И. Девятнадцатый и двадцатый век

Основной факт XIX века — громадное, сравнительно с предыдущими веками, увеличение населения. Может быть, в процентном отношении когда-либо увеличение и было большим, но в абсолютных цифрах, т. е. в смысле достигнутого количества людей на всем земном шаре получилось нечто доселе небывалое. Хотя к книге прикосновенно не все человечество, а только грамотная его часть, но и она возросла в небывалом размере. Это обстоятельство прежде всего сказалось на судьбе книги: потребовалась книга массовая вместо книги, бывшей аристократической собственностью. Где же тут было заботиться о том, чтобы каждая книга была одета в прочную кожаную одежду. Большинство книг стало пускаться в обращение без переплета; явился вопрос об обложке, и в целую отрасль знания разрослось искусство приготовления этой обложки, придания ей такой внешности, чтобы она издали привлекала к себе внимание. Массовое производство требовало новых способов и приемов, а где есть потребность, скоро изыскиваются и пути к ее удовлетворению. Смена XVHI и XIX века была богата техническими изобретениями, которые все шли к одной цели — к ускорению и облегчению механического книгопроизводства. Луи Робер изобрел машину, которая давала бесконечную ленту бумаги вместо прежних, черпавшихся из чана, отдельных листов; лорд Стенгоп заменил непрочный деревянный станок для печатания металлическим, более прочным и допускавшим более быструю работу. Он же, одновременно с Дидо, изобрел стереотип, дававший возможность переиздавать книги, не сохраняя набора. Наконец, в первой четверти XIX в. появилась скоропечатная машина Кенига.

Техника дала особый отпечаток всему XIX веку. Технические усовершенствования не прекращались в течение всего века и из году в год добавляли новые средства к тому, чтобы книга количественно и качественно все более воздействовала на человечество.

В начале века усовершенствовано было изобретенное в 1795 г. искусство плоского печатания на камне — литография, дававшая возможность достигать поразительных эффектов от сочетаний красок. Старая ксилография сменилась новой по манере Бьюика, быстро завоевавшей всю Европу. Грубоватая на вид гравюра на дереве сменилась более тонким и изящным гравированием на стали. А с тех пор, как изобретена была фотография, в значительной мере механизировался труд иллюстраторов. Сначала фотография давала возможность только воспроизведения в печати штриховых рисунков, потом автоматически стали воспроизводиться и тоновые рисунки, обычного типа фотографии с натуры, а к концу века удовлетворительно разрешен был вопрос о механическом разложении природной окраски предметов на основные цвета: желтый, красный и синий. Старая скоропечатная машина, найденная слишком медлительной, заменилась ротационной, а к концу века ручной набор сменился машинным, с изобретением линотипа, берущего на себя и отливку литер. Одновременно техника совершенно видоизменила бумажное производство. Не было никакой возможности собрать столько льняного тряпья, сколько его требовалось для тряпичной бумаги. Пришлось перейти к другим материалам для приготовления бумаги и, прежде всего, к дереву. Древесная масса, механически приготовленная, явилась первым суррогатом тряпья, а затем появилась и химически обработанная масса — целлюлоза из дерева и соломы. Для получения печатной бумаги стали истребляться целые леса. Массами для приготовления новой бумаги стали идти в перемол на бумажных фабриках и старые книги.

Увеличение населения естественно увеличило борьбу за существование, а эта последняя заставила ускорить темп жизни. При ускорявшемся темпе жизни, в погоне за насущным хлебом, для огромного большинства людей не было времени сидеть за фолиантами с их сотнями страниц, не торопясь перелистывая их, и читать о стародавнем, отжившем. Прежде всего влекло к себе то, что было актуально, т. е. входило в злобу дня, влияло на жизнь единичного лица, могло быть им использовано практически. В этих условиях сильно должна была вырасти ежедневная печать, и мы и видим, что газета в XIX в. достигает верхов своего влияния. Некоторые газетные предприятия разрастаются в крупные учреждения с сотнями сотрудников, со своими собственными средствами сообщений и передвижений, со своими послами и посланниками. Не всякий грамотный имел досуг для чтения книг, но газету читал или хотя бы просматривал всякий умеющий читать. Газета не убила книгу, но сумела стать прочно наряду с ней как необходимое в культурной стране средство общения.

В XVIII в. читало и беседовало о прочитанном одно «общество»: немногочисленный высший слой населения, объединявшийся в своих литературных салонах, пересадившихся к нам, в Россию, с обычным запозданием, только в первой половине XIX века. Но на Западе, со времен великой французской революции, книга шла в широкие массы населения, которые уже не хотели довольствоваться, как в прежние века, одним пересказом из чужих уст, а тянулись непосредственно к книге. Книга стала в XIX веке, отвечая потребности на нее, много дешевле, чем она была раньше, но тем не менее бедняк не мог мечтать о том, чтобы обзавестись своей библиотекой, да если бы он и обзавелся ею, ему некуда было бы ее деть в своем тесном жилье.

Отсюда — потребность в общественных библиотеках, за идею которых охотно ухватилась и господствующая буржуазия, полагая, что «кто сидит в библиотеке, тот на время безопасен». В XVIII в. появились абонементная библиотека Вениамина Франклина и план библиотечного строительства французского Конвента. XIX век дал осуществление библиотечной сети, библиотечный налог, нормальные каталоги и первые труды по методике общественно-педагогической работы в библиотеках.

Обескровление Европы в эпоху после Наполеона вызвало худосочную мистическую и философскую литературу, которая несколько десятилетий господствовала в книжном мире. Французский мистик Жозеф де-Местр, а затем целый ряд немецких философов-идеалистов Фихте, Шеллинг, Гегель и др. влияли на книжную жизнь Европы, заслоняя своими умозрительными построениями действительную жизнь. В это же время в области поэтической литературы господствовал романтизм, звавший назад к отжившему феодализму и церкви. Но уже начинал раздаваться голос четвертого сословия (пролетариата) и собирался материал для манифеста рабочего класса, который напомнил успокоившейся буржуазии и мечтателям-идеалистам о реальном грозном призраке.

К концу первого полустолетия философия и мистицизм отходят на задний план. Открытия в области изменчивости видов животных и растений, успехи доисторической археологии и исторической геологии, практические достижения медицины, открытия в области физики и химии, двух наук, получивших только в XIX веке внутреннее объединение, направляли интересы читателей, которым книга постаралась немедленно ответить, в другое русло. Книги по естественным наукам и медицине стали на первое место, философия и филология отступили на второй план. Эта общеевропейская перемена в интересах образованных читателей очень ясно и отчетливо отразилась в России, если мы сравним, с одной стороны, 40-е годы с их увлечением Гегелем, с другой — 60-е годы, когда Писарев звал Салтыкова-Щедрина бросить писание сатирических очерков и заняться популяризациею естествознания. В беллетристике в это время провозглашается учение о точном копировании жизни такой, какой она есть, и великий талант Эмиля Зола дает этому учению авторитет и влияние на литературу всего мира. Натуралистический роман старался снять со всего покровы и представить жизнь такой, какой она есть, хотя в конце концов жизнь и в этих произведениях оказывалась не механически скопированной, а художественно-претворенною.

Конец XIX века не представляет столь определенной картины. Подсчеты не показывают решительного преобладания одних интересов над другими. Общим за весь XIX век явлением оказывается падение богословской литературы, некогда заполнявшей весь книжный рынок. Теперь она занимает лишь небольшой уголок. Другое характерное явление — стремление ученых сил всего мира к объединению вне рамок государств и наций. Увеличиваются съезды, конгрессы, печатаются их труды с работами на разных языках специалистов из разных стран, предпринимаются коллективные труды, в которых участвуют ученые из всех частей света. Кроме вопросов естественнонаучных, привлекают к себе общее внимание вопросы социальные и правовые, и все чаще и чаще делаются попытки и их решать в международном масштабе. Не случайно также к концу века приурочивается учреждение нескольких международных библиографических предприятий.

Успела уже закончиться первая четверть XX века. В начале XX век продолжал дело XIX века. Продолжала развиваться техника, в области науки развивался интерес к общественным, экономическим вопросам, и росли коллективные труды международного масштаба. В беллетристике не было господствующего течения, но развивались настроения упадочничества (декадентства), символизма, импрессионизма, явившихся на смену слишком уже трезвому и протокольному натурализму. На ряду с этим то возрождалась романтика, то прорывался натурализм. Не было определенного стиля и в изобразительном искусстве, и оно после увлечения «стилем модерн» пробавлялось возрождением стилей прежних эпох; на стиле внешности книги это, естественно, сказывалось. Характерным явлением было возрождение интереса к художественной внешней отделке книги; движение в эту сторону, начатое в Англии Вильямом Моррисом, нашло многих подражателей: перекинувшись на континент, оно сильно распространилось в Германии и перешло в Россию еще до войны. Это движение являлось во многом антиисторическим — оно шло к давнему, уже отжившему: возвращалось к деревянному печатному станку, шрифтам XV века, старинной черпальной бумаге.

Годы войны нарушили мирную эволюцию и вызвали в жизни целые горы человеконенавистнической, шовинистической литературы и подобных же произведений изобразительного искусства. Они остаются для будущих веков молчаливым памятником позорной бойни, уложившей в могилы и искалечившей миллионы трудового люда.

Послевоенная эпоха — время великой пролетарской революции в России и обострения борьбы классов во всем мире. В этот период книга буржуазного государства, при всех ее технических совершенствах, — отражение упадка, умственного разброда и либо безнадежности и тоски, либо бесшабашного разгула. Оставшаяся у разбитого корыта Западная Европа или пускается в мистику, как после наполеоновских войн, или увлекается сказками и небывалыми авантюрами. В это же время книга новых, свежих сил социалистических республик — целесообразно заостренное оружие для нападения и защиты, надежный оплот для охраны достигнутого и орудие достижения всемирной победы пролетариата.