Непротивление злу силой

«Не мстите за себя, Мне отмщение и Аз воздам!».

Св. Апостол Павел

Вряд ли можно согласиться с утверждением академика С. Ф. Платонова, полагавшего, будто целью учреждения опричнины стала борьба за власть дворянства с боярством. В опричнине присягали верно служить отнюдь не только худородные и никому не известные простолюдины. Вопреки распространенному утверждению о преобладании «дворянской голытьбы», сосредоточившейся вокруг царского престола, в своей диссертации В. Б. Кобрин убедительно показал, что в опричнине служили отпрыски старинных княжеских и боярских родов, и дворянских родов, и иностранцы. Они все, знатные и неродовитые, дабы соблюдать псевдомонашескую одинаковость, носили черные одежды и для усиления страха разъезжали на аспидных лошадях. Опричники занимались грабежами и насилием над ни в чем не повинными подданными царя^[1].

Опричнина создавалась Иваном отнюдь не только не для борьбы с изменническим боярством, но преследовала цель противопоставления и возвышения ордена царских телохранителей всей остальной земщине — главному объекту насилия. Начались «крестовые походы» монахов-рыцарей «революционной» диктатуры против земщины, подобные многолетним маршам фанатичных приверженцев за освобождение Гроба Господня от сарацин.

Чтобы не спутать причины и повод, следует отметить: проблема вовсе не в возникновении нового дворянского сословия, которое борьбой с родовитой знатью — боярством якобы расчищало себе место у кормила власти. Зловещие перемены в царствовании, переход к деспотизму и открытому и нескрываемому террору объясняются отнюдь не только личными мотивами царя или его помешательством. Безумный, он сам не бился об стену головой, он заставлял дрожать в ужасе всех своих подданных, воспитывая своими карательными походами безропотность у населения. Властитель Слободы одних своих подданных обрекал погибать на плахе, а других, пока еще уцелевших, во все глаза смотреть на лютые казни эпохи становления централизованного государства на Руси^[2].

Манифестировало невиданное насильственное раздвоение, проводимое сверху, «революционной» диктатурой царя, разделение подданных на «своих и чужих». За ним неумолимо последовали: карнавал с лицедейством, принятие псевдонимов, переодевания, переселения и грабежи, эпидемия жестокости, изощренные казни. И по приказу царя Ивана реки крови безвинно убиенных потекли по Руси. Опричнину, «вдовий удел» якобы «гонимого царя», которого «преследуют изменники», до боли напоминает мщение (ведь «революция — праздник угнетенных!». —Е. К.) и гражданскую войну в нашей стране XX в., а также аналогичные революционные или религиозные войны в другие времена и в других странах мира. Однако имеется и существенная разница.

За «революцией», организованной царем, гражданской войны как таковой не последовало, ведь в стране не существовало самого гражданского общества. Черное опричное войско вело открытые «революционные» карательные походы и изъятия имущества, отнюдь не тайные боевые действия против земщины, однако, в отличие от настоящей гражданской войны, оторопевшая от произвола и беззакония власти не вошедшая в опричнину Русь не оказывала никакого сопротивления и даже не защищалась от лютой расправы жестокого царя. Восторжествовало непротивление злу силой — исторический феномен отечественной смиренности, которому положили начало святые страстотерпцы Борис и Глеб.

Добровольно взойдя на алтарь, земщина отдала себя на растерзание опричникам, что напоминало принесение жертвы, а не противоборство граждан в борьбе за власть. Сравнение опричного террора с гражданской войной явно страдает нелогичностью: ведь война предполагает две воюющие армии, тогда как в русских землях проводило карательную политику опричное войско. Покорные и безмолвные подданные не противостояли, но покорно «внимали и лицезрели» на заклание своих братьев, все — от князей до холопов, готовились, когда наступит их очередь стать безмолвной жертвой. Во времена Батыева вторжения русские города имели возможность защищаться, оказывать врагу сопротивление, снаряжать вооруженные дружины и ополчение, чтобы погибнуть в бою.

В XVI в., после двухвековой деспотической школы воспитания покорности, люди не оказывали никакого сопротивления! В XIII в. — чужеземный набег и вторжение, а в XVI — карательные походы деспота, т. е. целенаправленное уничтожение своих подданных, обвиняемых то в заговоре, то в измене, дабы развязать руки в бессовестном мародерстве — грабеже и присвоении имущества репрессированных.

Лютыми казнями в период средневековья никого не удивишь, ведь повсеместно на всей Земле жизнь человеческая не стоила ни гроша, ни сантима, ни пфеннига, ни драхмы, ни любой другой мелкой монетки. Главный отличительный признак террора состоит в его абсолютном произволе, ибо расправы направлены одновременно как против виноватого, так и против правого. На Руси утверждалось царство самовластия, создавалась атмосфера страха, когда ни одному из жителей не известно, по какой «половице следует ступить», чтобы уцелеть. Покорность злой судьбе — внутреннее состояние жертвы, что не противоречило, но даже вторило инфернальной жестокости власти. Как ни квалифицировать невероятное явление, все исследователи отмечают феномен массовых казней — государственного террора во времена опричнины. В вульгарном изъятии имущества, или «перераспределении богатства», содержится причина массового истребления по приказу высшей власти в стране тысяч невинных подданных, не участвовавших ни в каком заговоре или оппозиционной борьбе.

Протест? Он все-таки был. Один пастырь митрополит Филипп поднял свой голос, дабы обличить зверя на престоле, один вельможа, не желавший ложиться под топор, перешел на сторону противника. Однако главной формой простеста следует назвать массовый исход населения: тысячи крестьян со своими семьями бежали, куда глаза глядят, «в казаки», за Волгу, на Дон, на Север от преступной власти. История опричнины напоминает иную, явно более затянувшуюся историческую драму XX в., когда тоталитарный режим в стране достиг несравнимо больших масштабов «революционных результатов», чем в XVI в.

• [1] Кобрин В. Б. Иван Грозный. М., 1989.
• [2] Князев Е. А. Власть и святость в Древней Руси. М., 2011.