Научное изучение западнорусских древностей

Как известно, утрата родины или ее порабощение обычно рождают особое романтическое отношение к ее былому величию. Лучшие литературные произведения о родине часто исходят в этих случаях из среды эмигрантских писателей (творения А. Мицкевича — о Польше, А. И. Герцена — о России и т. д.). Разделы Польши Екатериной II привели к тому, что деятели польской культуры обратились к изучению ее древней истории. Как отмечал А. А. Формозов, «в Польше раньше, чем в России, зародился интерес к славянским древностям» [Формозов, 1969. С. 287]. Однако у нас внимательно следили за открытиями и теориями польских ученых, и многие их труды немедленно переводились [Формозов, 1969. С. 287]. «Форум, где заинтересованность археологией прямым путем дошла до публикации, где формировались методические и научные основы этой дисциплины, был заложен в 1800 г. „Варшавским обществом друзей науки“», — пишет известный историк польской археологии А. Абрамович [Abramowicz, 1967. S. 10]. Там была составлена инструкция для изучения памятников [1802 г.], а 9 января 1809 г. В. Суровецкий прочел в обществе одну из первых чисто археологических лекций о вымываемых дождями погребальных урнах. «Урны эти, — свидетельствовал он, — стоят нашего пристального внимания, в них находятся зачастую остатки, по которым можно домыслить те эпохи, которые их спрятали, так же, как степень развития ремесла, обычаи и связи с другими народами» [Kraushar, 1900. Т. 1. S. 214].

В Белоруссии, где было много польской шляхты, с интересом следили за польской литературой и не удивительно, что первые раскопки в этой стране с научной целью были проведены Федором (Теодором) Ефимовичем Нарбуттом (1784—1864). Ф. Е. Нарбутт родился в имении Шавры Лидского уезда Виленской губернии, в 1803 г. поступил в корпус военных инженеров в Петербурге. Раненный штыком под Остроленкой, пулей в руку под Тильзитом (1807 г.), в чине поручика отбыл в госпиталь. В 1808 г. при Або был контужен в голову. За постройку на острове Рюген был награжден орденом св. Анны и именной шпагой «За храбрость». В 1810 г. М. В. Барклай-де-Толли командировал его в восточную Белоруссию с целью отыскания места между Могилёвом и Рогачёвом для возведения укреплений против возможного нападения Наполеона на Россию. Обнаружив обширное курганное поле у Рогачёва, Ф. Е. Нарбутт заинтересовался им и решил организовать раскопки. Работы эти так его увлекли, что и впоследствии он раскапывал многочисленные насыпи под Новогрудком, в имении Шавры Лидского уезда и в других местах. Однако контузия при Або постоянно давала о себе знать, Ф. Е. Нарбутт постепенно терял слух. В 1821 г. он окончательно оглох и был вынужден оставить службу, навсегда поселиться в своих Шаврах и заняться историей литовского народа. Из-под его пера вышел громадный многотомный труд [Narbutt, 1835—1841].

Следует сказать, что современные историки относятся к исследованиям Ф. Е. Нарбутта с недоверием, как к ученому, «немало нафантазировавшему в своих работах» [ПСРЛ. Т. 32. С. 8; Хроника Быховца, 1966. С. 8]. К. Ходыницкий вообще считает, что Ф. Е. Нарбутт выдумывал источники [Chodynicki, 1926. Z. 10, 11. S. 388]. Нас же интересует то, что он писал о своих раскопках, о памятниках археологии. Памятники эти интересовали его всю жизнь. Еще в 1822 г. он писал о том, что «по недостатку местных разысканий о древностях литовских невозможно сказать ничего достоверного», и отмечал при этом, что «на берегах Немана доныне существуют следы весьма древних зданий, построение коих приписывается изыскателями древности первым основателям торговли на упомянутой реке, прибывшим туда из стран полуденных за несколько веков до Карла Великого. В Русне находится множество кирпичных обломков, от древности почти окаменелых. Сии признаки более всего оказываются в береговых промоинах. В Юрбурге, идучи вверх по реке, у д. Колинянам, на правом берегу видел я над самою рекою курган, составленный из сих мелких обломков строения. При раскапывании оного в разных местах до различной глубины находил я кирпич и известь… Над рекой Дубиссою, в полумили от ее устья, в долине возвышаются холмы, составившиеся из подобных обломков…» И далее: «Не случалось мне находить в сих развалинах камней, какие в средних веках употреблялись литовцами в строениях», из всего этого делался вывод, что описанные памятники «старше памятников литовских и принадлежит какому-то иному населению…» [Нарбутт, 1822. С. 479—480]. Все это выглядит достаточно наивно, но для нас важна главная мысль: материальные остатки, находимые в земле, могут служить историческим источником.

Федор [Теодор] Ефимович Нарбутт.

О раскопанных курганах Ф. Е. Нарбутт сообщал в печати уже в 1818 г. и позднее перепечатал во втором томе своего труда по истории литовского народа [Narbutt, 1818. S. 161—168]. Курганы, которые раскопал он под Рогачёвом в 1810 г., представляли собой, несомненно, могилы, относящиеся к незапамятным временам — «это остатки какого-то народа, который жил на этих местах до славян», а Рогачёв — столица «людей, лежащих в курганах» и т. д. [Narbutt, 1835—1841. Т. 2. S. 552]. Таковы были первые и весьма фантастические выводы, к которым приходил один из первых исследователей белорусских курганов. Как мы знаем, курганы под Рогачёвом оставлены дреговичами в XI—XII вв.

Вторым профессиональным (если это понятие может быть отнесено к началу XIX в.) археологом, занимавшимся раскопками в западнорусских землях, был Зориан Доленга-Ходаковский (1784—1825). Биографические сведения о нём (в действительности Адаме Чарноцком) долго были туманны. Сам он создал себе вымышленную биографию: он якобы австрийский подданый, в «ретираде» французов под Борисовом будто бы был взят ими в плен, освободившись, приехал в Петербург и т. д. [Полевой, 1839. С. 89—90]. Этой биографии долго верили и лишь в 1840-х годах его разгадали [Ровнякова, 1963]. Он родился в 1774 г. под Минском в семье шляхтича, учился в уездном училище в Слуцке, изучал право в Новогрудке, с 1807 г. он помощник новогрудского воеводы Гродненской губернии, с азартом изучает местные архивы. Подозреваемый в намерении поступить в нелегальное польское войско в 1808 г. арестован, лишен дворянства, осужден на пожизненную солдатчину в Сибири. По дороге ведет дневник, где описывает жизнь встретившихся народностей, сообщает о памятниках древности. Через 4 года он оказывается нелегально в Польше и вступает в армию Наполеона.

В 1817—1819 гг. путешествует (под своей фамилией А. Чарноцкий) по Украине, но фольклор собирает под выдуманной фамилией 3. Ходаковский. В Кременце на него обратил внимание знаменитый Адам Чарторыйский, и по совету последнего он публикует первую работу «О славянстве до христианства», получившую большой резонанс. С рекомендацией А. Чарторыйского едет в Петербург к Н. М. Карамзину и через него попадает к министру просвещения и духовных дел князю А. Н. Голицыну, получает от него, как мы видели, солидную сумму денег для «ученого путешествия» по Новгородской губернии.

«Милостивый государь, князь Александр Николаевич! Принося искреннюю благодарность за новый знак Вашей лестной доверенности к моему мнению, имею честь повторить сказанное мною изустно Вашему сиятельству о пользе, которую могут принести изыскания г. Ходаковского. Не говоря о его догадках и заключениях, опровергающих Нестора и меня смиренного, я думаю, что он окажет немалую услугу любителям нашей истории, если, осмотрев на месте ее памятники, в особенности городища, издаст их верное описание. Вместе с лексиконом славянских урочищ, вместе с собранием народных преданий, старинных песен, сказок, относящихся к обычаям или мифологии славян, к их понятиям о природе, к их сведениям по астрономии, в ботанике и пр., г. Ходаковский показывал мне тетради сочиняемого им словаря разных земель славянских, что может быть книгою любопытною и нужною для некоторых исторических соображений…»¹ — так писал Н. М. Карамзин министру народного просвещения князю А. Н. Голицыну, ходатайствуя за первого археолога.

Зориан Доленга-Ходаковский Как видим, Ходаковским владели идеи использования при исторических исследованиях данных новых источников — то, что мы теперь относим к топонимике, фольклору и главное — археологии. Он наивно полагал, что изобилующие у нас городища и курганы принадлежат только славянам и, картографируя их, можно обогатить историю. В Польше он не преуспел, в Петербурге надеялся на Н. М. Карамзина и других ученых. Необходимо «хранить случайные, довольно частые находки в земле», убеждал он, потом «сосчитать и точно измерить все огромные могилы, пережившие века», снять «планы местностей, особенно выдающихся своею древностью», занести все это «в одну книгу, чтобы получить более отрадное представление о наших предках…» [Францев, 1906. С. 334 и сл.]. «При обозрении всех насыпей на земле нашей… — писал он в другом месте, — мы откроем новый свет, который озарял первую эпоху славян» [Погодин, 1838. С. 13]. Обладая довольно верной интуицией, 3. Ходаковский не мог вместе с тем сказать, каким же образом мы получим «более отрадное представление о предках», что даст историку это картографирование и подсчеты памятников (повторяем, он полагал, что они все славянские) и т. д.^[1]

В этом было слабое звено его концепции, и его страстные проповеди рождали чаще всего и прежде всего протесты, хотя были у него и сторонники. В этом отношении любопытно проследить мнение некоторых крупных историков того времени, например, известного митрополита Евгения Болохвитинова по его письмам к известному библиографу и переводчику В. Г. Анастасевичу, который перевел на русский язык 3. Ходаковского еще до его появления в обеих столицах.

В обширной переписке Евгения с Анастасевичем митрополит в 22 письмах упоминает Ходаковского. Его как старого исследователя, истинного историка, тем более имевшего непосредственное отношение к археологическим поискам, крайне волновало появление «системы» Ходаковского, он многократно пытался для себя решить вопрос: действительно ли что-либо даст эта «система» или ее изобретатель просто «маньяк»? В первом письме Евгений отнесся к новым идеям настороженно: «Выписка Ваша об эпистолии Ходаковского для меня очень любопытна… но надобно иметь досуг, чтобы сличить и рассмотреть ее точнее с картою Карамзина и Шлёцера…» — писал он Анастасевичу 31 марта 1819 г. [Болховитинов, 1889. С. 181]. В письме от 27 мая 1819 г. даже сквозит как бы симпатия к новатору: «Что Ходаковский не успевает в возбуждении охоты канцлера [Я Я. Румянцева. —Авт.] городищ белорусских, это жаль, но, кажется, ему надоели уже все исследования» [Болховитинов, 1889. С. 199]. Однако обращение 3. Ходаковского со своими идеями к министру просвещения А. Н. Голицыну кажется ему дерзостью: «Ходаковский, дерзнувший и к министру адресоваться со своими гипотезами против Карамзина, мне кажется „est une tete exaltee, entetee et infatuee“¹. Канцлер, видно, хорошо рассмотрел его, когда отказал ему в ресурсе…» Занятия топонимикой и попытка по топонимам определить древние границы (чем увлечен, судя по письму Анастасевича, 3. Ходаковский) кажутся Евгению фантастичными. В письме от 22 августа 1819 г. он пишет: «В истории недовольно сказать, но надобно доказать, иначе выйдет роман. А Литву древнюю разграничивать по нынешним поселениям сомнительно, ибо смежные часто переселяются…» [Болховитинов, 1889. С. 212—213]. Дальнейшая деятельность 3. Ходаковского кажется Евгению раздражающей чепухой. 19 сентября 1819 г. он пишет: «Я и прежде гадал, что пустоголовый Ходаковский туп и презрен будет канцлером [Я. Я. Румянцевым. —Авт.]. Педанты ко всему считают себя способными, все берутся поправлять, оспаривать и вновь затевать и везде остаются только педанты смешные, пусть он публикует свои парадоксы в Rocznikach варшавских…» [Болховитинов, 1889. С. 218]. Но вот 3. Ходаковский был в Пскове и посетил митрополита Евгения. Тон сведений об этом совсем иной: «…сел было отвечать Вам, но в 12 часу нечаянно явился ко мне Ходаковский и до 7 часу вечера занимал меня чтением своих теорий, на другой день то же доканчивал и едет к Вам тем же занять Вас, приготовьтесь к терпению…» И далее:^[2]

«Псковская моя история давно кончена…» и т. д. — ни слова критики по адресу Ходаковского (письмо от 3 октября 1819 г.: Болховитинов, 1889. С. 218). Упоминает Ходаковского (и без критики) Евгений в письмах от 10 и 24 октября того же года. «Чем-то кончится Ходаковского географо-этимолого-аналогическое похождение, уведомьте меня», — просит он 4 ноября 1819 г. И далее червь сомнения все-таки не дает покоя старому ученому: «А канцлер чуть ли не прав, что не понял его, как и я. Карамзину же некогда с ним и рассуждать о сих мелочах: ему нужнее время для трудной в самом деле истории царя Грозного…» [Болховитинов, 1889. С. 220, 224, 226]. Итак, «систему» Ходаковского после его визита к владыке в Псков тот не понял, но вновь ею заинтересовался… «Хвала Ходаковскому хоть за то, что он заохотил нашего В. Н. [Карамзина. —Авт.]¹ к исследованию об украинских курганах или могилах…» и далее: «дивлюсь, что историограф [Н. М. Карамзин. — Авт.] благосклонно принял Ходаковского, но думаю, кроме указания пределов Литвы в Курляндии ничего другого он не примет, ибо городословие и городищесловие его едва ли к чему-нибудь в истории годятся» [Болховитинов, 1889. С. 227]. Митрополит Евгений (историк!), следовательно, никак не мог себе представить, что археологические памятники — городища когда-либо окажутся историческим источником; мысль об этом 3. Ходаковского он презрительно именует «городищесловием»! Это написано 11 ноября 1819 г. Но вот в руки Евгения попадает статья ученого: «Ходаковского статью в „Вестнике Европы“ я читал и изумился, как она туда заскочила… Слог Ходаковского весь переправлен, ибо он по-русски весьма не мастер писать, как мне известно из его ко мне писем. Тон весь из жеманных загадок, вопросов и нерешимостей… Кажется, ни читатели, ни сам историограф не воспользуются сей темою…» [письмо от 25 ноября 1819 г.; см.: Болховитинов, 1889. С. 230]. И в последующих письмах: «О пользе городословия и городищесловия Ходаковского я бы согласился с Вами, если бы все они приурочены были временем начала их существования и границами областей. Но без того это пустой словарь, ничего более не доказывающий, кроме единоназвания в разных сторонах… Я отгадал, что „Вестник Европы“ поссорит его с историографом и помешает городищесловному путешествию…» [письмо от 2 декабря 1819 г.; см.: Болховитинов, 1889. С. 232]. Однако Н. М. Карамзин, как мы знаем по письму в начале этого очерка, был на высоте и, несмотря на критику его 3. Ходаковским, одобрил его труды, о чем Анастасевич немедленно сообщил Евгению. «Дивлюсь, что гордый русский историограф сдался польскому выходцу», — отвечал ему тот 19 декабря [Болховитинов, 1889. С. 236]. Еще большее удивление вызвала поддержка Ходаковского правительством. 23 июля 1820 г. Евгений писал все тому же адресату: «Итак, вопреки моего гадания, Ходаковский снабжен уже на годовое путешествие 3000 рублей^[3]

серебром, помощником с 1000 рублей серебром же указами Синода и Сената, нарядом подвод и проч. Кто ныне не играет с доверенностью правительства?!" [Болховитинов, 1889. С. 358]. Мысль о 3. Ходаковском не оставляет Евгения и дальше. 12 июня 1820 г. он пишет: «Что не мечтает Ходаковский о языческих могилах и городищах по Северу, но они ничто иное, как после побоища большие могилы!..» В последний раз он пишет В. Г. Анастасевичу о Ходаковском 3 сентября 1820 г. Тон все тот же: «Ханжам и бродягам, подобным Ходаковскому, ныне честь и счастие, свиньинским рассказчикам¹ — слава!» [Болховитинов, 1889. С. 357 (от 12 июля); С. 367 (от 3 сентября)]. Не понимали нового ученого старые историки, и положение его в их среде было мучительным.

К сожалению, «ученое путешествие» Ходаковского окончилось печально. Первичные результаты его работ (карта городищ и курганов, собранные большие материалы по топонимике и фольклору — из всего этого делать выводы было еще преждевременно) ученых не удовлетворили, ожидалось гораздо большее, и финансирование было прекращено. «Исследования, хотя и любопытны, — значилось в донесении „эксперта“, проф. (математики) Н. И. Фусса от 27 октября 1822 г., — но польза оных весьма посредственна и отнюдь не такая, чтобы она могла вознаградить значительных издержек на продолжение путешествия потребных… Не лучше ли, как я думаю, употребить столь значительную сумму на предметы более полезные?..» К нашему удивлению, не обнаружил большой дальновидности и Н. М. Карамзин, ранее поддерживавший ученого: «Не имею нужды подробно излагать свое мнение о сих плодах его путешествия, — заключил он 23 декабря 1822 г., — будучи весьма искренне согласен с мнением одного из членов ученого комитета…» (т. е. Н. И. Фусса). Переписку 3. Ходаковского, попавшего в безвыходное финансовое положение, невозможно равнодушно читать [Францев, 1906. Прил. С. СХН, CLI]. Неутомимая энергия, физические перегрузки, финансовые лишения («без денег целый год»), пережитая душевная травма, связанная с лександровской аракчеевщиной, и, наконец, внезапная смерть жены — все это подорвало силы сорокалетнего ученого, и он вскоре умер, не сделав десятой доли намеченного, почти ничего не опубликовав. Если бы не специальные усилия М. П. Погодина, его имя было бы совершенно забыто. Оказав «необыкновенно важные услуги археологии, (Ходаковский) принялся за это дело преждевременно, когда в крае не была еще осознана потребность этой науки… и как воин, верный своему долгу, пал в бою за него», — писал К. П. Тышкевич [1865. С. 13]. По утверждению М. П. Погодина, 3. Ходаковский впервые перенес «систему исследования из письменной области на землю и ее памятники» и увлек энтузиазмом многих других. Им самим и его трудами интересовались, А. С. Пушкин и Н. В. Гоголь^[4]

[Формозов, 1974]. Его мысль о городищах, в которых он сплошь видел славянские святилища, нашла подтверждение лишь в наши дни, хотя мы теперь знаем, что памятники эти чаще всего дославянские [Рыбаков, 1953; Никольская, 1962. С. 240; Третьяков, Шмидт, 1963; и др.].

Литература

о 3. Д. Ходаковском довольно велика [Кёппен, 1825. С. 562—564; Rawita-Gawronski Fr., 1898. S. 69—70, 149—160; Maslanka, 1965], но находки его наследия в архивах продолжаются [Кохановский, 1967. С. 453—455] и капитальное исследование об этом оригинальном, несомненно талантливом ученом еще впереди.

Как мы видели, Ходаковский-Чарноцкий происходил из белорусской шляхты, родился в Минском уезде, учился в Слуцке, и можно не сомневаться, что Беларусь в его интересах играла немалую роль. Действительно, как видно из письма Евгения Болохвитинова к В. Г. Анастасевичу, он прежде всего обратился к владельцу Гомеля графу Н. П. Румянцеву с попыткой заинтересовать мецената «городищами белорусскими», но, к сожалению, в этом не преуспел.

Судя по карте, составленной Ходаковским и опубликованной М. П. Погодиным, белорусские памятники были ему хорошо известны: например, городище у д. Дороговичи Минской губернии, Радомль Могилёвской, Старое Село с курганами у городища Витебской губернии и т. д. [Погодин, 1872. Вклейка: карта 3. Ходаковского]. Большая часть из них автором была обследована в натуре, и лишь безвременная кончина не позволила ему изучить эти памятники более детально.

• [1] СПФ АРАН. Ф. 30 (П. И. Кёппена). On. I. № 74. Л. 7.
• [2] «Ум экзальтированный, упрямый и самовлюбленный» (франц.).
• [3] Имеется в виду Василий Назарович Каразин (1773—1842), общественный деятельи ученый, основатель Харьковского университета, который теперь носит его имя.
• [4] Видимо, имеется в виду: Свиньин Павел Петрович (1788—1839), русский писатель, издатель, журналист и редактор, художник, историк, географ прото-славянофиль-ских убеждений. Неутомимый собиратель русских древностей, первый издатель журнала «Отечественные записки».