознавая свою социальную ответственность перед обездоленным наемным рабочим, трудом которого пользовались, постепенно преодолевали узкосословный эгоизм. При этом они исходили из чисто делового прагматизма, но одновременно опирались и на христианскую мораль помощи ближнему»^[39].

Авторы книги «Не рублем единым…» убедительно показали, что администрации Товарищества Ярославской Большой мануфактуры и Товарищество мануфактур Н. Н. Коншина «занимались развитием социальных программ в масштабах, заметно превышающих требования закона»^[40].

Более скромный масштаб благотворительности в регионах, более короткий период организованной благотворительной деятельности по сравнению со столицами, где институциональное оформление ее началось намного раньше, позволили местным исследователям изучить объемные и разнообразные по составу материалов источниковые комплексы (делопроизводство органов местного самоуправления, благотворительных организаций, источников личного происхождения и т. д.) и воссоздать достаточно полную картину региональной благотворительности. Местные исследователи показали роль благотворителей не только в организации филантропических или просветительских учреждений, но и в создании инфраструктуры региона (внедрению таких общественно важных нововведений, как водопровод, городской транспорт, освещение и т. п.). Тем самым выделено особое направление благотворительности — сборы на общественные нужды (как правило, нужды того города, в котором живут благотворители)^[41].

В 2010;е гг. интерес к благотворительности снизился и ее изучение вошло в строго академическое русло, что отличается от российской историографии 1990;х гг.

Таким образом, предшествующей историографией благотворительности накоплен большой конкретно-эмпирический материал. Исследования строятся на законодательных актах, делопроизводственных документах, источниках личного происхождения. Благотворительность рассматривается как широкое явление, вызванное разного рода социальными аномалиями. В исследованиях обращается внимание на инновационность благотворительности.

На рубеже XIX—XX вв., в силу общей рационализации социальной сферы, благотворительность осуществлялась не напрямую, а через обширную когорту посреднических организаций, совокупность которых получила название системы общественного призрения. В ряде исследований, преимущественно дореволюционных, даны описания этой системы, однако в историографии до сих пор нет четкой картины ее структуры и функционирования. Практически все работы по истории благотворительности не дают анализа эффективности этого явления в решении социальных проблем.

Период 1890-х гг. оценивается всеми исследователями как начало нового этапа в истории российской благотворительности. В этом плане Москва стала передовым городом, в рамках которого в 1894—1898 гг. под эгидой городской думы была создана принципиально новая централизованная система общественного призрения.

В историографии доказано, что основной финансовой силой благотворительности на рубеже XIX—XX вв. была предпринимательская элита. Именно на материале крупных пожертвований определены направления благотворительной деятельности. Но до сих пор нет социокультурного портрета благотворителя в целом. Вопрос о том, были ли предприниматели основным субъектом благотворительности не только в финансовом, но и в социальном плане, не решен и, можно сказать, даже не поставлен в историографии.

В свою очередь рассмотрение в качестве субъектов благотворительности не только представителей элиты, но и рядовых обывателей должно уточнить и сами направления, и характер благотворительности. Кроме того, это позволит проследить влияние традиционных форм оказания социальной помощи на благотворительность капиталистического общества. Поэтому в исследовании должны быть учтены не только акты передачи сумм, но и деятельность благотворительных организаций, информация о которых также нашла отражение в периодической печати.

• [1] Наиболее полный обзор историографии по теме благотворительности дан в работах Г. Н. Ульяновой. Дабы не перегружать книгу, в данном разделе остановимся лишьна самых общих чертах, характерных для исследований по этой теме.
• [2] К последним следует отнести, например: Бобошко Ф. Л. Долой филантропови их учреждения. Николаев, 1912.
• [3] Одна из работ даже носила подобное название: Красноперов Е. И. Благотворительность как один из факторов экономического благосостояния и прогресса. Пермь, 1892.
• [4] О К. К. Гроте и работе комиссии см.: Хитрое А. А. Константин Карлович Грот —организатор благотворительности и призрения в России во второй половине XIX века //Известия Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена. 2009. № 99. С. 17—26.
• [5] Георгиевский П. И. Призрение о бедных и благотворительность. СПб., 1894.
• [6] Максимов Е. Д. Историко-статистический очерк благотворительности и общественного призрения в России. СПб., 1894.
• [7] Дерюжинский В. Ф. Заметки об общественном призрении. М., 1897.
• [8] Герье В. И. Общественное призрение // Энциклопедический словарь Брокгаузаи Эфрона. Т. XXV (49). СПб., 1898. С. 165—177.
• [9] Каменецкая Е. Н. Благотворительная деятельность московского городского общественного управления. М., 1896. Подобная периодизации была полностью повторенав другом издании: Общественное призрение Московского городского управления. М., 1914.
• [10] Большая Советская энциклопедия. 2-е изд. М., 1950. Т. 5. С. 278.
• [11] В этом плане примечательно, что переводчик статьи 1994 г. не нашел адекватногоперевода Municipal Guardianships of the Poor. Термин этот, обозначающий конкретноероссийское историческое явление {участковые попечительства о бедных) был переведен как районные попечительства о бедных: Бредли Дж. Общественные организациии развитие гражданского общества в дореволюционной России // Общественные наукии современность. 1994. № 5. С. 77—89.
• [12] Lindenmeyer A. Public Life, Private Virtues: Women in Russian Charity, 1762—1914.Sings: Journal of Women in Culture and Society, 1993, vol. 18, no. 3, pp. 562—591.
• [13] Bradley J. The Moscow Workhouse and Urban Welfare Reform in Russia. Russian Review, 1982, vol. 41, no. 4, pp. 427—444; Bradley J. Muzhik and Muscovite: Urbanization in the LateImperial Russia. Berkley, 1895.
• [14] Lindenmeyer A. Russian Experiment in Voluntarism: The Municipal Guardianshipsof the Poor, 1894—1914. Jahrbucher fur Geschihte Osteuropas, 1982, bd. 30, pp. 429—451.
• [15] Lindenmeyer A. Poverty is not a vice. Princeton, 1996.
• [16] Благотворительность в России. 2001. Социальные и исторические исследования.СПб., 2001; Благотворительность в России. 2002. Исторические и социально-экономические исследования. СПб., 2003; Благотворительность в России. 2003/2004. Исторические и социально-экономические исследования. СПб., 2004; Благотворительность в России. 2004/2005. Исторические и социально-экономические исследования. СПб., 2005.
• [17] Щапов Я. Н. Благотворительность в дореволюционной России. Национальныйопыт и взгляд на цивилизацию // Россия в XX веке. Историки мира спорят. М., 1994.С. 84—89.
• [18] Щапов Я. Н. Указ. соч. С. 86.
• [19] См., например: Лачаева М. Ю., Наумова Г. Р. Благотворительность // Отечественная история с древнейших времен до 1917 г. Энциклопедия. М., 1994. Т. 1. С. 240—242.
• [20] Соколов А. Р., Зимин И. В. Благотворительность царской семьи. XIX — началоXX вв. Повседневная жизнь Российского императорского двора. М.: Центрполиграф, 2015. 604 с.
• [21] Писарькова Л. Ф. Московская городская дума. 1863—1917. М., 1998. С. 222—227.
• [22] Кузовлева О. В. Город и милосердие (к истории городских участковых попечительств о бедных) // Московский архив. 2000. Вып. 2. С. 350—357.
• [23] Власов П. В. Милосердие в России. М., 1991; Его же. Благотворительность и милосердие в России. М., 2001.
• [24] См., например: Абросимова Е. А. Указ, соч.; Ульянова Г. Н. Законодательство о благотворительности в России (конец XVIII — начало XX вв.) // Отечественная история.2005. № 6. С. 17—32.
• [25] Ульянова Г. Н. Законодательство о благотворительности в России… С. 17—32.
• [26] Нувахов Б. Ш., Лаврова И. Г. Этапы развития милосердия и благотворительности в России XVIII—XX вв. // Проблемы социальной гигиены и истории медицины.1995. № 4. С. 29—52; Соколов А. Р. Российская благотворительность в XVIII—XIX вв.еках (к вопросу о периодизации и понятийном аппарате) // Отечественная история. 2003.№ 1. С. 147—158.
• [27] Соколов Р. А. Российская благотворительность в XVIII—XIX вв.еках… С. 155.
• [28] Фалько Е. И. Русское женское взаимно-вспомогательное общество (1895—1918)(реконструкция документального комплекса). М., 2003.
• [29] Боханов А. Н. Коллекционеры и меценаты Москвы. М., 1989; Думова Н. Г. Московские меценаты. М., 1992.
• [30] Ульянова Г. Н. Изучение социальных аномалий, благотворительности и общественного призрения в России // Исторические исследования в России. Тенденциипоследних лет. М., 1996. С. 405—427; Ее же. Изучение истории благотворительностив России: тенденции и приоритеты (1989—2002 гг.) // Благотворительность в России. Исторические и социально-экономические исследования. СПб., 2003. См. также пара-
• [31] граф «Изучение истории российской благотворительности современными отечественными исследователями (1989—2004)» в книге Г. Н. Ульяновой «Благотворительностьв Российской империи…».
• [32] См., например: Русский торгово-промышленный мир. М., 1993; 1000 лет русскогопредпринимательства: из истории купеческих родов. М, 1995; Предпринимательствои предприниматели России от истоков до начала XX в. М. Д997.
• [33] Например: Красильщиков А. Л., Сафронов В. Д. Фабриканты Красилыциковы. М, 2000.
• [34] Ульянова Г. Н. Благотворительность московских предпринимателей. М., 1999.
• [35] Безусловно, помощь бедным вообще включает в себя помощь бедным невестам. Однако по какой-то причине московские благотворители выделяли последнее в адресации своих пожертвований.
• [36] Ульянова Г. Н. Благотворительность Российской империи… С. 383.
• [37] См., например: Ульянова Г. Н. Религиозные верования и ритуалы в жизни московского купечества // Купеческая Москва: образы исчезнувшей российской буржуазии.М.: РОССПЭН, 2007. С. 106—124.
• [38] См., например: Поткина И. В. На Олимпе делового успеха: Никольская мануфактура Морозовых, 1797—1917. М., 2004. С. 161—221; Бородкин Л. И., Валетов Т. Я. и др."Не рублем единым": трудовые стимулы рабочих-текстилыциков дореволюционной России. М., 2010. С. 83—123, 161—331.
• [39] Поткина И. В. На Олимпе делового успеха… С. 321.
• [40] Бородкин Л. И., Валетов Т. Я. и др. Указ. соч. С. 356.
• [41] Например, современными пермскими исследователями установлено, что городской сад был организован на средства местного купечества (1882); городские торговые лавки Кунгура были построены и на средства М. И. Грибушина и пожертвованыим городу (1874); водопровод Кунгура был организован на средства купца Я. А. Кол-пакова (1890—1900;е гг.). См.: Баяндина Н. Пермь купеческая. Пермь, 2002. С. 32;Мушкалов С. М. Грибушины. Право на память и уважение. Кунгур, 2000. С. 22—25;Семенов В. Л. М. И. Грибушин: человек, благотворитель, общественный деятель. Пермь, 2000. С. 34; Головко Д. Кунгурский первой гильдии купец Яков Колпаков // Грибушиныи время. Кунгур, 2000. С. 74. В качестве отдельного направления в благотворительности о пожертвованиях на нужды города (на них приходится 11% всех случаев передачисумм) говорится и монографии Е. Комлевой. См.: Комлева Е. В. Енисейское купечество (последняя половина XVIII — первая половина XIX века). М., 2006. С. 208—218 (параграф «Попечительство и благотворительность»).