Хозяйственно-экономическая идентичность Юга России

Хозяйственно-экономическая идентичность Юга России

Поскольку цель данного модуля состоит, в том, чтобы проанализировать процесс формирования хозяйственно-экономической идентичности Юга России, отметим, что одним из важнейших индикаторов южнороссийской идентичности выступает хозяйственно-экономическая идентичность. Как отмечает исследователь экономико-географических аспектов развития Юга России А. Г. Дружинин, словосочетанием «Юг России» широко оперировали в начале прошлого столетия, в советский период оно оказалось несколько подзабыто, и было вновь реанимировано в 90-х гг. ХХ века при создании системы федеральных округов. «Именно на Юге „сетка“ окружного деления наиболее корректно оконтурила уже реально сформировавшуюся в ходе почти пятивекового регионогенеза территориальную социально-экономико-культурную целостность.» (1) Словосочетание «Юг России» в качестве научного термина акцентирует внимание на объекте исследования, его специфических свойствах, динамике, границах и т. п. Попытки очертить пространственные контуры рассматриваемого региона вне его генезиса, типологических черт, иных важнейших характеристик недостаточны. «Возможность идентификации подобной структуры появилась в последние годы и напрямую связана с распространением цивилизационных (по нашей терминологической версии — геоэтнокультурных) подходов в социально-экономической географии и в целом в регионалистике». (Там же. С.14) Цивилизация выступает базовым элементом территориально-системной организации общества, представляет собой наиболее устойчивую конструкцию, высший уровень группировки людей. Условием саморазвития любой цивилизации является её региональная стратификация, становление в её составе относительно обособленных подразделений. Исследование аналогичной, приуроченной к российскому Югу структуры, конструирование соответствующей концепции предполагают обращение к ретроспективе, к траектории геопроцесса, к его отражению в наиболее значимых этапных схемах районирования России.

Речь в данном модуле идет о экономике, чьё становление непосредственно связано с массовым проникновением русской культуры в Приазовские и Причерноморские степи и в горы Кавказа. В адаптации к новым условиям природопользования и в разнообразных этнокультурных контактах шло формирование её особого инварианта, т. е. относительно самостоятельного геоэтнокультурного образования со свойственным только этому региону системой хозяйствования и природопользования. Присущая характеризуемой структуре размытость границ, масштабность территории, несопоставимая с административно-территориальным делением выводят Юг России за рамки понятийно-терминологической системы только экономической науки и делает возможным выявление некой экономико-хозяйственной идентичности.

Категория «Юг России» в историческом ряду предложенных отечественными учеными схем районирования напрямую не фигурирует, но сам регион (в силу объективности региогенеза) просматривается достаточно явно в различных авторских версиях структурирования российского геопространства. (Татищев В.Н., Арсеньев К. И., Семенов-Тян-Шанский П.П., Д.И. Менделеев). По работах Семенова-Тян-Шанского прорисовываются контуры будущего Северо-Кавказского экономического района, однако в более обширных по площади параметрах. Наличие в системе экономического районирования России особого кавказского региона фиксирует Д. И. Менделеев, причем Кавказ в его понимании включает и Закавказье и Предкавказье. Он обратил внимание на целостность территории, охватывающей низовья Дона, Волги, Донбасс и Причерноморье, объединив их в рамках особого (Южного) экономического района.

Становление любого типа хозяйствования изначально приурочено к определённой территории — это его пространственный ареал. Под влиянием регионоформирующих процессов он способен видоизменять свои контуры и выступать исходным материалом («вместилищем» природных комплексов, населения, различных объектов материальной культуры и т. п.) конструирования региональной структуры хозяйствования. Современная южнороссийская хозяйствовенная идентичность складывалась практически три столетия, последовательно охватывая низовья Волги и Дона и далее левобережье Терека, Кабарду (с середины XVI в.), спустя полстолетия — Дагестан, затем (со второй половины XVIII в.) — западное Предкавказья и, наконец (в XIX в.), — горные территории Кавказа, его Черноморское побережье. Эта обширная, особенно по европейским масштабам, территория с древнейших времен выступала ареной соразвития и взаимодеятельности множества этнокультурных и этнополитических образований.

Ранние следы деятельности человека в пределах современного Юга России датируются периодом 350 — 100 тыс. лет до н. э. Однако, фиксируя внимание на причинах и обстоятельствах зарождения южнороссийской региональной хозяйственной идентичности, (фактически на её предыстории), необходимо подчеркнуть, что на начальных стадиях в основном превалируют внешние по отношению к региону факторы. Поскольку их множество (геополитические, экономические, демографические и т. д.), следует сосредоточить внимание на наиболее значимых, фундаментальных для данного модуля, тех которые оказали особенно сильное влияние на экономическую деятельность народонаселения региона. Прежде всего, отметим этнические формы и типы хозяйствования, российскую государственность и русскую культуру, которые предопределили хозяйственно-экономическую идентичность нашего региона.

Современная интегрированность Юга России в территориальную структуру высшего ранга — России позволяет утверждать, что даже сама возможность появления подобного пространственного образования в значительной мере предопределены именно алгоритмами русской цивилизации. Так, в соответствии с гипотезой А. Г. Дружинина, географическим проявлением культурогенеза становится последовательная череда особых, сменяющих друг друга территориальных образований, геоэтнокультурных систем (ГЭКС). Он считает, что становление её современного инварианта началось в огромной мере под влиянием монголо-татарских завоеваний XIII столетия и последовавшего симбиоза культур, имевшего и свой выраженный геопространственный аспект. Речь, прежде всего, идёт об элементах русской миграции (как правило, насильственной) в Степь, а также о диффузии в данный регион имманентных Руси культурных институтов, обеспечивших православную, а впоследствии и прорусскую ориентированность зарождавшегося в тот период казачества. (Там же. С. 27).

У Юга России, как особого социо-экономико-культурного региона, была фундаментальная историческая предпосылка, связанная с универсальными закономерностями взаимодействия степной культуры с иными социои этнокультурными образованиями. Дело в том, что любая кочевая (номадная) социокультурная система, успешно осуществив акт агрессии, впоследствии «отдаёт» завоёванной ею общности и своё население, и, что ещё важнее в рассматриваемом случае, собственную территорию. Нашествие Батыя в XIII веке и создание государства «Золотая Орда», предопределили судьбу Кавказа и Предкавказья. Они обусловили его последующую интеграцию в состав России, в политико-территориальном аспекте завершившуюся только к концу XVIII столетия, в социально-экономическом — столетие спустя.

Отслеживание южно-российской хозяйственной идентичности конкретизирует общий взгляд на регионогенез как на полифакторный, вариативный и многостадийный пространственно-временной процесс. С позиции теории геоэтнокультурных систем правомерно вычленение двух начальных этапов хозяйственной идентичности (предыстории южно-российской территориальной целостности и её зарождения) и их понимание как единого периода с характерным для него ареалом (степные пространства низовьев Дона и Волги), специфическим социокультурным вектором (становление казачества как своеобразного носителя степного инварианта русской культуры) и конкретным временным периодом, в основном завершившимся по мере активизации российской кавказской политики.

Активная инфильтрация русской культуры в степные пространства «Дикого поля» активизировала внутренние факторы южнороссийской динамики, знаменовала собой начало саморазвития региона, то есть его фактического (с середины XVI в.) зарождения. Узловым моментом регионогенеза в тот период становится южно-российское казачество, субэтнос русского народа, создавший систему расселения и особый социокультурный уклад, во многом предопределивший пространственные контуры региона, его последующую этнокультурную самобытность в составе России. В этой связи полагаем, что правы авторы, рассматривающие XVI — начало XVII в. как период самоидентификации казачества.(2).

Рассматривая феномен казачества как важный (но не единственный) компонент южно-российского регионогенеза, следует отметить, что результатом и условием дальнейшей интеграции данной этносоциальной общности в геопространство России стала его последовательная культурная «переработка», в целом завершившаяся только ко второй половине прошлого столетия. Продолжавшийся вплоть до начала XX в. динамичный численный рост казачества сочетался с поэтапным снижением его удельного веса в общем населении региона. И если в XIX столетии структурные подвижки были относительно невелики (к примеру, в Области Войска Донского казаки составляли в 1820 г. 70% населения, в 1860 — 62,6%, в 1914 -47%), то в последующем они носили обвальный, катастрофический для субэтноса характер, предопределив общее изменение этнического «баланса сил» на всём Юге России.

Интеграция кавказских этносов в систему российской цивилизации — сложный, по целому ряду аспектов драматичный процесс, напрямую детерминирующий современную ситуацию на Юге. Следует вспомнить, что, хотя первоначальные контакты России и Кавказа датируются ещё 80-ми гг. XV в., массированная геополитическая экспансия российского государства проявилась здесь только начиная с конца XVIII — начала XIX в. Соразвитие России и Кавказа — проблематика традиционная, сложная и актуальная. Зафиксировав внимание на кавказской составляющей в геодинамике российского Юга мы можем дополнить предложенную ранее периодизацию регионогенеза вычленив три последовательно сменяющих друг друга стадий. Начало первой из них (определим её как этап завершения территориального объединения) можно датировать второй половиной — концом XVIII в., когда процесс политико-географического поглощения степного Предкавказья Российской Империей в основном оказался завершён, а системы расселения южно-российского казачества в своих общих параметрах сформированы. Последним аккордом данного периода регионогенеза стало переселение запорожцев на Кубань, где в итоге появились не только соответствующие войсковые структуры, но и сложилась своеобразная в социокультурном отношении самостоятельная региональная общность с большой долей украинского населения.

С данного исторического рубежа (и вплоть до наших дней) реги-оноформирующее влияние «кавказского фактора» становится не только ощутимым, но и доминантным. Если же обратиться к фактам регионогенеза характеризуемого этапа (в основном исчерпавшего свою историческую логику к 70-м гг. XIX столетия), то следует признать, что практически всё социально-экономическое и этнокультурное развитие примыкающего к театру военных действий южно-российского региона в той или иной степени связано с реализацией российских геостратегических целей на Кавказе.

Миграция русского населения на Юг носила выраженный «военный» характер. Крупнейшие городские поселения в подавляющей своей массе складывались либо как непосредственно приграничные, «прифронтовые» укрепления (Екатеринодар, Моздок, Владикавказ, Грозный и др.), либо как базы снабжения воюющей армии (Ростов-на-Дону, Ставрополь). Многолетнее вооруженное противостояние консервировало поведенческие стереотипы казачества (способствуя его культурному самосохранению в едином цивилизационном поле) и этносов Кавказа, вело к депопуляции территорий (наиболее масштабно — на Западном Кавказе, где к началу XIX в. проживало около полумиллиона адыгов, к началу же XX столетия численность горцев в Кубанской области не превышала 120 тыс.).

Важнейшее значение имело установление российской юрисдикции (следовательно, и создание предпосылок для последующей социально-экономической и культурной интеграции, в том числе и на внутрирегиональном уровне) над всеми объединяемыми ныне понятием «Юг России» территориями. Сам кавказский фактор с последней трети XIX столетия трансформируется в этой связи из преимущественно внешнего (по отношению к региону) во внутренний аспект южно-российского регионального развития. Именно включение территорий горских этносов в состав Российской Империи знаменовало собой не только пространственное расширение региона, но и перенос эпицентра регионогенеза из степной зоны в предгорья, то есть, по существу, поворотный момент в динамике региона.

Завершение Кавказской войны хронологически совпало с началом экономической модернизацией России, масштабными миграциями, железнодорожным строительством, развитием рынка, расширением хозяйственных связей, углублением региональной специализации. В последующий период многократно видоизменялась социально-экономическая и политическая ситуация, перекраивались административно-территориальные рубежи, однако с позиций становления Юга России вся дальнейшая его траектория органично укладывается в единый (продолжавшийся вплоть до конца 80-х гг. XX столетия) этап. Доминантным вектором стало соразвитие этнических и территориальных структур, предопределяемое двумя разнонаправленными и, параллельно, взаимосвязанными, взаимообусловленными тенденциями — русификацией и кавказизацией. Соответственно взаимодействовали и функционировали два разноуровневых типа этнической хозяйственной идентичности.

Переходя к их последовательной характеристике, оговоримся, что с позиций межэтнического и межцивилизационного взаимодействия процессы эти естественны и лишены заведомо негативной тональности. Если же говорить о русификации, то для Юга, как и вообще для всех российских регионов (вне зависимости от их национальной специфики), — это закономерное, во многом позитивное геокультурное явление. Представляя не что иное, как волнообразные (порождённые как собственными алгоритмами России, так и внешними по отношению к ней обстоятельствами) инновационные геокультурные изменения, русификация выступает условием не только становления южно-российской территориальной целостности, но модернизации региона и важнейшей компонентой региональной идентичности.

Становление южно-российской территориальной целостности, её включение в состав Российской империи уже к концу XIX столетия показало разницу в геопространственной структуре российского Юга, где как бы изначально обособились две самостоятельные составляющие, с различиями в её последствиях и масштабах. Это были «казачьи» территории, осваиваемые русской культурой достаточно продолжительный период, причём в благоприятном этнокультурном контексте, и ареалы проживания большинства традиционных северокавказских этносов, в своей основной массе уже вовлечённых в орбиту ислама и лишь только-только закреплённых в составе России. юг отечественный интегрированность культура.

Ширящийся приток переселенцев из центральных губерний России в казачьи регионы в дальнейшем дополнялся общей ассимиляцией потока иноэтничных мигрантов, привлекаемых возможностями освоения ресурсного потенциала степного Юга, Азовского и Черноморского побережий, динамичным развитием производительных сил. О возрастающих темпах хозяйственного освоения южно-российских территорий (и одновременно их усиленной имплантации в русскую цивилизацию) свидетельствует, в частности, вовлечение в хозяйственный оборот богатейших земельных ресурсов степного Предкавказья. Так, к примеру, в Области Войска Донского (где вплоть до 1695 г. действовал категорический запрет на хлебопашество) удельный вес пашни в общей структуре земельного фонда в 1725 г. составлял лишь 4,5%, в 1796 г. — 11,6%, в 1852 г. — 25,2%. В 1913 г. степень распаханности достигла 33−36% (данный показатель достиг максимума к 1985 г. — 72%). Аналогичные процессы протекали и на всём степном российском Юге.

Основным итогом характеризуемого этапа для региона стала преимущественная мононациональность степного Предкавказья. Удельный вес русских в населении составляет ныне для Краснодарского края 86,6%, Ставропольского края — 81,6%, Ростовской области — 89,3%, Волгоградской области — 88,9%, Астраханской области — 69,7%. Ему свойственен относительно высокий (в сопоставлении с большинством «национальных» территорий) общий уровень социально-экономического развития. В этой связи показательна судьба украинской диаспоры на российском Юге. В 1897 г. её численность в пределах Северокавказского региона (наиболее плотнозаселённой и экономически развитой части Юга России) достигала 1271 тыс., по переписи 1926 г. — 3107 тыс., а спустя немногим более тридцати лет (1959 г.) — лишь 170 тыс. Косвенным подтверждением социально-экономической «продвинутости» территорий преимущественной дислокации русскоязычного населения служит их урбанизированность. По данным 1897 г. в городах здесь концентрировалось 15,6% всех их жителей. Аналогичный показатель для «национальных» регионов Северного Кавказа в тот период составлял лишь 0,8%. Показательна в этой связи наблюдаемая ныне дифференциация пространства Юга России по такому важному экономическому параметру, как валовой продукт на душу населения. Если принять усреднённый в целом по региону показатель за 100, то до него по ситуации на 2002 г. (более поздние данные пока отсутствует) «не дотягивает» ни одна северокавказская республика (для Ингушетии — 23, Дагестана — 54, Кабардино-Балкарии — 84, Северной Осетии — 70, Карачаево-Черкесии — 69, Адыгеи — 53). Существенно более высокие значения душевого валового продукта фиксируются в Волгоградской (120), Ростовской (97) областях, в Ставропольском (90) и Краснодарском (131) краях и, наконец, Калмыкии (126), где, впрочем, сработал фактор действовавшего в тот период оффшора.

По несколько иному (отличному от степного Юга) сценарию протекала модернизация северокавказской части региона, заселенной иными народами. В дореволюционный период интеграционные процессы наблюдались, разумеется, и здесь, проявляясь в видоизменении хозяйственных технологий, жилищ, предметов быта горцев (особенно переселенцев на равнину), внедрении отдельных элементов светской культуры того времени. Тем не менее, глубинные социально-экономические и культурные пласты затрагивались преимущественно поверхностно, консервируя дистанцированное сосуществование регионального инварианта русской культуры и иных этнокультурных комплексов. Наглядным подтверждением тому служит уровень грамотности населения. Если для великороссов, проживающих на территории Северо-Кавказского края (1926 г.), удельный вес грамотных достигал 60,8%, то для чеченцев — 0,2%, ингушей — 1,7%, кабардинцев — 2,1%, осетин — 14,2%, карачаевцев — 3,2%, кумыков — 1,9%. И подобное положение закономерно, учитывая как особенности дореволюционной системы образования, так и её общую маломощность. Ситуация изменилась лишь с началом индустриализации, усилившей центростремительные тенденции в системе русской цивилизации.

Важным индикатором экономических преобразований, своеобразным итогом их идентичности явился повсеместно наблюдаемый вплоть до начала 1960;х гг. рост «русской составляющей» в населении северо-кавказских автономий. Установившиеся этнодемографические пропорции, впрочем, оказались недолговечны. В результате репатриации в регион репрессированных народов, сопровождаемого усиливающейся этнической консолидацией, общим изменением этнокультурной среды за счет «демографического взрыва», в полной мере проявившего себя на Северном Кавказе во второй половине столетия и охватившего основные горские этносы, направленность процесса сменилась с 1970;х гг. на прямо противоположную. Наметилось и абсолютное снижение численности русских (в 1990;е принявшее форму «исхода» в связи с обострением этнополитической ситуации и, особенно, Чеченской войной).

Ныне, в начале XXI в., сохранение потенциала общерусского влияния на региональные траектории в огромной мере предопределяется привязкой территорий к сложившимся трансрегиональным системам инфраструктуры, зависимостью субъектов Федерации от федеральных финансовых потоков, поставок энергоносителей, иных видов перераспределяемых в масштабе РФ ресурсов. На стабилизацию ареала русской культуры, его целостность работает и сложившееся общероссийское экономическое пространство, единый рынок труда, наличие диаспор северокавказских этносов во всех регионах России. Характерно в этой связи, что наиболее интегрированными (судя по масштабу формируемой диаспоры) в социально-экономическое пространство России являются именно чеченцы.

Подведем итоги. В конце XVIII — начала XIX в. накануне активизации российского продвижения на Кавказ удельный вес русских во всём населении территории, нынешнего Северо-Кавказского экономического района, составлял порядка 37%. В этнической структуре (всего в тот период в регионе проживало около 2 млн жителей), таким образом, доминировали коренные этносы. Кавказская война и последующие интенсивные миграции в корне изменили ситуацию. К началу XX столетия (1911 г.) регион в целом становится (за исключением Дагестана и Терской области) мононациональным, поскольку доля русских вместе с активно ассимилируемыми украинцами достигает 88,2%. Только казаков насчитывалось более 2,5 млн (при общей численности населения в 7,0 млн), тогда как представителей горских этносов — лишь 827 тыс. (11,8%).

Сопоставление вышеприведённых показателей с итогами переписи населения 1989 и 2002 гг. не только высвечивает сам факт своеобразной «дерусификации», но и позволяет в целом охарактеризовать XX в. как во многом переломный, изменивший этническую обстановку на Юге, предопределивший её траекторию на обозримую перспективу. Налицо, в частности, повсеместное (наиболее существенное в национальных республиках) сокращение удельного веса русских при одномоментном росте в этнической структуре региона доли представителей автохтонных северо-кавказских этносов. В случае консервации действующих демографических и этнокультурных тенденций уже к сере XXI столетия доля русских в населении Юга России может сократиться до 57—59% Ещё меньшим окажется удельный вес русских непосредственно на территориях северокавказских республик (11—13%), что означает возврат к положению дел конца 20-х гг. прошлого века. Развитие ситуации напоминает, таким образом, движение маятника. Причём его «обратный ход» (кавказизация) предстаёт как вполне закономерное решение. В огромной мере это реакция на русификацию, её следствие.

Уже сейчас выявился эпицентр кавказизации — юго-восток Северного Кавказа). Обозначились общерегиональные проявления и следствия. К последним можно отнести влияние фактора «горячих точек» (как актуализированных, так и латентных) на инвестиционную активность, функционирование профильных для Юга России отраслей (рекреация, трансрегиональные виды транспорта), бизнес в целом. Обострение социально-экономической и этнополитическои ситуации в северо-кавказских республиках, предопределяя необходимость повышенного к ним внимания федеральных властных структур, косвенно инициирует осознание приоритетности проблематики Юга в общероссийском масштабе.

Характерно, что кавказизация или северокавказская хозяйственная идентичность, заметно усилилась именно в последний (постсоветский) период. С позиций идентичности данный временной промежуток весьма специфичен, поскольку наряду с интеграционными тенденциями (соответствующими всей предшествующей логике региональной траектории) в нём заметно проявляются и инициируемые социально-экономическим кризисом, общей регионализацией российского социума дезинтеграционные черты. Приобретя новый статус не административных, как ранее, а политико-территориальных образований, регионы впервые за последние пять столетий национальной истории выступили в роли субъектов геополитического и геоэкономического процессов. На фоне развернувшейся борьбы за перераспределение собственности, властных функций, полномочий, актуализировавшихся территориальных споров и межэтнических конфликтов проявились тенденции экономического, политического и этнокультурного обособления, «замыкания» воспроизводственных циклов. Всё это даёт основание полагать, что с начала 1990;х гг. в развитии южно-российского региона наметился новый самостоятельный этап, ведущим вектором которого является субрегиональная (этническая) самоорганизация. Последняя проявляется пока главным образом на мезоуровне (в масштабах отдельных субъектов Федерации), ведя к нарастанию субрегиональной и локальной идентичности, усиливая межрегиональные диспропорции и противоречия.

Становление целостных механизмов и структур воспроизводства рождает региональные общности различного уровня сложности, которые могут локализоваться на тех или иных участках территории и соответствовать определенным массивам природного окружения. Учет специфики региональной самоорганизации есть инструмент политического управления. Это справедливо в том случае, если под научной категорией «политика» мы понимаем «совокупность целей и задач стратегического и тактического характера, а также механизм их реализации в какой-либо сфере общественного развития».

• 1. Ачкасов В. А. Региональная идентичность в российском политическом пространстве. Журнал ПОЛИТЭКС, All Rights Reserved, 2005 — 2007.www.politex.info.
• 2. Великая Н. Н. Российскость как парадигма изучения российско-кавказского единства. Актуальные дискуссионные проблемы истории Северного Кавказа. Южнороссийское обозрение. № 45, 2007.
• 3. Губогло М. Н. Идентификация идентичности: Этносоциологические очерки. М.: 2003.
• 4. Грушевицкая Т. Г., Попков В. Д., Садохин А. П. Основы межкультурной коммуникации: Учебник для вузов. М.:ЮНИТИ-ДАНА, 2002.
• 5. Дружинин А. Г. Юг России конца ХХ — начала ХХ1 в. (экономико-географические аспекты) Ростов-на-Дону. 2005.
• 6. Ермоленко Т. Ф. Региональная идентичность: методология проблемы.
• (Учебное пособие). Электронная версия.
• 7. Замятин Д. Н. Метагеография: Пространство образов и образы пространства. — М., 2004.
• 8. Замятин Д. Н. Культура и пространство: Моделирование географических образов. — М., 2006.
• 9. Идентичность: Хрестоматия. Сост.Л. Б. Шнейдер. М.: 2003.
• 10. Игнатов В. Г, Бутов В. И. Юг России. Ростов-на-Дону. 2002.
• 11. Иншаков О. В. О стратегии развития Южного макрорегиона России (Методологические и методические проблемы формирования). Волгоград. 2003.
• 12. Кавказ: проблемы культурно-цивилизационного развития. Ростов-на-Дону. 2000.
• 13. Лубский А. В. Методологические проблемы изучения региональной истории Актуальные дискуссионные проблемы истории Северного Кавказа. Южнороссийское обозрение. № 45, 2007.
• 14. Люббе Г. Историческая идентичность. Вопросы философии 1994 № 4.
• 15. Малинкин А. Н. Новая российская идентичность Социологический журнал 2001№ 4.
• 16. Мультикультурализм и трансформация постсоветских обществ. Под ред. B.C. Малахова и В. А. Тишкова. М., 2002.
• 17. Регионоведение. Юг России: краткий тематический словарь / Под общ. ред. Ю. Г. Волкова, А. В. Попова — Ростов н/Д. 2003.
• 18. Филиппов А. Социология пространства: общий замысел и классическая разработка проблемы // Логос. 2000. № 5, 6 http://www.ruthenia.ru/logos/number/2000.
• 19. Ханаху Р. А. Традиционная культура Северного Кавказа: вызовы времени (социально-философский анализ). — Ростов-на-Дону. 2001;
• 20. Шматко Н. А., Качанов Ю. Л. Территориальная идентичность как предмет социологического исследования // СоцИс. 1998. № 4.