Искажение антропонимических традиций

В советские времена пострадала и еще одна экосистема русских собственных имен — антропонимическая, то есть личные имена, отчества, фамилии людей, которые исторически очень сильно связаны с социальной структурой общества. Именно после революции у нас стал бурно формироваться социальный тип «Иванов, не помнящих родства».

Большие изменения коснулись прежде всего фамилии — как родового имени и, с юридической точки зрения, главного компонента в трехчленном строении русского антропонима нового времени. Полное преобразование общественного устройства России вкупе с отменой дореволюционных паспортов способствовало разрыву личности с семейно-бытовым укладом и с традициями семьи, в том числе и с наследным родовым именем.

Административно упразднялись двойные и тем более тройные фамилии русского дворянства, которые исторически возникали в России обычно для обозначения особо почетных ветвей общего генеалогического древа (например, Пушкины, Бобрищевы-Пушкины, ШафериковыПушкины, Мусины-Пушкины, Рожновы-Пушкины, Товарковы-Пушкины; Воронцовы, Воронцовы-Дашковы, Воронцовы-Вельяминовы). Нередко вторая фамилия давалась по специальному указу государя как знак признания особых заслуг. Например, за успехи в военном деле и победы русского оружия Екатерина II титуловала многих своих подданных: князь Долгоруков-Крымский, граф Орлов-Чесменский, князь Потемкин-Таврический, граф Румянцев-Задунайский, граф Паскевич-Эриванский и др. За свою победную стратегию в Отечественной войне 1812 г. М. И. Голенищев-Кутузов получил почетную третью фамилию — Смоленский. Некоторые двойные русские фамилии отличались особой древностью. Такие, например, известные деятели русской истории и культуры, как Бестужев-Рюмин, Нелединский-Мелецкий, Сухово-Кобылин, РимскийКорсаков, были представителями знатных боярских родов, занесенных в родословную «Бархатную книгу» конца XVII в.^[1] После революции всем дворянам, оставшимся в России, разрешено было брать лишь одну часть двойной фамилии, предпочтительно менее известную. Например, Марии Петровне Карцевой-Огаревой, внучке Н. П. Огарева, предписано было носить фамилию Карцева, Софии Петровне Ганнибал-Нееловой — фамилию Неелова. Софии Павловне Воронцовой-Вельяминовой (тоже одна из немногих двойных боярских фамилий «Бархатной книги») после ареста мужа и фиктивного, ради детей, развода с ним пришлось оставить только одну часть фамилии — Вельяминова^[2].

Репрессии по отношению к поверженным социальным слоям общества, естественно, вызывали тенденцию к сокрытию родового имени или публичному отказу от родовых корней, особенно в первые десятилетия советской власти (это называлось «отмежеваться»).

Дети священнослужителей, носившие фамилии ярко выраженной церковной окраски, старались переменить такие семейно-родовые имена, как Благовещенский, Богоявленский, Богодухов, Молитвин, Господский, Богородицын, Назаретский, Иорданский и подобные на более нейтральные.

В духе времени — времени обновления всех областей и форм общественной жизни — в 20-е гг. советская администрация разрешила смену фамилии, если она не устраивала ее носителя по каким-либо неприятным ассоциациям или отличалась неблагозвучием (Нужников, Сопляков, Объедкин, Смердякин, Вшивин и др.). Казалось бы, этот шаг объяснялся здравыми причинами (защитой человеческого достоинства). Однако трудно было отграничить необходимые или хотя бы разумные основания для этого важного акта от мнимо-неблагозвучных фамилий, вызывающих индивидуальные ассоциации (Трусов, Собакин, Хренов, Кривошеин и т. п.). Главное — это давало простор произвольно устанавливать свое родовое имя многим тысячам малообразованных людей, не осознающих национально-исторической обусловленности естественно складывавшейся системы русских фамилий вообще и семейно-исторической ценности собственной фамилии в частности. Списки лиц, переменивших свои фамилии и личные имена, регулярно публиковались в газете «Известия»^[3]. При этом очень характерно было антропонимическое словотворчество с использованием реалий нового времени: Советов, Советский, Рабочее, Фабричный, Октябрьский, Колхозное, Пятилеткин, Краснофлотский, Коминтернов, Красноармейский, Краснознаменский, Красногвардейский.

Множество новых искусственных фамилий возникло в 20—30-е гг. по объективным причинам — прежде всего, в связи с миграцией в города, рабочие поселки, на новостройки сельских жителей — крестьян, до тех пор никуда не выезжавших, а поэтому не имевших официально документированного родового имени. При выезде крестьянская молодежь получала справки из сельсовета, где в качестве фамилии обычно фиксировалось одно из деревенских прозвищ родителей. При этом нередко братья и сестры получали разные фамилии.

Другой объективной причиной для возникновения искусственных фамилий была необходимость официальной регистрации осиротевших в годы гражданской войны и голода или отбившихся от родителей детей. В основе присваиваемых им фамилий часто лежали различные внешние обстоятельства или же революционные символы новой жизни: Бесфамильный, Неизвестный, Беспамятный, Непомнящий, Железнодорожный, Подвальный, Чердачный, Октябрьский, Первомайский, Героев и т. д.

Юридическая неразбериха в советском законодательстве о семье и браке 20-х гг., без особой нужды предельно упрощавшая процедуры брака, развода, регистрации детей, во многих случаях тоже способствовала присвоению случайных фамилий в качестве официальных родовых имен.

В целом же состав и история русских фамилий в начальные десятилетия советской власти отразили множественные разрывы и переориентации семейно-родовых связей, что не могло не отозваться большими нравственными потерями для русского общества.

Вместе с тем сама русская фамилия, отрываясь от своих исторических носителей, стала приобретать все более условный характер, так как проходила ее активная интернационализация — распространение в иноязычной среде. В 20—30-е гг. каждый гражданин СССР, не будучи русским, мог фактически без ограничений выбрать себе фамилию русского образца. Именно в это время, во избежание ущемления в правах, русифицировали свои фамилии многие евреи. Более того, в ходе Всесоюзной переписи 1939 г. жители национальных окраин, если до того они не имели официального родового имени, зачастую регистрировались под русской фамилией соответственно индивидуальному вкусу или фантазии регистратора. Фамилии русского образца получали не только христианизированные народы — карелы, вепсы, чуваши, коми и др., но и многие другие национальные меньшинства Севера, Сибири, Дальнего Востока.

В традиционных районах ислама, где традиции арабского именника были очень устойчивы, фамилия регистрировалась от имени деда (отца) с русским суффиксальным оформлением, типа: Алидаров, Ахмедов, Гаджимуратов, Усманхаджаев, Назарбаев, Салтынбеков и т. д. Нередко русифицировались и армянские фамилии: Мнацаканов, Долуханов, Аванесов и подобные.

Конечно, эти тенденции имели место еще и в дореволюционное время в стране, где русский язык был общегосударственным (см. известные в русской истории фамилии Каракозов, Рамазанов, Аксаков

и др.)^[4]. Однако массовая русификация официальных родовых имен стала возможна лишь в послеоктябрьский период, когда на фамилию стали смотреть только как на юридическую условность, не заботясь о национально-исторических корнях этого языкового знака.

Новая жизнь «от нуля» порождала и весьма популярный в 20—30-е гг. отказ от традиционного православного именника при выборе личного имени. Воинствующий казенный атеизм требовал отказываться от святцев, отсюда у нас с 20-х гг. стал активно формироваться новый именослов (специалисты насчитывают в нем до трех тысяч слов), противостоящий тысячелетней историко-культурной традиции. Новые имена давались не только новорожденным, зачастую носитель канонического христианского имени, полученного при крещении, публично заявлял о его смене и перерегистрации.

В первые десятилетия советской власти особой популярностью пользовались революционные символы, а также фамилии, имена идеологов и героев революционного движения: Октябрь, Октябрина, Ноябрина, Идея, Искра, Свобода, Воля, Смена, Новомир, Пионер, Первомай, Май, Серп, Молот, Декрет; Ленина, Сталина, Нинель (Ленин в прочтении справа налево), Маркс, Марксина, Энгельс, Энгелъсина, Спартак, Марат, Роза (в честь Р. Люксембург), Клара (в честь Клары Цеткин) и т. п. В духе времени широко практиковались соответствующие языковые аббревиатуры: Вилор (В. И. Ленин — организатор революции), Вилен, Вилена, Владлен, Владлена, Владилен, Марлен (Маркс+Ленин), Мэлс (Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин), Ревмир, Ревмира (революция мира), Ревдит (революционное дитя), Гертруда (героиня труда), Донара (дочь народа), Рэм (революция, электрификация, машиностроение), Рэме (революция, электрификация, мировой социализм), Ким, Мюд (Международный юношеский день), в том числе порой очень нелепые и какофонические: Лориэкс (Ленин — организатор революции + индустриализация, электрификация, коллективизация, социализм), Даздраперма (Да здравствует Первое мая — имя девочки, в которую был влюблен в школьные годы, по его признанию, кинорежиссер Ролан Быков), Комзернышко (коммунистическое зернышко) и подобные.

В качестве замены личным именам из «устаревших» святцев практиковались слова и из других тематических групп, в том числе названия растений: Лилия, Гортензия, Ива, Сирень, Дуб, Береза; химических элементов, минералов и сплавов: Радий, Иридий, Вольфрам, Рутений, Алмаз, Рубин, Никель, Сталь и т. п.; названия месяцев: Декабрь, Январь, Март, Август; математические и другие научные термины: Медиана, Радиана, Алгебраина, Синус, Косинус, Литера, Новелла, Анапест; географические названия: Ангара, Алтай, Арарат, Казбек, Эльбрус, Онега, Иртыш, Гурзуф; технические понятия: Энергия, Электрификация, Рация, Турбина, Дрезина, Дизель, Трактор и другие^[5].

Романтическая восторженность строителей нового мира, помноженная на массовую малограмотность 20—30-х гг., способствовала широкому распространению многих из этих неологизмов. Однако нельзя забывать, что обстоятельства, при которых такие имена внедрялись в быт, зачастую были вынужденными. Так, например, известному художнику Карелии и прекрасному иллюстратору «Калевалы» Мюду Мечеву его имя было дано матерью в Международный юношеский день как заверение властей в семейной лояльности, поскольку отец новорожденного ребенка к этому времени был репрессирован.

В 30-е гг. несколько снижается половодье эпатирующих антропонимических неологизмов, пронизанных пафосом революционного обновления, но возникает мода на иностранные имена. Среди них имена литературных персонажей: Виолетта, Джульетта, Дездемона, Офелия, Руслан, Герман, Земфира, Белла, Оливер, Дориан, Артур и др.: античные имена: Диана, Гера, Гектор, Икар, Ахилл, Венера, а также звучные, наполненные сонорными заимствования из западноевропейских именников: Роберт, Рудольф, Генрих, Леонард, Эдуард, Лорэн, Элеонора, Эльвира, Мануэлла, Мариэтта, Жанна, Жанетта, Ивонна, Анжела и т. д. Практиковались и искусственные «загадочные» образования, не связанные с культурой других народов, но звучащие «по-иностранному»: Зира, Зора, Рина, Рона, Рэма, Нэра, Лана, Мур, Камир, Элан и подобные. Мода 30-х гг. объективно отразила несколько возросший уровень грамотности постреволюционного общества, однако новому именослову все же были более привержены те, о ком известная чеховская героиня проницательно подметила: «Они хочут образованность свою показать».

В это же время начинается взаимопроникновение нового, расширенного русского именника и антропонимии контактирующих народов, что отражало сближение и нивелировку культур в рамках единого государства. Например, на его национальных окраинах начался обмен традиционных православного и исламского именословов (типа Тимур Сидоров или Владимир Магомедов).

С распространением и углублением образования возникает более трезвая оценка русских антропонимических новшеств и немотивированных заимствований, их частотность падает, а вместе с этим наблюдается естественный возврат к национально-историческим традициям собственных имен. При этом в 50—60-е гг. оказываются востребованными «архивные запасы» православного личного именника, языковая актуальность которых постоянно поддерживалась отыменными фамилиями и отыменными топонимами (имена типа Степан, Федор, Денис, Артем, Кирилл, Трофим, Тимофей, Арсений, Дарья, Марфа, Екатерина, Анастасия, Ксения и др.).

Многие из носителей необычных, экстравагантных имен, конечно же, доставлявших в быту неудобства разного рода, в 40—50-е гг. старались их заменить: Герой — Георгий, Первомай — Петр, Береза — Бэла, Элеонора — Елена, Адольф — Александр и т. п. С годами обществом была лучше осознана особая ответственность выбора мужских имен, служащих основой для отчеств — важной составной части русского антропонима. От нелепых и неуклюжих отчеств типа Тракторович, Пионерович, Пурпуровна, Октябревна, Иртышевна старались избавиться.

И все же выросло целое поколение, для которого не в диковину советские идеологемы и символы в качестве личного имени. Лет двадцать назад об этом элегически писал поэт Илья Фоняков:

Как странно, что немолоды уже Марат и Октябрина, что заметно Стареет Ким, и видел я вчера, Как нянчит внуков бабушка Идея…

В результате обрыва историко-культурной традиции в наименовании людей наше общество понесло заметные языковые потери. Нарушения антропономической экосистемы проявляются подчас в чрезвычайно нелепых сочетаниях несоединимых стилистически компонентов. Приведем лишь малую часть имеющейся у нас картотеки:

Азелла Пахомовна Атаманюк Альбертина Тимофеевна Сизокрылова Альфред Акакиевич Карасев Андрей Ревдитович Броневой Венера Кузьминична Кузькина Виола Ивановна Лаптева Генрих Терехов (отчество неизвестно) Гортензия Егоровна Сивоконь Джонрид Федорович Спасский Декабрь Бейбутов (отчество неизвестно) Дмитрий Марксович Безродный Жанета Анатольевна Протопопова Жаклина Измайловна Рамазанова Идея Андреевна Курочкина Людмила Пурпуровна Воротникова Нина Никелевна Сорока Петр Беркович Суперфин Ричард Косолапов (отчество неизвестно) Рэме Александрович Курлаев Травиата Владимировна Русакова^[6] Эдуард Иванович Сирый Эмилий Изяславович Дуля, Но как бы ни были причудливы эти составные антропонимы, они представляют собой русские национальные знаки, несущие на себе отпечаток определенной эпохи нашей истории. Само собой разумеется, что как только любое из них включается в речевую ситуацию, то есть связывается с конкретным лицом, все языковые проблемы отступают на задний план, становятся несущественными, и свою выделительносоциальную роль имя, скажем, Азеллы Пахомовны Атаманюк в конкретном языковом коллективе выполняет не хуже другого, типа Марии Ивановны Петровой, нисколько не умаляя достоинств его носительницы.

Возникает вполне естественный вопрос: так стоит ли печься об «экологической выдержанности» русского именотворчества и вести разговор о его каких-то ограничениях? Может быть, действительно расширение русского антропонимического словаря даже первых постреволюционных десятилетий следует приветствовать в качестве одного из способов обогащения языка и, в частности, еще одной стилистической возможности для художников слова?

При ответе на этот не такой уж и простой вопрос следует обратиться к русской семейно-исторической традиции наименования детей, к сожалению, во многих семьях заметно подзабытой в годы революционной ломки народного сознания. Строгие церковные предписания давать имя ребенку в честь того святого, день памяти которого совпадал с днем крестин, стали нарушаться привилегированными сословиями уже в XVIII в.^[7]

Увеличение отступлений отражало стремление иметь наследное имя (как символ своего продолжения в земной жизни) и вместе с тем укрепляющуюся социальную дифференциацию православного именника. Например, дворянские имена Александр, Николай, Софья, Елизавета, Екатерина, купеческие Савва, Фома, Гордей, Парамон, крестьянские Макар, Тит, Калистрат, Захар, Герасим, Акулина, Прасковья, имена церковнослужителей Варлаам, Посафий, Мисаил, Виссарион и т. д. Отрыв от православного календаря протекал параллельно общей секуляризации жизни и быта, он объективно способствовал углублению национальной и социальной значимости личного имени в русском обществе и проходил не без западноевропейского культурного влияния.

В крепкой русской семье самых различных сословий на протяжении жизни нескольких поколений поэтому обычно складывался свой родовой именник. Очень часто мужское имя повторялось через поколение, так как старший сын старался назвать своего первенца именем отца, отсюда столь привычные для нас «перевертыши» в именах деда — отца — внука: Пеан Васильевич — Василий Иванович — Пеан Васильевич или же достаточно частотные повторы: Пеан Иванович, Василий Васильевич, Андрей Андреевич и т. д. (характерно, что по этому же принципу нередко строятся имена олицетворенных персонажей русского фольклора и литературы: Котофей Котофеевич, Ворон Воронович, Ерш Ершович, Месяц Месяцович и другие). Если в семье появлялась девочка, то ее чаще всего называли именем одной из бабушек, реже — именем матери (может быть, и из-за практического неудобства), нередко — именами любимых сестер, теток, прабабушек. Классической иллюстрациеи следования этой национальной традиции может послужить семья Пушкина, где первая дочь была названа Марией в честь покойной любимой бабушки Александра Сергеевича, старший сын был назван именем отца (по желанию матери, Наталии Николаевны), второго сына Пушкин назвал именем своего пращура — основателя рода Григория Пушки, а младшую дочь — именем любимой жены.

Русский обычай особенно ярко выступает на другом этнокультурном фоне. Наша православная в своих истоках традиция именования «в честь» (и живых, и умерших) противостоит, например, мусульманской традиции именования исключительно «в память». Поэтому в российских регионах ислама дать ребенку имя здравствующего родственника или соседа значит выразить открытое к нему недоброжелательство, оскорбить его.

Все традиции и тонкости русской семейной антропонимии нашли свое воплощение в глубоко реалистическом имятворчестве Льва Толстого во всех его произведениях, но особенно в подлинной «истории народа» — эпопее «Война и мир», охватившей жизнь свыше шестисот персонажей^[8]. Например, имена Николеньки Болконского, детей Наташи и Николая Ростовых в полном соответствии с реалиями русского быта обусловлены именами их любимых родственников. И в этом плане очень по-русски размышляет княжна Марья еще до рождения своего племянника: «Ее мучила мысль, как умер, перестал быть князь Андрей и как, когда начнет быть новый князь Николай Андреич. (Она и все в доме были уверены, что будет сын.)».

Хотя тенденции к интернационализации личных именников в той или иной степени свойственны многим языкам мира в XX в., только в нашей культуре оно приняло, особенно в первые десятилетия советской власти, столь значительный масштаб. И в этом смысле разрушение национальной традиции родового именника, вызванное революционными преобразованиями в обществе, способствовало деформации русской языковой личности, разрыву вертикальных и горизонтальных семейных отношений.

Отрадно, что в новом XXI в. снова оказывается особо востребованным неисчерпаемый потенциал национально-исторических имен, положенных в основу фамилий. См., например, замечание www. gazeta.ru о том, что в последние 10 лет по изученным источникам самые популярные имена (мужские Захар, Тихон, Демид, Радомир, Лукьян, Спиридон, Мирон, Трофим, Святозар, Дар и женские Василиса, Злата, Ульяна, Ярослава, Мирослава, Стефания, Серафима, Есения, Владислава) «кажутся родителям древнерусскими». Отметим при этом, что в новейший обиход вовлекаются привычные слуху православные имена, в основном, крестьянские, практически еще не отраженные в прославленном именослове нашей культуры, но память о низком социальном статусе которых уже забылась. Например, кто бы предположил раньше, что типичное имя крепостного слуги Ильи Ильича Обломова Захар станет самым востребованным в начале XXI в. Об этой же тенденции актуализации старых крестьянских имен говорят и новые бытующие в интернете житейские анекдоты, отражающие явную новизну волны архаизации. Например, на вопрос заботливых родителей к воспитательнице детского сада «Не дразнят ли дети нашего Емелю?» она недоуменно ответила: «Да кто дразнить-то будет: Фока, Фрол или Калистрат?».

Забвение имен дедов, прадедов, прапрадедов знаменует губительную для человека утрату связи с историей на семейно-бытовом уровне и одиночество двух-трех поколений семьи на бесконечной оси времени. Таким образом, потери языковые отзываются потерями духовнонравственными, размыванием национально-исторического сознания народа.

• [1] Унбегаун Борис. Русские фамилии. М., 1989. С. 307.
• [2] Русаков В. М. Рассказы о потомках А. С. Пушкина. Л., 1992. С. 219.
• [3] Подробнее об этом Суперанская А. В., Суслова А. В. Современные русские фамилии.М., 1984. С. 42.
• [4] Унбегаун Борис. Русские фамилии. С. 285—300.
• [5] Петровский Н. А. Словарь русских личных имен. М. 1966. С. 7.
• [6] Имя Травиата (по-итальянски «падшая, заблудшая») было заменено на Виола приполучении паспорта.
• [7] Никонов В. А. Имя и общество.М., 1974. С. 142—145.
• [8] Силаева Г. А. Антропонимия художественных произведений Л. Н. Толстого. Рязань, 1986.