Казаки под знаменами самозванцев

В 1603 г. г. Лжедмитрий I обратился за помощью к донским казакам, обещая им «волю». Донцы тотчас же послали к «воскресшему» царевичу атаманов Андрея Карелу (приезжавшего в свое [20] время с вестями и грамотой с Дона еще к Федору Ивановичу) и Михаила Межакова.²²⁾Русские и украинские казаки оказали в дальнейшем мощную поддержку самозванцу, а отряд Карелы, отчаянно защищавший крепость Кромы, надолго сковал основные силы правительственной армии. Свою благосклонность к казакам Лжедмитрий I показал в Туле, приняв делегацию с Дона во главе со Смагой Чертенским «преже московских боляр». Казаки сопровождали Лжедмитрия I и во время его торжественного въезда в столицу. В одном из казанских сборников XVII в. сохранилась следующая запись: «В лето 7113 (1605 г. — А. С.), июня в 20-й день, в четверг, пришел во град Москву на свой праотече престол прирожденный государь наш и царь великий князь Дмитрий Иванович из Литвы, с ним же много множество литовского войска и казаки волгьские и донские много ж и московские силы». С окончанием похода казаки, по словам Исаака Массы (голландского купца, автора «Краткого известия о Московии» и ряда агентурных донесений), были щедро награждены и затем возвратились в места своих старых поселений. Впрочем, герой обороны Кром атаман Карела остался в Москве, щедро тратя полученное жалованье в московских кабаках. Другой предводитель донских казаков — Постник Лунев — поступил монахом в Соловецкий монастырь.²³⁾

Участие казаков в походе 1604—1605 гг. имело, таким образом, известное сходство с обычной практикой найма их за вознаграждение на время военных действий. Однако на этот раз, способствуя победе самозванца, казачество отстаивало и свои собственные сословные интересы.

Роль русских и украинских казаков в восстании И. И. Болотникова подробно рассмотрена И. И. Смирновым, В. И. Корецким, В. Д. Назаровым и Б. Н. Флорей: казаки составляли значительную часть повстанцев на всех этапах восстания. Сохранившиеся показания одного из главных предводителей повстанцев, Лжепетра, позволяют отчетливо представить обстановку, в которой появился этот самозванец. Зимой 1605/06 г. на Северном Кавказе, на реке Тереке, находилось целое казачье войско. Казаки, по-видимому, давно не получали жалованья и на общевойсковых кругах обсуждали планы дальнейших действий. Некоторые из них предлагали совершить по Куре поход в Турцию, а в случае его неудачи перейти на службу к иранскому шаху Аббасу I, [21] который вел тогда успешную войну с Османской империей. На Тереке в это время уже знали о воцарении Лжедмитрия I и винили во всем не царя, а бояр: «Государь-де нас хотел пожаловати, да лихи-де бояре, переводят-де жалованье бояря да не дадут жалованья». Тогда же 300 казаков во главе с атаманом Федором Бодыриным втайне от остального войска решили выдвинуть из своей среды нового самозванца — «сына» царя Федора Ивановича «царевича Петра» и вместе с ним уйти на Волгу для грабежа купеческих судов.

Сама идея провозглашения самозванца зародилась, вероятно, в среде бывших холопов: «в той же мысли» были недавние холопы князя В. К. Черкасского, князя В. Н. Трубецкого, дворян Суровских. В качестве кандидатов выступали двое казачьих учеников — «молодых товарищей», но едва ли справедливо представление о том, что сами казачьи ученики были инициаторами движения, увлекшими за собой остальных казаков.²⁴⁾

В событиях на Тереке проявились черты, характерные для всех антиправительственных казацких движений начала XVII в.: вера в «доброго» царя, резкая антибоярская направленность, значительная роль в казацком войске бывших холопов. Примечательно, что поводом к конфликту была невыплата казакам жалованья. Подобным образом не раз обстояло дело и в 1610-е годы.

В дальнейшем сторонникам Лжепетра удалось увлечь за собой и многих других терских казаков, служивших до этого под командованием воеводы П. П. Головина. Весной 1606 г., по сведениям Маржерета, с «царевичем» было на Волге до 4 тысяч человек. Даже если эта цифра завышена, численность отряда Лжепетра следует уже в начальный период движения признать значительной: 300 человек Ф. Бодырина составляли, по-видимому, меньшую часть терского войска, а на Волге к самозванцу должны были присоединиться новые казачьи станицы. Во время перехода в Путивль отряд Лжепетра не мог не пополниться и донскими («верховскими») казаками, через области поселения которых пролегал его путь. Некоторые отряды украинских казаков были наняты представителями Лжепетра в период его пребывания в Путивле, причем выплата жалованья казакам откладывалась до успешного завершения кампании. Численность украинских казаков в войске Лжепетра составляла несколько тысяч человек. Именно к казакам Лжепетра относится значительная часть известий о казнях дворян, [22] сторонников Василия Шуйского, во время восстания Болотникова. Не случайно в 1623 г. каширский дворянин Г. И. Уваров связывал время наибольшей угрозы для жизни представителей господствующего класса, когда повстанцы сбрасывали с башен дворян и детей боярских, с действиями именно этого самозванца.²⁵⁾

С отрядом украинских казаков, закаленных в боях с турками, вошел в пределы России в конце лета 1606 г. и И. И. Болотников. Как справедливо отметил В. И. Корецкий, в войске Болотникова хорошо прослеживается присутствие и донских казаков. Так, в апреле 1607 г. в тюрьме Разрядного приказа находился захваченный под Калугой донской атаман Сазыка Карево. Донскими же атаманами были, по-видимому, Иван Деревня, Михаил Шляк и Панкрат, также заключенные в это время в тюрьму и взятые из нее на время для очной ставки с С. Карево. В частности, некий Михаил Шлык упоминается как донской атаман в 1613 г.²⁶⁾ По казацкому образцу были, по мнению В. И. Корецкого, организованы холопы и крестьяне, вступившие в повстанческую армию в 1606 —1607 гг.: не случайно болотниковцы в официальной документации называются обычно «воровскими», «донскими» или «вольными» казаками. В требованиях И. И. Болотникова, известных из английского донесения (выдача на расправу бояр и «лучших» горожан, виновных в заговоре против «царя Дмитрия»), имеется явная перекличка с антибоярскими высказываниями терских казаков в 1605/06 г.

Сохранилось очень мало сведений об организации казаков в повстанческой армии и порядке их обеспечения. Известно, что в Речи Посполитой служилые люди всех категорий в XVI—XVII вв. в качестве вознаграждения за службу нередко получали или забирали силой определенные территории в кормления — приставства (ср. польские przystawaж — приостанавливаться, przystanek — остановка, стоянка). Возможно, этот обычай принесли с собой еще отряды украинских казаков и польско-литовской шляхты, пришедшие в Россию с Лжедмитрием I. Однако первый намек на распространение в России приставств можно усмотреть в известии, относящемся ко времени восстания Болотникова: в 1607 г. расположенным в Козельском у. и принадлежавшим Иосифо-Волоколамскому монастырю селом Вейна «завладели» казаки.²⁷⁾ Конечно, казаки могли получить несколько поместных «жребиев» в монастырском селе, [23] но скорее всего указание на коллективное владение казаками одним населенным пунктом свидетельствует именно о приставстве. Приставство обычно означало для населения особо жестокую форму эксплуатации, хотя иногда между ратными людьми и местным населением устанавливались и дружеские отношения. Так, попавшего в 1618 г. к полякам в плен боровского крестьянина О. Петрова «отпустил… от литовских людей знакомой литвин Долинской… потому что тот литвин в московское разоренье был у них на приставстве». Некоторые монастыри во время восстания Болотникова и позднее выплачивали казакам определенные суммы денег в обмен на гарантии неприкосновенности своих владении.²⁸⁾

Памятуя о судьбе династии Годуновых, царь Василий Шуйский, по-видимому, не вернулся к репрессиям против казачества первых лет XVII в. и в дальнейшем не ставил ему в вину поддержку Лжедмитрия I. Вскоре после майского переворота 1606 г. на Дон приводить казаков к кресту и «являти» им жалованье был послан зубцовский дворянин В. С. Толстой, а 13 июля 1606 г. 1000 руб. денег, 1000 фунтов пороха и 1000 фунтов свинца повез на Дон суздалец С. Я. Молвянинов.²⁹⁾ Такая политика имела успех и удержала на Дону значительную часть казаков.

Хотя некоторые казаки, участники восстания Болотникова, оказались в тюрьмах, правительство Шуйского стремилось не столько устрашить казаков репрессиями, сколько привлечь их на свою сторону и использовать в дальнейшей борьбе с повстанцами. В то же время новый царь должен был считаться и с требованиями дворян о возвращении им беглых крестьян и холопов. В этом отношении особенно показателен эпизод с многотысячным отрядом казаков, который сдался воеводам Шуйского в деревне Заборье в конце 1606 г. По данным одной из разрядных книг, «заборских» казаков «разбирали и переписывали» пятеро московских дворян. «Разборы» в XVI—XVII вв. предполагали проверку служебной годности дворян и приборных людей, а применительно к казакам — нередко исключение части их, и прежде всего недавних холопов и крестьян, из казачьих станиц. Таким образом, представляется вероятным, что многие болотниковцы, попавшие в плен под Москвой, возвращались прежним владельцам. К этому же времени относятся первые сведения о выплате казакам правительством Шуйского месячного содержания («корма»): Латухинская [24] степенная книга сообщает, что царь указал «заборским» казакам «корм давати и на службу их посылати под городы с воеводами». Царь Василий верстал отдельных представителей казачества, оказавших ему важные услуги, поместными и денежными окладами. Так, атаману «вольных» казаков Ивану Гремыкину, перешедшему в Можайске в начале 1607 г. на сторону Шуйского вместе со своим отрядом, был назначен поместный оклад 150 четвертей и денежный — 6 руб.³⁰⁾

В сочинении голландского писателя Элиаса Геркмана о «Смуте», опубликованном в Амстердаме в 1625 г., имеются данные о «договоре», заключенном Василием Шуйским с повстанцами перед сдачей Тулы 10 октября 1607 г.: болотниковцам будто бы гарантировалось «право в полном вооружении свободно выступить и отправиться туда, куда они пожелают идти», или «поступить на службу к его царскому величеству». Согласно Пискаревскому летописцу, «тульских сидельцев», в том числе донских и волжских казаков, царь Василий «отпустил за крестным целованьем по городом»; позднее эти казаки присоединились к Лжедмитрию II.³¹⁾

Какие-либо данные о «разборе» казаков после взятия Тулы в источниках отсутствуют, и можно предположить, что обещание невыдачи беглых бывшим владельцам м было той важнейшей уступкой повстанцам (исключавшимся, таким образом, из сферы действия Уложения 9 марта 1607 г.), которая позволила царским войскам войти в город. Содержалась она скорее всего в царской грамоте защитникам Тулы, которая рассматривалась казачьим кругом или мирской сходкой. В противном случае захват Тулы не мог бы произойти мирно. Нам представляется, что прав В. М. Панеях, связывая с восстанием Болотникова приговор Боярской думы от 25 февраля 1608 г. о холопах, которые «были в воровстве и государю добили челом, и даны были им отпускные, а после тово опять збежали в воровство», а затем вновь «добили челом», — все они сохраняли волю. Можно не сомневаться, что подавляющее большинство холопов, о которых говорится в приговоре, находилось в повстанческом лагере в казачьих станицах и, следовательно, приговор санкционировал их службу в казаках, в том числе и на стороне Василия Шуйского.³²⁾

Как упоминалось, за Лжедмитрием II последовали многие казаки, принимавшие участие в восстании Болотникова, в частности атаман Иван Чика (см. гл. III). [25] Но вероятно, не меньше представителей разных сословий стали казаками в отрядах самозванца уже во время его борьбы с Василием Шуйским за русский престол. «Как вор пошел из Стародуба», начал казачью службу зарайский крестьянин С. Петров, с 1607/08 г. был казаком «тульский жилец» К. Матвеев, в Тушине в казачьей станице «с бедности беспоместной» находился бывший каширский сын боярский С. Д. Милохов. «Новоприборные» казаки наряду с донскими и украинскими упоминаются в войске Лжедмитрия II осенью 1608 г.³³⁾

Одно из самых ценных свидетельств об источниках пополнения казачьих станиц в лагере Лжедмитрия II находится в обнаруженной Б. Н. Флорей челобитной детей боярских и посадских людей Переяславля Залесского. В 1609 г. они «всем городом» просили самозванца защитить их от атамана «вольных» казаков (в другом документе он назван казачьим головой) Ф. Копнина, которого они обвиняли в убийствах, грабежах и приеме в свой отряд холопов переяславских дворян: «И у нас, холопей твоих, тот Федор Копнин людишек наших, полных, и докладных, и кабальных, в вольные казаки поймал сильно, и нам… твоей царские службы без людишек служити не с кем». О массовом показачении холопов и крестьян в период борьбы Василия Шуйского с Лжедмитрием II сообщает В. Н. Татищев, основываясь, по-видимому, на не дошедшем до нас источнике: «И через то (грамоты самозванца. — А. С.) во всех городех паки казаков из холопей и крестьян намножилось, и в каждом городе поделали своих атаманов». ³⁴⁾

Б. Ф. Поршнев справедливо отмечал, что между уходом крестьян от владельцев и крестьянскими восстаниями существовала «промежуточная» форма классовой борьбы (точнее, социального протеста) — разбойничьи действия бывших крестьян. Между разбойничеством, широко распространившимся в России в конце XVI — начале XVII в., и действиями вольного казачества также существовала определенная связь. Во-первых, уход и к казакам, и к разбойникам был для крестьян и холопов реализацией их мечты о «воле». Во-вторых, казачество в силу своего неопределенного социального статуса и отсутствия надежных источников дохода нередко прибегало к прямому разбою — казаки и разбойники были подчас для современников неразличимы. И наконец, некоторые разбойничьи отряды влились в состав казачества («показачились») в начале XVII в. с тем большей [26] легкостью, что в организации разбойничьих и казачьих отрядов было много общего. Так, в 1614 г. в архиве Посольского приказа хранились «столп 106-го (1597/98. — А. С.) году о разбойнике о Карпунке Косолапе с товарыщи, которые побили торговых свейских немец», и «столп 112-го (1603/04. — А. С.) году о задорех и о разбойникех о Косолапе с товарыщи». Тот самый К. Косолап в апреле 1611 г. возглавлял станицу «вольных» казаков, действовавшую против шведов в районе Новгорода.³⁵⁾

Значительной частью русских казаков в лагере Лжедмитрия II командовали И. М. Заруцкий и А. Лисовский. Заруцкий в чине боярина, полученном от самозванца, возглавлял особый приказ, ведавший казаками. Происхождение Заруцкого в точности не известно. По одним свидетельствам, он был родом из Тернополя, в раннем детстве попал в плен к татарам, затем бежал к донским казакам и уже в качестве «значительного лица» в казачьем войске появился в России. По данным же Пискаревского летописца, Заруцкий «родился на Москве от выежжего литвина худого». Возможно, эти известия и не противоречат друг другу: отец Ивана Мартыновича мог родиться на Украине, а затем выехать в Россию. В последнем случае легче объяснить умение ладить с русскими казаками, которым славился этот авантюрист. Заруцкий обладал красивой внешностью, был молод, хорошо сложен, храбр и честолюбив — короче, имел все необходимые данные для того, чтобы выдвинуться в тот редкий момент русской феодальной истории, когда личные качества играли не меньшую роль, чем знатность и богатство. На исторической арене он появился впервые в 1607 г. в качестве гонца, посланного Болотниковым из осажденной Тулы к «царю Дмитрию». ³⁶⁾

Александр Лисовский происходил из рядовой шляхетской семьи, на гербе которой был изображен скромный еж. Полагают, что ему было к этому времени лет тридцать с небольшим. Позади была бурная и полная опасностей жизнь: служба в гусарском отряде, организация солдатского мятежа, вызванного задержкой жалованья, лишение дворянства, участие в знаменитом выступлении («рокоше») против короля Сигизмунда III в 1606—1607 гг. Среди воевод самозванца он был едва ли не самым безжалостным. По свидетельству немецкого наемника, активного участника событий «Смуты» Конрада [27] Буссова, Лисовский во время своих походов против городов и уездов, поддерживавших Василия Шуйского, не щадил никого, «убивая и истребляя все, что попадалось на пути: мужчин, женщин, детей, дворян, горожан, крестьян».

Из других казацких вождей значительную роль в дальнейших событиях было суждено сыграть Андрею Захарьевичу Просовецкому, молодому стольнику самозванца. В отличие от Лисовского и других искателей приключений, явившихся к Лжедмитрию II из Речи Посполитой, он, возможно, и ранее находился на русской службе, поскольку позднее писал в челобитной, что «при царе Василии» ему был назначен поместный оклад 500 четвертей и денежный — 50 руб.³⁷⁾ Впрочем, службой «при царе Василии» Просовецкий мог считать после «Смуты» и свое пребывание в то время в лагере Лжедмитрия II.

Кроме того, казаки (и в первую очередь украинские) входили как один из элементов в полки, командирами которых были польские паны. Польский дворянин М. Мархоцкий, автор «Истории Московской войны», сообщает, что всего в войске Лжедмитрия II было 30 тысяч украинских казаков и 15 тысяч донских («донскими» поляки обычно называли вообще всех русских казаков). Даже если эти цифры сильно завышены, они дают некоторое представление о соотношении русских и украинских казаков, служивших самозванцу.

Правительство Лжедмитрия II отводило различным категориям служилых людей определенные территории, причем казаки получили право на сбор продовольствия, а возможно и денег, во Владимирском у.: по словам польского шляхтича, взятого в плен сторонниками Шуйского в январе 1609 г., «Володимер отдан на корм казакам». Еще раньше, в октябре 1608 г., «посланники» Лжедмитрия II атаман К. Миляев и двое казаков его станицы собирали вино с дворцовых сел Переяславского у. Некоторых представителей казачества Лжедмитрий II, возможно, наделял поместьями (известно, что, когда самозванец находился в Калуге, поместье арзамасца А. Ерофеева деревня Паново (77 четвертей) была отдана им казаку Н. Алексееву,³⁸⁾ хотя не исключено, что Н. Алексеев был старым служилым арзамасским казаком). Вместе с тем нет оснований преувеличивать степень расслоения казаков в лагере Лжедмитрия II и полагать, что атаманы в нем сблизились с дворянами и что их [28] интересы и интересы рядовых казаков были «слишком различны». Пока сохранялась станичная организация, атаманы и есаулы не могли действовать, не считаясь с волей большинства казаков. Н. А. Мининков, несомненно, ошибается, полагая, что «города и волости» в это время получали только атаманы:³⁹⁾ в кормлениях ничуть не меньше были заинтересованы и казаки, которыми они командовали.

Во время длительной борьбы Василия Шуйского с армией И. И. Болотникова, а затем Лжедмитрия II связи «вольных» казаков, сражавшихся за «царя Дмитрия», со старыми центрами расселения казачества постепенно ослабевали, тем более что многие казаки (если не большинство их), участвовавшие в этой борьбе, никогда не жили в казачьих городках на Дону, Волге и других реках. Правда, некоторые казаки еще долгое время после ухода с Дона продолжали считать себя частью Донского войска. Так, в октябре 1608 г. переяславские крестьяне называли донскими упоминавшихся выше казаков станицы К. Миляева, позднее входившей в Первое ополчение. Палицын также именует атаманом «станицы Смаги Чертенского» С. Епифанца, возглавлявшего отряд казаков в войске самозванца, осаждавшем Троице-Сергиев монастырь. Этот отряд, по словам Палицына, ушел на Дон из-под стен монастыря, позднее за ним последовала еще какая-то часть казаков из лагеря Лжедмитрия II.⁴⁰⁾ Другие отряды приходили с Дона в центральную Россию, но в целом Донское войско не участвовало в ожесточенной борьбе за московский престол после гибели первого самозванца. Одна из причин такой пассивности донцов, по справедливому предположению Н. А. Мининкова, заключалась в географической отдаленности Дона от районов развитого крепостнического землевладения. Донским казакам в начале XVII в. не грозило закрепощение, и с прекращением преследований и получением жалованья от царя Василия их основные требования были, по-видимому, удовлетворены.

Сам термин «войско» применительно к казакам, действовавшим на основной территории России в начале XVII в., встречается в источниках уже после смерти Лжедмитрия II. А. З. Просовецкий, бывший воевода самозванца, командовавший отрядом в 500 казаков, в феврале 1611 г. писал в Кострому: «Ондрей Просовецкий и дворяне, и дети боярские, и атаманы, и казаки, и все великое войско челом бьют». 500 человек — обычная [29] численность полка украинских казаков со времен Стефана Батория, и определение его в качестве «войска», несомненно, свидетельствует о том, что единого казацкого войска и в лагере Лжедмитрия II, и после его смерти не существовало и что казаки, служившие в разных «полках», были разобщены. Характерно, что один из войсковых казачьих дьячков, Т. Петров, назван в 1612/13 г. «пятисотенным подьячим». ⁴¹⁾ Совершенно очевидно, что у казаков, служивших самозванцу, не было выборного войскового атамана, а такие их предводители, как Заруцкий, Лисовский, Просовецкий, по своему положению думных людей и дворян Лжедмитрия II стояли вне казацкой организации. Самоуправление казаков в Тушине и Калуге осуществлялось, вероятно, прежде всего на уровне станиц; собирались также полковые («войсковые») круги, и лишь в самые критические моменты казаки разных полков принимали решения на общевойсковой сходке.

Царь Василий и после восстания Болотникова широко (хотя и не в такой степени, как Лжедмитрий II) пользовался услугами «вольных» казаков. По указу от 25 февраля 1608 г. холопы, добровольно перешедшие на сторону Шуйского, не подлежали выдаче своим господам, в то время как взятые в плен «в языцех» подвергались наказанию или возвращались в холопство. Очевидно, что от наказания освобождались и выходцы из других сословий, оставившие самозванца. Некоторые казаки воспользовались возможностями, которые предоставлял им этот указ. В частности, из Тушина в Москву отъехал казак, в прошлом сын боярский С. Д. Милохов. В войсках Шуйского он продолжил казачью службу в станице Первуши Булгакова. Правительство Шуйского не только принимало на службу мятежных казаков, но и само производило наборы «охочих» казаков: в 1607 или 1608 г. «прибирал» казаков воевода царя Василия Г. Л. Валуев — именно тогда стал казаком ростовский крестьянин В. Е. Харин; во время похода князя М. В. Скопина-Шуйского из Новгорода к Москве в 1609—1610 гг. в качестве казака в его войско вступил старицкий крестьянин Ф. Михайлов. Позднее и Харин, и Михайлов служили в «вольных» казачьих станицах.⁴²⁾

Выдача жалованья казакам, сражавшимся на стороне Шуйского, производилась нерегулярно, и правительство не всегда придерживалось каких-либо норм. В мае 1609 г. 60 «вольных» казаков, посланных в Гороховец [30] и служивших царю Василию к этому времени уже два года, подали челобитную о «жалованье и корме», в связи с которой последовал указ нижегородскому воеводе Я. С. Прокудину: «И будет есть деньги в Нижнем, и тебе б однолично дать им денежок, хотя не извелика, да по запасу». Недостаток средств заставлял власти искать нетрадиционные пути обеспечения казаков. Размещение казаков из войска М. В. Скопина-Шуйского в северных городах осуществлялось в 1610 г. путем заключения договора о найме между казаками и городским «миром»: «Стоят-де они (казаки. — А. С.) на государеве службе с тех своих городов от посадских людей из месячного найму». Позднее казаков нанимали и монастыри. В частности, в 1610/11 г. Соловецкий монастырь принял на службу 70 «ратных казаков» во главе с двумя атаманами; в месяц каждый казак получал 20 алтын с гривной. Практику верстания «лучших» казаков поместными и денежными окладами правительство Шуйского продолжало, по-видимому, и после подавления восстания Болотникова. В частности, денежный оклад из Галицкой четверти получил при царе Василии атаман Макар Смолеников — в Кормленой книге он, как и другие казаки, был записан отдельно от других четвертчиков «себе статьею». ⁴³⁾

Нерегулярная выдача жалованья, вызывавшая казацкие грабежи (например, в Темниковском у. в 1609 г.), и распространение кормлений — приставств имели следствием растущую враждебность к казачеству различных слоев населения России. Уже в начале 1611 г. казанцы, присягая Лжедмитрию II (о его смерти в это время в Казани еще не знали), оговаривали за собой право впускать в город лишь для торговли небольшие группы казаков — «десятка по два или по три». Позднее, в августе 1611 г., Казань, Нижний Новгород и другие города Поволжья после обмена между собой грамотами постановили «казаков в город не пущати ж». Не следует судить казаков слишком строго — поведение солдат в Европе в ту эпоху было ничуть не лучше. Недаром польский поэт XVII в. Матэуш Кулиговский заметил, что для населения солдаты страшнее черта: черт забирает только душу, солдат забирает все.

Тревога дворянства, вызванная усилением казачества, ясно проявилась в проекте договора, предложенном тушинским посольством королю Сигизмунду III 4 февраля 1610 г., и в договоре об избрании Владислава от [31] 17 августа 1610 г. И в том и в другом документе (первый из них был, очевидно, использован при составлении второго) статья о казачестве следует непосредственно за статьями о запрещении крестьянского выхода и о возвращении беглых холопов прежним владельцам, что для составителей документов было гарантией окончания «Смуты». Поскольку дворяне видели в «вольных» казаках, с которыми они вместе сражались под знаменами Лжедмитрия II или против которых они боролись на стороне Шуйского, прежде всего беглых холопов и крестьян, специально о них в договорах вообще не говорится. Более того, в них ставится под вопрос само существование казачества: «На Волге, и на Дону, и на Яике, и на Тереке казаки надобет или нет — о том становить, для чего надобны». В ответе Сигизмунда III на предложения тушинцев говорится, что по этому поводу государь примет решение после совещания с Боярской думой. Лишь в окружной грамоте боярского правительства об избрании Владислава все же содержится неопределенное обещание жаловать казаков наряду с другими сословиями «по достоинству и чести… как было при прежних великих государях».

Косвенным образом против казачества был направлен и указ о холопах от 12 сентября 1609 г., по которому владельцы могли оформить служилые кабалы на добровольных и документально не оформленных старинных холопов, живших у них не менее полугода. Таким образом, возвращаясь к нормам Уложения 1597 г., правительство Шуйского пыталось закрыть один из важных источников пополнения казачества.⁴⁴⁾

Н. А. Мининков полагает, что в проекте договора от 4 февраля 1610 г. нет речи о возможной ликвидации казачества, ибо это было правительству не под силу, и что в нем отразился «разрыв большинства казаков с изменниками-атаманами». Однако вряд ли следует сомневаться, что в разгар «Смуты» дворяне мечтали об уничтожении казачества именно потому, что не могли справиться с сословием, угрожавшим их существованию. Что до раскола казачества, то сведений о нем указанные документы не содержат.

Уход части казаков во главе с Заруцким к Сигизмунду III под Смоленск после распада тушинского лагеря и бегства самозванца в Калугу в конце декабря 1609 г. был, надо думать, не только проявлением личных амбиций Заруцкого, но и первой попыткой казаков [32] переориентироваться с романтической фигуры «царя Дмитрия», поддержка которого не принесла им особых выгод, на более реального и законного кандидата с точки зрения других слоев русского общества. Эта попытка довольно быстро закончилась неудачей: не только Заруцкому вскоре стало ясно, что он не может и дальше рассчитывать на положение «ближнего» боярина, которого добился в окружении Лжедмитрия II, но и казаки, находясь в королевском лагере, вероятно, осознали, что с кандидатурой Владислава они едва ли могут связывать надежды на лучшее будущее. В сентябре 1610 г. казаки под предводительством Заруцкого вернулись к самозванцу решительными противниками уже не только царя Василия Шуйского, по и польского королевича, а также стоявшего за ним короля Сигизмунда III.

Борьба между Василием Шуйским и Лжедмитрием II закончилась трагически для обоих соперников. 17 июля 1610 г. в результате дворянского заговора был насильственно пострижен в монахи царь Василий. 11 декабря того же года придворный Лжедмитрия II крещеный ногайский татарин стольник князь Петр Урусов, зарубив самозванца на охоте, ускакал в Ногайскую орду. Казалось, с самозванщиной в России покончено. Вскоре, однако, Марина Мнишек родила сына, названного Иваном, вероятно, в память о «деде» — царе Иване Грозном (злые языки говорили, что настоящим отцом ребенка был Заруцкий). У бывших сторонников Лжедмитрия II появился новый претендент на русский престол — «царевич» Иван Дмитриевич.