Вопрос о присоединении Грузии в Государственном Совете; доклад графов Воронцова и Кочубея

Вопрос о присоединении Грузии был одним из первых вопросов, какие пришлось рассматривать вновь учрежденному Государственному Совету при императоре Александре I; этот же самый вопрос обсуждался в предпоследнем заседании Совета императора Павла. И, хотя судьба Грузии была решена Павлом, а Александр лишь не знал, как отнестись к совершившемуся уже факту; но сановники императора колеблющегося больше обнаружили внимания и серьезнее посмотрели на дело, чем советники решительного императора Павла.

Накануне подписания манифеста, 17 декабря 1800 г., читано в Совете представление графа Мусина-Пушкина об «удобности и выгодах присоединения Грузии к Державе Российской».

Совет вполне соглашался с «удобностью» и не отрицал «выгод» такого шага. Более того, он нашел, что звание «покровителя тех земель» дает императору право принимать необходимые для безопасности края меры — поэтому от Государя зависит, как достигнуть этого: увеличением ли своего влияния во внутренних делах Грузии, или же совершенным ей присоединением к России. Обосновав юридически право присоединить Грузию (именно, как вытекающее из протектората sic), Совет исчисляет выгоды, какие произойдут от этого для России: здесь указываются «уступаемые ныне царем Георгием сокровища, там в богатых недрах заключающиеся»; затем, «вящая удобность» обуздать хищных горцев; наконец, знаменитый аргумент насчет торговли «не токмо с соседями, но и индийскими народами», и стратегические выгоды, в случае войны с Портой или Персией¹.

Само собой разумеется, что император Александр, еще наследником, был знаком с вопросом о Грузии: журнал только что упомянутого заседания Совета подписан именно им¹.

Вступив на престол, он нашел, строго говоря, Грузию уже присоединенной, т. е. воля присоединить ее была уже изъявлена, притом в авторитетной форме манифеста. Мы показали, что был, сверх того, сделан и решительный шаг к исполнению этой воли, т. е. не допущено было провозглашение нового царя. Однако многое из старого сохраняло силу. Нужен был еще целый ряд мер, чтобы осуществить решение императора Павла. Но в щепетильной душе его сына нашлось место для колебаний.

Александр, этот удивительный и капризный монарх, переживавший тогда пору благороднейших и никогда не осуществленных замыслов, усомнился в правомерности акта, на основании которого Грузия присоединена к России. Он видел в этом несправедливость по отношению к законным наследникам грузинского престола^[1][2].

Замечательно, что ни император Павел, ни его советники не видели, что, упраздняя трон Багратидов, они нарушают очевиднейшим образом принцип, из-за которого готовы посылать на смерть армии и возводить китайскую стену между Европой и Россией, — принцип легитизма. Впрочем, могло казаться неуместным обсуждать «азиатские» дела с точки зрения европейских воззрений на богоустановленность монархий.

Ввиду сомнений Императора, вопрос о Грузии был предложен на обсуждение вновь образованного Государственного Совета^[3]. В числе членов его были теперь лица, близко знакомые с делами этой части Азии, по опыту и по личной роли в политике — именно Платон и Валериан Зубовы. При таких условиях, при возбуждении вопроса о праве, рядом с вопросом о выгоде, нельзя было уже ограничиться ссылками на хищников горцев и «индийскую» торговлю. Действительно, мы видим, что присоединение Грузии к России вызвало в Государственном Совете настоящие дебаты по вопросу внешней политики; редкий пример в истории Совета за этот век.

Впервые при императоре Александре I Совет занимался Грузией в собрании 11 апреля 1801 г.

Читаны были бумаги о присоединении, и Совет нашел, что присоединение это имело две причины. Во-первых, донесение гр. МусинаПушкина об обильных рудниках; во-вторых, объявление посланников царя Георгия о желании его, чтобы царство поступило в непосредственное подданство России и тем избегло бы гибели ввиду неизбежных раздоров. Послов отправили в Грузию, чтобы они вернулись с нужными полномочиями — для учинения торжественной присяги¹.

Мы подробно говорили о том, в чем состояло «объявление» (т. е. просительные пункты) грузинских уполномоченных, известно нам и то, для чего их отправили обратно (привезти ответную грамоту и полномочия для заключения «обоюдного» акта). По-видимому, в числе «бумаг», читанных в Совете, не оказалось главнейших! В результате, ни слова о миссии уполномоченных, ни слова о старых обязательствах по трактату 1783 г., подтвержденному в 1799 г.

По мнению Совета, необходимо «удержать» Грузию под скипетром России по следующим соображениям: 1) чтобы избавить слабое царство от пагубных междоусобий; 2) собственное достоинство Империи, издавней покровительницы Царства, требует сохранения его в целости (а потому — присоединения); 3) этого же требует спокойствие границ. И необходимо не только оставить в Грузии занимающие ее войска, но и приступить к организации временных властей, прочно там основаться, — так как с занятием Грузии должно быть связано исполнение екатерининских планов 1796 г.^[4][5]

Легко узнать в этих рассуждениях сподвижников Екатерины.

Государственный Совет, извращая самый вопрос об отношении Грузии к присоединению, допуская такие рассуждения, как: царство грузинское должно быть сохранено в целости — поэтому его надо присоединить к России, едва ли стоял на высоте задачи, возложенной на него монархом.

Александр не спрашивал: выгодно ли присоединить Грузию? Он спрашивал: нет ли в этом несправедливости, т. е. не нарушается ли этим династическое право наследников? Если бы существовал какой-либо акт отречения царя Георгия или его наследников от царственных прав в пользу русского Государя, то, надо полагать, этот акт был бы известен монарху; и тогда ему не зачем было бы колебаться и сомневаться в своем праве на Грузию. Тогда могла бы идти речь о целесообразности, о том, выгодно ли это, стоит ли брать на себя это бремя? Но никакого подобного акта не существовало; для Александра ни откуда не было ясно, что Грузия действительно вступает в подданство по доброй воле, да и не могло быть ясно, так как обоюдного акта, какого желали грузины, не было заключено, а манифест о присоединении был уже объявлен. Значит, надо было помочь государю выйти из его сомнений. Вместо того, чтобы указать на единственно возможный путь правомерного решения вопроса — путь взаимного соглашения, путь «обоюдного» акта, казалось, освященный еще Павлом, вместо того, чтобы пойти навстречу грузинским уполномоченным, также желавшим более правомерного исхода дела — Государственный Совет, вслед за вельможами, сторонниками присоединения, игнорировал, собственно, желания грузин, хотя вся речь шла именно об этих желаниях.

Раз отвергали путь обоюдного рассмотрения, то оставалось или доказывать, что все грузины жаждут непосредственного подданства, или же настаивать на пользе, какая последует от присоединения для грузин и для России. Совет так и поступил: голословно утверждая о желании грузин быть в подданстве России, он не жалел красок, рисуя выгоды и пользу от присоединения для обеих сторон.

Однако государь не удовлетворился рассуждениями Совета в этом заседании.

Через 4 дня, в заседании 15 апреля 1801 г., приступлено снова к обсуждению грузинских дел. Генерал-прокурор Беклешов сообщил о «крайнем отвращении Государя к принятию Грузии в подданство России», так как он, Государь, «почитает несправедливым присвоение чужой земли»¹.

В заседании 15 апреля высказано много интересного; доводы становятся более высокими. Но опять-таки вопрос о «справедливости», т. е. правомерности, решается далеко не убедительно.

Совет остался при первоначальном своем мнении. Во-первых, он доказывает, что изъясненное от всего народа желание быть подданными российскими достаточно оправдывает присоединение, так как «устраняет от предприятия сего всякий вид несправедливости». Но какого подданства желали — этого Совет не касался.

Затем, вторая серия доводов касается тех следствий, которые повлечет за собой неприятие в подданство. Следствия эти двоякого рода: а) непринятие в подданство — будет для Грузии «конечною пагубой». Персияне всегда вредили грузинам и теперь жаждут лишь улучить благоприятную минуту, чтобы жестоко отомстить им за их связь с Россией. Говоря об этой постоянно угрожающей опасности, Совет высказал точку зрения, имевшую решительное значение на исход дела.

По его мнению, если надо помогать Грузии, то приходится выбирать одно из двух: или совершенно устраниться от нее, или же принять ее в полное подданство. Или предоставление ее собственной судьбе — или полная инкорпорация. Другого исхода нет. Tertium non datur.

«Покровительство, какое доселе Россия давала Грузии, имеет взаимных неудобств столько, что между совершенным оставлением последней и принятием ее в подданство первой — нет середины».^[6]

Чтобы прочным образом обеспечить Грузии спокойствие, нужно держать там постоянно такое количество войск, что это будет крайне дорого: если же ограничиваться присылкой помощи лишь по мере надобности, то цель не будет достигнута, Кавказская линия отделена от Грузии труднопроходимыми горами, а персияне в какие-нибудь сутки могут быть уже у стен Тифлиса.

Ь) Но и самой России неприсоединение Грузии сулит огромный вред. Предоставленная себе, Грузия будет уничтожена, и вместо христианского владения, на нашей границе окажутся заклятые враги — мусульмане. Между тем, и до сих пор Грузия оказывала ту услугу России, что мешала соединению враждебных нам сил в крае, и горцы не могли действовать с такой уверенностью, имея Грузию у себя в тылу.

Но если не присоединить это царство, грузины, чего доброго, предадутся Турции, и тогда! тогда последствия будут страшны для России. Ей придется иметь дело на расстоянии границы в 800 верст с враждебными силами Кавказа, объединенными Турцией. Не замедлят присоединиться сюда и внушения других держав; тогда — ужасно даже подумать о том, что тогда будет. В силу всего этого необходимо присоединить Грузию к России.

Но чтобы устранить последние колебания, Государственный Совет предлагает следующий, решительный способ дознания истины. Пусть дадут секретное повеление генералу Кноррингу ехать в Грузию и «изыскать» на месте: 1) может ли быть Грузия царством независимым, собственными силами противостоять врагам, смутам etc. 2) действительно ли просьба о принятии в подданство опирается на единодушное желание всего народа?¹.

Обратите внимание на ход рассуждений Государственного Совета. Он сначала же установляет дилемму: или инкорпорация, или оставление на произвол судьбы; затем указывает на неисчислимые бедствия, которые последовали бы при втором решении вопроса (т. е. в случае непринятия в подданство); остается только первый исход, т. е. полное присоединение, так как иные комбинации Совет прямо замалчивает. Вследствие такой постановки вопроса и вышло, что ген. Кнорринг должен был решить то, что было ясно уже с давних пор.

Может ли Грузия быть совершенно независимым царством? Но она искала у России помощи в течение веков и именно ради этого обменивалась посольствами. Наконец, для чего-нибудь же искал Ираклий покровительства Екатерины?

Затем, действительно ли просьба о подданстве есть общая всех просьба?

Но, строго говоря, не в этом было дело, а в том, какого подданства искали. Желали, повторяем, подданства с царем и двусторонним актом.^[7]

Император Александр согласился с мнением Государственного Совета и, согласно предположению последнего, поручил генералу Кноррингу ехать в Грузию и удостовериться на месте: 1) действительно ли внутреннее и внешнее положение страны таково, что она не может собственными своими силами обеспечить себя извне и искоренить внутренние междоусобия? 2) единодушно ли и по собственному ли убеждению сословия искали подданства, или же это плод воздействия и внушений?

Такова была миссия, возложенная на генерала Кнорринга Высочайшим рескриптом 19 апреля 1801 г.^[8]

В сущности, едва ли не было странно поручать русскому генералу — притом несомненному кандидату на пост главнокомандующего в Грузии — как бы экспертизу того, что может и чего хочет Грузия, когда одновременно с этим, в том же апреле месяце, грузинские уполномоченные вновь подавали ноту, выражавшую желания уполномочивших их, и тщетно добивались того, чтобы вопрос решен был с их участием.

Пока генерал Кнорринг знакомился на месте с грузинскими делами, в Государственный Совет поступили на обсуждение два важных прошения касательно Грузии.

Именно, 3 июня прошение вдовствующей грузинской царицы Дарии о том, чтобы оставить Грузию на прежнем положении по трактату 1783 г.; а 4 июня читано прошение царевича Давида о сохранении ему наследства на царство Грузинское. Но рассмотрение этих предметов Совет отложил до возвращения из Грузии генерала Кнорринга^[9].

22 мая Кнорринг въехал в Тифлис, и началось его ознакомление с Грузией^[10]. Оказалось, что царевич Давид, «допущенный полномочными грузинскими к участвованию в правлении, по послаблению местного военного начальства, присвоил себе почти все права прежней царской власти»^[11].

Теперь трудно представить себе, в каком двусмысленном положении находилась Грузия в это переходное время. Русский оккупационный отряд не допустил бы провозглашения кого-нибудь царем; но он не помешал Давиду стать временно «почти» царем.

Сторонники завещания Ираклия, приверженцы Юлона, партия, вообще более консервативная (и более многочисленная), чем партия Давида, в глазах русского начальства — были уже прямые бунтовщики¹. Им объявляли, что царевич Давид есть Высочайше утвержденный наследник, а Давиду, опять-таки по Высочайшему повелению, не позволяли провозгласить себя царем. Затем, насчет присоединения — полная неизвестность: манифест Павла был обнародован в церквах, а когда русские войска присягали Александру, при его восшествии на престол, грузин к присяге не приводили. Многие поняли это так, что Грузия будет опять вовсе очищена.

Примите в расчет брожение в соседних странах, угрозы Персии, Дагестана: припомните, что речь идет о народе, уже неоднократно обманутом в своих ожиданиях и искавшем подданства для улучшения, а не ухудшения своей судьбы; и вы поймете, что генерал Кнорринг не мог найти в Грузии ничего, кроме той путаницы, какую он изобразил в своем отчете государю.

Но, затем, он впадает в ту же ошибку, что и многие другие официальные наблюдатели: их глаз, привыкший к порядкам плац-парада и канцелярии, видел в Грузии один хаос и беспорядок. Однако «иррегулярность» еще не означает отсутствия жизнеспособности. Живописное сочетание варварства, патриархальности и патриотизма — вся картина жизни Грузии, таившая в себе веками неразрешенную политическую проблему, — оскорбляла хорошо дрессированных служак, военных и гражданских.

Кнорринг сообщает о всяческих неустройствах в Грузии и, не говоря, собственно, ничего нового, отвечает отрицательно на вопрос о том, может ли Грузия устоять без помощи и положительно на вопрос, единогласно ли желают грузины подданства.

Постановка вопроса, допущенная Государственным Советом и перешедшая в рескрипт Императора, предрешила и исход миссии Кнорринга.

Едва ли нужны были эксперты для засвидетельствования незавидного положения Грузии. Не говоря о сведениях, от обилия которых ломились архивы Коллегии иностранных дел, в целом ряде грамот царей несчастья страны были изображены со всем красноречием патриотизма и страдания.

Но генерал Кнорринг, как и многие другие, приехал — и увидел только беспорядок, беспорядок везде и во всем; от него нельзя было ожидать соображений, основанных на более свободной оценке вещей,^[12]

более широких политических взглядах. Во что бы то ни было насадить благочиние — вот к чему сводился для этих людей вопрос о Грузии. Он не мог не заметить, как радовалось население его приезду, видя в этом залог того, что войск не уведут. Но он сделал отсюда тот вывод — что необходимо принятие в подданство полное и безусловное; вывод этот, в конце концов, получил и высочайшее утверждение, но смуты ближайших лет показали, что это было не так, что подданства искали, но не такого.

Доклад генерала Кнорринга был подан Императору 28 июня 1801 г. Но за четыре дня, 24 июля, представлен был Государю документ, представляющий большой исторический интерес и ничего общего не имеющий со всем, что мы до сих пор видели, — ни по глубине, ни по ясности принципов и силе доводов. Нашлись государственные люди, которые в присоединении Грузии видели нечто более сложное, чем выгодную для России оккупацию страны, нуждающейся в ее помощи. Мы имеем в виду всеподданнейший доклад о Грузии графа А. Воронцова и графа В. Кочубея¹ (являвшихся выразителями мнений неофициального комитета). Если колебания императора Александра были лишь колебаниями щепетильного человека, то здесь мы видим целый ряд как общих соображений, так и специальных доказательств.

Прежде всего, докладчики напоминают Императору основной принцип его политики: заботиться не о распространении пределов и без того слишком обширного государства, а об его внутреннем благоустройстве. Этого принципиального соображения было бы достаточно, чтобы отвергнуть самую мысль «присвоить Грузию»; но существуют еще и многие другие доводы против этого.

Какова была политика Екатерины II по отношению к Грузии? Со времени присоединения Крыма и гарантий Ясского трактата кавказская граница могла считаться обеспеченной, и Императрица никогда не имела в мыслях присоединять Грузию; а если она приняла ее под свое покровительство, то это в интересах своего влияния в этой части Азии, в интересах престижа России, как покровительницы христиан, наконец, чтобы там не утвердилась Порта.

Император Павел сначала относился довольно безразлично к Грузии и с трудом согласился подкрепить ее двумя батальонами, ввиду угроз Персии. Но, затем, образ мыслей его изменился, и он решился присоединить Грузию к России, «вследствие, как кажется, разных неосновательных сведений и происков, увеличивших до крайности важность приобретения сего».^[13]

Если сопоставить мотивы императора Павла и соображение Государственного Совета, высказанные уже при императоре Александре в пользу удержания Грузии под скипетром России, то окажется, что присоединение Грузии мотивируется, во-первых, докладом Коллегии иностранных дел Павлу, получившим «апробацию», в котором, среди других неправильностей, утверждается, будто в Грузии населения до 800,000 чел., между тем как ген. Кнорринг не ручается и за 160,000; во-вторых, якобы общим желанием народа; но каким образом мог изъявить такое единодушие народ, рассеянный по деревням, и дворянство, разделенное на партии? И неужели можно поверить, что царевичи, имеющие права на престол, так просто их уступают?

Эти два пункта относятся еще к манифесту императора Павла. Затем, следуют три мотива, выставленных преимущественно Государственным Советом. В-третьих — богатство рудников в Грузии; в-четвертых, удобство к «обузданию» горских народов; в-пятых, опасность, что, по очищении Грузии, она отдается Порте, и тогда произойдет важный ущерб для России.

Но Совет желает присоединение Грузии связать с возрождением старых замыслов насчет Персии! Что такое прикаспийские берега — это Россия знает по горькому опыту петровского похода в Персию, обошедшемуся нам так дорого, когда множество солдат «находило гроб свой» в тамошнем климате¹. Не даром Анна Иоанновна вернула Персии все завоевания своего дяди. Говорят о торговле с Персией и даже Индией.

Но разве не ясно, разве не признано наилучшими политиками, что всякое молодое государство должно заботиться о своей туземной промышленности, а не о рискованных отдаленных спекуляциях? Жалкое и все ухудшающееся положение астраханской торговли достаточно подтверждает это. Наконец, где эти капиталы? Их нет.

Таким образом, оставляя в стороне эти фантастические планы, имевшие приверженцев в лице Зубовых, докладчики приступают к политической оценке присоединения Грузии, помимо Персии и Индии. Необходимо рассмотреть выгоды и невыгоды этого приобретения.

Даже при поверхностном знакомстве с грузинскими делами каждому очевидно, что охранение Грузии, если она войдет в состав русской территории, будет стоить нам несравненно дороже, чем если она будет лишь под нашим покровительством. Потому что, в первом случае, внимание Персии и Турции привлечено будет в гораздо большей степени.

Ссылаются на богатство рудников. Но, во-первых, «подобные спекуляции приличнее купеческой компании, нежели большому государству»; во-вторых, предполагаемый доход так ничтожен (30,000 р. в год!), что лучше предоставить дело частной предприимчивости; нако-^[14]

нец, ведь рудники уступают нам и так; значит, можно их оборудовать, не касаясь самостоятельности Грузии¹.

Остаются соображения безопасности границ. Но об этом можно бы было говорить только в случае полного разорения Грузии; а если оставить ее на прежнем положении и подкрепить небольшим числом войск, то жаловаться на необеспеченность границ нельзя будет.

Такова политическая аргументация авторов доклада. Они оценивали присоединение Грузии с точки зрения государственных интересов России и отнеслись отрицательно к этому присоединению^[15][16]. Что же касается точки зрения права, то они, конечно, отлично знают, что ни о каком праве здесь не может быть и речи^[17]. Они прямо говорят: что достоинство Его Величества требует отвержения всякой меры, несправедливость заключающей, и не только это, но и интересы государственные (России) требуют оставить Грузию на том положении, какое создано было при императрице Екатерине.

Однако докладчики не ограничиваются критикой присоединения Грузии с точки зрения политических нужд и задач России. Они не забывали, что вопреки всему этому — вопреки праву и интересам России — «были учинены разные распоряжения». Необходимо распутать фактическое положение, созданное неподавленными еще притязаниями царевичей и колеблющейся русской властью. Поэтому предлагаются способы «основать как спокойствие в Грузии, так и систему для ее будущего состояния».

Во-первых, необходимо избрать на Царство одного из царевичей, следуя ли порядку наследства, или же соображая его личные свойства. Но, затем, утвердив его на престоле, удалить, если это понадобится, в Россию других претендентов, пока все успокоится и войдет в колею.

Во-вторых, для поддержания нами поставленного царя оставить в Грузии небольшое количество войска, и, вообще, взять за правило, что несколько батальонов с артиллерией всегда там должны быть «на продовольствии земли».

В-третьих, привести население к присяге на подданство и объявить Высочайшим манифестом, что Государь Император оставляет по-прежнему царство Грузинское в вассальстве России и не перестанет всегда и всеми мерами защищать и покровительствовать Грузии.

Правда, возражают, что если не удержать Грузию под скипетром России, то царство это подвергнется мщению от Турции и Персии. Но это не основательно. Слабость Турции и неповиновение смежных с Грузией пашей — гарантия того, что Порты нечего бояться. А что до Персии, то всем известно что даже Ага-Магомет-хан не осмелился бы вторгнуться в Грузию, если бы заблаговременно было послано на помощь ей хотя малое количество наших войск.

В-четвертых, необходимо для приведения в действие всех этих планов отправить в Грузию военным начальником человека беспристрастного, а, кроме того, назначить, по-прежнему, министра при царе. Наконец, в-пятых, чтобы устроить судьбы царевичей, необходимо, при возвращении кому-нибудь из них царства, выговорить для других определенное положение. Присутствие русского главнокомандующего и министра обеспечит их от всякой опасности; но на обязанности русских властей будет лежать, между прочим, и противодействие проискам царевичей против царя, поставленного Россией¹.

Государь передал вопрос о Грузии на обсуждение неофициального комитета, еще по получении первых донесений от генерала Кнорринга из Тифлиса^[18][19]. Неофициальный комитет, в противоположность Государственному Совету, пришел к убеждению, что присоединение Грузии и невыгодно России, и не основано ни на каком праве. Разобранный доклад графов Воронцова и Кочубея является именно формулировкой мнений неофициального комитета.

8 августа 1801 года произошло решительное заседание Государственного Совета относительно участи Грузии.

С каждым днем неопределенного выжидательного состояния возрастала анархия в стране, и чем дальше, тем меньше можно было говорить о царстве Грузинском, как о чем-то, еще не окончательно упраздненном; даже при благоприятном для самостоятельности Грузии решении вопроса, пришлось бы теперь реставрировать присоединенную уже Грузию. Это, конечно, увеличивало шансы сторонников присоединения, так как всякий совершившийся факт внушает к себе суеверное уважение, и перед ним обыкновенно преклоняются.

В заседании Совета 8 августа 1801 г.^[20] выслушаны донесение генерала Кнорринга о состоянии Грузии, в каком он ее нашел, когда ездил туда по Высочайшему повелению «для осмотра»; а также вышеизложенный доклад действ, тайн. сов. графа Воронцова и вице канцлера гр. Кочубея.

Не надо ни на минуту сомневаться: заседание это имело огромное историческое значение не потому только, что здесь окончательно решена судьба Грузии, но еще больше потому, что здесь столкнулось два мировоззрения, две политические концепции, различие которых можно наблюдать во всех крупных политических обществах. Какая из этих концепций восторжествует в данный момент в России — от этого зависело многое в грядущих судьбах Азии и Европы. Против империализма екатерининских орлов, не щадивших ни денег, ни людей для достижения порой необходимых, порой только величественных политических замыслов, здесь выступает столь характерное для первого десятилетия царствования императора Александра культурно-гражданственное направление.

Тогда как сторонники присоединения Грузии прямо ставят в связь с ее присоединением дальнейшее распространительное движение на Восток; противники соединения относятся отрицательно к замыслам на Переднюю Азию; ссылаясь на политическую экономию, они говорят, что такие страны, как Россия, не богатеют от заморских спекуляций; персидские походы напоминают им не о недобытых лаврах, а о массе жертв, походами этими поглощенных; ссылаясь на общие политические принципы императора Александра, они указывают, что присоединение Грузии свидетельствует о таком течении, которое не вяжется с задачами культурного обновления России.

При других условиях, при большей живости общественного мнения, при наличности прессы и гласности вопросы эти должны бы были повести к грандиозным политическим дебатам. В России, конечно, этого не было, но важность события от этого не изменяется, разногласие в Государственном Совете остается фактом многозначительным и крайне знаменательным.^[21]

и алчности нескольких злонамеренных людей, изнурявших доселе бедный край?".

Затем Совет указывает, что, благодаря двум претендующим на корону царевичам, возникает неразрешимое противоречие; права Юлона установлены завещанием царя Ираклия; права Давида — духовной царя Георгия. Правда, Георгий, назначением Давида в наследники, поступил вопреки воле Ираклия; но Давид получил Высочайшее утверждение как наследник. Итак, назначение Давида царем противоречило бы завещанию Ираклия и желаниям грузин; а назначение Юлона — Высочайшему утверждению.

Наконец, повторяются соображения об удобствах к «обузданию хищных горских народов» и необходимости предупредить турок и персиян, которые неминуемо захватят Грузию.

Все это ни мало не убедило авторов доклада. Граф Воронцов объявил, что остается при своем мнении, что не видит никаких оснований переменить его.

Точно так же вице-канцлер Кочубей в заключительном слове повторил сказанное в докладе о невозможности для России распространять свои границы, которые и так изнурительно защищать; затем он подчеркнул несправедливость присоединения Грузии с точки зрения начал наследственной монархии; а в Грузии цари правят именно наследственно, а не по избранию; раз представители династии не только не отрекаются от своих прав, но даже настаивают на них¹, то присоединение Грузии было бы «насильственно, их наследному праву над Грузией учиненное». Поэтому граф полагает сохранить Грузию на положении вассальном, как было при Екатерине II; задачи покровительства и интересы России будут обеспечены войсками и полномочным от Высочайшего двора, который будет иметь попечение и о мире и тишине среди членов царской фамилии.

Но ни политические доводы, ни указания на неприкосновенность династических прав не поколебали давно сложившегося решения сильных людей. Большинство Совета решило утвердительно вопрос о присоединении Грузии, и решение это получило санкцию императора^[22][23].

• [1] Бушков, ib. 334.
• [2] Архив Госуд. Совета, т. III, ч. 2-я, с. 1189.
• [3] Первое образование Государственного Совета при Александре I относитсяк 30 марта 1801. Вопрос о Грузии рассматривался уже 11 апреля.
• [4] Архив Г. С., ib.
• [5] Ib., с. 1190—1191.
• [6] lb., с. 1191.
• [7] lb., с. 1191—1194. ill
• [8] Акты, т. I.
• [9] Архив, lb. с. 1195—1196.
• [10] «Пребывание главнокомандующего в Грузии было весьма кратковременно… К обозрению сей области, к Империи присоединенной, он времени нисколько не имел, прожив все то время в Тифлисе». Соколов, Путешествие в Имеретию с Линии кавказской, etc., с. 118. Этот Соколов ездил с секретным поручением в Имеретию в 1802 г.
• [11] Бушков, Материалы, т. II, гл. 261.
• [12] Впрочем, еще раньше установлена на них эта точка зрения. Вот воззвание генералаЛазарева от 26 января 1801 г.: «Священнейшее духовенство, сиятельнейшие князья, почтенные дворяне и народ Карталинский… е. св. царевичем и наследником Давидомпослан к вам Манифест, в силу Высочайше им полученной грамоты на имя покойного царя вашего, через бывших посланников при Высочайшем дворе князей Аваловаи Палавандова, по коей е. св. царевич управляет царством Грузинским до воспоследо-вания Высочайшей воли».. Но там многие не исполняют этого: «духовенство чинитпоминовение царю, которого нет (т. е. Юлону), ибо никто еще не назначен Г. И. и сиесовсем противно Его Высочайшей воле, почему и предлагаю вам все таковые дерзости, противные благоустроенному порядку, оставить…» Непослушных ожидает принуждение. Акты. т. I, № 363, с. 298—299.
• [13] Архив, lb., с. 1200—1207. Напомним, что этот гр. Воронцов был человек старогопоколения, но во многом разделявший мнения неофицального комитета, а Кочубей —один из главнейших выразителей того освободительного течения, которое заставилоРоссию забыть о превратностях предыдущего царствования.
• [14] Один этот довод показывает, что говорят люди новой школы. Это не потемкинскиеи не зубовские речи.
• [15] Кочубей основательно опровергал преувеличенные представления Государственного Совета о богатстве и доходах Грузии. Какое богатство могло быть в стране без населения, в пустележащей! Вообще, как это ни странно, но разбираемый доклад изобличает больше знания, чем рассуждения Зубовых, считавшихся специалистами по вопросу. В частности, богатые руды существовали, кажется, более в представлениях гр. Мусина-Пушкина, чем в действительности.
• [16] Также отрицательно относится к соображениям Мусина-Пушкина и подвергаетих солидной критике анонимный автор «Рассуждения о пользах и невыгодах приобретения Грузии, Имеретин и Одиши (Мингрелии)», напечатанного позже.
• [17] Гр. Кочубей близко знал ход дела о Грузии, так как ему, в качестве вице-канцлера, приходилось скреплять относящиеся сюда бумаги при императоре Павле.
• [18] Словом, докладчики желали возвращения к режиму 1783—1800 гг., но требовалиисполнения трактата bona fide. В разбираемом документе видно стремление согласоватьинтересы Империи с желанием и правом Грузии. Он является как бы ответом на давнишние искания грузин. «Просительные пункты», конечно, гораздо больше урезываютавтономию Грузии, но они явились именно потому, что трактат исполнялся не так, какмогли того ожидать грузины — и как позже этого желали авторы доклада.
• [19] «Государственный Совет. 1801—1901». Составлено в Государственной Канцелярии, с. 10—11. Членами знаменитого «неофициального комитета» были Строганов, Кочубей, Новосильцев и Чарторыйский. Собственно, Государь поручил рассмотреть вопрос о Грузии Воронцову и Кочубею, которыми и составлен изложенный выше доклад 24 июля.
• [20] Архив, lb., с. 1196—1200.
• [21] Донесение генерала Кнорринга окончательно убедило Совет в необходимости и неизбежности инкорпорации Грузии. К соображениям о пользах, высказанным Советом в предыдущихрассуждениях, присоединяется еще один своеобразный довод. В интересах достоинства России необходимо не отступать от сделанного ужеприобретения, известного не только сопредельным Грузии странам, но уже и всей Азии и всей Европе. Совет обращает особенное внимание на общую радость населения, проявленную при въезде Кнорринга в Тифлис. Он полагает, чтоесли среди членов царской семьи и среди вельмож найдутся некоторые, которые посмотрят с недовольством на подчинение Грузии российскому скипетру, то неужели можно уважить ропот этого меньшинства и отдать «многочисленнейшую и лучшую часть на жертву мщения
• [22] В какой фазис вступили отношения России к старой грузинской династии, можновидеть из следующего диалога между гр. Мусиным-Пушкиным и царевичем Вахтангом. На вопрос, не жалеет ли царевич и мать его о грузинской короне, из дому Багратионоввышедшей, он подумал и отвечал решительным голосом: «Не могу! жалеем и сильножалеем! Заслуживали бы мы почтены быть безумными, если бы таковое сожалениене существовало». «Не того ли же заслуживаете, представил ему граф, если не делаетерасчету, что всеми покушениями дома вашего и вооружениями скитающихся хищникови расслабленных войск азиатских (намек на лезгин и персиян), не можете противостоять могуществу Российской Империи и войскам, от которых неоднократно трепетала всяЕвропа?» Из письма гр. Мусина-Пушкина к Д. П. Трощинскому. Акты, I, с. 395, № 502.
• [23] Еще после заседания 8 августа, уже вне стен Государственного Совета, продолжалась борьба мнений по вопросу о присоединении Грузии. Государь все еще колебался. 12 августа он получил по этому предмету записку от гр. Валериана Зубоваи послал ее Новосильцеву для рассмотрения вместе со Строгановым. На следующийдень, 13 августа, все заседание неофициального комитета прошло в прениях по вопросу