Укрепление и сакрализация власти правителя

Обратимся теперь к другой стороне изучаемого процесса. Как описанное формирование структуры, с наибольшей отчетливостью проявившее себя в рамках города-государства, повлияло на статус правителя? Урбанистическая цивилизация, как и неотъемлемое ее новое социополитическое качество — государство с городским центром, — демонстрировала гораздо более усложненную структуру по сравнению с тем, что было нормой прежде. Перед нами уже на самом раннем этапе становления такого рода государственного образования предстает не только разветвленная система иерархической взаимосвязи центра с окраинными деревнями-общинами, но и, что крайне важно, устоявшаяся практика разделения труда. Если до того, вплоть до возникновения племени, все группы социоэтнической общности были по характеру их деятельности одинаковыми, и на этом общем фоне выделялся лишь вождь, который со своей небольшой дружиной отличался от остальных тем, что не был занят в процессе производства пищи, то теперь ситуация резко изменилась. Само появление городского центра, что следует расценивать как великую социально-экономическую новацию, весьма отличало город от деревенской общины.

В рамках древневосточного города социальная и политическая иерархия видна сразу же. Здесь тесно скучено несколько разных групп профессионалов и прислуги и в то же время социальных слоев-страт, одни из которых управляют, тогда как другие помогают им в этом, исполняя разные функции, необходимые для нормального существования понемногу разраставшейся структуры в целом. Своеобразные верхи аппарата административной власти представлены высшим разрядом администраторов, тесно связанным, чаще всего переплетающимся с ним слоем жрецов, а также очень значимой дружины воинов. И хотя в рамках данной верхушки тоже есть свои начальники и подчиненные, т. е. определенная властная иерархия, в целом перед нами верхи формирующегося административного аппарата. Ниже находится более многочисленный слой чиновников среднего уровня, в который включены помощники жрецов, включая писцов, главы отдельных групп ремесленников, прежде всего кузнецов-оружейников, и торговцев, мастера-профессионалы в сфере строительства, а также разного рода не слишком еще опытные воины, приближенные охранники правителя, его домочадцы, заведующие амбарами и складами и т. п. Еще ниже — различного рода слуги, малозначительные работники и, как правило, уже и чужестранцы из числа пленников-рабов. Все они так либо иначе, в той или другой степени оказывались причастными к управлению и в силу этого являли собой категорию лиц, не обязанных заниматься регулярным производством пищи, что, впрочем, никогда не мешало некоторым из них, чаще всего низшим по рангу, выполнять не только необходимую грубую физическую работу по долгу службы, но и получать в виде оплаты или на правах аренды землю из храмового фонда, на которой они работали так же, как-то происходило в периферийных деревнях-общинах. Разве что, в отличие от общинников, они не были обязаны платить налоги в казну.

Вся эта сложная и все более усложнявшаяся иерархическая пирамида была в состоянии постоянной динамики. И если некоторые должности (жрецы, ремесленники, отчасти воины) требовали серьезной специализации, что, впрочем, не заставляло и их вечно оставаться на одной ступени служебной иерархии, то для остальных всегда существовала перспектива выдвинуться, чем наиболее способные из них, не исключая рабов, всегда умело пользовались. За счет этого административная система постоянно совершенствовалась, во всяком случае могла стремиться к этому, что в реальности, вполне естественно, зависело от правителя или от его умных советников, наличие либо отсутствие которых, равно как и степень контроля за ними опять-таки зависели от правителя. Здесь мы подходим к главному пункту анализа. Что должен был представлять собой тот, кто волею судеб или благодаря собственным усилиям оказывался во главе урбанизованного государства, являвшего собой типичную для него структуру властисобственности с централизованной редистрибуцией? И здесь мы снова вплотную подходим к проблеме власти как великой социополитической и социопсихологической силы.

Абстрагируясь от проблематики темы и позволяя себе отступление от нее, я бы счел вполне своевременным и резонным обратить внимание на то, что власть в человеческом обществе с момента начала его формирования, социои политогенеза, всегда принадлежала и будет принадлежать к числу наиболее мощных импульсов, способных поглотить всего человека и как-то определить всю его жизнь, постоянно двигать его внутреннюю энергию в строго определенном направлении. Радом с этим импульсом могут быть поставлены только два других: любовь-секс и богатство. И стоит заметить, что далеко не каждый из тех, на кого падал выбор судьбы, был готов дать адекватный ответ, как не всякий стремится к богатству или оказывается поглощенным страстным чувством. Читатель может вспомнить приводившуюся в начале этой книги ремарку Леви-Строса о том, что, несмотря на высшую ценность престижа в первобытном коллективе, не каждый, на кого падал выбор локальной группы, соглашался стать ее лидером. Но обратимся к проблеме власти.

Одно дело, когда речь шла о главе локальной группы, об отце-патриархе семейно-кланового коллектива и даже о должности старейшины в общине. Это были властные позиции члена коллектива, остававшегося рядом с коллективом, жившим внутри него и занимавшимся тем же, что и все другие, т. е. обеспечением себя и всех рядом с собой самым необходимым для жизни. Вождь племени уже нечто другое. Он — как правило, один лишь он, хотя иногда, как-то было с варягами на Руси в самом начале ее истории, с небольшой дружиной, — свободен от забот о пище. В его задачу входит управление коллективом. Если коллектив из подчиненных чужаков, как-то было на Руси, принуждение всех к выплате дани, что в принципе может рассматриваться как естественная норма в обществе, выходившем за пределы первобытности и знакомившемся с нормами урбанизма. Или, если договаривать до конца, вождь племенного протогосударства — это глава общности, делающей первые шаги по пути политогенеза и не имеющего шансов на последующее продвижение вперед, если урбанизма как принципиально нового качества нет.

Урбанизм, о котором много уже было сказано, — основа принципиально нового общества. Но новизна и сердцевина урбанизма не сводится к разделению труда и экономическим достижениям, хотя это достаточно значимо. На самом деле (в отличие от того, что говорит марксизм и что поныне почитается марксистами) главная его суть сводится к формированию идейно-институционального фундамента городского общества, а фундаментом этого общества были его религиозные представления и все те институты, начиная с жречества, которые способствовали его формированию и определяли его облик. Поэтому едва ли есть смысл повторять, что наиболее важной прослойкой в формирующемся городе-государстве всегда были жрецы. Во всяком случае глава его, как упоминалось, одновременно был жрецом-первосвященником. Более того, он был, во всяком случае вначале, на первых порах, прежде всего жрецом-первосвященником и именно поэтому оказывался высшим правителем. Но почему? Ведь до того было не так, хотя те, кто профессионально занимался удовлетворением религиозных потребностей, существовали издревле (колдуны, маги, гадатели, знахари, волхвы, шаманы и т. д.) и всегда играли достаточно значимую роль. Ответ очень прост: именно потому, что перед нами принципиально новая социополитическая структура, которая нуждалась в божественной санкции для подтверждения своего права иметь ту форму, в которой она стала существовать.

Следует полагать, что власть в городе-государстве, как и в общине, да и на первых порах в племени, была выборной, ибо иных форм ее замещения общество тогда просто еще не знало. Но достигший высшей власти правитель, сполна вкусивший ее сладость и пользующийся всеми благами авторитета и привилегий, никогда, видимо, не спешил с ней расстаться. Напротив, он, скорее всего, не мог не стараться ее укрепить, добиться ее легитимизации. В этом был, что вполне понятно, заинтересован и коллектив. Авторитарная власть вождя вела к укреплению интегрирующих импульсов, призванных противостоять принципу убывающей солидарности, к ослаблению тенденции к региональной автономии, к обузданию честолюбия местных лидеров и в конечном счете к соединению воедино всех, кто был включен в рамки развивавшегося и постоянно расширявшего, в том числе и в ходе войн, свои пределы города-государства. На практике сказанное означает, что добившийся власти лидер стремился закрепить эту власть за собой пожизненно, а коллектив этому способствовал. Но как это оформлялось? Вот здесь-то и приходил на помощь институт сакрализации власти. Правитель должен был выступать как носитель божественной благодати, посредник между миром живых и сверхъестественными силами, представленными могущественными божествами, равных которым прежде просто не было, так как в них не было нужды.

Изучение истории религий свидетельствует о том, что сколько-нибудь развитые религиозные системы приходили на смену ранним, присущим первобытным общностям, как раз с момента возникновения очагов урбанистической цивилизации и, следовательно, тех городов-государств, о которых идет речь. Возникновение нового социополитического качества вело к радикальной трансформации всех прежних упрощенных религиозных представлений, сводившихся к элементарным ритуалам, культам и поясняющим их примитивным суевериям^[1]. На смену им приходила много более сложная религиозно-мифологическая система, во главе которой отныне оказывались жрецы, служители высокой квалификации и люди с огромным профессиональным опытом. А верховным руководителем всей новой религиозной системы как раз и становился правительпервосвященник, в чьих руках таким образом концентрировалась не просто высшая власть, но власть религиозно санкционированная, сакрализованная. Словом, насколько это известно из истории, ранние религиозные системы возникали с целью укрепить власть правителя, а формирование ранней религиозной системы, в свою очередь, было связано именно с сакрализацией его личности и должности.

Сакрализация должности, что следует считать наиболее важным моментом институционализации и деперсонализации власти, постепенного превращения ее в символ, была крайне существенна для упрочнения структуры власти-собственности. Престиж, авторитет и власть сакрализованного правителя, вначале даже правителя-первосвященника, стали восприниматься коллективом как имманентная функция его главы, своего рода сакральное свойство. Это укрепляло в сознании общества, становившегося коллективом подданных, не только представление о высшем покровительстве божеств, но и веру во внимание к нему сверхъестественных сил, в существование божественной благодати, которая тем сильнее и больше, чем ближе к правителю стоит тот или иной человек. В результате обладание сакральной благодатью постепенно превращалось в свойство не только самого правителя, но и, пусть в более слабой степени, всех причастных к власти и их близких родственников.

Такая кардинальная трансформация в системе взглядов, своего рода мировоззренческая революция, сыграла огромную роль в дальнейшем развитии ранних обществ и государств, способствовала формированию более жесткого и точно фиксированного идейно-институционального фундамента, лежавшего в основе структуры власти-собственности. Власть становилась сакрально обусловленным пожизненным правом, а выборы нового ее обладателя сравнительно редким явлением. И хотя принцип меритократии как первое и главное условие выбора, основной критерий отбора кандидатов еще не утратил своей силы, он должен был в новых условиях несколько измениться:

• • во-первых, потому, что сложность и многофункциональность административного бремени была теперь по плечу отнюдь не каждому, ибо к ней следовало готовиться загодя, едва ли не сызмальства. Уже одно это обычно ограничивало круг претендентов близкими к власти людьми, родственниками правителя;
• • во-вторых, из-за того, что среди этих людей обладающими наибольшей сакральной благодатью опять-таки считались именно они, близкие родственники вождя. Вопрос был в том, кто именно из этих близких родственников имел, должен был иметь наибольшее право на власть. Вначале это не было определено, и история многих государств, в частности Османской империи, полна описаний ожесточенного соперничества между ближайшими родственниками покойного, его братьями, кузенами, сыновьями, племянниками, что, естественно, сильно ослабляло структуру. Поэтому объективные потребности стабилизации власти требовали упорядочения системы наследования. Именно эта объективная потребность и вызвала к жизни принцип конического клана с неравенством линий.

До того все линии разраставшегося клана, возникавшего на базе той или иной семейно-родовой группы, считались равноправными, причем именно равноправие и лежало в основе упоминавшегося принципа механической солидарности аморфных общин даже крупной этнической общности, состоявшей из множества ветвей одних и тех же, первоначально немногих, родственных кланов. Сущность нововведения сводилась к тому, что в многочисленном клане правителя стала четко выделяться одна главная линия, шедшая от отца к одному из его сыновей, обычно старшему, тогда как все остальные линии начали восприниматься как боковые, коллатеральные. Главным критерием социального старшинства в иерархически организованном коническом клане, структура которого была впервые наиболее полно описана антропологом Паулем Кирхгофом, стало считаться генеалогическое удаление от основной линии. С каждым поколением боковые линии уходили от нее все дальше, тогда как она сама, разветвляясь, создавала все новые боковые ветви, которые опять-таки постепенно от нее удалялись. И хотя даже после этого революционного нововведения процедура наследования далеко не всегда и не везде стала простой (нередко сыновья с помощью интриг боролись за благосклонность отца; играли свою роль и их матери в гареме), она, тем не менее, теперь уже достаточно строго определяла приоритеты.

Власть правителя стала наследственной в его семье, что сыграло огромную роль в деле стабилизации всей структуры. При этом личность правителя оставалась сакрализованной вне зависимости от его индивидуальных качеств и способностей, недостаток которых должен был восполняться опытом и знаниями помощников. Закрепленные же за семьей правителя привилегии и прерогативы теперь воспринимались всем коллективом как проявление высшего божественного статуса его персоны и безусловного его права распоряжаться всем достоянием его подданных. Вчерашний выборный вождь превращался, таким образом, в субъекта сакрализованной власти и высшей собственности, в некое «связующее единство» укрепляющегося коллектива. Собственно, на этом и заканчивается формирование основ государственности.

Сформулируем в немногих словах итог процесса политогенеза в зоне урбанизма. Перед нами принципиально отличная от первобытности, включая и племенные протогосударства-чифдом, социополитическая структура, основанная на нормах генеалогического родства, знакомая с социальным и имущественным неравенством, разделением труда и обменом деятельностью, возглавляемая сакрализованным правителем с наследственной властью. Главной функцией этой структуры является административно-экономическая, которая отражает объективные потребности усложняющегося общества. Структура знакома и с иными важными социальными функциями: военной, медиативной (судебно-посреднической), интегрирующей и т. п. Именно в ее рамках вчерашний вождь племени в условиях урбанизма из избранного коллективом слуги общества, старавшегося завоевать общественный авторитет и с его помощью трудиться на благо коллектива, начинает при помощи развитой религиозной системы становиться над обществом, которое превращается в коллектив бесправных подданных. Но как шел процесс дальше?

• [1] См., в частности: Васильев Л. С. История религий: учеб, пособие. М., 2008.