Концепт «любовь» в рассказе А. П. Чехова «Дама с собачкой»

Концепт «любовь» в рассказе А. П. Чехова «Дама с собачкой»

Содержание Введение

Глава I. Теоретические основы изучения творчества А.П. Чехова

1.1. Реализм А. П. Чехова

1.2. Разработка А. П. Чеховым концепта «любовь»

Глава II. Анализ разработанности концепта «любовь» в рассказе А. П. Чехова «Дама с собачкой»

2.1. Краткая характеристика рассказа А. П. Чехова «Дама с собачкой»

2.2. Своеобразие разработки темы любви в рассказе А. П. Чехова «Дама с собачкой»

Заключение

Введение

Начало XX в. — время обостренных размышлений о «русской идее» и своеобразии русской культуры в искусстве и философии: проблема бурно обсуждалась в периодике, практически каждое явление подвергалось проверке с точки зрения соответствия «национальной традиции», впрочем, по-своему понимаемой разными представителями русской интеллигенции". Так и возник спор о том, можно ли считать Чехова русским писателем.

Отметим, что в сознании читателя личность писателя и его творчество переплетаются, и возникает единое представление о нем как о творческой индивидуальности. В связи с этим мы обращаемся к различным материалам, оставляя в стороне их специфику именно как вида источников, рассматриваем их как явление общественного сознания.

Первый вопрос, который был поставлен со временниками Чехова, — это вопрос о том, насколько глубоко и широко он изобразил русскую жизнь. До сих пор бытуют родившиеся в то время штампы: Чехов — певец безвременья, отразивший русскую жизнь 1880-х гг. Интересны в связи с этим надписи на венках и телеграммы, вызванные смертью Чехова они публиковались в июле 1904 г. в «Русских ведомостях», «Русском слове», в «Русской мысли» и пр. В них варьируется один и тот же мотив: как рано почил великий художник, поэт сумерек, глубоко понимавший русскую действительность. Д. Мережковский писал о том, что если бы у нас пыли только чеховские произведения, то мы бы, но ним смогли составить представление о быте его времени 3. Гиппиус также неоднократно утверждала, что Чехов только великолепный бытописатель. В начале XX в. появилось множество статей на темы: врачи, юристы, учителя, система образования, студенты и т. д. в творчестве Чехова. Возникало впечатление, что произведения писателя являются «зеркалом», дают точный бытовой и социологический срез российского бытия. Гак, И. Замотин в 1910 г. в работе «А. П. Чехов и русская общественность» подробно рассмотрел все сферы жизни, отраженные Чеховым: закрепощение масс по отношению к деревне, оскудение крестьянства, фабричный труд, оскудение природы, отсутствие чувства социальной ответственности в интеллигенции и выразил мнение, часто повторявшееся в либеральных изданиях: «Чехов подставил нам, русским обывателям, зеркало и сказал: «Смотрите, как вы жалки, гадки и несчастны! Неужели нам чуждо желание стать гражданами?».

Однако сначала отдельные читатели, а потом все более широкий их круг перестал признавать, что русская жизнь получила у Чехова свое адекватное «воплощение.

Л. Оболенский, называя Чехова одним из крупнейших русских писателей за то, что дальше него невозможно идти на пути самопознания русского человека и диагноза современной болезни России, полагал, что произведения Чехова строятся как концентрация мелочей, пошлых сторон жизни, анекдотов, и таким образом создается страшная картина, а русская жизнь получает весьма одностороннее освещение: Чехова «можно назвать воплотителем апогея русского душевного и морального разложения <.> так как разложение общественное <.> мало интересует Чехова» (в его произведениях нет общественных учреждений и форм). Это связано с тенденциозностью писателя: его пессимизм является таким безнадежным потому, что дряблость людей по Чехову носит вневременной характер и, «по-видимому, вся жизнь, жизнь вообще, представляется ему „пустою и глупою шуткой“, полной нелепостей, случайностей, неожиданностей, устраивающихся помимо воли человека…».

Ю. Александрович утверждал, что Чехова зря называют писателем, отразившим годы: он не заметил тех проблем, которые стояли перед русской жизнью этого времени, и разделался с ними махом, с плеча, заявив, что общественной жизни в России нет и не было, что народ — идиот, интеллигенты — болваны и прохвосты, пошляки, слова сказать не с кем — а то, чем на самом деле жило русское общество, ускользнуло от него, он не заметил в России положительного начала Так что вряд ли можно говорить о Чехове как писателе, но произведениям которого следует судить о жизни его времени. Вообще, вопрос о том, как соотносятся чеховская Россия и реальная Россия, очень интересен.

Изображая в произведении человеческую жизнь, писатель представляет с помощью слова вымышленный мир, в котором человек является частью описываемой действительности. В художественной литературе «именно язык является единственной формой существования и передачи информации о творимом художником мире».

Созданный писателем художественный мир — это мир функциональный, придуманный, это «вторичная действительность», имеющая тем не менее проекции в реальную действительность. «Художественный текст представляет собой мыслимый, смоделированный автором мир, относительно приближенный к точности действительно существующего события».

Исходя из вышеперечисленных фактов, мы сформулировали тему нашего исследования: «Концепт „любовь“ в рассказе А. П. Чехова „Дама с собачкой“».

Объект нашего исследования рассказ А. П. Чехова «Дама с собачкой».

Предмет исследования — концепт «любовь» в рассказе А. П. Чехова «Дама с собачкой».

Цель работы дать характеристику концепту «любовь» в рассказе А. П. Чехова «Дама с собачкой»

Методы исследования — анализ литературоведческой литературы, обобщение, контекстуальный анализ.

Задачи исследования:

1. Проанализировать литературоведческую литературу по теме исследования.

2. Дать характеристику основным понятиям работы.

3. Дать характеристику концепту «любовь» в рассказе А. П. Чехова «Дама с собачкой».

Глава I. Теоретические основы изучения творчества А.П. Чехова

1.1 Реализм А. П. Чехова Творчество Чехова дает все основания полагать, что автор «Вишневого сада» был последовательнее своих предшественников в осуществлении реалистического принципа изображения человека, доведя этот принцип до логического завершения: герой Чехова репрезентирует реального человека.

В историческом движении литературы верификация человека осуществлялась через селекцию сущностных, наиболее значимых его признаков, которые воплощались в бесконечно разнообразные типы и характеры, узнаваемые читателем в качестве референтов реального человека. Классический реализм рассматривал мир, общество, человека сквозь призму сознания высокоразвитой личности, репрезентантом которой был прежде всего сам автор произведения. Несмотря, однако, на всестороннюю детерминированность человека в классическом реализме, нельзя сказать, что проблема узнаваемости литературного героя была для него первостепенной: классический реализм был устремлен к постижению внутреннего потенциала человека, его сущности, все более усложняя представление о личности человека.

Но в русской литературе XIX в. существовал и другой подход к человеку, заявивший о себе в полный голос в лице натуральной школы 40-х годов. Ее творческая установка — освобождение литературы от «литературности», от вымысла, прежде всего от вымышленных героев через последовательную ориентацию на правду жизни — социальную действительность. И потому, как отмечает Ю. В. Манн, «персонаж не позволяет обращаться с собою, как с вымышленным героем». Именно в 40-е годы в русском реализме образовались два его течения, ведущим творческим принципом одного из которых, «социологического», стала установка на создание иллюзии помещенние героя в действительность, на его невымышленность. Это течение характеризует «перенесение внимания с проблем личности на I вопрос о судьбах общественных групп, с изображения внутреннего мира человека на общественную практику этих групп, отход от преимущественно этической трактовки изображаемого к социальной и политической его оценке» [2, с. 149].

Главная проблема типологической классификации русского реализма состоит в том, чтобы положить в ее основу наиболее существенные признаки реализма как типа художественного творчества, а не идеологические понятия, как это принято в нашей историко-литературной науке. Ни «социологизм», ни даже «психологизм» таковыми не являются. Более адекватно характеризуют эти течения понятия «философское» и «позитивистское». Реализм «философский» основывается на эстетической концепции человека-личности в ее универсальных связях с миром, во всем ее мыслимом потенциале, а реализм «позитивистский» — на концепции «реального» человека, на подходе к нему по аналогии с принятым в науке подходом к описанию природного мира и человека. Такой принцип селекции человека отвечает нашему жизненному опыту: людей, нам незнакомых, мы различаем, но «первичным», общим для всех признакам: полу, национальности, социально-профессиональному положению. У писателей «позитивистского» течения правда жизни идентична художественной правде: художественность и означает следование правде жизни, представление о которой основывается на жизненном опыте читателя. У писателей «философского» реализма художественность основывается на «преодолении» жизненного опыта читателя и изображении человека через обнаружение, «открытие» его сущностных свойств.

Едва ли не первым из литературных критиков XIX в. к проблеме разных реализмов в русской литературе обратился Аполлон Григорьев, один из которых, по его мнению, есть реализм как по форме, так и по содержанию; другой — реализм по форме, но «идеализм» по содержанию. Представитель первого — А. Ф. Писемский, второго — И. С. Тургенев. Отличие между этими типами реализма, но А. Григорьеву, в наличии или отсутст вии у писателя идеала, в отношениях автора к героям: «Писемский совершенно отождествился с воззрениями на вещи изображаемого им мира, без малейшей грусти и злости, как бы с полною уверенностью, что никакого другого мира и нет кругом нас, что всякие другие, несколько приподнятые воззрения существуют только в книгах» [4, с. 430]. Дело, конечно, не в отсутствии у Писемского идеалов, а в позиции автора, который принципиально не «возвышается» над обыденным сознанием персонажей, который чурается «литературности» — присутствия в произведении авторской точки зрения, фокусируя внимание читателя на изображении.

Несколько иначе, чем А. Григорьев, осмыслял разные типы реализма Б. М. Эйхенбаум: «Рядом с литературой, исключительно сосредоточенной на острых вопросах социально-политической борьбы, существовала и другая литература, развивавшаяся вне узкого круга интеллигентских традиций… Она ничего явно не проповедовала, ничему прямо не учила, а только подробно и ярко рассказывала о русской жизни, о людях всяких сословий и профессий, запятых своими бытовыми делами… Эта „второстепенная“ литература была представлена именами Писемского и Лескова. Литературное происхождение Чехова в самом основном и главном идет от них» [5, с. 360]. Можно, конечно, не соглашаться с этим видным ученым в том, например, что Лесков, «ересиарх» русской литературы, «ничему не учил» читателя, а творчество автора «Тысячи душ» и «Взбаламученного моря» лишено социально-политической проблематики, но дистанцирование этих писателей от сложившихся в «философском» реализме принципов изображения человека, ориентация не на традиционные художественные модели типа «высокого героя», «лишнего» или «маленького» человека, а на человека «обыкновенного», не «округленного» до личностного уровня у Писемского и на носителя сущностных свойств национального характера у Лескова, — эти отсылки читателя к действительности, а не к литературным традициям в самом деле предвосхищают эстетику Чехова.

Исследуя проблему эволюции литературного героя в литературе нового времени, Л. Я. Гинзбург не обошла вниманием и чеховского героя: «…поздний реализм ориентирует узнавание не на формы, уже прошедшие стилистическую обработку, — но на типологию, возникавшую в самой жизни, на тс модели, которые служили целям социального общения и в свою очередь обладали своей непроизвольной эстетикой.

Без этой опоры на читательскую апперцепцию бытующих социальных ролей (врача, учителя, студента, помещика, чиновника) не могла бы осуществиться система Чехова с ее огромным охватом и небывало дробной, улавливающая частное дифференциацией текущих явлений" [6, с. 71]. «У Чехова обнажившаяся социальная материя прорывает границы типов и даже характеров». «В мире Чехова профессия нужна, I чтобы читатель узнал героя. «Сквозь профессиональную пестроту, сквозь с чрезвычайной точностью увиденное материальное бытие Чехов исследует единство эпохального сознания…» [6. с. 75]. Итак, у Чехова «эпохальное сознание» как бы «разлито» в формы — социально-профессиональные роли его героев. Можно ли, однако, говорить об «эпохальном сознании» чеховских героев — «мелюзги», «печенегов», «хмурых людей» и т. п. По-видимому, речь должна идти о сознании особого тина, одинаково присущем всем чеховским героям. Нельзя согласиться и с тем, что чеховские герои узнаваемы читателем по их социально-профессиональным ролям.

Справедливо замечание Л. Я. Гинзбург о том, что социальный материал «быстро пролитературивается» [6, с. 75], что особенно заметно в творчестве «позитивистов»: указание писателя на социальное положение героя спонтанно рождает в сознании читателя представление о целом комплексе других, связанных с социальным положением атрибутов. Справедливо и то, что Чехова отличало особое чутье на исчерпанность творческого потенциала какой-либо литературной традиции. «Брось ты, сделай милость, своих угнетенных коллежских регистраторов! Неужели ты нюхом не чуешь, что эта тема уже отжила и нагоняет зевоту?» [7, с. 60] - писал молодой Чехов своему брату-писателю.

Обновление функции социальной роли героя стало актуальной творческой проблемой уже для раннего Чехова. В каком же направлении эта проблема решалась? М. Л. Семанова считает, что у Чехова «человек обезличен в такой мере, что исчерпан своим местом, своей профессией… Сущность человека как бы совпадает с его функцией в государственной машине» [8, с. 14]. М. Л. Семанова, как и многие другие исследователи творчества раннего Чехова, настаивает на обезличепности чеховского героя, «автоматизме» его поведения, рождающем комический эффект.

1.2 Разработка А. П. Чеховым концепта «любовь»

Любовная тема — вечный хлеб литературы. В данном случае Чехов не стремится быть оригинальным: «Не нужно гоняться за изобилием действующих лиц. Центром тяжести должны быть двое: он и она…» Причем он пишет, как и положено современному Нестору, не об «остатке» и не о «части», а лишь о том, что происходит между двоими сегодня.

Пафос аналитического, психологического, реалистического романа заключается обычно в том, чтобы обосновать, объяснить все изображаемое. В том числе — и любовь.

Но, вспоминая предшествующую Чехову традицию, мы обнаруживаем любопытный парадокс. Подробно воссоздавая биографию и предысторию «его» и «ее», живописуя причины и следствия, препятствия и восторги, писатель неизбежно наталкивается на одно и то же: трудно, практически невозможно объяснить сам момент перехода от нелюбви к любви.

«Пора пришла, она влюбилась. Так в землю падшее зерно Весны огнем оживлено», — так изображен решающий перелом в «Евгении Онегине». Дальше же начинаются подробности уже существующего чувства.

Вряд ли более удачлив в решающих объяснениях и Л. Толстой с его изощреннейшим психологическим методом, «диалектикой души». И у него в конце концов появляется некое «вдруг», отменяющее дальнейшие объяснения. Создать героя оказывается легче, чем понять его. «Анна ускользает от Толстого, хотя он дирижирует, как симфонией, ее гибельной судьбой…» — заметил французский романист А. Мальро. И продолжил: «За восемь или девять столетий, даже если взять одно из чувств — любовь, романисту, претендующему на то, что „он познает людей, чтобы на них воздействовать“, только и удалось открыть человеческое существо как загадку. Но в то же время — вступить в беспрецедентную борьбу с этой загадкой».

Чехов не вступает в борьбу. Напротив, он подчеркивает, акцентирует тайну человеческого выбора, связанную с каким-то неразложимым ядром личности. Именно потому финалы его произведений часто содержат не событийный итог, а лирический (здесь совпадает, сливается мысль героя и голос автора) безответный вопрос.

«Как зарождается любовь… все это неизвестно и обо всем этом можно толковать как угодно. До сих пор о любви была сказана только одна неоспоримая правда, а именно, что „тайна сия велика есть“, все же остальное, что писали и говорили о любви, было не решением, а только постановкой вопросов, которые так и остались неразрешенными» («О любви»).

«Ах, как она его любит!.. За этого чужого ей мальчика, за его ямочки на щеках, за картуз она отдала бы всю свою жизнь, отдала бы с радостью, со слезами умиления. Почему? А кто ж его знает — почему?» («Душечка»).

Сначала сам писатель, а потом несколько его героев (в «Скучной истории», «О любви») повторяют одну и ту же формулу: нужно индивидуализировать каждый отдельный случай. В рассказах о любви Чехов предпочитает разнообразие вариантов однозначности объяснений.

Легкий флирт, за которым человек, кажется, и сам не заметил настоящее чувство: «А мне теперь, когда я стал старше, уже непонятно, зачем я говорил те слова, для чего шутил…» («Шуточка»). Томление юношеской плоти, кончающееся «падением» и самоубийством («Володя»). Еще одна вспышка внезапной страсти, ведущая к трагедии: «Теперь скажите: что еще недоброе может со мной случиться?» («Шампанское»). Но можно, оказывается, всю жизнь скрывать свое чувство, не поддаваться страсти, входить в положение — и тоже очнуться с ощущением потерянной жизни: «Целуя ее лицо, плечи, руки, мокрые от слез, — о, как мы были с ней несчастны! — я признался ей в своей любви, и со жгучей болью в сердце я понял, как ненужно, мелко и как обманчиво было все то, что идеализируешь когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви нужно исходить от высшего, от более важного, чем счастье или несчастье, грех или добродетель в их ходячем смысле, или не рассуждать вовсе» («О любви»). И еще одна внезапная поздняя любовь, создающая ситуацию, безболезненный выход из которой найти невозможно: «И обоим было ясно, что до конца еще далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается» («Дама с собачкой»). И еще одно внезапное расставание, когда герой непонятно почему, без видимых причин, отказывается от борьбы за свое счастье («Дом с мезонином»).

В этих частных случаях, чаще всего бесконечно грустных, тем не менее намечается некая общая тенденция. Чувство горит полно и ярко, пока оно не имеет конкретного предмета. Задыхается от упоения, от радости жизни героиня рассказа «После театра», так и не решившая, кто любит ее и кого любит она: «Быть нелюбимой и несчастной — как это интересно!» Но оно гаснет, осложняется вечной рефлексией и привычным страхом, когда необходим какой-то решительный шаг, резкое движение.

Вместо людей сталкиваются где-то в мировом эфире их смутные воспоминания. Праздник души кончается слишком быстро. «Трезвое, будничное настроение овладело мной, и мне стало стыдно всего, что говорил у Волчаниновых, и по-прежнему стало скучно жить» («Дом с мезонином»).

«Счастья нет и не должно быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом» («Крыжовник»). И это «если» смысла и цели тоже оказывается под вопросом.

Чехов по-своему разрабатывает некрасовский мотив неизбежности «прозы в любви». В лирике Некрасова любовные отношения предстают подверженными испытаниям житейской прозой как следствие дисгармонии внутреннего мира лирического героя, сознающего трагический разлад между высокими помыслами и личной слабостью «сына века», «героя на час». Как бы, однако, ни мотивировал Некрасов характерность внутренних состояний своего лирического героя, эта ориентация на правду жизни означала существенное обновление традиционной поэтической темы. При всем том прозаизация любовных отношений осмысливается поэтом как явление негативное, как отклонение от нормы. В мире Чехова любовь чаще всего оказывается невостребованной.

" Даже ненужные вещи собирают теперь по дворам и продают их с благотворительной целью, и битое стекло считают хорошим товаром, но такая драгоценность, такая редкость, как любовь изящной, молодой, неглупой и порядочной женщины, пропадает совершенно даром" , — возмущается герой «Рассказа неизвестного человека» и задает вопрос: «Почему это?» [19, с. 172]. У Чехова существенно иная конкретика человеческих отношений сравнительно с писателями классического реализма. Ведь сам феномен единичности человека предопределяет проблематичность «родства душ». У раннего Чехова герой оказывается на рандеву помимо своего желания, всякий раз обнаруживая внутреннюю неготовность быть любовником, героем «любовного романа», и словно бы недоумевает, встречая любовь («Егерь», «Шуточка», «Агафья», «Верочка»). Герой зрелого Чехова в принципе готов любить и ценит любовь (влюбляется даже Беликов, «человек в футляре»), но то герою чего-то недостает для любовной победы («Дом с мезонином», «О любви», «Ионыч»), то быстро остывает любовное чувство («Дуэль», «Три года»), то ожидаемые встречи с «героем романа» обманывают героиню («В родном углу», «Три сестры»). И даже если герой и героиня находят друг друга, они не сразу понимают, что к ним пришла любовь («Дама с собачкой»). В чеховских любовных историях правда жизни бросает вызов художественной правде с ее обязательным атрибутом — вымыслом, своего рода санкцией на идеализацию человеческих отношений. Реальный, единичный человек не годится на литературную роль любовника, и поэтому в любовных ситуациях он предстает ироническим героем.

Чехов словно бы взывает к жизненному опыту читателя (реального человека!): именно жизненный опыт читателя и должен стать его «горизонтом ожидания» при чтении произведений писателя-ироника. Корректируя читательскую апперцепцию ситуаций, Чехов расставляет в своих произведениях особые знаки.

В произведениях Чехова с персональным, «дуэльным» конфликтом очень отчетливы реминисценции из произведений с конфликтами идейными, на которые и ориентируется читатель. При этом наблюдается следующая закономерность: если один из героев возбужден и проблематизирует ситуацию, то его «антагонист» не видит в этой же ситуации ничего драматического и решительно не понимает своего оппонента. И потому герои обсуждают не саму проблему, а наличие этой проблемы.

Глава II. Анализ разработанности концепта «любовь» в рассказе А. П. Чехова «Дама с собачкой»

2.1 Краткая характеристика рассказа А. П. Чехова «Дама с собачкой»

чехов рассказ любовь дама собачка Рассказ «Дама с собачкой» был задуман в переломное время, как для России, так и для всего мира. Год написания — 1889-ый, то есть предпоследний год 19-го века. Что собой представляла Россия того времени? Страна предреволюционных настроений, уставшая от веками претворявшихся в жизнь идей «Домостроя», уставшая от того, насколько все неправильно, неверно, и насколько человек мало значит сам по себе, и насколько мало значат его чувства и мысли. Всего через каких-то 19 лет Россия взорвется и неумолимо начнет меняться, но сейчас, в 1889-ом году, она, благодаря Чехову, предстает перед нами в одном из самых своих угрожающих и ужасающих обличий: Россия — государство-тиран, пожирательница человеческих жизней.

Однако в то время (кстати, заметим, что время написания рассказа и время, изображаемое автором, совпадают) еще мало кто мог видеть надвигающуюся, даже вернее, вплотную придвинувшуюся угрозу. Жизнь продолжалась по-прежнему, ибо повседневные хлопоты есть лучшее средство от прозорливости, поскольку за ними не видишь ничего, кроме них самих. По-прежнему достаточно обеспеченные люди ездят отдыхать (можно в Париж, но если не позволяют средства, то в Ялту), мужья изменяют женам, владельцы гостиниц и постоялых дворов зарабатывают деньги. Ко всему прочему, все больше и больше становится так называемых «просвещенных» женщин или, как говорила про себя жена Гурова, женщин «мыслящих», к которым мужчины относились, в лучшем случае, снисходительно, усматривая в этом, во-первых, угрозу патриархату, а во-вторых, очевидную женскую глупость. Впоследствии выяснилось, что ошибаются и те, и другие.

По-видимому, Чехов недолюбливал женщин, стремящихся искусственно стать выше мужчин. Судя по «Даме с собачкой» и «Дому с мезонином» (где такой героиней была Лидия Волчанинова), такая нелюбовь возникла в результате понимания, что общего положения «мыслящие» женщины не спасут, а возможно и усугубят.

" Народ опутан цепью великой, и вы не рубите этой цепи, а лишь прибавляете новые звенья — вот вам мое убеждение". («Дом с мезонином»). Думается, что под этой фразой, кроме героя, ее произнесшего, мог подписаться и сам автор.

Надо сказать, что «Дама с собачкой» и «Дом с мезонином» очень похожи. Не по содержанию, но по ощущениям, которые эти два рассказа оставляют после их прочтения. Да и детали — мысли о просвещенных женщинах, о том, что мешает двум любящим соединиться — довершают сходство.

Гурову казалось, что его роман с Анной Сергеевной закончится ничем, как многие романы до нее, «и он думал о том, что вот в его жизни было еще одно похождение или приключение, и оно тоже уже кончилось, и осталось теперь воспоминание…». Но Гуров ошибся, Анна Сергеевна смогла пробудить в нем искреннее и сильное чувство, он по-настоящему полюбил эту женщину. Дмитрию Дмитричу было странно, что он, «уже седой человек», способен на такую любовь. А ведь до этого он называл женщин не иначе как «низшая раса»! Анна Сергеевна сумела пробудить душу этого человека своей искренней и чистой любовью, она вызвала глубокое и сильное чувство в сердце Гурова. Дмитрий Дмитрич и не предполагал, что он способен переживать такую гамму чувств. Он вдруг увидел пошлость и ограниченность своей московской жизни. «И уже томило сильное желание поделиться с кем-нибудь своими воспоминаниями. Но дома нельзя было говорить о своей любви, а вне дома не с кем… И о чем говорить? Разве он любил тогда? Разве было что-нибудь красивое, поэтическое, или поучительное, или просто интересное в его отношениях к Анне Сергеевне? И приходилось говорить неопределенно о любви, о женщинах, и никто не догадывался, в чем дело, и только жена шевелила своими темными бровями и говорила: — Тебе, Димитрий, совсем не идет роль фата». Так неожиданно Гуров открыл в себе живую душу, способную откликнуться на призыв другой, чистой и бесхитростной натуры, полюбить, как в ранней молодости. Писатель постепенно подводит своего героя к перерождению. Он долгие годы жил по инерции, не понимая или не желая задумываться над окружающим, над собственными поступками. А потом как озарение — любовь раскрыла в нем давно забытые чувства, он увидел бессмысленность существования того круга людей, к которому принадлежал сам. «Какие дикие нравы, какие лица! Что за бестолковые ночи, какие неинтересные, незаметные дни! Неистовая игра в карты, обжорство, пьянство, постоянные разговоры все об одном. Ненужные дела и разговоры все об одном охватывают на свою долю лучшую часть времени, лучшие силы, и в конце концов остается какая-то куцая, бескрылая жизнь, какая-то чепуха, и уйти и бежать нельзя, точно сидишь в сумасшедшем доме или арестантских ротах!» Читатель понимает, что прозревшие душа и сердце героя увидели бессмысленность его существования. Они заставили Гурова искать выхода из этого тупика. Он уже не будет мириться с пошлостью своей повседневной жизни. Очень чеховский конец у этого рассказа. Автор не дает готового рецепта, что необходимо сделать, чтобы быть счастливым, но и «не захлопывает дверь», оставляя надежду. «И казалось, что еще немного — и решение будет найдено, и тогда начнется новая, прекрасная жизнь; и обоим было ясно, что до конца еще далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается».

В России во время Чехова были очень сильны патриархальные представления о любви и браке. Считалось вполне нормальным жениться и выходить замуж не по любви, а либо по «разумному расчету», либо по договоренности родителей, либо из каких-то других соображений житейского здравого смысла. Однако прожить без любви или же загнать в тесные рамки живое свободное чувство далеко не просто. Если человека, обделенного любовью, не поглощали целиком интересы практического или духовного свойства, то в какой-то момент он с мучительной остротой и болью ощущал бессмысленность и бесцельность жизни. Ему становилось страшно и скучно жить лишь для того, чтобы — по словам Пушкина — благополучно «скончаться посреди детей, плаксивых баб, да лекарей». Герои рассказа Чехова «Дама с собачкой» живут спокойной и размеренной жизнью, которая уже давно определилась, приобрела вполне завершенную форму, а в перспективе у них — медленное старение.. В их жизни нет места сильным страстям, в ней ничего не происходит. Скучно! Героиня едет на море лишь потому, что в обществе принято ездить на море. Она, как сотни других праздных, старательно отдыхающих женщин, исполняет предписанный ритуал: прогуливается по набережной, греется на солнце, дышит полезным морским воздухом. Главный герой, Гуров, живет так же размеренно и скучно. Правда, он время от времени позволяет себе «маленькие шалости», чтобы как-то скрасить свои унылые серые будни в семье, которая всегда была ему чужой. Он изменяет жене, которую не любит, да и никогда не любил, женившись, скорее всего, чтобы быть «как все». Его измены — отнюдь не романтические приключения, они — часть все того же рутинного порядка. Любовная связь Гурова и Анны Сергеевны представляется обоим чем-то случайным и мимолетным, хотя женщина впервые изменила мужу и искренне переживает это. Тем не менее этот «южный» роман вносит в их существование оживление: их, словно детей, привлекает то, что их связь относится к сфере запретов, над ней тяготеет притягивающее понятие «нельзя», и они не задумываются о последствиях. Но эта как будто ни к чему не обязывающая игра постепенно перерастает в серьезное чувство, а время летнего отдыха уже подо шло к концу. Хотя им и жалко расставаться друг с другом, они уверены, что справятся с собой и забудут приятный курортный роман. Но зародившаяся любовь сильнее их — в общем-то слабых и безвольных людей. Гуров ничего не может с собой поделать и отправляется в городок, где живет его «дама с собачкой». Он ни на что не надеется, но при встрече с Анной Сергеевной узнает, что и она тосковала по нему, тщетно пытаясь его забыть. Гениальность Чехова в том, что он с потрясающей убедительностью показывает нам любовь людей самых обыкновенных и ничем не примечательных, «маленьких». Они — заурядные и в общем-то скучные люди. Они не в силах совладать ни с любовью, ни с жизнью, и их связь так и остается обычной связью, ибо они не в состоянии ни разорвать свои отношения, ни вступить друг с другом в законный брак. Гуров боится свою жену, а Анна Сергеевна не хочет ранить своего мужа. Однако на самом деле не это главное: мы понимаем, что их обоих удерживает страх изменить привычный образ жизни.. Они продолжают время от времени тайком встречаться, чтобы «урвать» у жизни крупицу счастья, но это счастье искусственно и не подлинно. Чехов оставляет конец рассказа открытым, он не показывает читателю, как любовь его героев неуклонно погружается в болото пошлой повседневности, но об этом нетрудно догадаться, поскольку рассказанная им история не может иметь конца. Это — своего рода «дурная бесконечность», ибо ни Гуров, ни Анна Сергеевна ни к чему не стремятся и жизнь их не наполнена смыслом, который могла им даровать любовь, если бы они не были так слабы…

2.2 Своеобразие разработки темы любви в рассказе А. П. Чехова «Дама с собачкой»

Чехов относится к таким мастерам художественного слова, чьи произведения воспринимаются и принимаются по-разному. Чехов «нормален» — в хорошем смысле этого слова. В его произведениях нет ни предельного накала чувств, ни катастрофического отчаяния, ни боли, поглощающей все. Его герои встречаются, разговаривают, ходят, занимаются пустяками, страдают… Страдают? Да. Но эти страдания, заключенные где-то внутри, спрятанные за разговорами о градусниках и о погоде, будучи перенесенными в другое время или в другие — экстремальные — обстоятельства, может быть, выльются в настоящую трагедию.

А пока эта неразвившаяся трагедия живет внутри, она спрятана, не доведена до крайней черты. Люди не в силах носить ее в себе, распыляют свою боль на мелочи и незначительности. Поэтому очень часто в рассказах и пьесах Чехова люди существуют со своей бесприютностью и душевным надломом в каком-то футляре. В себе. Вокруг них — мир, состоящий из таких же закупоренных людей.

И это футлярное существование (я говорю о понятии «футляр» в более широком смысле) заставляет людей плыть по течению жизни. Но за этим футляром прячется мучительное одиночество, непонятность, ненужность, открывается вся эта страдающая и измученная душа.

В рассказе А. П. Чехова «Дама с собачкой» происходит постепенное расфутляривание человека, обретение истинного смысла жизни. С банальной истории — курортного романа — начинается настоящая, великая и хрупкая любовь.

Тема проста, а для обывателей она еще и повод для довольно скользкой сплетни: курортный роман и его последствия. Но ведь, зная стиль повествования Чехова, нельзя даже предположить, что его целью было изобразить именно пресловутый курортный роман. Копнуть надо гораздо глубже. На мой взгляд, главная цель произведения — показать читателю (особенно, конечно, читателю того времени) то, чего он не замечал раньше: это кажущаяся безвыходность ситуации, будто бы действительно героям лучше отказаться от своей любви, это боязнь самих героев перебороть взгляды общества, боязнь делать самим шаги к своему настоящему, не украденному счастью, их связанность химерными цепями несуществующих обязанностей. И конечно, вполне ясно, что не только герои виноваты в своем бездействии. Это бездействие породило нечто, подобное «темному царству» в «Грозе» Островского. Но это новое «темное царство» лежит не на самодурстве одних и безгласности других, а на всеобщем равнодушии друг к другу и слепоте по отношению, а настоящему положению вещей.. Яркий пример тому — следующая сцена:

Однажды ночью, выходя из докторского клуба со своим партнером, чиновником, он (Гуров) не удержался и сказал:

— Если бы вы знали, с какой очаровательной женщиной я познакомился в Ялте!

Чиновник сел в сани и поехал, но вдруг обернулся и окликнул:

— Дмитрий Дмитрич!

— Что?

— А давеча вы были правы: осетрина-то с душком!

Как мы видим, этот чиновник, партнер Гурова по игре в карты, равнодушен, слеп и глух. Его интересует лишь состояние собственного желудка, а понятие такта, при наличии которого не будешь вот так отвечать на реплику об очаровательной женщине, ему вовсе незнакомо.

Возвращаясь к теме рассказа — курортному роману, — нельзя не заметить, что тема разбивается на две отдельных подтемы, так или иначе связанные между собой и образующие главную.

Первая, с которой мы знакомимся в начале, — поведение мужчин и женщин на курортах вдали от семьи и привычного образа жизни. Мы видим, как Гуровым овладевает «соблазнительная мысль о скорой, мимолетной связи, о романе с неизвестною женщиной». Позже мы узнаем, что это ему удается осуществить. Теперь мы можем озадачиться: с какой же целью Чехов открывает эту тему? Мне кажется, данная тема предназначена не только для завязки действия, но и служит определенным целям. В самом деле, не просто же так, от скуки, Гуров завязывает это знакомство! Не будь такой предпосылки, как нелюбимая жена, вряд ли бы Гуров изменял ей. Да и Анна Сергеевна не любила своего мужа. Итак, они сошлись от одиночества, инстинктивно ощущая нехватку любви, нуждаясь в ней.

В наше время многим непонятно, как соединяли свои судьбы люди, не испытывающие никаких положительных чувств друг к другу, однако еще в конце 19-го века это было так же реально, как реален сегодняшний день. Вот, я думаю, в чем цель первой подтемы: показать людям, как неправилен семейный союз без любви и уважения, к каким последствиям он может привести.

Вторая же подтема — тема любви и перемен, которые она несет с собой. Встреча с Анной Сергеевной переменила Гурова. Он полюбил ее, полюбил женщину впервые в жизни, испытал в зрелом возрасте все то, что чувствуют юноши: «И только теперь, когда у него голова стала седой, он полюбил, как следует, по-настоящему — первый раз в жизни». И еще вместе с любовью к нему пришло понимание:

Какие дикие нравы, какие лица! Что за бестолковые ночи, какие неинтересные, незаметные дни! Неистовая игра в карты, обжорство, пьянство, постоянные разговоры все об одном. Ненужные дела и разговоры все об одном охватывают на свою долю лучшую часть времени, лучшие силы, и, в конце концов, остается какая-то куцая, бескрылая жизнь, какая-то чепуха, и уйти и бежать нельзя, точно сидишь в сумасшедшем доме или в арестантских ротах!

Сама любовь изменила Гурова, будто говорит Чехов, любовь может все. И теперь его герой уже не прожигатель жизни, а настоящий человек, умеющий сострадать, быть искренним, нежным.

Разобравшись с целью рассказа, ради чего он был написан, рассмотрим подробно сюжет произведения, его композицию. Среди гуляющих на набережной Ялты появляется новое лицо — дама с собачкой. Это событие — завязка действия. Кстати, экспозиция в данном случае следует за завязкой, а не наоборот. Через несколько дней в саду главный герой — Гуров — с этой дамой знакомится. Так начинается развитие действия. Вместе они гуляют, проводят много времени. Постепенно наши герои — а их двое — привязываются друг к другу, но, как мы помним, у Гурова по отношению к Анне Сергеевне были свои планы. Он мечтал о курортном романе. [17]

После недели знакомства действие внезапно приблизилось к первой наивысшей точке своего развития — первой кульминации. Гуров и Анна Сергеевна пошли в ее номер, и там, по словам Анны Сергеевны, произошло ее падение.

Кажется, что Гуров добился того, чего хотел, и за этим что-то должно последовать. По логике вещей, герои должны либо расстаться и при случайных встречах отводить друг от друга глаза, либо продолжить встречаться.

«Потом каждый полдень они встречались на набережной, завтракали вместе, обедали, гуляли, восхищались морем».

Развязкой явилось пришедшее от мужа Анны Сергеевны письмо, в котором он умолял жену вернуться домой. Вскоре и Гуров уехал домой, думая, что больше они никогда не увидятся.

Однако действие все еще развивается. По приезде домой Гуров не может забыть даму с собачкой, и воспоминание, очень реальное, как тень следует за ним. Он внутренне меняется и, наконец, созревает для того, чтобы снова увидеть Анну Сергеевну. В декабре, на праздниках, он приезжает в С. и наводит справки о том, где живет Анна фон Дидериц. Не имея возможности повидаться с ней днем, Гуров вечером едет в театр в надежде, что она будет там.

Второй кульминацией явилась их встреча. Опять герои стоят перед выбором — быть или не быть вместе и после короткого свидания они вновь расстаются, но теперь в твердой уверенности, что Анна Сергеевна приедет к Гурову в Москву. Такова развязка. [17]

Заключает рассказ повествование о дальнейших встречах героев, однако в полном смысле заключением это назвать нельзя: последний абзац допускает дальнейшее развитие действия и дальнейшие переживания Анны Сергеевны и Гурова.

До сих пор мы не говорили практически больше ни о ком, кроме Анны Сергеевны и Гурова, будто бы остальных героев не существует. Отчасти так оно и есть. Дело в том, что Чехов выделяет только двоих героев — тех, кто способен развиваться. Таким образом, он подчеркивает разобщенность людей, будто они говорят на разных языках. Все вокруг обезличены; даже если их много — присутствия человека не увидишь. Нам даны только два портрета второстепенных персонажей: жены Гурова и мужа Анны Сергеевны, причем даже внешне эти люди непривлекательны, не говоря об остальных их чертах. И роль, которую эти герои играют, всегда отрицательная: они — сила, разлучающая влюбленных.

Портреты главных героев располагают к себе. Она: невысокого роста блондинка с угловатостью в смехе; тонкая, слабая шея, красивые серые глаза. В ней есть что-то «жалкое» (по выражению Гурова), вернее, при взгляде на нее хочется быть сильным и пожалеть ее. Он: «В его наружности, в характере, во всей его натуре было что-то привлекательное, неуловимое, что располагало к нему женщин». [18]

Как ни странно, но показан в развитии только один персонаж. Только Гуров коренным образом меняет свою жизненную позицию, а Анна Сергеевна остается практически неизменна, разве что понимает, что она не падшая женщина, и находит в себе силы для борьбы.

Рассказ охватывает временной промежуток приблизительно от полугода до года, точно установить невозможно. За это время действие переносилось из Ялты в Москву, из Москвы в город С. и обратно. По словам автора, герои точно «две перелетные птицы, самец и самка, которых поймали и заставили жить в отдельных клетках». Однако даже на расстоянии друг от друга они продолжают мысленно быть вместе.

Итак, на основании вышеизложенного, мы видим, что перед нами по жанру типичный рассказ — небольшое по объему изображенных явлений и событий, а отсюда и по объему текста, прозаическое произведение, в котором действуют герои, представляющие собой определенные индивидуальности. Нам они показаны в известном законченном (то есть, имеющем начало и конец) моменте своей жизни, наиболее полно раскрывающем нам их характеры. Количество персонажей в рассказе невелико и они все, кроме главных, очерчены бегло.

Чехов пользуется литературным языком на протяжении всего рассказа, чтобы показать, что герои принадлежат к так называемому «порядочному обществу», однако из всего многообразия художественных средств использует только портреты героев и пейзажи, точно отражающие душевное состояние героев, подчеркивающие их.

Мы рассмотрели лишь одно небольшое произведение А. П. Чехова, однако видим, как мастерски автор показывает вроде бы незначительные, но влекущие за собой столь многое жизненные ситуации, обрисовывает цельные, исключительно реалистические характеры со всеми их недостатками и умеет донести до читателя не только содержание, но и идеи рассказа, а также дает нам почувствовать себя уверенными в том, что истинная любовь, верность могут совершить очень многое.

Заключение

Чехов в своем творчестве уделял огромное внимание миру сложных, зачастую непредсказуемых движений человеческой души и особенно чувству любви. Безусловно, любовь — самое светлое и прекрасное чувство, но жизнь в обществе накладывает на человека ограничения и запреты, призванные направить могучую стихию любви в спокойное семейное русло, где страсть узаконена и становится лишь одним из элементов повседневной жизни.

Антон Павлович Чехов — тонкий психолог, умеющий обрисовать не только пейзаж, портрет героев, но и их богатый внутренний мир. Писатель тяготеет к психологическому портрету, показывающему поступки героев и их обоснование. Одним из интереснейших произведений писателя является рассказ «Дама с собачкой», повествующий о напряженной внутренней работе человека, «проснувшегося от душевной спячки», затронутого великим чувство любви.

Все самое светлое в жизни связано с его любовью. Почему-то, мечтая о новой жизни, люди представляют ее иной, сверхъестественной, яркой. Они связывают наступление счастья с избавлением от всего того, к чему мы так привыкли. Может быть, поэтому некоторые люди не понимают творчества Чехова, считая любовь в его произведениях неистинной, обычной. Но Чехов в высшей степени правдив — суета будет всегда вокруг нас. Другое дело — как мы к ней сами будем относиться.

Для Гурова «эта маленькая женщина, ничем не замечательная, с вульгарною лорнеткой в руках…» стала единственной целью жизни, самым дорогим человеком. Как это непохоже на него, считавшего женщин «низшей расой» ! А еще у меня долго не укладывалось в голове: «с вульгарною лорнеткой в руках…» и это огромное настоящее чувство. Чехов специально несколько снижает образ героини; он не идеализирует, не делает из нее богини — это самая обыкновенная женщина. Потому что любовь — это не то абстрактное туманное облако, заставляющее горько и безудержно вздыхать. Это реальное чувство к реальному человеку. И именно такая любовь, возникающая независимо, спонтанно, облагораживает человека, становится целью его жизни. В конце рассказа будущее героев неясно. Гуров и Анна Сергеевна надеются, что скоро «начнется новая, прекрасная жизнь». Но они понимают также, что «до конца еще далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается». То есть самое главное не то, что будет дальше, а то, что есть сейчас, — любовь. И лучше, любя, не быть уверенным в завтрашнем дне, чем совершенно точно знать, что будет завтра, послезавтра, через неделю, через две…

Антона Павловича Чехова, как и других писателей, интересовала тема человеческого счастья, любви, гармонии. В большинстве произведений писателя: «Ионыч», «Крыжовник», «О любви» —герои терпят крах в любви. Они не могут составить собственного счастья, не говоря уже о других. В рассказе «Дама в собачкой» — все по-иному. Когда расстаются Гуров и Анна Сергеевна, она возвращается в свой город С., а он — в Москву. «Пройдет какой-нибудь месяц, и Анна Сергеевна, казалось ему, покроется в памяти туманом и только изредка будет сниться ему с трогательной улыбкой, как снились другие. Но прошло больше месяца, наступила глубокая зима, а в памяти все было ясно, точно расстался он с Анной Сергеевной только вчера. И воспоминания разогревались все сильнее». Здесь — поворот в развитии сюжета. Любовь героя не слабеет, не гибнет от столкновения с жизнью, не оказывается несостоятельной. Наоборот, она вызывает у Гурова отвращение к дремотному, обывательски благополучному существованию, желание иной, новой жизни. Привычная обстановка вызывает у героя почти брезгливое отвращение.

Какую бурю и гамму чувств рождает в Гурове любовь! Ее очистительная сила благотворна. Писателю не приходит и в голову осудить героев за «греховное чувство». Они оба состоят в браке, нарушают клятву. Но читателю ясна мысль автора, что жизнь без любви еще более греховна. Анна Сергеевна и Гуров любят друг друга — это их утешение, стимул жить, ведь каждый человек имеет право на счастье. «Анна Сергеевна и он любили друг друга, как очень близкие, родные люди… им казалось, что сама судьба предназначила их друг для друга, и было непонятно, для чего он женат, а она замужем… И казалось, что еще немного — и решение будет найдено, и тогда начнется новая, прекрасная жизнь; и обоим было ясно, что до конца еще далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается». Это почти романтический рассказ Чехова-реалиста о любви, ее великой силе и чистоте. Читая рассказ, понимаешь, что лишь с любимым человеком можно понять всю красоту мира, ощутить полноту жизни и что необходимо беречь этот дар — любовь, если она выпадает на твою долю.

Список использованной литературы чехов рассказ любовь дама собачка

1. Афанасьев Э. С. Творчество А.П. Чехова: иронический модус. — Ярославль, 1997.

2. Берковский П. Я. Статьи о литературе. М.; Л., 1962.

3. Гинзбург Л. Я. О литературном герое. — Л., 1979.

4. Григорьев А. А. Литературная критика. М., 1967.

5. Громов М. Л. Чехов. — М., 1993. С. 197−202. (ЖЗЛ).

6. Джексон Р. Л. Время и путешествие: метафора для всех времен. «Степь. История одной поездки» // Чеховиана. Чехов в культуре XX века: Статьи, публикации, эссе. — М., 1993. С. 15.

7. Камянов В. И. Время против безвременья. М., 1989.

8. Катаев В. Б. Автор в «Острове Сахалине» и в рассказе «Гусев» // В творческой лаборатории Чехова. — М., 1974. С. 243—247.

9. Катаев В. Б. Проза Чехова: проблемы интерпретации. — М., 1979.

10. Колобаева Л. А. Концепция личности в русской литературе рубежа XIX—XX вв. — М., 1990.

11. Кройчик Л. Е. Нолика комического в произведениях А. П. Чехова. — Воронеж, 1986.

12. Кубасов А. В. Проза А.П. Чехова: искусство стилизации. — Екатеринбург, 1998.

13. Линков В. Я. Художественный мир прозы А. П. Чехова. — М., 1982.

14. Наперший З. С. А. П. Чехов. Очерк творчества. — М., 1960.

15. Переписка А. П. Чехова в 2-х т. М., 1984. Т. 1.

16. Полоцкая Э. А. Пути чеховских героев. — М., 1983. — С. 76.

17. Попа В. И. Художественность чеховского рассказа. — М., 1989.

18. Развитие реализма в русской литературе. Т. 2. Кн. 1. — М., 1973.

19. Семанова МЛ. Чехов-художник. — М., 1976.

20. Сендерович С. Чехов — с глазу на глаз. История одной одержимости Чехова. — СПб., 1994.

21. Собенников А. С. А. П. Чехов и Д. С. Мережковский (К проблеме религиозного символа) // Чеховские чтения в Ялте. Чехов: взгляд из 1980;х. — М., 1990.

22. Тимофеев Л. И. Основы теории литературы, М., учпедгиз, 1959.

23. Фрай П. Анатомии критики // Зарубежная эстетика и теория литературы Х1Х-ХХ вв. — М., 1987.

24. Чехов А. П. Дом с мезонином. Повести и рассказы, М., «Художественная литература», 1983.

25. Чехов А. П. Поли. собр. соч. и писем: В 30 т. Соч. Т. 8. М., 1977.

26. Эйхенбаум Б. М. О прозе. Л., 1969.