Кант. 
История германии с конца средних веков

Наша классическая философия начала развиваться несколько позже, чем наша классическая литература. Первым ее представителем был Иммануил Кант (1724—1804 г.), родившийся в Кенигсберге, где его отец был шорником. О его жизни можно мало сказать. Это было однообразное и монотонное существование ученого, целиком протекавшее в рамках тогдашнего немецкого мещанства. Кант никогда не выходил за черту своего родного города за исключением случая, когда он несколько лет прожил домашним учителем в восточно-прусских имениях.

Кант был совершенно несоциальной натурой, несоциальной в том смысле, что ему была противна всякая форма общественной жизни, включая брак и семью. Ему были совершенно чужды политические и национальные интересы. Он так же верноподданнически почитал своего наследственного короля, как и царицу Елизавету, когда русские войска во время Семилетней войны заняли Кенигсберг. Когда на закате его жизни к нему стала придираться цензура, он далеко не мужественно вел себя в этом конфликте.

Насквозь пропитанный филистерством в своей частной жизни, Кант был замечательным ученым, который обогатил историческое развитие наук тремя крупными работами. Безнадежны попытки изобразить его мыслителем, который будто бы стоит «вне времени», не превзойден в настоящее время и никогда не может быть превзойден; но столь же неумно было бы отрицать, что для своего времени он был пионером. Его первой незабвенной заслугой была его «Всеобщая естественная история», в которой он хотел изобразить строй и механическое происхождение всего мироздания. Он показал, что солнце и все планеты возникли из вращающейся туманной массы, и таким образом сделал чреватый последствиями шаг.

Эта первая работа Канта появилась уже в 1755 г. Четвертью века позже, в 1781 году, он издал свою «Критику чистого разума», которой он совершил освободительный акт. Он разрушил догматическую философию, пышно разраставшуюся в германских университетах. С возникновением капиталистического способа производства у западно-европейских культурных народов вновь воскресало материалистическое миропонимание и с блеском, особенно во Франции, вело борьбу против придворного, феодального и клерикального деспотизма. Между тем догматическая философия представляла не что иное, как замаскированную теологию, — была даже много опаснее, чем доподлинная и открытая теология, которая просто требовала, чтобы, не спрашиваясь рассудка, веровали в бога и бессмертие; догматическая же философия будто бы доводами разума хотела показать то, что лежит вне человеческого познания. В свои молодые годы и сам Кант был приверженцем этой философии, но английский скептицизм, — философия, которая вообще сомневается в познаваемости вещей, — возбудил в нем сомнения, которые повели к тому, что он обратился к исследованию вопроса о границах человеческого познания.

Ядро его нового учения заключается в том, что весь мир явлений, воспринимаемый нашими чувствами и нашим умом, вполне определяется устройством наших чувств и нашего разума, что мы не можем поэтому познать истинного существа вещей («вещь в себе»), но что наше познание от этого отнюдь не делается двусмысленным и не имеющим никакой ценности: напротив оно регулируется непреложными законами, оно необходимо и неотделимо от нашего существа. Это эмпирическое познание (познание посредством опыта) есть единственный способ узнать что-нибудь о вещах, как и вообще оно показывает нам вещи не такими, каковы они суть, а такими, какими необходимо должен видеть их человек вследствие своей организации. Философия, которая захотела бы перешагнуть через эти границы, неизбежно впадает в заблуждения, — например, если бы она хотела доказать, что нашим идеям о боге, свободе и бессмертии соответствует некая вне лежащая действительность.

Разрушение догматической философии, которое таким образом произвел Кант, представляло крупный исторический прогресс, но его теория познания отнюдь не была новой. Основная ее идея, — что мы знаем вещи, не каковы они суть, а каковыми они являются для наших чувств, — была высказана задолго до Канта другими философами, даже мыслителями древней Греции; оригинально было только применение, которое Кант дал той идее, что мы знаем мир не непосредственно, а через посредство наших несовершенных чувств. Тем самым он уничтожил претензии догматической философии, идя путем разума, доказать бытие бога, свободы и бессмертия. Но он делал это по соображениям, которые совершенно открыто выразил словами: я должен уничтожить знание, чтобы получить место для веры. Если в своей «Критике чистого разума» он выпроводил бога, свободу и бессмертие через переднюю дверь, то в своей «Критике практического разума» он опять впустил их через заднюю дверь. Именно, он говорил: хотя мы и не можем познать вещи в себе, мы должны их мыслить для себя, и таким образом бог, свобода и бессмертие становятся необходимыми выводами практического разума, который выше чистого разума.

Поскольку Кант своей «вещью в себе» хотел просто указать на предельное понятие, поскольку он хотел только сказать: существуют границы человеческого познания, и какие бы исполинские успехи ни делали ум человеческий в познании природы, он никогда не проникнет во все ее тайны, — постольку можно было бы не возражать против этого. То же говорили и многие другие, напр., Гете. Но поскольку своей «вещью в себе» Кант указывал на общую ограниченность нашего знания с той целью, чтобы получить более широкий простор для веры, его теория познания имеет лишь историческое, но отнюдь не всеобщее значение.

К своему положению, согласно которому бога, свободу и бессмертие невозможно познать, но можно мыслить, Кант приурочил свое учение о нравственности, свою этику. Здесь по его собственному признанию дело для него сводилось не к выяснению оснований того, что происходит, а к выяснению законов того, что должно происходить, хотя бы это никогда не происходило в действительности. Эти законы Кант измышляет совершенно произвольно, хотя и под влиянием того половинчатого буржуазного просвещения, которое господствовало в Германии.

Этика Канта одной ногой еще стоит на почве христианской религии. Его учение о том, что человеческая природа зла в самом корне, есть не что иное, как теологическая догма о прирожденной человеку наследственной греховности; точно так же его категорический императив, т. е. безусловность нравственного закона, велений которого никто не должен избегать, заимствован из десяти заповедей Моисеевых с их императивной, т. е. повелительной формой: ты должен. Кант полагал, что действия человека лишь при том условии имеют действительную моральную ценность, если они совершаются исключительно по чувству долга, без какой бы то ни было склонности к ним. Ценность характера обнаруживается лишь там, когда кто-нибудь, не питая никакой сердечной симпатии, холодный и равнодушный к страданиям других, далекий от всякого человеколюбия, совершает благодеяния исключительно и единственно в силу долга. Таким образом скряга, подающий нищему копейку, поступает добродетельно, — но не рабочий, который с пламенной преданностью жертвует за благо своего класса здоровьем и жизнью. Эти истинно филистерские курьезы достаточно были высмеяны даже почитателями Канта Шиллером и Шопенгауером.

Но другой ногой этика Канта во всяком случае стоит на почве французской революции, которую он признавал еще и после эпохи террора, хотя не был свободен от того противоречия, что в принципе отвергал право на сопротивление деспотизму. И как раз то положение, ради которого безусловные почитатели Канта признают его «истинным и действительным отцом германского социализма», целиком входит в круг идей французской революции. Это положение гласит: действуй таким образом, чтобы человечество как в твоем собственном лице, так и в лице всякого другого, никогда не являлось просто средством, но всегда было также и целью. Для исторически изощренного взгляда в этом положении Канта тотчас же раскрывается идеологическое выражение того экономического факта, что буржуазия, желая получить пригодный для ее целей объект эксплуатации, должна была не просто пользоваться рабочим классом, как средством, но и поставить его, как цель, т. е. во имя человеческой свободы и человеческого достоинства освободить его от цепей вассальной и крепостнической зависимости. Ничего иного и не думал Кант, потому что он требовал свободы и самостоятельности только для граждан государства, а не для членов государства, к которым он причислял весь трудящийся класс — подмастерьев ремесленника или купца, частных служащих и поденщиков, всю прислугу и даже крестьян, которых однако должна была освободить и освободила буржуазная революция.

История более или менее опередила этику Канта уже при самом ее появлении. В настоящее время достаточно будет просто сказать, что ее узкие и мелкие критерии и в отдаленной мере не идут в уровень с великими нравственными требованиями классовой пролетарской борьбы.

Напротив, большой заслугой Канта остается еще его обоснование современной эстетики. Между миром явлений, подчиняющим человеческую волю законам природы, — царством того, что есть, — и моральным миром, в котором господствует свободная воля человека, — царством того, что должно быть, — в своей «Критике силы суждения» он поставил в качестве посредствующего звена царство искусства.

Если прежняя эстетика отводила для искусства плоское подражание природе, или сливала его с моралью, или видела в нем прикровенную форму философии, то Кант показал, что здесь мы имеем дело со специфической и изначальной способностью человека. Он сделал это в глубоко продуманной, а потому художественно построенной системе, богатой широкими и далекими перспективами.

Источники. Историко-критическое изображение прусского деспотизма в его связи с классической литературой, см. Меринг, Легенда о Лессинге. Изложения классической литературы и философии с историко-материалистической точки зрения, к сожалению, еще не существует. Mehring, Schiller, в лейпцигском партийном издании. За недостатком более обстоятельных работ следует указать Mehring, Johann Gottfried Herder, Neue Zeit 22¹, 321, ff., u Immanuel Kant, там же 22¹, 553 ff., а также Kant una Marx, там же 22¹ 658 ff. (статьи, написанные по поводу столетия со смерти Гердера и Канта). Подробную критику национального и социального королевства Гогенцоллернов дает Maurenbrecher, Die Hohenzollern-Legende, изд. «Vorwarts». Два тома содержат много материала, заимствованного главным образом из работ школы Шмоллера, но у автора нет уверенности в применении историко-материалистического метода.