ПОСЛЕДСТВИЯ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ ДЛЯ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XX в

ПОСЛЕВОЕННЫЕ СДВИГИ В МИРОВОЙ ПОЛИТИКЕ И ЭКОНОМИКЕ

В итогах Второй мировой войны в полной мере проявились качественно новые черты, присущие мировой политике XX столетия и отличающие ее от международной политики предшествующих эпох.

С одной стороны, результаты были традиционными для любого вооруженного конфликта. Они были зафиксированы в международноправовых и политических документах, выработанных на заключительном этапе войны и непосредственно после ее завершения. Прежде всего это решения Ялтинской и Потсдамской конференций, а также акты о безоговорочной капитуляции сначала Германии, а затем Японии. Два последних документа установили сам факт полной военной победы Антифашистской коалиции и, соответственно, полное поражение ее противников.

На Ялтинской (Крымской) конференции, а еще ранее на Тегеранской конференции были достигнуты общие политические договоренности по поводу будущего подведения военно-политических итогов Второй мировой войны. На Потсдамской они были конкретизированы и приняли форму решений по поводу послевоенных границ в Европе, зон оккупации территории Германии, размеров и форм выплаты репараций. То есть были зафиксированы те результаты, которыми всегда завершались как большие, так и малые вооруженные конфликты и войны. Было определено, что главными победителями в войне с Германией и ее союзниками стали СССР, США, Великобритания, а также все союзные с ними государства. Несомненно, что главный вклад в победу над Германией внес Советский Союз, так же как и то, что советский народ принес на алтарь победы самые большие жертвы. Масштабы жертв и разрушений, причиненных Второй мировой войной, вообще не имели аналогов в истории, и самая значительная их часть выпала на долю СССР.

В связи с тем что главные военно-политические итоги Второй мировой войны были подведены в Потсдаме, возникает вопрос: когда же она все-таки завершилась? Принято считать, что окончательная точка была поставлена 2 сентября 1945 г. подписанием в Токийском заливе Акта о безоговорочной капитуляции Японии.

Несомненно, война на Тихом океане была составной частью Второй мировой войны, но Япония начала военные действия задолго до 1 сентября 1939 г., т. е. до даты, считающейся началом Второй мировой войны. На наш взгляд, война Японии с Китаем до 1939—1940 гг. была самостоятельным вооруженным конфликтом, но затем стала составной частью Второй мировой войны. Этот глобальный конфликт, разрастаясь и расширяясь в мировом масштабе, вобрал в себя ранее возникшие локальные конфликты. Например, так было с войной между Италией и Абиссинией (Эфиопией). Начальный ее этап представлял собой отдельную страницу в истории международных отношений, а заключительный не только по времени совпал со Второй мировой войной, но и стал ее составной частью. Включение локальных войн Японии и Италии в общее русло Второй мировой войны было предопределено тем, что эти государства являлись главными союзниками нацистской Германии. Именно Германия развязала Вторую мировую войну и, таким образом, все ее союзники были в эту войну втянуты, а противники стали участниками антигитлеровской коалиции. Но главными театрами военных действий во Второй мировой войне объективно были те, где шла борьба с фашистской Германией. Следовательно, победа над Германией определила конечный исход всей войны.

После 9 мая 1945 г. война с Японией вновь начинает превращаться в отдельный, самостоятельный вооруженный конфликт. Хотя завершение военных действий против Германии и против Японии, и подведение военно-политических итогов оказалось разорванным во времени и в пространстве. В Европе это произошло на Потсдамской конференции, на Дальнем Востоке гораздо позже. Международно-правовую черту под войной с Японией подвел Сан-Францисский мирный договор 1951 г. Но этот договор был заключен уже в совершенно ином историческом контексте, при иной расстановке сил на мировой арене. Кстати, этим и объясняется то, что, в отличие от Европы, на Дальнем Востоке территориальные изменения, происшедшие по итогам войны, нередко ставятся под сомнение. Об этом, в частности, свидетельствуют претензии, предъявляемые время от времени Японией к соседним с ней странам — России, Южной Корее и Китаю^[1].

Итоги Второй мировой войны никоим образом нельзя сводить лишь к пересмотру границ и изменению баланса сил в его традиционном понимании. Окончание войны означало радикальный поворот в развитии мирового политического процесса. Политическим содержанием Второй мировой войны было противостояние фашизма как идеологии, типа политического режима и модели общественного устройства и всех объединившихся против него сил. Антифашистскую коалицию нельзя рассматривать только как традиционный военный союз государств, направленный против общего врага. В широком плане в антифашистскую коалицию объединились не только государства, но и негосударственные акторы. В их числе политические партии и организации, вооруженные группы движения Сопротивления в оккупированных агрессорами странах.

Участники антифашистской борьбы серьезно различались по своим идейно-политическим ориентациям и установкам. Среди них были социалисты и либералы, консерваторы и коммунисты, националисты и сторонники космополитических взглядов, атеисты и верующие. Различались по своим базовым мировоззренческим принципам и лидеры ведущих стран антигитлеровской коалиции. Сталин, Рузвельт и Черчилль представляли и персонифицировали собой три основных мировых идеологии — коммунизм, либерализм и консерватизм. Как политические и военные руководители государств они тесно сотрудничали в тех вопросах, где у них были общие интересы — достижение победы над Германией и ее союзниками. Но политическую стратегию ведения войны и особенно перспективы послевоенного мирового устройства они видели по-разному. Нередко сегодня, оценивая противоречия внутри антигитлеровской коалиции, картину упрощают, сводя все к противостоянию коммунистического Советского Союза и «западных демократий». На самом деле взаимоотношения внутри треугольника «СССР — США — Великобритания» или, что будет точнее в данном контексте, «Сталин — Рузвельт — Черчилль» носили куда более сложный характер.

Политическая и военная стратегия Великобритании строилась на традиционных представлениях о международной политике. Наряду с достижением победы над Германией и ее союзниками для Черчилля важнейшей целью в войне был сохранение Британской империи со всеми ее колониями. Послевоенная международная система должна была быть основана, по мнению Черчилля, на традиционных принципах баланса сил. В этой системе положение Великобритании как одной из великих держав должно было сохраниться. С точки зрения британских национально-государственных интересов, считал Черчилль, недопустимо усиление тех стран и сил, которые бы им угрожали. Кроме того, Черчилль, несмотря на военно-политический союз с СССР и постоянные контакты со Сталиным, не перестал быть самым убежденным и последовательным противником коммунизма среди лидеров западных стран. Все эти обстоятельства и определили подходы Черчилля к решению военных задач, особенно на завершающем этапе Второй мировой войны. В связи с этим у него возникли разногласия не только со Сталиным, что вполне естественно и объяснимо, но и с Рузвельтом.

Рузвельт и его ближайшее окружение в годы Второй мировой войны продолжили немного откорректированный, однако в целом тот же курс, которого придерживался Вудро Вильсон в годы Первой мировой войны. В основе этого курса лежала либеральная концепция перестройки международных отношений на основе идей коллективной безопасности, самоопределения народов и возрастания роли институциональных механизмов регулирования мировой политики. Поскольку результаты внешней политики Вильсона после окончания Первой мировой войны подверглись критике, Рузвельт хотел избежать совершенных в тот период ошибок. Послевоенное мироустройство должно было, по его мнению, гарантироваться совместными усилиями трех основных участников антигитлеровской коалиции — США, СССР и Великобритании, а также главного союзника в войне против Японии — Китая. Так, возникла концепция «четырех полицейских», подразумевавшая тесное взаимодействие вышеперечисленных государств после окончания военных действий. Францию из числа будущих «полицейских» Рузвельт исключал, поскольку не рассматривал ее в качестве великой державы.

Исходя из идей Дж. Бентама и В. Вильсона, Ф. Д. Рузвельт стремился к ликвидации как французской, так и британской колониальных империй. На этой почве между первыми лицами стран антигитлеровской коалиции происходили столкновения, в частности, по поводу истолкования принятой ими в 1941 г. Атлантической хартии, предусматривавшей право самоопределения для порабощенных народов. Рузвельт должен был учитывать жесткую позицию по этому вопросу Черчилля. Как отмечает в своей книге Г. Киссинджер: «Рузвельтовский план „четырех полицейских“, которые должны были бы гарантировать глобальный мир, представлял собой компромисс между традиционным черчиллевским подходом с точки зрения равновесия сил и безграничным вильсонианством советников Рузвельта, как афористично выразился государственный секретарь Корделл Хэлл. Рузвельт был переполнен решимости избежать в будущем недостатков Лиги Наций и системы, установленной по окончании Первой мировой войны. Он хотел какой-нибудь формы коллективной безопасности, однако знал из опыта 1920;х гг., что коллективная безопасность требует наличия тех, кто будет ее обеспечивать при помощи силы, и именно такая роль отводилась „четырем полицейским“»^[2].

Между Рузвельтом и Сталиным возникало меньше разногласий по поводу военно-политической стратегии, чем между Сталиным и Черчиллем. Рузвельт надеялся, что он сможет добиться лучшего взаимопонимания со Сталиным, чем с Черчиллем по вопросам послевоенного устройства, тем более что между либеральными и марксистскими взглядами на международную политику были точки соприкосновения, например, по поводу судьбы колониальных империй. Но Сталин не был коммунистом-идеалистом, опиравшимся только на одну марксистскую идеологию. Его внешнеполитическая концепция, как уже отмечалось, представляла собой синтез марксистских идей с традиционными геополитическими представлениями, сложившимся в дореволюционный период. В полной мере это нашло отражение во внешней политике СССР накануне и в начальный период Второй мировой войны. По мере того как в войне против нацистской Германии наметился перелом, внешнеполитическая концепция Сталина стала определять стратегию советского руководства по вопросам послевоенного урегулирования.

Г. Киссинджер характеризует эту стратегию следующим образом: «Сталин определял потребности обеспечения мира точно так же, как это делали русские государственные деятели на протяжении столетий, — в виде широчайшего пояса безопасности по всей обширной периферии Советского Союза»^[3]. Далее американский дипломат отмечает: «Идеология подкрепляла традицию. Как коммунист, Сталин отказывался видеть разницу между демократическими и фашистскими странами, хотя он, без сомнения, считал демократии менее безжалостными и, возможно, менее стойкими. Сталин не обладал концептуальным мышлением, которое бы могло позволить ему отдавать территорию в обмен на добрую волю или жертвовать „объективной“ реальностью ради требований момента… Он брал от каждого временного партнера то, что возможно, при помощи дипломатии, а то, что ему свободно не давали, — при помощи силы, пока это не влекло за собой риск войны. Его путеводной звездой оставались советские национальные интересы, преломлявшиеся через призму коммунистической идеологии. Перефразируя Пальмерстона, можно сказать, что у него не было друзей, только интересы»^[4].

Точно также, как в начальный период Второй мировой войны расширение территории СССР было представлено как развитие революционных процессов, расширение советской сферы влияния в Восточной Европе сопровождалось процессами, получившими название «народнодемократических революций». В большинстве стран, освобожденных от фашизма Советской Армией, возникли переходные политические режимы, в рамках которых коммунисты заняли сильные или даже доминирующие позиции. Впоследствии все эти режимы превратились в коммунистические, а страны, где они утвердились, составили социалистический лагерь. Конечно, роль внешнего, советского фактора во всех этих процессах была велика. Еще в разгаре Второй мировой войны Сталин стремился включить в сферу своего влияния все территории по внешнему периметру советских границ. В этом и заключался смысл его известного геополитического торга с Черчиллем, в ходе которого определялись пропорции советского и британского влияния в странах Восточной и Юго-Восточной Европы. Однако сводить все лишь к этому было бы неверно.

Перемены в политической палитре мира стали непосредственным итогом завершившейся мировой войны, причем это было связано и с изменениями государственных границ, и с существенными сдвигами во всей мировой политике. В результате войны потерпели поражение не только Германия и ее военные союзники. Потерпел поражение фашизм как идеология, политический режим и тип общественного устройства, следовательно, победа над Германией не только военная победа государств антигитлеровской коалиции, но и идейно-политическая победа всех антифашистских сил в мире. Хотя, как было отмечено, в антифашистской борьбе участвовали самые разные по своим идейно-политическим ориентациям силы, преобладали среди них сторонники левых взглядов. Это вполне объяснимо, если вспомнить, что фашизм — крайне правая политическая идеология. Притом что и итальянские фашисты и немецкие нацисты заимствовали некоторые организационные формы и политические технологии левых движений, в идеологическом плане они всегда были близки традиционным правым. В частности, европейские консерваторы, в своей основной массе, первоначально благожелательно относились к фашистским движениям. В них видели «здоровую» силу, способную стать противовесом левым и, особенно, коммунистам, которых рассматривали как главную опасность.

Приход нацистов к власти в Германии получил одобрение в правоконсервативных кругах Великобритании, США и некоторых других государств. Вплоть до самого начала Второй мировой войны у многих государственных деятелей Запада не было полного представления о размерах опасности, угрожающей со стороны фашистских государств и особенно гитлеровской Германии. В годы войны на путь коллаборационизма в оккупированных странах вставали в первую очередь представители правых, в некоторых случаях и откровенно профашистских сил. Примером тому были вишистский режим маршала Петэна во Франции, режим Тисо в Словакии, Квислинга в Норвегии.

Левые же политические силы, особенно коммунистические движения, изначально занимали антифашистские позиции. Коммунисты рассматривали фашизм в качестве своего главного врага с момента возникновения этого явления. Каким бы примитивным не был основанный на вульгарном марксизме «коммунистический анализ идеологии и политической практики фашизма», коммунисты первыми осознали угрозы, которые несет для международной безопасности приход фашистов к власти. Коммунисты вели борьбу с фашизмом во многих странах мира в разных формах еще до начала Второй мировой войны. Гражданская война в Испании 1936—1939 гг. была не только военнополитическим столкновением внутрииспанских сил, но в какой-то степени и глобальным конфликтом, в котором друг другу противостояли фашизм и левые антифашистские силы всего мира.

Геополитические маневры сталинской дипломатии в начальный период Второй мировой войны внесли немалую сумятицу в ряды коммунистического движения, поскольку, вопреки провозглашавшимся ранее антифашистским лозунгам, СССР пошел на временное сближение с фашистской Германией. Но с момента нападения Гитлера на Советский Союз последовательность антифашистской политической линии коммунистического движения была восстановлена.

Нельзя отрицать того факта, что коммунисты представляли собой наиболее активную часть антифашистского сопротивления во многих оккупированных странах. А в Албании, Греции и Югославии именно они организовали и возглавили партизанскую войну против оккупантов.

Сама организационная структура коммунистических партий оказалась более приспособленной для условий нелегкой подпольной деятельности, чем у других политических сил. Коммунисты предполагали для себя возможность вооруженной борьбы за власть и мобилизовали для этого специальные кадры. Так, компартия Югославии при подготовке народного восстания против фашистских оккупантов большую ставку делала на тех активистов, которые получили опыт вооруженной борьбы во время гражданской войны в Испании. Подобные примеры имели место и в других странах.

Коммунисты принесли большие жертвы в антифашистском сопротивлении, что неизбежно способствовало росту их авторитета и авторитета их идей в главах населения оккупированных стран. Еще в большей степени авторитет коммунистов подкреплялся военными успехами Советского Союза. Что бы ни происходило потом, как бы ни оценивались те события сегодня, в 1945 г. весь мир знал, кто внес решающий вклад в военную победу над фашизмом. Поэтому не было ничего удивительного в том, что сразу же после окончания Второй мировой войны во многих стран произошел лавинообразный рост рядов коммунистических партий. Коммунистические идеи стали привлекательными, а негативные стороны советской действительности, преступления сталинского режима либо пока были неизвестными, либо воспринимались как измышления враждебной пропаганды, включая фашистскую. Маятник мировой политики резко качнулся «влево».

Об этом свидетельствовала также эволюция «влево» многих социалдемократов и целых социалистических и социал-демократических партий. Характерно, что на проходивших сразу же после завершения войны парламентских выборах в Великобритании победу одержала лейбористская партия. Лидер консерваторов У. Черчилль был премьерминистром в самые тяжелые военные годы, его личный вклад в победу был несомненным. Тем не менее большинство английских избирателей отдали предпочтение партии, впервые в своей истории открыто провозгласившей социалистические цели. Политические деятели и политические силы, сотрудничавшие с оккупантами, повсеместно были дискредитированы. Коллаборационистов изгоняли из государственного аппарата, предавали судам. Поскольку большинство коллаборационистов принадлежали к числу правых, возникавший вакуум заполнялся представителями левых сил.

Влияние левых, и особенно коммунистов, не было равномерным. В одних странах коммунисты были главной политической силой, в других странах их влияние было ограниченным. Например, в Польше, несмотря на активность местных коммунистов в вооруженной борьбе против немецко-фашистских оккупантов, доминирующие позиции в движении сопротивления принадлежали правонационалистическим силам, стремившимся не только к реставрации довоенных порядков, но и восстановлении границ 1939 г. В Венгрии, до самого конца войны остававшейся союзницей фашистской Германии, коммунисты на первых послевоенных выборах 1945 г. при содействии советских оккупационных властей сумели получить только 17% голосов избирателей^[5]. Однако и Венгрия, и Польша на четыре с половиной десятилетия вместе с другими восточноевропейскими странами вошли в состав «социалистического лагеря».

«Мировая революция» в интерпретации Сталина представляла собой расширение сферы влияния СССР по периметру его границ. Коммунистическое движение было необходимо Сталину как инструмент внешней политики, а не в качестве самостоятельной силы. Уже в довоенные годы он не доверял проявляющим излишнюю независимость зарубежным коммунистическим партиям и лидерам. После окончания Второй мировой войны ситуация не изменилась. «Именно поэтому, — считает И. Валлерстайн, — он советовал китайской КП (совет был проигнорирован) прийти к соглашению с Гоминьданом. Именно поэтому он резко выступил против первых движений по созданию Югославско-Болгарской федерации, которую пытался основать Димитров. И, конечно же, именно по этой причине советские войска были выведены из Северного Ирана в 1946 г. и СССР бросил на волю судьбы греческое коммунистическое восстание в 1947 г. Сталин не просто не был за, но и активно противодействовал приходу к власти выросших на местной почве, национально легитимных коммунистических партий»^[6].

Внешней политике Сталина в военные и первые послевоенные годы можно было предъявить претензии с точки зрения марксисткой, коммунистической идеологии. Это, в частности, и сделал впоследствии Н. Хрущев, обвинив развенчанного «вождя народов» во многих смертных грехах, в том числе и в «предательстве греческих коммунистов». Но по меркам сегодняшнего дня можно говорить, что сама по себе деидеологизация внешней политики всегда позитивна. Конечно, полной деидеологизации сталинской внешней политики не происходило, но некоторые тенденции имели место в довоенные и в военные годы. На первом месте и в заключительные годы войны и сразу же после ее окончания стояла задача обеспечения традиционных геополитических интересов СССР в том виде, как это понимал Сталин. Необходимо было создать вдоль западных границ «зону безопасности» из дружественных государств. Именно этим и занималась советская дипломатия и лично И. Сталин.

При этом первоначально не предполагалось насаждать коммунистические режимы даже в соседних странах. Как показал дальнейший опыт, Советский Союз вполне мог найти общий язык с некоммунистическими государствами, например, с Финляндией. Концепция «народной демократии» в Восточной Европе предусматривала широкую правящую коалицию, в которой обязательным считалось присутствие коммунистов, но не ставилось условие их полного доминирования. Даже тогда, когда так складывалось на практике, советское руководство в лице Сталина стремилось придать политическим режимам в восточноевропейских странах, по возможности, более плюралистический характер. Так, югославские коммунисты (не без советского давления) согласились включить в состав правительства освобожденной страны представителей некоммунистической эмиграции и некоторое время терпели их присутствие.

Утверждение коммунистических режимов сталинского типа по советскому образцу началось в Восточной Европе позже, примерно в 1947—1948 гг. Нередко именно этот поворот в политическом развитии Европы и мира считают причиной начала холодной войны. На Западе вину за развязывание холодной войны обычно возлагают на Сталина, приписывая ему стремление к дальнейшей экспансии. В советское время в нашей стране причины холодной войны видели в агрессивной империалистической политике стран Запада, прежде всего США. Сегодня можно сказать, что вина за радикальный поворот мирового политического процесса в сторону глобальной конфронтации лежит как на Сталине, так и на лидерах западных государств.

Начало холодной войны обычно связывают с речью У. Черчилля, произнесенной 3 марта 1946 г. в американском городе Фултоне. В ней Черчилль заявил, что в Европе от «Данцига до Триеста» опускается «железный занавес», отделяющий восточную часть континента от остального «свободного мира». Черчилль прямо говорил об угрозе для этого мира со стороны Советского Союза. Собственно, для Черчилля подобная точка зрения не являлась принципиально новой. На протяжении десятилетий он оставался последовательным и принципиальным противником коммунизма. В годы войны Черчилль вынужден был подчинять идеологические разногласия с СССР императивам военной стратегии. Теперь же его не связывали какие-либо военно-политические обязательства со Сталиным и с Советским Союзом. К тому же в 1946 г. Черчилль был уже частным лицом, хотя и пользовался широкой известностью. Именно известность Черчилля придала столь широкий резонанс его выступлению в Фултоне. Более того, фултонская речь отразила тенденцию, набиравшую силу в мировой политике. Объективно шел процесс формирования биполярной структуры международных отношений¹, что неизбежно влекло за собой нарастание противоречий и трений между ее «полюсами» — США и СССР. Оба государства проходили «социализацию» в новой для них и для всей мировой политики роли великих держав. При этом оба государства изначально неверно оценивали намерения и действия другой стороны, что служило питательной средой и отправной точкой для последующих неверных оценок и ошибочных действий.

Сталин стремился использовать выгоды от сложившегося в годы войны союза с США для восстановления разрушенного народного хозяйства. В то же время он отличался крайней подозрительностью и не доверял даже ближайшему окружению, что уж говорить об «иностранных империалистах» — классовых врагах по определению! В такой ситуации даже мелкие разногласия могли вести к серьезным осложнениям в силу взаимного недоверия между лидерами сверхдержав. Для американской внешнеполитической элиты новая роль США в мировых делах была во многом неожиданной. Поэтому она, так же как и Сталин, не смогла избежать оказавшихся судьбоносными ошибок. Вот как об этом пишет нынешний министр иностранных дел Российской Федерации С. Лавров: «США, по воле истории выдвинутые на авансцену мировой политики, использовали раздуваемую советскую угрозу для достижения собственных целей — сплочения Запада под американским руководством, сохранения своего глобального военного присутствия, обеспечения поддержки глобальной политики американским обществом. При этом сказывалось явное нежелание понять другую сторону, ее потребности безопасности. „После Второй мировой войны мы воспринимали сталинскую Россию как экспансионистскую и агрессивную силу и отвечали соответствующим образом, — писал об этом Г. Киссинджер. — Мы признаем, что тем самым, видимо, создали у советской стороны впечатление, что мы стремились загнать СССР в перманентно проигрышное положение. Мы также недостаточно хорошо сознавали, что потребности безопасности континентальной державы заметно отличаются от потребностей державы, окруженной, как наша, со всех сторон океанами. Наша история отсутствия иностранных вторжений с 1812 года сделала нас невосприимчивыми к проблемам страны, подвергавшейся неоднократным нашествиям“. Картину дополняли демонизация соперника и черно-белое видение мира»^[7]. Кроме того, справедливо замечает С. Лавров, «важным фактором было и отсутствие у политической элиты США исторического опыта равноправных внешнеполитических союзов, поскольку страна быстро перешла от условий самоизоляции к мировому лидерству и ни до ни после достижения статуса великой державы не испытывала особой нужды в партнерах и компромиссах для обеспечения своего выживания и процветания»^[8].

Нельзя забывать и о таком обстоятельстве как смена на посту президента США Ф. Рузвельта Г. Трумэном. В отличие от Рузвельта, который во внешнеполитической деятельности руководствовался либеральноидеалистическими представлениями о международных отношениях в духе В. Вильсона, Г. Трумэн первоначально придерживался более традиционных для США изоляционистских взглядов. Он никогда не испытывал симпатий к СССР, а в моральном плане не видел различий между сталинским и гитлеровским тоталитарными режимами. Поэтому, когда началась война Советского Союза с фашистской Германией, Трумэн публично призвал поддержать ту сторону конфликта, которая будет терпеть поражение. Занимая в администрации Рузвельта пост вице-президента, Трумэн не имел прямого отношения к принятию важнейших военных и политических решений и не был посвящен во многие государственные тайны. Например, он ничего не знал о работе по созданию атомного оружия в рамках Манхэттенского проекта. Став после смерти в апреле 1945 г. Рузвельта президентом США, Трумэн внес в американскую внешнюю политику существенные коррективы. Лишь давление военных, заинтересованных в сотрудничестве с СССР в войне против Японии, удержали Трумэна от решений, которые ухудшили бы американо-советские отношения. Но завершение войны с Японией и появление у США монополии на атомную бомбу «развязали руки» Трумэну в отношениях со Сталиным и СССР.

Киссинджер отмечал: «Став президентом, Трумэн ощущал гораздо в меньшей степени, чем Рузвельт, эмоциональную обязанность хранить единство союзников; для выходца из изоляционистского Среднего Запада единство между союзниками было скорее предпочтительным с практической точки зрения, чем эмоционально или морально необходимым. Не испытывал Трумэн и преувеличенного восторга по поводу военного партнерства с Советами, на которые он всегда взирал с величайшей осторожностью»^[9]. Правда, собственной внешнеполитической доктрины первоначально у Трумэна не было. По инерции он придерживался внешнеполитических установок своего предшественника, тем более что в его окружении было много советников, работавших с Ф. Рузвельтом.

Постепенно в американской политической элите стало формироваться настороженное отношение к СССР и его внешней политике. Такие настроения возникали в первую очередь среди дипломатов и сотрудников Госдепартамента, а не военных. Хотя впоследствии, в период холодной войны, военное противостояние между СССР и США вышло на первый план, сами американские военные изначально этого не желали. По воспоминаниям известного американского дипломата Дж. Кеннана, в первые послевоенные годы некоторые американские генералы обвиняли именно политиков и дипломатов в стремлении ухудшить отношения с Советским Союзом, тогда как сами военные были уверены, что с русскими можно договариваться^[10].

Кстати, сам Кеннан имел непосредственное отношение к событиям, которые привели к началу холодной войны. Нередко переход отношений между вчерашними союзниками к состоянию холодной войны связывают не только с фултонской речью Черчилля, но и с так называемой длинной телеграммой Дж. Кеннана^[11]. Эта телеграмма была отправлена молодым в ту пору американским дипломатом из Москвы в феврале.

1946 г. Дж. Кеннан, считавшийся специалистом по России, оценил внешнеполитическую теорию и практику советского руководства как синтез коммунистической доктрины с идеями традиционного русского имперского экспансионизма. Такая характеристика была верной лишь отчасти. Кеннан не вполне объективно оценил как традиционные мотивы российской внешней политики, так и те мотивы, которыми руководствовался Сталин после окончания Второй мировой войны.

Телеграмма американского дипломата и изложенные в ней тезисы послужили началом формирования концепции «сдерживания», ставшей основой внешней политики США в начальный период холодной войны. Уже в разгар холодной войны сам Кеннан критиковал американскую политику за преувеличение размеров «советской угрозы», именно он одним из первых в американской элите заявил об этом прямо.

Первым конкретным выражением концепции «сдерживания» стала так называемая доктрина Трумэна, предусматривавшая оказание массированной военной помощи антикоммунистическим режимам в Греции и Турции и сохранение военного присутствия США в Европе вопреки прежним обещаниям вывести оттуда американскую армию. По отношению к Советскому Союзу выстраивалась политическая линия, опиравшаяся на представления о военном и экономическом превосходстве США. «Американские политики обладали большей свободой выбора, — отмечал английский историк и политолог П. Кальвокоресси, — чем их русские оппоненты. Атомная бомба была военным оружием, эффективно использованным для завершения войны с Японией; но она была и политическим оружием для обуздания мощи России. Война сделала Соединенные Штаты могучей европейской державой со значительными вооруженными силами, размещенными на континенте, и с атомным оружием в их основном арсенале. Имея мощное техническое превосходство, которое, как они, видимо, считали, сохранится навсегда, американцы располагали возможностью либо нанести удар, либо угрожать, либо выжидать. Нанести удар, т. е. начать превентивную войну, было практически невозможно, потому что они не могли решиться на это. Превентивная война — это война, предпринимаемая для устранения угрозы тем народом, который чувствует, что ему угрожают, а русские американцам не угрожали, и американцы не чувствовали угрозы с их стороны. При таких обстоятельствах концепция превентивной войны со стороны американцев была абстрактной и надуманной. (Для русских она была реальной, но вместе с тем самоубийственной.) Поэтому американцы проводили политику, сочетавшую угрозы и выжидание»^[12].

Одновременно в американской внешней политике все большую роль начинает играть идеологический фактор. Его усиление связано с именем Г. Трумэна, который, по мнению Кальвокоресси, очень сильно отличался от Рузвельта. «Американец, занимающий высокий пост, но при этом не являющийся фигурой мирового масштаба, — характеризует П. Кальвокоресси Трумэна, — человек, уважаемый за свои качества, которому свойственны скорее простота и прямота, чем изысканность, а политическая решимость заменяет политическую утонченность, типичный американец, приверженный некоему набору элементарных принципов и идеологических постулатов, где менее типичный Рузвельт, как правило, предпочитал образ мышления прагматика, — Трумэн в итоге проводил политику как бы по предписанному, а не по чуткой реакции на происходящее, и там, где Рузвельт был озабочен проблемой отношений между двумя великим державами, для него главным был конфликт между коммунизмом и еще более расплывчатым понятием „антикоммунизм“. И опять-таки, насколько допустимы подобные обобщения, Трумэн был более типичным американцем конца 40-х годов и более склонен считать встречу американцев и русских в центре Европы противостоянием систем и цивилизаций, а не государств»^[13].

Ужесточение позиций западных лидеров не способствовало смягчению позиции Сталина по спорным вопросам, а, скорее, подталкивало его к конфронтации. Сталин был готов к ней, даже осознавая реальное положение, в котором находился Советский Союз в первые послевоенные годы. СССР понес самые большие потери, и никакими репарациями компенсировать их было невозможно. Помощи от бывших союзников ждать не приходилось. Капитулировать же перед ними, расписаться в собственном бессилии Сталин не мог, поэтому он, как пишет Киссинджер, «предпочел делать вид, будто Советский Союз действует с позиций силы, а не слабости. Добровольные уступки, по представлению Сталина, являются признанием собственной уязвимости, а любую демонстрацию подобного рода он воспринимал как призыв к новым требованиям и новому нажиму. Поэтому он держал свои войска в центре Европы, где постепенно насаждал советские марионеточные правительства. Заходя еще дальше, Сталин создавал имидж столь неумолимой свирепости, что многие даже предполагали, что он готовится к прыжку к Ла-Маншу — впоследствии эти опасения были признаны химерическими»^[14].

Но поскольку такие опасения возникли, они толкали западных лидеров к действиям, еще более раскручивающим маховик холодной войны. США стремились теперь к объединению вокруг себя государств Западной Европы. На это был нацелен так называемый План Маршалла, призванный не просто способствовать восстановлению европейской экономики, но служить задачам «сдерживания» коммунистической угрозы. Знаковым событием начального периода холодной войны стало создание в 1949 г. Организации Североатлантического договора (НАТО) — военного блока, направленного против СССР и его союзников.

Холодная война представляла собой не только феномен международных отношений, она серьезно повлияла на внутриполитические процессы во многих странах как на Востоке, так и на Западе. Начало холодной войны заставило Сталина отказаться от относительно умеренных форм и способов обеспечения своего контроля над Восточной Европой. В странах региона форсировалось насаждение коммунистических режимов. Специфические формы «народной демократии» уступали место проверенным в СССР сталинским формам организации политической и экономической жизни. В ход были пущены массовые репрессии против действительных, а больше мнимых противников новых порядков. Но и этого оказалось мало. Не успели коммунистические режимы укрепиться у власти, как некоторые из их лидеров сами оказались в незавидной роли «врагов народа». По столицам восточноевропейских стран прокатилась волна политических судебных процессов, копировавших печально знаменитые московские процессы конца 1930;х гг.

Перед лицом «империалистической угрозы» любые разногласия с союзниками, любые проявления самостоятельности и независимости с их стороны рассматривались советским руководством как недопустимые и враждебные. А реакция на такие проявления была весьма жесткой. Об этом свидетельствует, например, советско-югославский конфликт 1948 г. В странах «народной демократии» и в Советском Союзе разворачивались идеологические кампании по разоблачению происков Запада и его агентов. Нередко такие кампании принимали иррациональный, даже ксенофобский характер, как, например, кампания против «безродных космополитов» и «врачей-убийц» в СССР.

Нечто подобное наблюдалось и по ту сторону железного занавеса. В США конец 1940;х гг. был ознаменован феноменом маккартизма. В стране началась антикоммунистическая и антисоветская истерия, в государственных органах избавлялись от лиц, подозреваемых в «антиамериканской деятельности». Дело также дошло до судебных процессов, обвиняемыми на которых нередко были либо вообще ни в чем не повинные люди, либо не виноватые в инкриминируемых им преступлениях. Например, по обвинению в «атомном шпионаже» были приговорены к смертной казни супруги Розенберг, действительно сотрудничавшие с советской разведкой, но не имевшие отношения к раскрытию секретов атомного оружия.

Если победа над фашизмом во Второй мировой войне означала сдвиг «влево» в мировой политике, то с началом холодной войны маятник мирового политического процесса качнулся в противоположную сторону. Точно так же, как из правительств многих стран Восточной Европы удалили представителей некоммунистических партий во второй половине 1940;х гг., из правительств западноевропейских стран удалили коммунистов.

Нередко холодную войну оценивают как глобальное столкновение двух систем, конфликт между либеральной демократией и коммунизмом. На наш взгляд, это не совсем верно. О начальном периоде холодной войны в идеологическом плане правильнее говорить как о конфликте между коммунистической идеологией в ее сталинской форме и антикоммунизмом. При этом в рамках глобальной антикоммунистической коалиции баланс смещался в пользу правых политических сил. Недаром даже сам термин «либерал» в некоторых странах Запада, прежде всего в США, стал восприниматься как обозначающий лиц, склонных к компромиссу, соглашательству с коммунистами. Логика холодной войны заставила США поддерживать в разных странах мира не тех, кто был сторонником либеральных или демократических ценностей, а тех, кто мог противостоять Советскому Союзу и коммунистическому движению. Среди них встречались и бывшие коллаборационисты, и даже те, у кого за плечами было фашистское прошлое. Если в странах социалистического лагеря утвердились тоталитарные политические системы, то и в так называемом свободном мире далеко не всегда процветала демократия. Союзниками США в годы холодной войны становились страны с авторитарными, диктаторскими режимами.

Вопреки провозглашавшимся при Рузвельте либеральным принципам самоопределения народов и деколонизации внешняя политика США в первые годы холодной войны была направлена на обеспечение в колониях статус-кво. Об этом свидетельствует американская поддержка Великобритании, Нидерландов, Франции, которые пытались в послевоенные годы силовым путем сохранить свои колониальные владения. Это позволило Советскому Союзу (хотя и не сразу) разыграть карту национально-освободительного движения и завоевать на антиколониальном поле дополнительные очки в борьбе со своими стратегическими противниками. Произошло это на рубеже 50—60-х гг. XX в. СССР оказывал активную поддержку национально-освободительным движениям, устанавливал тесные связи с новыми независимыми афро-азиатскими государствами, старался привлечь их на свою сторону в глобальной конфронтации с «американским империализмом». США же должны были учитывать интересы союзников, которые надеялись хотя бы частично удержать свои заморские владения. Дело дошло до того, что на Генеральной ассамблее ООН в 1960 г. делегация США вместе с делегациями таких стран, как Великобритания, Франция, Бельгия, Испания и Португалия, воздержалась при голосовании о принятии резолюции по деколонизации.

Поворот мировой политики в русло холодной войны отразился на деятельности разнообразных общественных движений и международных неправительственных организаций, возникших в послевоенные годы. В них наметилось размежевание по идейно-политическому принципу, в итоге получившее институциональное выражение и закрепление. Так, произошел раскол во Всемирной федерации профсоюзов. Появились альтернативные, придерживающиеся разной идеологической ориентации международные объединения молодежных, студенческих, женских организаций. Холодная война оказала влияние на деятельность международных межправительственных организаций, прежде всего ООН.

Но не только мировая политика с началом холодной войны претерпела серьезные изменения. Мировая экономика тоже испытала на себе ее влияние. Первая половина XX в. для мирового хозяйства сложилась неблагополучно, не оправдались те радужные ожидания, которые имели место в самом начале этого столетия. Первая мировая война нанесла мощный удар мировой экономике. Надолго прекратился экономический рост, объем мировой торговли резко снизился, степень экономической взаимозависимости между странами уменьшилась. Не успев до конца восстановиться, мировая экономика столкнулась на рубеже 1920—1930;х гг. с разрушительным глобальным кризисом. Еще более разрушительными для мирового хозяйства стали итоги Второй мировой войны. Вследствие этого восстановление экономики стало одним из важнейших вопросов послевоенного урегулирования.

Среди международных конференций, проходивших на заключительном этапе и непосредственно после завершения Второй мировой войны и призванных заложить основы послевоенного международного порядка, можно особо выделить Бреттон-Вудскую конференцию, состоявшуюся в июле 1944 г. В Бреттон-Вудсе рассматривали вопросы экономического порядка. Были приняты решения о создании Международного валютного фонда и Международного банка реконструкции и развития. Задачами этих институтов должны были стать содействие восстановлению национальной экономики пострадавших в годы войны государств, возрождение международной торговли, создание условий для дальнейшего развития мировой экономики. Кроме того, планировалось подписание Генерального соглашения по тарифам и торговле (ГАТТ). Но это событие произошло позже. В целом созданные экономические механизмы получили название Бреттон-Вудской системы. До 70-х гг. XX в. она действовала в первоначальном виде, а потом подверглась модернизации.

Точно так же, как в создании международного политического порядка после окончания Второй мировой войны, в создании международного экономического порядка предполагалось участие всех основных государств антигитлеровской коалиции. Представители СССР участвовали в работе Бреттон-Вудской конференции, принимали участие в создании МВФ, МБРР, Европейской экономической комиссии, Международной организации гражданской авиации и других международных институтов, призванных регулировать мировую экономику. Советский Союз получил весьма существенную квоту голосов при принятии решений в МВФ, в которой нашел выражение его реальный авторитет в международных экономических отношениях.

Международное сотрудничество имело большое значение для обескровленной, разрушенной войной страны. Советское руководство, видимо, это понимало и выражало стремление к подобному сотрудничеству. Но перемены в мировой политике, все больше дрейфовавшей в сторону холодной войны, повлияли на отношение Сталина к деятельности международных экономических институтов и нормам, на основе которых они должны были функционировать. Российские исследователи в связи с этим отмечают: «На советскую позицию влияли геостратегические соображения. Признание свободы международного экономического обмена предполагало, что в Восточной Европе, из которой Москва планировала построить „пояс безопасности“, будет проводиться политика открытых дверей — т. е. западный капитал получит возможность беспрепятственно проникать туда. При экономической слабости Советского Союза, которую в Москве сознавали, конкурировать с западными корпорациями советские внешнеэкономические органы не могли. „Экономическая потеря“ Восточной Европы для СССР была неизбежна. Вслед за ней уместно было ожидать потери политической с последующим повторением сценария прихода к власти в восточноевропейских государствах недружественных Москве правительств и возникновения того самого враждебного окружения, помешать повторному появлению которого было намерено советское руководство»^[15].

В итоге СССР отказался ратифицировать Бреттон-Вудские соглашения, не присоединился к ГАТТ и заставил сделать то же самое своих новоиспеченных восточноевропейских союзников. Под давлением Москвы они отказались от участия в плане Маршалла и должны были решать свои экономические проблемы самостоятельно, опираясь лишь на помощь ограниченного тогда в ресурсах СССР. Между странами социалистического лагеря стали складываться собственные экономические отношения, отличающиеся от тех, которые действуют в условиях рыночного хозяйства. В противовес международным экономическим институтам, где доминировали страны Запада, восточноевропейские государства вместе с Советским Союзом в 1949 г. создали Совет экономической взаимопомощи (СЭВ). Это событие институционально разделило ранее единую мировую экономику на две, действующие на основе разных принципов, части.

И в политическом, и в экономическом отношении в конце 1940;х гг. мир раскололся на две противоположные системы. Борьба между ними определила развитие мирового политического процесса на несколько десятилетий вперед, почти до самого конца XX в.

• [1] См.: Павлятенко С. М. Территориальные претензии Японии // Актуальные вопросысовременной Японии. М., 2007.
• [2] Киссинджер Г. Дипломатия / пер. с англ. М., 1997. С. 357.
• [3] Киссинджер Г. Дипломатия / пер. с англ. М., 1997. С. 357.
• [4] Там же. С. 358.
• [5] Алексеев В. Венгрия-56: Прорыв цепи. М., 1996. С. 73.
• [6] Валлерстайн И. Анализ мировых систем и ситуация в современном мире / пер. с англ. СПб., 2001. С. 259.
• [7] Лавров С. 60-летие Фултона: уроки холодной войны и современность // Международная жизнь. 2006. № 3. С. 7.
• [8] Там же.
• [9] Киссинджер Г. Дипломатия / пер. с англ. М., 1997. С. 382.
• [10] Кеннан Дж. Дипломатия Второй мировой войны глазами американского послав СССР Джорджа Кеннана / пер. с англ. М., 2002. С. 450.
• [11] Там же. С. 192—193.
• [12] Кальвокоресси П. Мировая политика после 1945 года. В 2 кн. Кн. 1 / пер. с англ. М., 2000. С. 36.
• [13] Кальвокоресси П. Мировая политика после 1945 года. В 2 кн. Кн. 1 / пер. с англ. М., 2000. С. 37—38.
• [14] Киссинджер Г. Дипломатия / пер. с англ. М., 1997. С. 394.
• [15] Системная история международных отношений: в 2 т. / под ред. А. Д. Богатурова.Т. 2. События 1945—2003 годов. М., 2006. С. 28.