Краеведческие и археологические исследования Белоруссии и Смоленщины в 1920-е гг

7 ноября 1918 г. был открыт Смоленский государственный университет, куда она была приглашена в качестве профессора-археолога, этнографа и фольклориста. В 1921 г. при участии (а скорее по инициативе Е. Н. Клетновой) было создано Археологическое общество. 1 апреля 1922 г. вышел первый номер журнала «Смоленская новь», где исследовательница неизменно помещала свои статьи, в частности о раскопках в Гнёздове [Клетнова, 1922. С. 14]. В 1923 г. ей удалось добиться постановления Губисполкома об охране памятников губернии [Обязательное постановление… 1923. № 12]. В 1921 г. она начала археологические разведки, в 1922 г. добилась от Наробраза средств на раскопки (изучая городище у д. Новые Батеки, она по недоразумению приняла его за неолитическое (!), хотя это памятник Днепро-Двинской культуры).

Ясно, что никакой серьезной краеведческой, ни тем более археологической работы в годы Гражданской войны не велось. Правда, новые краеведческие организации стали возникать стихийно уже в 1918 г. (хотя сведений о них мало). Так, в Слуцке появилось культурно-просветительное общество «Папараць-кветка» с тремя секциями (литературная, краеведческая, драматическо-хоровая) и двумя филиалами в уезде [Историческое краеведение, 1980. С. 18]; в Игуменском уезде в С. Смолярня — кружок «Вихрь», в С. Хуторы — «Буря» и т. д. [Касътгяров[ч, 1928]. В 1919 г. возник этнографический кружок при Витебском отделении Московского археологического института [Историческое краеведение, 1980. С. 18]. Насколько можно понять, все эти кружки занимались в основном жизнью белорусской деревни — ее этнографией и фольклором.

Лишь после Рижского мирного договора (18 марта 1921 г.), когда большая часть Белоруссии стала восстанавливаться, интерес к краеведению проявился с новой силой и уже с «исторической» глубиной.

В 1921 г. в Минске еще существовало Общество истории и древностей, которое концентрировало вокруг себя энтузиастов изучения истории края и даже провело маленькие археологические раскопки курганов в Заславле [Минское общество истории и древностей, 1921. С. 40—42]. В Витебске тоже существовало Витебское отделение Московского археологического института (основанное в 1911 г.). Учившиеся там в 1921 г. 420 студентов распределялись по трем факультетам: археологическому, археографическому и истории искусств. Руководил отделением помощник ректора Московского археологического института профессор Б. Р. Брежго («хорошо осведомленный о белорусском крае»: Мялешка, 1921). Было признано, что «в Белоруссии — масса археологических памятников и (ей) нужны квалифицированные исследователи», а «Археологический институт является незаменимым учебным учреждением» [Мялешка, 1921]. Но предлагалось переориентировать программы обучения в сторону введения соответствующих курсов: «институт должен воспитывать профессоров — знатоков Белоруссии».

В 1922 г. в Москве закрылся Археологический институт, и вместе с ним, по-видимому, закрылись и все его отделения (в том числе в Витебске). На местах же стали смотреть на памятники древности с пренебрежением: ими либо не интересовались вовсе, либо использовали субъективно, неквалифицированно. О положении вещей можно судить по сохранившемуся письму профессора Б. Р. Брежго в Археологическую комиссию, тогда уже в Петрограде не существовавшую. 23 октября 1923 г. он писал неустановленному адресату:

«Глубокоуважаемый Николай Константинович! Приношу глубокую благодарность за Вашу готовность оказать содействие получше устроить имущество бывшего Витебского отделения Археологического института. Библиотеку и музейное собрание, хотя и с величайшим трудом, но все-таки удалось отстоять для Витебска. В настоящее время они уже переданы Витебскому педагогическому институту». Так, «рукописные и старопечатные книги лежат в ярусах, а из общественной библиотеки, как мне передавали, выбрасывается все непригодное, куда входят история церкви Голубинского и Макария и т. п. издания. Из музейного имущества выделяется только то, что, по их мнению, может считаться пригодным только для показательно-исторического музея при институте, поэтому собрания икон, облачений и т. п. из бывшего церковноархеологического древлехранилища будут, вероятно, куда-либо переданы, а оттуда, может быть, будут и распродаваться. Хорошо было бы, если бы Академия наук взяла в свое ведение эти „остатки“. Их можно было бы оставить в прежнем помещении, а я бы без всякой, конечно, мзды присматривал бы за ними…». И далее: «Положение с древними памятниками старины и искусства у нас не лучше. Архитектурные памятники разрушаются от времени, и некоторые из них в самое ближайшее время грозят падением, не оставив даже следа в литературе после себя. Церковная живопись гибнет в перемонтируемых храмах. Утварь упраздняемых храмов распродается. Курганы разрываются без разрешения на то. Находимые этим путем, а также находимые случайно предметы расходятся по рукам и гибнут без всякого следа. Доводить об этом до сведения местных административных органов — бесцельно, а посылать доклады в ученые учреждения, будучи посторонним к нему человеком, — рискованно, так как последствия докладов дойдут до этих же местных органов.

Это и побудило меня в прошлом году обратиться к Вам через Веру Николаевну Курнатовскую с просьбой связать меня как-либо, конечно, без всякого вознаграждения, с Археологической комиссией, чтобы, опираясь на месте на это положение, можно было бы оказывать влияние на положение памятников старины и искусства, делая в то же время вполне официальные доклады Археологической комиссии. Одновременно с сим про положение у нас памятников старины и искусства пишу Александру Андреевичу Спицыну.

Примите уверения в совершенном моем к Вам почтении.

Готовый к услугам Вашим.

Болеслав Брежго. 27 октября 1923 г. Витебск, Канатная, 81 «¹.

Трудно представить, что Б. Р. Брежго не знал, что Археологическую комиссию с 18 апреля 1919 г. заменила созданная на ее базе Российская академия истории материальной культуры. Вероятно, в Витебске все это было известно, но новые учреждения именовались еще в просторечии по-старому. Как бы там ни было, но письмо Брежго очень ярко рисует положение, в котором оказались музейные коллекции, библиотеки и памятники старины в Белоруссии в это время. В Витебске было упразднено местное отделение Московского археологического института, его музейная коллекция, библиотека, также библиотека и коллекции церковного древлехранилища, созданного А. П. Сапуновым и Е. Р. Романовым, были истреблены… Требовалась срочная организация изучения древностей, охраны еще не уничтоженного и т. д.

В 1919—1921 гг. исследование древностей в Белоруссии формально находилось в руках Народного комиссариата просвещения БССР, ими занимались также в Минске, — так называемое Минское общество истории и древностей, по поручению которого в 1921 г. В. П. Сущинский, И. П. Поляк, Н. Г. Маслаковец произвели раскопки девяти курганов в Заславле под Минском [Дубтст, 1928а. С. 257]. Но нужна была специальная организация для проведения всех этих работ. В 1922 г. такая организация была создана, — появился Институт белорусской культуры (Инбелкульт), который объединил все, что относилось к делу изучения республики. Уставшие от военных и революционных потрясений, жители Белоруссии активно занялись изучением родного края. Этому немало способствовало кратковременное пребывание страны в качестве самостоятельного государства, а затем вхождение в СССР как свободной республики, со своими органами власти и партийного управления.

В это время в республике, как и по всей стране, возникло много стихийных обществ краеведения, просто краеведческих кружков. Все они опирались исключительно на «местные силы». Помощь всем этим энтузиастам была необходима. Таким учреждением стало реоргани-^[1]

зованное (вслед за обновлением Инбелкульта в 1924 г.) Центральное бюро краеведения Белоруссии и его периодический орган журнал «Наш край»¹ (первый номер вышел в 1925 г. в Минске). Заметим, что в состав бюро краеведения при Инбелкульте вошел и будущий видный советский историк В. И. Печета. Создание такого бюро было вполне своевременно: «За последние годы БССР обогатилась целой серией научных организаций, которые взялись за широкие массы культурных трудящихся, — писал в том же году журнал „Наш край“ и продолжал, — сюда относится Белорусский государственный университет, Сельскохозяйственная академия, государственные музеи, целая связь исследовательских станций» [Наш край. 1925. № 1. С. 3—5]. В 1925 г. журнал «Наш край» так характеризовал недавние события: «Сначала спешные государственные задания заставили Инбелкульт обратить внимание свое на разработку белорусской научной терминологии и на издание руководств для молодой белорусской школы. Только в 1923 г., когда дело издания белорусских руководств уже было поставлено на твердые рельсы, а терминология была уже разработана, Инбелкульт решил выделить из себя учреждение, которое занялось бы регистрацией краеведческих организаций и координировало бы их работу» [Наш край. 1925. № 1. С. 6].

С помощью журнала «краеведческие организации и лица, заинтересованные краеведением, могли… обменяться своими знаниями, познакомиться с новыми краеведческими трудами и найти инструкции для своей деятельности» [Наш край. 1925. № 1. С. 6]. Помимо важных работ для краеведов, в первом же номере журнала была помещена большая и серьезная статья Н. Щекотихина о фресках Бельчицкого монастыря в Полоцке [ШчакацЪст, 1925]. Эта работа впоследствии приобрела особое значение, так как в начале 1930;х годов монастырь был полностью разрушен и его исследованиями de visu больше уже никто заниматься не мог. Автор отмечал большое своеобразие фресок бельчицких церквей, проявляющееся не только в композиции фигур, но и в манере рисунка (преобладание не «мозаичности», характерной для Киева, а живописности манеры, что, по его мнению, было ближе к росписям новгородской Нередицы). По свидетельству Н. Щекотихина, Полоцк являлся посредником между Киевом и Новгородом [ШчакацЪст, 1925. С. 22—26]. В отличие от современных исследователей древнерусской архитектуры (Н. Н. Воронина) Н. Щекотихин датировал Бельчицкий монастырь концом XII в. и выстраивал цепочку памятников Полоцка: София — Спасская церковь Евфросиньевского монастыря — Бельчицкие памятники [Же А. С., 1968. С. 59—60].

Из общественных организаций, которые теснейшим образом были связаны с Центральным бюро краеведения, более всего проявило себя Витебское окружное общество краеведения во главе с М. Карповичем. Это учреждение насчитывало до 500 членов, делилось на пять секций:^[2]

культурно-историческая, природоведческая, художественная, просветительская и белорусоведческая. При секциях еще работали другие организации: астрономический пункт, фенологическое бюро, а также комиссии (по организации краеведческих и «родиноведческих» музеев, по составлению словаря живого языка Витебщины, по изучению еврейской культуры, быта, истории и т. д.) [Наш край. 1925. № 1. С. 8]¹.

На общих заседаниях, собиравшихся весьма регулярно, в обществе читались разнообразные рефераты («История Витебска», «Архивы и архивные труды в Витебщине», «Витебская архитектура в исторической перспективе», «Жизнь и деятельность А. П. Сапунова» и др.). Оно также издавало свои труды [см., например: 1ппэлъ, 1925]. По воспоминаниям современников, Витебск в это время был самым крупным культурным центром Белоруссии [Юдин, 1977. С. 5—25]. Помимо Витебского, в 1924 г. было создано еще Могилёвское товарищество краеведения и несколько более мелких районных: Сенненское, Чашнинское, Сиротинское, Бешенковичское, Лиозненское — все в Витебской губернии [Краязна)шыя аргашзацьй. 1925. С. 8].

На основании закона 1924 г. Инбелкульт получил исключительное право выдачи открытых листов на их исследование. С 1925 г. при нем были созданы три учреждения, занимающихся археологией: Историкоархеологическая секция, Комиссия охраны памятников и Историко-археологическая комиссия. Историко-археологическая секция была направляющей, по ее указаниям и на ее средства сотрудники Инбелкульта проводили исследования в поле (в 1925 г. И. А. Сербов при участии С. А. Дубинского копал курганы под Минском, потом на Могилёвщине возле Нового Быхова — бескурганный могильник с трупосожжением — а также 27 курганов на реках Ухлясти и Перегонцы, причем в последнем случае проводилась разведка). Историко-археологическая комиссия занималась составлением и подготовкой к изданию археологической карты БССР. Материал для этого собирался с помощью рассылки анкет и выборкой данных из различных печатных изданий. Комиссия также вела подготовку I Все белорусского съезда исследователей археологии и этнографии. В нее входили, помимо ее начальника М. В. Довнар-Запольского, все основные белорусские археологи: А. Л. Аниховский, Д. И. Довгялло, В. Д. Друщиц, С. А. Дубинский, А. Н. Лявданский, К. М. Поликарпова, И. А. Сербов, нумизмат П. В. Харлампович.

Теперь несколько слов о Смоленском крае.

Конечно, заслуги Е. Н. Клетновой перед смоленской археологией велики (особенно в первые годы советской власти). Однако А. А. Спицын, критикуя ее в дореволюционное время, был прав — уровень ее исследований в поле принадлежал прошлому, за ее спиной вырастала мощная фигура нового времени — ее ученика А. Н. Лявданского. В 1923 г.^[3]

ГАИМК не выдал ей открытый лист на раскопки, что означало отказ от полевых исследований. Передав все свои материалы Смоленскому архиву (так называемый Кабинет профессора Е. Н. Клетновой), она в 1924—1925 гг. эмигрировала в Прагу, где и вышла ее последняя работа, посвященная излюбленному Гнёздову [Клетнова, 1925]. В Советской России в это время стала восходить звезда нового археолога. Им стал А. Н. Лявданский.

Александр Николаевич Лявданский.

Первый съезд исследователей белорусской археологии и археографии, объединивший 36 участников и 21 гостя, состоялся в Минске 17—18 января 1926 г. [1нстытут…, 1926. С. 12]. После приветствий, избрания председателем М. В. Довнар-Запольского на утреннем заседании 17 января съезд заслушал рефераты о Литовской метрике (3. И. Довгялло) и о старых архивных фондах за рубежом (М. В. ДовнарЗапольский). Однако в центре внимания съезда в течение обоих дней оказался третий доклад, прочитанный А. Н. Лявданским (по происхождению белорусом), и возникшая вокруг него дискуссия. Это было первое выступление крупнейшего в будущем белорусского археолога.

Александр Николаевич Лявданский (1893—1937) родился в д. Юрьево Борисовского уезда Минской губернии в крестьянской семье. Окончив народное училище, он служил в почтовом ведомстве и в Первую мировую войну был мобилизован в армию. Демобилизовавшись (1918 г.), учился в Смоленском отделении Московского археологического института и на историческом отделении Смоленского государственного университета (созданного на базе указанного института). Ученик Е. Н. Клетновой, видимо, хорошо знакомый с А. А. Спицыным, А. Н. Лявданский был полон новых научных идей. Став ассистентом Археологического кабинета и будучи одновременно сотрудником Смоленского музея, он начал систематические обследования археологических памятников Смоленщины. В 1923—1925 гг. он открыл Лестровское городище в Смоленске [Лявданский, Дмитриев, 1923], городище на Рачевке (также на территории Смоленска), раскапывал Ковшаровское городище, стоянку каменного века уд. Немыкари. Результатом обширных исследований стала археологическая карта губернии, составленная при участии В. Р. Тарасенко.

Василий Родионович Тарасенко.

Более всего ученый сконцентрировал внимание на знаменитых гнёздовских памятниках (IX—XI вв.). А. А. Спицын и В. И. Сизов воспринимали эти памятники уникальными, но у них не было важного звена: зная о городище и курганах, они не подозревали о существовании там громадного селища и не могли окончательно решить, где же жили те, кто хоронил в этом громадном гнёздовском курганном могильнике. Условно предполагалось, что это были жители современного Смоленска.

В 1920;е гг. А. Н. Лявданский возобновил исследования и раскопки Гнёздова. С помощью флажков А. Н. Лявданский прокартографировал весь громадный могильник и установил, что он состоит из 3862 насыпей, а ранее их было около 5 тыс. В результате им был получен подробный схематичный план всей территории Гнёздовского археологического комплекса. Естественно, он стал искать соответствующее ему поселение и обнаружил его рядом с курганами.

А. Н. Лявданскому повезло найти два селища: «Центральное» и «Ольшанское». Это означало, что люди, захороненные в курганах Гнёздова, жили здесь же! Масштабы захоронений и два открытых селища доказывали, что в древности здесь существовал крупный населенный пункт.

Селище занимало, по его определению, 15 десятин (16 га). Открытие селища было важнейшим событием в изучении истории не только Гнёздовского могильника, но и Смоленска. Выяснилось, что курганы — не некрополь города Смоленска (как считалось ранее), а особый, исключительно важный для всей истории нашей страны памятник. На основе этого А. Н. Лявданский первым предположил, что территория современного Гнёздова, включающая как погребения, так и селище, функционирование которых падает на IX — начало XI в., и есть летописный Древний Смоленск, описанный Константином Багрянородным и Повестью временных лет [Лявданский, 1924. С. 15]К Именно этой точки зрения и придерживаются авторы настоящего издания, тем более что в самом Смоленске слоев ранее XII в. до сих пор не обнаружено. Окончив работы над археологической картой, А. Н. Лявданский продолжал полевые исследования на Смоленщине. Так, он обследовал строительный котлован возле колокольни на Соборной горе и выявил фрагменты керамики, аналогичные Лестровскому городищу и городищу на р. Рачевке [Открытие древнейшего городища…, 1925].

А. Н. Лявданский (в нижнем ряду первый слева) среди работников Смоленского музея.

Тесно связанный с Инбелкультом, Лявданский уже в 1923 г. провел раскопки в Белоруссии (Свидно в Борисовском округе и др.). [Памяти Лявданского, 1964; Алексеев, 1996. С. 178—182,192—195]. В 1927 г. он был приглашен в Минск, где начал работать в Инбелкульте и в местном музее. После создания АН БССР он — ученый секретарь Инсти-^[4]

тута истории АН БССР, объединивший прочный коллектив археологов К. М. Поликарповича, И. А. Сербова, С. А. Дубинского, А. Д. Коваленю, С. С. Шутова, В. Р. Тарасенко, А. К. Супинского и др. Всеми ими было налажено систематическое археологическое изучение Белоруссии (в границах до 1939 г.).

Темой доклада А. Н. Лявданского на съезде в 1926 г. была классификация белорусских городищ. Речь шла исключительно о памятниках, обнаруженных на Смоленщине, но это никого не смущало: в то время уже знали, что в железном веке большая часть Смоленщины и северная часть Белоруссии принадлежали одному и тому же населению (как ныне мы знаем, восточно-балтийскому). «В ходе доклада археолог А. Н. Лявданский, — утверждалось в протоколе, — познакомил съезд с выводами своих исследований серии городищ с делением их на группы (пять групп) и дал подробное описание каждой» [1нстытут…, 1926. С. 12]. Далее приводился пространный список городищ первых трех групп, выделенных исследователем. Итак, ученый докладывал на съезде свою знаменитую большую работу по классификации смоленских (и тем самым белорусских) городищ, которая в том же 1926 г. вышла из печати, стала крупнейшей вехой в археологии железного века Восточной Европы и создала автору имя [Лявданский, 1926. С. 179— 296]. О белорусских памятниках в издании говорилось в примечаниях, и, несомненно, А. Н. Лявданский говорил об этом и на съезде, но по необъяснимой причине в приведенный список памятников ни одно из белорусских городищ не вошло.

На съезде состоялось обсуждение доклада А. Н. Лявданского. Отвечая на вопрос И. А. Сербова о назначении городищ, автор сообщил, что городища первой группы он относит к типу Дьяковских городищ и считает их военными укреплениями, городища второй группы «без остатков жизни» считает местом «сборищ и игр», городища третьей группы (болотные, миниатюрные) — святилищами, а памятники четвертой группы напоминают ему «нормандские» укрепления (например, Гнёздовские), к ним часто примыкают курганы. Эти городища он датировал IX в., а курганы, — X—XI вв. Городища пятой группы, — «поздние», типа Арконского святилища на о. Рюгене, описанного Саксоном Грамматиком. Эти городища датируются, как полагал А. Н. Лявданский, XII—XV вв.

Самостоятельные ли наблюдения или скорее длительные беседы с А. А. Спицыным в Ленинграде привели А. Н. Лявданского к мысли, что во внешнем устройстве городищ можно увидеть некоторые общие черты, которые свидетельствуют о возведении их в одну и ту же эпоху, одними и теми же группами племен. Предметы, находимые там при раскопках, позволяют этот взгляд углубить, дифференцировать городища, и в результате получается стройная картина пяти групп сменявших друг друга памятников.

Если классификация смоленских и белорусских городищ в самых общих чертах была справедливой и в значительной степени была справедливо определена этническая принадлежность оставившего их населения (прежде всего для древнейших — «первой группы» А. Н. Лявданского), то их датировки от истины были еще далеки. Как видно по опубликованной А. Н. Лявданским в том же году статье, а также по записи выступления А. А. Спицына по его докладу, первый руководствовался во всем воззрениями А. А. Спицына 1903 г. [Лявданский, 1926].

Центральное место дискуссии принадлежало выступлению А. А. Спицына. Он начал с представленной съезду документации Лявданского в виде планов городищ, чертежей раскопок и рисунков, которые «высокого качества, научно обоснованы, дают полное представление о работах автора и иллюстрируют его идеи. Знакомясь с разведками и исследованиями Лявданского в продолжение трех последних лет, убеждаемся в том, что Лявданского можно считать археологом первого разряда. Общие виды, рисунки, сделанные Лявданским, захватывают своим постижением древности. От них не хочется оторваться. Фотографии показывают необычайную увлеченность археологией и умение работать. Разрезы Ковшаровского городища просто великолепны. Анализируя рисунки, можно видеть, что здесь относится к нижнему слою, и что — к верхнему…» Далее ученый отметил и незначительные недостатки: на Ковшаровском городище неясно происхождение пепельного слоя: «То ли он проник сверху, то ли это старый верхний слой, на одном из рисунков показаны столбы, которые будто бы вогнаны на глубину одной сажени в землю, но никто на такую глубину столбов не забивает. Неясно, откуда насыпался вал…», и т. д. «С точки зрения А. А. Спицына, — записано далее в протоколе, — нужно непременно продолжать раскопки Ковшаровского городища, чтобы установить, какие вещи относятся к XII и XIII вв., хронология которых еще не дана». В заключение А. А. Спицын перешел к своим собственным идеям о белорусско-смоленских городищах. «Инвентарь смоленских городищ, — записал за ним протоколист, — подобен инвентарям так называемых „литовских“ Пилькальнисов. Отсюда можно думать, что этот край в VII—VIII вв. был занят литовцами. Вещи, которые находятся в городищах литовцев и кривичей (Новгородская область) в XII—XIII вв., те же самые. И эти городища, где бы они ни были, следует считать литовскими. Они идут от р. Оредежа. Тверь полна литовскими городищами. Городища „литовские“ распространяются на всю Ковенскую губернию» [Спицын, 1903. С. 114] Г Спицын резюмировал, что памятники Смоленщины в это время были заселены литвой (т. е. балто-язычным населением). Однако мы теперь знаем, что памятники железного века на Смоленщине, как и в Белоруссии, принадлежали восточным балтам гораздо более раннего времени. Балты здесь были аборигенами. Лестную характеристику маститого археолога, отраженную в Протоколе, стоило.

заслужить. Вспомним, как категоричен был Спицын в отношении работ своей ученицы Е. Н. Клетновой!

После выступления А. А. Спицына (и основываясь, по-видимому, на нем) председательствующий М. В. Довнар-Запольский предложил от имени съезда выразить А. Н. Лявданскому благодарность за его интереснейший доклад и за пожертвования им дубликатов экспонатов в Минский государственный музей. Предложение было поставлено на голосование и прошло единогласно.

Доклад А. Н. Лявданского не случайно произвел на участников съезда большое впечатление: своей трехлетней работой над городищами Смоленщины молодой, еще никому почти не известный ученый поднял огромный научный пласт. В археологии (во всяком случае, после раскопок В. И. Сизова на Дьяковом городище 1889—1890 гг. и статей А. А. Спицына о Дьяковской культуре¹) стало очевидным, что для представления о древнейших судьбах дославянских племен необходимо исследовать городища и столь массовое их обследование с широкими выводами производилось впервые.

Помимо А. Н. Лявданского, съезд заслушал еще ряд рефератов, и в том числе археологических: И. А. Сербова (раскопки полей погребений под Новым Быховом и на Среднем Соже), А. А. Спицына (о современном состоянии белорусской археологии), К. М. Поликарповича (исследования стоянок эпохи камня и бронзы на Нижнем Соже). «Труды съезда имели необычайно важное значение для дальнейшего развития белорусской археологии как своим обобщением ранее сделанного и объединением своих археологических сил, так и выявлением задач на будущее время» [Дубтски 1928. С. 259].

Итак, в 1926 г. начинающий ассистент Смоленского университета А. Н. Лявданский совершил практически революцию в западнорусской археологии. Он впервые убедительно показал, что для дальнейшего изучения судеб дославянских и славянских племен в Восточной Европе просто необходимо исследовать городища железного века. До этого в основном обращалось внимание на курганы. Выдвинутое положение было не просто декларировано, а обосновано кропотливой работой самого автора успешного доклада. В дальнейшем А. Н. Лявданский несколько изменил свои воззрения на эти городища, но общая линия его уникальных исследований была, безусловно, верна. К сожалению для Смоленщины, ученый вскоре перешел на работу в Белорусскую академию наук, и исследования, столь блестяще начатые им на Смоленщине, почти прекратились. Проделав огромную работу по изучению городищ Белоруссии, А. Н. Лявданский пал жертвой сталинских репрессий. 19 мая 1937 г. он и ряд его коллег были арестованы. Сейчас, после открытия архивов КГБ, стало известно, что А. Н. Лявданский умер^[5]

не в ссылке в 1942 г., как сообщалось ранее, а был расстрелян в Минске 27 августа 1937 г., по ст. 63—1, 70, 76 УК БССР" [Алексеев, 1996а. С. 196, примеч. 22].

Раскопки Банцеровского городища под Минском, 1926 г.

Как видим, 1925—1926 гг. были поворотными в белорусской археологии: именно тогда начались широкие археологические работы почти по всей тогдашней территории республики. Идея раскопок приобрела необычайную популярность. Инбелкульт повел исследования по специально разработанному плану; раскопками занимался также Белорусский университет и местные музеи.

Самыми интересными работами 1926 г. были раскопки открытой К. М. Поликарповичем Верхнеориньякской стоянки у д. Бердыж Печерского района Гомельской области и Банцеровского городища под Минском, открытого С. С. Шутовым и Н. Н. Улащиком и раскопанного С. А. Дубинским.

Стоянка Бердыж была первой находкой культуры человека четвертичного периода на территории Белоруссии. Значение этого памятника было очень велико, и в 1927 г. Инбелкульт пригласил руководить работами ленинградского археолога С. Н. Замятнина, а в 1928—1929 гг. ими руководил Константин Михайлович Поликарпович (1889—1963).

Именно К. М. Поликарпович стал одним из основоположников белорусской археологии. Он родился в д. Белая Дуброва Могилёвской области и был народным учителем. В 1923 г. он начал работать в Гомельском бюро краеведения, а с 1926 г. перешел в Инбелкульт, где развернул широчайшую археологическую деятельность по каменному веку Белоруссии. В 1926—1929 гг. он вел обширные разведочные работы на рр. Днепре и Соже, в 1926 г. участвовал, а в 1927—1929 гг. руководил работами у д. Бердыж, Елисеевичи, Юдиново (последние две в Брянской области), Юровичи Гомельской области. На некоторых из этих стоянок он работал и после войны. Главный его труд был издан в 1968 г. [Поликарпо вич, 1968].

Константин Михайлович Поликарпович.

Характерной особенностью всех раскопов Бердыжа было изобилие костей (главным образом мамонта) при сравнительно малом количестве кремневых орудий. Обилие этих орудий было обнаружено позднее, когда исследователь приблизился к центру стоянки (в 1938 и 1939 гг.) [Поликарпович, 1968. С. 26 и сл.]. «Бердыжская палеолитическая стоянка, — писал С. Н. Замятнин, — может войти в палеоэтнологию как одно из классических мест Европы, которое является связующим звеном между ранней группой стоянок Дона и очень богатой местонахождениями Моравии и Нижней Австрии…» [Замятшн, 1930. С. 490].

Городище Банцеровщина оказалось в будущем характерным для особой Тушемлинско-банцеровской культуры, оставленной племенами, распространившимися в Северной Белоруссии и на Смоленщине в середине — третьей четверти I тыс. н. э. [Седов, 1982. С. 38]. Городище было небольшим, и руководитель раскопок считал, что оно «служило религиозным целям, а частично и оборонным» [Дубшст, 1927. С. 363]. Как было на самом деле, сказать сложно — ныне памятник застроен.

В 1926 г. археологические работы, помимо названных, посвящались главным образом железному веку и охватили пять округов (областей): в Оршанском обследовались курганы у д. Черкасово (А. Аниховский); в Гомельском были закончены раскопки Любенского городища и рядом раскопаны три кургана (И. X. Ющенко); в Витебском раскапывались курганы под Себежем; в Калининском у ст. Дедина был найден клад дирхемов и А. Аниховский обследовал место этой уникальной находки;

в Могилёвском И. А. Сербов продолжал исследования на р. Ухлясти и копал городище у д. Дабуж (и рядом — селище), у Нового Быхова он начал исследования бескурганного могильника зарубинецкого времени [Дубтст, 1929. С. 274]. По окончании учебного года исполнительное бюро студенчества «решило организовать университетскую экспедицию студентов из двух человек» — С. С. Шутова и Н. Н. Улащика для обследования памятников на Нижней Свислочи. По ее окончании в БГУ было создано Студенческое общество археологов, которое возглавил ректор В. И. Пичета.

Очень живо обстановка раскопок этого времени и их популярность описаны их непосредственным участником (увлекшимся археологией, по его словам, благодаря книге Г. X. Татура), впоследствии известным белорусским историком Николаем Николаевичем Улащиком (1906—1986): «Весной 1925 г. под руководством И. А. Сербова возле деревень Петровщина и Рыловщина [под Минском. —Авт.] начались раскопки курганов. Это была одна из первых проб обновить археологическую деятельность (в конце 1924 или в начале 1925 г. о своих раскопках в Заславле делал доклад бывший учитель Минского реального училища М. Маслаковец). На раскопки в Петровщину двинулись, как на праздник (в то время эта деятельность носила романтический характер). Небольшой группой шли научные и ненаучные деятели, среди них географ М. Азбукин, писатель Барашка, был и некий хмурый, неразговорчивый, никому не известный человек лет под 30, голова которого начинала уже седеть. Это был Александр Коваленя, который быстро стал известен, боец гражданской войны, участник штурма Перекопа…» [;Улащык, 19 736. С. 42].

Н. Н. Улащик был прав: в период послереволюционного подъема, больших надежд на переустройство своей Родины и всего мира интерес к судьбам прошлого своей страны, древнейшую часть которых можно познать через археологию, возник не сразу, но с особой силой. Этот интерес подогревался энтузиастами, чаще всего из местной учительской среды. Все это прекрасно можно проследить по местной прессе. Так, упомянутый Н. Г. Маслаковец через несколько месяцев после освобождения Минска, в 1921 г., выступил в Минском обществе истории и древностей, рассказав о деятельности этого общества, о своих совместно с В. Сущинским раскопках курганов в Заславле [Вестник…, 1921. С. 40—42]¹. В 1922 г. сведений о древностях и раскопках (за исключением сообщения В. Сущинского об экскурсии в Заславль: Сущинский, 1922. С. 50) белорусская печать не приводит — видимо, в это сложное время было не до того. Совсем иначе обстояло дело в 1923 г.: Инбелкульт в то время только еще реорганизовался, выделял бюро краеведения и т. д., но в печати независимо от него стали появляться сообщения краеведов.^[6]

Судя по библиографии С. А. Дубинского [Дубтст, 1933], в этом году появилось уже свыше десятка публикаций археологического порядка. Две из них излагали доклады все того же Н. Г. Маслаковца, информировавшего то же общество о Заславле и Рогнеде и даже об «Очередных задачах археологии в изучении Белоруссии» [Ш. А., 1923]. Видимо, не зря упомянул его через 50 лет Н. Н. Улащик: бывший учитель реального училища действительно пользовался большой популярностью среди интересовавшихся древностями. Характерны и названия статей Маслаковца: «Вниманию археологов» (о курганах возле д. Стамогил), «К сведению археологов» (древности местечка Грэск Слуцкого уезда), «Научный работник» (об уничтожении двух курганов под Заславлем). Или просто: «Археологические памятники Туровщины», «Женихова могила», «Материалы к истории, археологии, этнографии» и т. д. [Археолёпчныя помнпа, 1923; Матусевич, 1923]. Настоящие раскопки в 1923 г. проводились только в одном месте — под Логойском, там раскапывали курганы А. Н. Лявданский и В. Сущинский, что было сразу же отражено в двух газетах [Археологические раскопки, 1924; Звязда. 1923. № 204]. Почти столько же было помещено статей касательно археологических памятников в 1924 г. Сообщалось об археологических раскопках А. Н. Лявданского в Борисовском уезде, краеведы информировали о своих памятниках и т. д. [Лявданский, 1924а; Барашка, 19 246, Помнись…, 1924]. В 1925 г. мы впервые узнаем о местном деятеле — учителе школы в Осиповичах А. Немцове, который впоследствии был известен рядом археологических и этнографических работ [Нямцоу, 1925. С. 21—25].

В 1927 г. Инбелкульт выпустил первый том своих трудов — «Пстарычна-археалапчны зборнж». Работы археологического профиля хотя и заняли достойное место в структуре сборника, но преследовали, главным образом, лишь публикаторские цели. Однако уже на следующий год пятый выпуск трудов Инбелкульта был целиком посвящен вопросам археологии. Основу его составили работы А. Н. Лявданского о городищах Смоленской земли.

В 1927 г. археологические раскопки в Белоруссии производили в меньшем объеме — все силы были брошены на исследование уже упомянутой первой на белорусских землях палеолитической стоянки (Бердыжской). В этом же году студенческая экспедиция БГУ (А. Д. Коваленя, С. С. Шутов и др.) в районе Турова обнаружила в урочище Казаргац очень интересный бескурганный могильник Зарубинецкой культуры. Впервые стало известно о существовании в Белоруссии, в ее южной части, этой культуры [Каваленя А. 3., Шутау С. С., 1930, 1930. С. 351— 356].

В ту же осень 1927 г. из состава Историко-археологической комиссии была выделена ее археологическая часть, которая образовала самостоятельную Археологическую комиссию. Она состояла из штатных сотрудников Инбелкульта: секретаря — А. Н. Лявданского и двух членов — К. М. Поликарповича и С. А. Дубинского. Новая комиссия получала большую самостоятельность, могла обзавестись необходимым для нее оборудованием, фотолабораторией, специальным кабинетом для обработки и консервации археологических коллекций и т. д. С помощью известного палеонтолога В. И. Громова, приглашенного Археологической комиссией, ей удалось определить большую коллекцию костей, найденных в Бердыже [Громау, 1930]. Все работы этой комиссии были отражены во втором томе ее трудов «Працы».

Результаты археологических работ комиссии летом 1928 г. полностью были отражены в дальнейших ее печатных трудах. В этом году, по свидетельству С. А. Дубинского, было обследовано свыше 30 стоянок на Соже и Днепре. Раскопано и исследовано в округах: Минском — 12 городищ, два селища, 47 курганов; в Могилёвском — девять городищ; в Гомельском — девять городищ, два селища, 12 курганов; в Оршанском — 17 городищ и 32 кургана; в Полоцком — три городища, два селища и 37 курганов; в Витебском — три городища и четыре кургана. Всего по железному веку раскопано 53 городища, шесть селищ и 132 кургана. Все эти работы, указывает С. А. Дубинский, соответствовали планам, разработанным комиссией, руководили которой А. Н. Лявданский и С. А. Дубинский при содействии Оршанской, Могилёвской и Полоцкой краеведческих организаций. Всеми работами по каменному и бронзовому векам руководил К. М. Поликарпович [Дубтст, 1928. С. 258—261 и сл.].

В полевых работах 1928—1929 гг. продолжались прежние исследования Бердыжской палеолитической стоянки (Гомельский округ) и были начаты раскопки только что открытой К. М. Поликарповичем Юрьевичской палеолитической стоянки (округа Мозыря), к чему были привлечены все сотрудники кафедры. Неутомимый К. М. Поликарпович выявил и исследовал новые места с остатками культуры эпохи бронзы на реках Днепре, Соже и Припяти; им же было обнаружено погребение с кремневым клином эпохи бронзы вблизи Осипович (район Бобруйска). Исследования культур железного века в указанные летние сезоны осуществлялись в Бобруйском, Мозырском и Минском округах. Основная экспедиция, руководимая А. Н. Лявданским и С. А. Дубинским, изучала памятники по течению р. Случь от Уречья и Слуцка до Турова. Исключались лишь болота (где только на Князь-озере было раскопано городище). По подсчетам С. А. Дубинского, в Бобруйском округе экспедицией было раскопано шесть городищ, четыре селища, 98 курганов, осмотрено два зарубинецких могильника и три стоянки каменного и бронзового века. В Мозырском округе раскопано четыре городища, два заруби нецких могильника, две стоянки и 11 курганов. В Мозырском округе И. А. Сербовым раскопано два кургана, открыто одно селище; в Гомельском округе раскопано два кургана, открыто два селища. В этом же округе И. X. Ющенко выявлял археологические памятники в Комаринском районе, причем исследовал два городища. В Минском округе работал А. Н. Лявданский. Продолжая прежние раскопки, он изучал два городища и девять курганов. В Борисовском и в Березинском районах Я. Р. Колодкин и М. Н. Конвисаров исследовали 13 городищ, раскопали пять курганов [Дубтст, 1930. С. 503]. В Оршанском округе А. Д. Коваленя изучил один курган, в Витебском А. К. Супинский — одно городище [Cynmcici, 1925]. Всего в Белоруссии в 1928—1929 гг. было исследовано 28 городищ, семь селищ, четыре бескурганных могильника, раскопано 128 насыпей, осмотрено много стоянок каменного й бронзового века, раскопаны две палеолитические стоянки.

Итак, в 1920;х годах в археологических работах на территории Белоуссии произошел качественный скачок. Археологические памятники внезапно начали «отвечать» на поставленные им исторические вопросы, городища «заговорили». Дело здесь, конечно, в верно найденной методике раскопок древних объектов. Основная заслуга — в выработке и применении новых методов — принадлежала целиком А. Н. Лявданскому, который был, видимо, в тесном контакте с классиком русской археологии А. А. Спицыным.

При раскопках курганов теперь большое внимание было обращено не только на вещи, но и на погребальный обряд. Если раньше курганы повсеместно копались колодцами и строение насыпи оставалось неизученным, то теперь эти памятники стали копать на снос, с непременным исследованием строения насыпи. Стремясь изучить последовательность насыпания курганной насыпи, И. А. Сербов в 1925 г. (судя по публикации) копал курганы под Минском по половинам с фиксацией разреза [Сербау, 1927. С. 199]. Этот метод не удовлетворил А. Н. Лявданского, и в 1926 г. в Заславле под Минском он употребил иной метод: на кургане оставлял нетронутой крестообразную бровку, все остальное выбирая, по-видимому, по штыкам. «Такое ведение раскопок, — писал исследователь, — хотя и обходится дороже, но дает возможность легче и яснее выявить и зафиксировать все напластования, легче исследовать всю курганную насыпь и обряд захоронения…» [Ляуданст, 1928. С. 2]. Элементы погребального обряда, таким образом, становились полноценным историческим источником, — их можно было сопоставлять в разных курганных группах и делать исторические выводы.

Городища в то время раскапывались послойно, способом длинных траншей — так копала, например, знаменитое Барвихинское городище Л. А. Евтюхова (1925 г.) [Евтюхова, 1937. С. 115]. Однако в своих публикациях раскопок А. Н. Лявданский и здесь ушел далеко вперед. Его публикации изобилуют планами траншей по квадратам, разрезами памятника, не говоря уже о его детальном плане (см., например, Черкасовское городище под Оршей), таблицами вещей по глубинам и т. д. [Ляуданст, 1930в]. Раскопки, проведенные таким образом, двинули науку вперед, дали обильный материал по археологии Белоруссии.

В Белоруссии активно внедрялись новейшие научные разработки. «Вещеведческий» подход постепенно заменялся социологическим, а затем и «методом восхождения», при котором получила широкое распространение идея комплексного подхода к решению проблем исторической науки. Сама же археология в новых историографических условиях стала рассматриваться в системе наук об обществе.

Итак, за первое послереволюционное десятилетие в Белоруссии выросли кадры археологов, они собрали обильный материал по эпохе неолита, железного века и Средневековья, начало выясняться, что аборигенами на этой территории были балты, а славяне, следовательно, появились здесь позднее. В следующее десятилетие предстояло все это детально разработать… Но действительность, увы, оказалась иной.

• [1] Архив ИИМК. Ф. 2 (Государственная академия истории материальной культуры).1923. № 96.
• [2] С 1930 г. журнал стал называться «Савецкая Краша», а в 1933 г. был закрыт.
• [3] По свидетельству И. М. Хозерова, в 1924 г. начался снос Борисоглебской церквив Бельчицах, но его удалось тогда остановить с помощью вмешательства Инбелкультаи ЦБК [.Хозеров И. М., 1994].
• [4] В 1940 г. раскопки продолжил Н. В. Андреев, исследовавший несколько курганови площадку Центрального городища.
• [5] тыс. н. э. Но уже тогда ученый прозорливо считал, что «литва» доходила до верхнейОки, что ныне подтвердилось [Седов, 1970. С. 32—33].
• [6] По-видимому, о том же сообщил А. Ломака [Ламака, 1921]. Результаты работН. Г. Маслаковца отражены в печати [Маслаковец Н. Г., 1923; Маслаковец Н. Г., 1923а].