Политическая идентификация и политическая идентичность

Любая идентичность предполагает акты самоидентификации: проекцию простой структуры субъективности («Я» есть «Я», «Мы» есть «Мы» и т. п.) в мир. Так и политическая идентичность предполагает, что в любом своем опыте сознание узнает самое себя. Но сознание ограничено, а политическая реальность безбрежна и запутана. Поэтому нужны когнитивные средства, позволяющие политическому сознанию формировать и сохранять свою идентичность.

В случае политической идентичности речь идет прежде всего об идентификации индивидов или групп с политически значимыми символами. Как очень точно заметил М. Эдельман, для большинства людей политика представляет собой непрерывный «парад абстрактных символов». Индивиды, принимая и отчасти конструируя свою политическую идентичность, отождествляютсебя не с людьми как таковыми, не с конкретными событиями, а с людьми и событиями, приобретшими для них символическое значение. Когда некто говорит «Я — либерал», он подразумевает, что его «Я» подводится под категорию либерализма, представленную как набор некоторых символов. Идентификация «Я» с этими символами есть в известном смысле акт самоотречения: «Я» передает политическому символу свое субъективное право на полную спонтанность и политическую «бездомность». Символ выполняет в этом акте важную коммуникативную функцию: он представляет собой концентрированное выражение тех смыслов и эмоций, которые сдерживают, как обруч, человеческие коллективы и помогают им психологически и материально выжить. При этом символы производят когнитивную селекцию, изначально униформируя восприятие реальности у тех, кто подводит (субсуммирует) себя под эти символы.

Не с каждым политическим сообществом возможна политическая идентификация. Политическое сообщество должно иметь свой уникальный символический язык. Зачастую, например, политические партии трудно идентифицируемы по своим политическим программам и партийному имиджу, поэтому политическая идентичность далеко не всегда предполагает партийную принадлежность. Для современной политической коммуникации характерен взаимный перехват идей и лозунгов, размытость и метафоричность понятий, неопределенность «друзей» и «врагов». Все это существенно затрудняет идентификацию с политическими акторами, рождая, с одной стороны, инфляцию символических значений, а с другой — большую потребность в «настоящих символах».

Любая идентификация, даже если она не вполне осознана человеком, является однозначным и консервативным актом, поскольку включение «Я» в какое-то одно сообщество одновременно подразумевает его исключение из других сообществ. Как только «Я» присваивает себе какое-то имя («Я солдат партии»), сразу же на место более или менее осознанного выражения политической «самости» вступает идентификационное отношение как полное совпадение образа и предмета, обозначающего и обозначаемого. Правда, для любо социальной идентичности такое совпадение есть лишь один и моментов, а не вся ее реальность. Ведь человек может необязательно проговаривать, но утверждать своим поведением, и притом не вполне осознанно: «Я — русский, а не татарин»; «Я — либерал, а не консерватор» и т. п. Или некто может настойчиво и вполне искренне называть себя «либералом» (и хотеть быть либералом, вопреки внутренним сомнениям), но при этом питать некоторую «слабость» к ультраправой политической эстетике. Можно сказать, что политическая идентичность выражается в разного рода политических идентификациях (прежде всего идентификациях с политическими символами), а не только в политической самоидентификации (т. е. сознательном отнесении себя к какому-либо политическому сообществу). Другими словами, политическая идентичность не совпадает с политической самоидентификацией, которая выступает одним из ее проявлений. На принципиальность такого рода несовпадения указывает Т Г Стефаненко при анализе этнических отношений, но, как это справедливо в отношении любой социальной идентичности.

На первый взгляд кажется, что сфера политики, в отличие, например, от повседневных отношений, предполагает обобщенно-идеологическое определение целей деятельности, а политическая идентичность — «отрефлектированную» политическую идентификацию. Отмечается также, что современная социальная идентичность характеризуется особой ролью в ней сознательных компонентов, а также ориентацией на «разотождествлённость» индивида и группы, на саморефлексию и самоидентификацию. Действительно, в постсоветском российском обществе наблюдалось повышение роли индивидуального самосознания в оценке и конструировании политических идентичностей. Вместе с тем не следует переоценивать возможности личного самосознания в образовании политической идентичности. Эти возможности ограничены, во-первых, существенной ролью бессознательных механизмов в формировании любой идентичности и, во-вторых, современными манипулятивными социальными технологиями которые задают «правильные» символические контакты между членами социальных сообществ, изначально униформируя идентификацию с наиболее важными политическими символами.

Помимо самоидентификаций, политическая идентичность может выражаться в разного рода иных идентификациях. Например, в стихийном (и потому не совсем осознанном) включении индивида в нестабильные политические группы или в его идентификации с политическими сообществами не прямым и цельным, а косвенным и частичным образом: через перехват отдельных лозунгов, оценок, сценариев и стереотипов" поведения и т. п. Важно, что во всех этих формах политической идентификации ее предмет сохраняет для «Я» (как субъекта идентификации) символическое значение.

Таким образом, политическая идентичность подразумевает не только единовременные акты «самоназвания», но представляет собой в целом открытый, ироничный и незавершенный ряд идентификаций. Подведение «Я» под политические символы не является при этом самоцелью; зачастую политические самоидентификации индивидов оказываются лишь метафорами их субъективных страхов и надежд. В конце концов, само понятие идентичности предполагает родовую сущност человеческого сознания, позволяющего индивиду выделиться из окружающего мира (ситуации). Смысл идентичности состоит не только в том, что «Я» отождествляет себя с какими-то социальными категориями, но и в том, что оно утверждает свою уникальность посредством серии таких идентификаций.

В каком отношении стоит политическая идентичность к другого рода социальным идентичностям, и какая из политических идентичностей является наиболее значимой для протекания политических процессов? При ответе на данные вопросы следует иметь в виду, что все социальные идентификации дуальны по своей природе и включают в себя политический аспект. Фактом остается также, как заметил Бенедикт Андерсен, что люди скорее готовы умереть за свой народ (этническую группу, нацию), чем за свой класс или город. Возможно, это связано с тем, что этническая или национальная (в смысле Э. Ренана) принадлежности символически более убедительны для человека, чем идентификации с другими общностями. Но символическая убедительность означает здесь достаточно высокую степень политизации сознания. Так, признание индивидом своей этнической принадлежности, как правило, подразумевает его осведомленность о политических коллизиях, связанных с устрашающими или обнадеживающими перспективами для развития его этноса.