Молодежный терроризм в 1860-80 гг. Истоки и последствия

Содержание Введение

1. Истоки молодежного терроризма в 1860 — 80 гг. в России

1.1 Предпосылки молодежного терроризма в 1860 — 80 гг. в России

1.2 Социальный облик и психологическая особенность представителей террористической молодежи в России

1.3 Система общественно — политических взглядов идеологов терроризма

2. Становление и развитие молодежного терроризма в 1860 — 80 гг. в России

2.1 Молодежные террористические организации и их деятельность

2.2 Организация и проведение террористических актов

3. Историческое значение молодежного терроризма в 1860 — 80 гг. в России

3.1 Основные последствия молодежного терроризма в 1860 — 80 гг. в России

3.2 Влияние молодежного терроризма 1860 — 80 гг. на развитие в пореформенной России Заключение Список использованных источников Приложение 1

Введение

Актуальность проблемы. Неоспорима актуальность данной темы не только сегодня, в условиях нынешней всемирной экономической нестабильности, но и всегда. Поскольку молодежный терроризм идет в ногу со временем и является спутником не только России, но и развитых стран, стремясь нарушить их размеренный образ жизни. Реальностью настоящего времени является тот факт, что терроризм все больше угрожает безопасности большинства стран, влечет за собой огромные политические, экономические и моральные потери. Его жертвами может стать любая страна, любой человек. Терроризм в числе самых труднопрогнозируемых явлений современности и самых опасных, которое приобретает все более разнообразные формы и угрожающие масштабы. Террористические акты чаще всего приносят массовые человеческие жертвы, влекут разрушение материальных и духовных ценностей, не поддающихся порой восстановлению, провоцируют войны, недоверие и ненависть между социальными и национальными группами, которые иногда невозможно преодолеть. Терроризм вышел за национальные рамки и приобрел международный характер, стал эффективным оружием устрашения.

Уже сейчас терроризм можно назвать «чумой двадцать первого века», ведь он не уступает этой болезни в разрушительной силе. По статистике один раз в два дня происходит теракт, в результате которого гибнут невинные люди. Число терактов неуклонно растет с каждым годом. Растет жестокость. Растет число жертв. Растет подготовленность, организованность террористов. Каждый последующий теракт всегда страшнее предыдущего.

Весь мир обошли кадры с таранящими башни Всемирного торгового центра самолётами, руинами взорванных жилых домов в Москве, театрального центра на Дубровке, где в течение 3 дней около полусотни вооруженных террористов держали в заложниках почти 900 человек. Этот список, к сожалению, можно продолжать достаточно долго. Данные события никого не оставили равнодушными. Для кого-то они стали настоящей трагедией, для кого-то лишним поводом для радости. Они заставили весь мир задуматься. Никто не может предугадать, где террористы нанесут свой следующий удар и сколь страшным он будет.

Терроризм можно победить лишь всем миром, вместе, забыв долги и обиды. Но бороться нужно не с проявлениями терроризма, а с причинами его возникновения. Нужно помнить, что терроризм — это всегда реакция общества.

Становление и развитие молодежного терроризма в 1860 — 80 гг. в России представляет особый интерес, поскольку результатом деятельности молодых террористов стало убийство Александра II. Изучение истории функционирования молодежного терроризма в 1860 — 80 гг. в России, воссоздание целостной картины его исторического развития могут быть полезны в наше время. Однако данный институт в отечественной науке истории государства и права является малоизученным и требует дополнительного исследования.

Молодежный терроризм оказался в России весьма живучим; каждое из «последующих поколений» молодых русских революционеров обращалось вновь к этому оружию, причем, интенсивность и размах террористической борьбы оказывались с каждым разом все масштабнее. И это, несмотря на катастрофические временами последствия террористических актов для революционного движения, как это было после покушения Каракозова или после величайшего достижения террористов, цареубийства 1 марта 1881 года, повлекшего за собой разгром молодежной террористической организации «Народной воли» и потери революционерами определенного статуса уважения в обществе [66, с. 135].

Скорее всего, объяснение этому следует искать не только в социально-политических обстоятельствах, сколько в идеологии и, в значительной степени, психологии, определенной части русских революционеров.

Революционер-народник Н. А. Морозов в революционном листке «Земли и воли» заявил, что «политическое убийство — это прежде всего акт мести» и «единственное средство самозащиты при настоящих условиях и один из лучших агитационных приемов». По его словам, политическое убийство, «нанося удар в самый центр правительственной организации… со страшной силой заставляет содрогаться всю систему. Как электрическим током, мгновенно разносится этот удар по всему государству и производит неурядицу во всех его функциях» [42, с. 10].

«Террористическая революция», по мнению Н. А. Морозова, представляет собой, в отличие от революции массовой, «где народ убивает своих собственных детей», самую справедливую форму борьбы. «Она казнит только тех, кто действительно виновен в совершившемся зле». «Не бойтесь царей, не бойтесь деспотических правителей, — говорит она человечеству, — потому что все они бессильны и беспомощны против тайного, внезапного убийства!» Н. А. Морозов предсказывал, что рекомендуемый им метод борьбы, в силу своего удобства, станет традиционным, равно как и возникновение в России целого ряда «самостоятельных террористических обществ» [42, с. 55].

В настоящее время терроризм в России не искоренен, кроме того, наоборот, набирает силу и ужасает своими последствиями. В решении данной задачи важную роль может сыграть изучение истории возникновения, развития данного института, его сущности, а также специфики и направлений деятельности в предотвращении молодежного терроризма в Российском государстве.

Изучение исторического опыта становления и функционирования молодежного терроризма представляет научный интерес в плане формирования целостного терроризма.

Поэтому изучение данной темы актуально.

Степень изученности проблемы. Исследования, посвященные историческому аспекту становления и развития молодежного терроризма в России содержатся в трудах В. И. Базанова [2], А. Гейфмана.

Дореволюционные авторы, такие как В. Л. Бурцев [8], А. И. Володин [13], В. А. Гиляровский [17], Н. Г. Чернышевский подробно исследовали исторический аспект зарождения и деятельности молодежного терроризма в 1860 — 80 в России.

Современные авторы, изучая природу молодежного терроризма в нынешней России, обращаются к отечественному опыту 1860 — 80 годов. Такой подход содержатся в трудах Г. В. Краснова [37], Н. В. Соколова [54], Е. И. Щербаковой.

В современной историографии интерес к становлению и развитию молодежного терроризма в пореформенной России неуклонно растет, следует выделить работы Зайцева В. А. [24], Е. Л. Рудницкой [49], Р. В. Филиппова.

Анализ дореволюционной, советской и современной литературы приводит к выводу, что проблема истоков становления и развития молодежного терроризма в Российском государстве, далеко не исчерпана и есть необходимость в продолжении ее исследования.

Цель исследования состоит в анализе процесса становления молодежного терроризма в 1860 — 80 гг. в России. Достижение поставленной цели возможно при решении ряда задач:

1) провести анализ возникновения и развития молодежного терроризма в 1860 — 80 гг. в России;

2) изучить социальный облик и психологические особенности представителей террористической молодежи в 1860 — 80 гг. в России;

3) охарактеризовать систему общественно-политических взглядов идеологов терроризма;

4) раскрыть молодежные террористические организации и их деятельность в проведение террористических актов;

5) выявить основные последствия и влияние молодежного терроризма в 1860 — 80 гг. на развитие в пореформенной России.

Объектом исследования является молодежный терроризм в 1860 — 80 гг. в России, а предметом — историческая характеристика становления и развития молодежного терроризма в пореформенной России.

Источниками исследования стали дореволюционные документы официального делопроизводства и материалы практики, статистические материалы и материалы периодической печати, характеризующие деятельность молодежного терроризма, общие и особенные закономерности возникновения, развития и функционирования молодежного терроризма в дореволюционной России.

Теоретическая и практическая значимость дипломного исследования состоит в том, что результаты дипломного проекта можно использовать в процессе дальнейшего совершенствования трудов по отечественной истории, для разработки проблем социально-политической истории России, для преподавания отечественной и региональной истории, при чтении спецкурсов по истории реформаторства в России. Сформулированные в дипломной работе положения и выводы уточняют и расширяют объем научной информации об организационно-правовых основах становления и функционирования молодежного терроризма в дореволюционной России.

Методология исследования опирается на основополагающие принципы исторического исследования — историзм и объективность, что в свою очередь определило систему методов. В работе использованы общенаучные методы — анализ, синтез, систематизация, а также специально-исторические: фронтального исследования источников, исторического описания, сравнительно-исторический, ретроспективный. Все перечисленные методы применялись в совокупности, что позволило обеспечить комплексный подход к исследованию.

Структура исследования. Работа состоит из введения, трех глав, заключения, списка использованных источников.

1. Истоки молодежного терроризма в 1860 — 80 гг. в России

1.1 Предпосылки молодежного терроризма в 1860 — 80 гг. в России Рубеж, отделяющий Россию от «страшного доброго старого времени», отмечен вехами Крымской войны, смерти императора Николая и Великой реформы. Поражение 1856 года ставило под сомнение существование России как великой державы. Крепостное хозяйство оказалось не в состоянии обеспечить экономическую и военно — техническую конкурентоспособность страны на европейской политической арене. Крестьянское движение этих лет делало очевидной социальную опасность сохранения крепостного права. Перед власть имущими вставал призрак новой пугачевщины, которая представлялась особенно грозной, ибо могла «соединиться с глубоко задуманною демократическою революциею» [66, с. 22].

19 февраля 1855 года на российский престол вступил Александр II. Не будучи по натуре реформатором, он нашел в себе мужество признать необходимость перемен. Подготовка крестьянской реформы вызвала в русском обществе настоящую «лихорадку мысли», бросавшую поборников прогресса от самых радужных надежд на добрую волю царя — Освободителя к мрачному скептицизму по отношению к правительственным начинаниям. К этой, последней, позиции все более склонялись представители нового поколения интеллигентной молодежи, стремившейся «жить и действовать в видах общечеловеческой пользы» [66, с. 24].

19 февраля 1861 года император подписал манифест «О всемилостивейшем даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей» [36, с. 10].

В середине 1861 года насыщенная «политическим электричеством», предгрозовая атмосфера разрядилась потоком прокламаций. Печатные и рукописные, они наводняли столицы, появлялись в провинции, обращаясь к «образованным классам», офицерам и солдатам, молодежи, крестьянству, призывая поверить в свои силы и добиться решительных перемен. Все прокламации — от листков «Великоросса» и воззвания «К молодому поколению», вышедших из круга редакции журнала «Современник», до знаменитой «Молодой России» — сходились на том, что «народ царем обманут», что уповать на добрую волю правительства не приходится, и «долго медлить решением нельзя» [36, с. 11].

Как писал В. Г. Короленко, «Великая реформа всколыхнула всю жизнь, но волна обновления скоро начала отступать. То, что должно было пасть, не упало окончательно, что должно было возникнуть, не возникло вполне. Жизнь повисла на мертвой точке, и эта неопределённость кидала свою тень на общее настроение. Дорога, на которую страна так радостно выступила в начале десятилетия, упиралась в неопределенность» [36, с. 12].

Власть шла испытанным бюрократическим путем, отдавая распоряжения сверху и ожидая снизу лишь отчет об исполнении. Никакого сотворчества со стороны общества не предполагалось. Воскресные школы, народные читальни, клубы и прочие неконтролируемые правительством «общества и товарищества» сразу оказались не в чести. К примеру, в мае 1862 года министром внутренних дел были получены сведения о том, что в Самсониевской и Введенской воскресных школах «преподается учение, направленное к потрясению религиозных верований, к распространению социалистических понятий о праве собственности и к возмущению против правительства». Опасаясь развития подобных идей во всех воскресных школах, в верхах признали необходимым немедленно закрыть эти рассадники безбожия и представлений, «вредных монархической власти».

Многие искренно хотели найти себе применение в труде на благо освобожденного народа. Но в новых учреждениях перевес оставался за людьми старого закала, поборникам прогресса приходилось действовать в пассивной или недоброжелательной обстановке, отказываться от убеждений или от дела.

«Новые люди» испытывали разлагающее влияние прежних времен и на себе. Видимо, в самой натуре интеллигента — разночинца было заложено нечто, определявшее трагедию поколения нигилистов. Люди «алкавшие знания, свободного, не стесненного предубеждениями существования», в большинстве своем выбирались из мрака невежества с огромным трудом, возлагая на будущее большие надежды.

Преобразования 1860 — х годов несли раскрепощение человеческой личности, к какому бы сословию она не принадлежала. Мемуаристы того времени свидетельствуют:

«Мы просто стремились к простору, и каждый освобождался где и как он мог и от чего ему было нужно. Хотя работа эта была, по — видимому мелкая, так сказать, единоличная, потому что каждый действовал за свой страх и для себя, но именно от этого общественное движение оказывалось сильнее, неудержимее, стихийное. Идея свободы, охватившая всех, проникала повсюду, и свершалось действительно что — то небывалое и невиданное.» [66, с. 30].

«Офицеры выходили в отставку, чтобы завести лавочку или магазин белья, чтобы открыть книжную торговлю, заняться издательством или основать журнал. Петербургские читатели, вероятно, помнят магазин „Феникс“ на углу Невского и Садовой… и покупатели этого магазина, конечно не подозревали, что маленький, скромный и совсем штатский хозяин его был офицером. Тут же на Невском помещался книжный магазин для иногородних, открытый тоже офицером; на том же Невском явился еще книжный магазин Серно — Соловьевича.» [66, с. 31].

Энтузиазм тех, кто хотел посвятить жизнь обновлению России, оставался невостребованным, инициатива наказуемой. «Если вас спросят, кто самый несчастный человек на свете? — говорил один из представителей молодого поколения пореформенной эпохи, — отвечайте — тот, кто поставлен в бесконечно бессрочное бездействие и гниет заживо не от отсутствия сил и способностей, а от отсутствия возможности употребить их в дело» [66, с. 32].

В таком положении оказалась масса «мыслящих пролетариев», вызванных к жизни новыми временами. С отменой ограничения числа студентов в высших учебных заведениях молодежь со всех концов России устремилась в университеты, нередко жертвуя на обучение последние гроши. Из низов — за лучшей долей, которую надеялись обрести с получением образования; из всех сословий — за светом новых идей. В этом смешении социальных пластов и рождалась та разночинная интеллигенция, которая часто бывала не у дел не только потому, что не находила поприща, соответствовавшего своим взглядам на общественное служение, но и потому, что потребности страны, еще только вступавшей на капиталистические рельсы, не могли поглотить весь образованный пролетариат.

К середине 1860 — х годов явно обнаружилось перепроизводство образованных кадров, потенциально опасных для существовавшей социальной системы. Причем к этому вела политика самого правительства. С одной стороны, государство нужно было обеспечить просвещенными работниками, без которых немыслимо его процветание. С другой, — хотелось уберечь жителей Российской империи от веяний губительного духа Европы. «Ложной системе воспитания» следовало противопоставить иную, основанную не на западных теориях, а на своей доморощенной идейной базе. Такой базой стала знаменитая триада министра народного просвещения Сергея Семеновича Уварова. Но мертвая схема «самодержавия, православия и народности» исключала развитие — богоспасаемое Отечество должно было застыть в своем совершенстве. К тому же иного «просвещения», помимо европейского, в наличии просто не было. Таким образом, задача, стоявшая перед правительством, была заведомо невыполнима. Где взять верноподданных, благонамеренных и в то же время европейски образованных чиновников, если западное просвещение содержит столь разрушительные начала, что с конца XVIII века Европу сотрясают политические бури? [66, с. 38].

В 1846 году французский утопический социалист Франсуа Видаль писал: «Наряду с пролетариями промышленного труда, число которых растет с каждым днем, имеются пролетарии труда умственного, которых тысячами выбрасывают ежегодно наши учебные заведения и которые пополняют толпу деклассированных. Эти интеллигентные пролетарии по природе призваны стать вождями, руководителями недовольных. Кому не на что надеяться, тому нечего бояться. Кому не удается жить работая, тот думает о том, чтобы умереть с оружием в руках, тот несет непримиримую ненависть к обществу».

Студенчество было наиболее взрывоопасный социальный слой, практически целиком и полностью сбитый с толку «новыми временами и новыми заботами».

О московских студентах В. А. Гиляровский писал:

«Студенты в основной своей части еще с шестидесятых годов состояли из провинциальной бедноты, из разночинцев, не имевших ничего общего с обывателями, и ютились в „Латинском квартале“, между двумя „Безместность“ огромной массы разночинцев означала для большинства из них полуголодное существование и вела к крушению надежд — не только на решение вопроса о хлебе насущном, но и на удовлетворение социальных претензий и духовных запросов. Рождались горькая досада на образованное общество, членами которого они так хотели стать, и отчаяние, только усиливавшееся с интеллектуальным развитием, отрезавшим все пути назад, к прозябанию необразованных классов. В результате, разночинец и по материальному положению, и по духовным устремлениям ощущал свою несовместимость с традиционным укладом жизни общества, в отрицания которого созревал нигилизм.» [17, с. 44].

Охранители устоев воспринимали адептов отрицания как «нигилистическую шайку», «секту негодяев — революционеров». Характеристики эти односторонни, но совсем не лишены здравого смысла, так как определенное мировоззрение вызывает определенное миро — воздействие [17, с. 46].

Одевалось студенчество кто во что, и нередко на четырех квартирантов было две пары сапог и две пары платья, что устанавливало очередь: сегодня двое идут на лекции, а двое других дома сидят, завтра они пойдут в университет.

Обедали в столовой или питались всухомятку [17, с. 50].

И все это отнюдь не вымысел досужего литератора. Слушатель Петровской академии Алексей Сергиевский, проходивший по Каракозовскому делу, на традиционный вопрос следствия, который было принято задавать первым, отвечал: «У исповеди и Св. причастия бываю ежегодно, кроме нынешнего года по неимению сапог и за дальностью церкви» [17, с. 52].

«Старый казанский студент» Иван Мещанинов вспоминал о своеобразной коммуне из 5−6 студентов, которые «с разрешения полицмейстера жили в доме, опечатанном полицией как предназначенный на слом за ветхостью. Им была предоставлена даровая квартира с правом употреблять на отопление ненужные им части строений: сарай, перегородки в доме и даже, в случае особой нужды, крыльцо.

У этой группы было только два полных комплекта одежды, в которых можно показаться на улице; в них они ходили по очереди на лекции и отправлялись в разного рода экскурсии (например, на уроки, гонорар от которых шел в общую кассу); чем они питались — Господь ведает. Помню я, однажды, рассказывали они нам с восторгом, что «имели сегодня превосходный куриный суп». Оказалось, что у соседки скончалась естественною смертью курица — они ее заполучили будто бы для каких-то опытов и съели" [17, с. 55].

И при таком положении вещей правительство считало возможным ограничивать число освобожденных от платы за обучение; запрещать публичные лекции и концерты, доходы от которых чаще всего шли в пользу беднейших студентов; закрывать библиотеки и кассы взаимопомощи; и вообще всемерно препятствовать развитию студенческой корпоративности. Делалось все это в интересах надзора, из опасения «как бы чего не вышло», серьезно осложняя студентам жизнь и вызывая вполне оправданное недовольство.

Охранители системы неизменно стремились предотвратить какие бы то ни было потрясения, «предупредить» возможные преступления, но в действительности всегда на шаг отставали от развития общественного движения. Спохватились, что в России «огромное число студентов не имеет никаких средств к жизни», и всерьез задумались, чем это грозит, только когда пережили истерику нечаевщины.

За тысячи верст, со всех концов нашего обширного отечества, стекаются в Петербург молодые люди искать высшего образования. Собственных средств у многих едва хватает на дорогу, и они льстят себя надеждою, что в большом городе им нетрудно будет кормить себя уроками. Эта надежда если и сбывается, то большею частию не скоро и не в достаточной мере, чтобы обеспечить существование студента [17, с. 86].

Нищета, с вытекающими из нее физическими и нравственными страданиями, и, с другой стороны, вид столичной роскоши — ожесточают молодого человека, и он… дает веру коварным наущениям людей, которые указывают ему на существующий общественный и государственный строй, как на источник всех бед его и ему подобных [17, с. 88].

Неимущих студентов в здешних учебных заведениях так много, что, несмотря на чрезвычайно большое число стипендий, их далеко недостаточно по числу лиц, которые, за отсутствием собственных средств к жизни, в них бы нуждались или желали бы их получить. К тому же стипендия, по самому своему назначению, должна быть настолько же поощрением молодому человеку, уже выказавшему способности и усердие к науке, сколько вспомоществованием, и недостаточно быть только бедным, для того чтобы иметь притязание на получение стипендии. Такой совершенно правильный взгляд, проведенный в уставах высших учебных заведений о назначении стипендий, имеет, однако, то последствие, что иной студент не может получить стипендию собственно потому, что он беден, то есть, что он, по неимению средств к жизни, уделяет большую часть своего времени преподаванию уроков и вообще занятиям, которые могли бы его прокормить; лекции же посещает нерегулярно и к экзаменам приготовлен недостаточно; словом, он является в глазах начальства недостаточно заслуживающим стипендии, даже прямо неподходящим под правила, существующие относительно признания стипендий [17, с. 90].

Таким образом, к середине 1860 — х годов явно обнаружилось перепроизводство образованных кадров, потенциально опасных для существовавшей социальной системы. Причем к этому вела политика самого правительства. Оставшиеся не у дел, раздраженные студенты нередко обращались к разного рода играм «в конспирации». Все это, безусловно, осложняло для представителей молодого поколения проблему поиска своей социальной ниши, вызывало синдром разночинца — противоречие высокой самооценки и социальной неприкаянности, из которого и возникало истинно разночинское стремление перевернуть все вверх дном, чтобы «кто был ничем стал всем».

1.2 Социальный облик и психологическая особенность представителей террористической молодежи в России Нигилизм 1860 — х годов был сосредоточен на преобразовании умственных и нравственных представлений. Он содержал в себе не только отрицание. Нигилисты искали «положительной истины», основанной на опытном знании и позволявшей жить так, как велит разум, а не традиция.

Правительство, которому повсюду мерещилась революция, само множило ряды «мыслящих пролетариев», «наименее заинтересованных в сохранении существующего строя». Но с другой стороны, «отщепенцами» представителей разночинной интеллигенции пореформенного периода делали их идеалы, не позволявшие жить обыденностью [66, с. 42].

Происходило постепенное превращение в традицию нигилистического отрицания традиций, кристаллизация этого социально-психологического состояния в идеологическую систему.

Е.И. Щербакова отмечала, что опираясь на механико-рационалистическую теорию общественного блага, вдохновлявшую еще французских просветителей, нигилисты искали источник человеческих страданий во внешнем несовершенстве социальной системы, устранив которое и справедливо перераспределив общественное богатство, можно открыть путь к процветанию внутренне прекрасного «естественного» человека.

Для новых людей идея «общей пользы» — естественное состояние человечества, которое «ежеминутно нарушается нашим неведением». Поэтому знание — единственное в данном случае действенное лекарство — является главным двигателем исторического прогресса. Новые люди свято верят в преображающую силу мысли по отношению к человеческой личности, они «не грешат и не каются; они всегда размышляют… чем умнее новый человек, тем он честнее, потому что тем меньше ошибок вкрадывается в расчеты…». Нравственно то, что разумно и полезно [66, с. 45].

Огромная популярность Н. Г. Чернышевского в пореформенную эпоху не вызывает никаких сомнений. По словам одного из представителей молодого поколения 1860 — х годов, «было три великих человека на земле: Иисус Христос, апостол Павел и Чернышевский». Ученый и публицист, провозвестник новых идей, он был в глазах молодежи, пробужденной к общественному служению реформой 1861 года, Учителем, за которым смело можно идти вперед, к светлому будущему. Касаясь самых злободневных вопросов современности, популяризируя новейшие достижения науки, он удовлетворял ту жажду знания, жажду «нового слова», которой были охвачены «мыслящие реалисты». В изложении Н. Г. Чернышевского самые запутанные теории выглядели азбучно ясными, юные умы получали в готовом виде продукты длительного и противоречивого развития европейской мысли и, наконец, Учитель давал молодежи модель жизненного поведения «нового человека» [49, с. 55].

Жандармский летописец падения нравов отмечал, сетуя на тлетворное влияние новомодных идей, что дети приобретали «замашку смотреть с высоты мнимого образования на своих родителей, ибо им систематически прививалось убеждение, что родители их люди необразованные, с обветшалыми понятиями, неспособные следовать за духом времени».

«Новые люди» стремились, прежде всего, отрешиться от прошлого — своего собственного коротенького прошлого (ибо все они были очень молоды). Большинству из них было свойственно «слепое презрение ко всему старому, не различавшее старого зла от старого добра». Конфликт отцов и детей извечен, но в переломные эпохи, подобные пореформенной, он обостряется чрезвычайно [49, с. 57].

Молодые разночинцы видели себя «строителями судеб мира», но многих не покидало ощущение, что начинать следует с собственной личности, со своей повседневной жизни. «Идеалы наши книжные, плавают, как масло на воде», — говорил Помяловский. А под этой радужной пленкой скрывался стоячий омут взращенных прежними временами человеческих свойств, которые было не изжить одному поколению [66, с. 52].

Именно о них свидетельствовали неудачные попытки устройства коммунального быта, которые предпринимались в середине 1860 — х годов. Наибольшей известностью среди историков и современников заслуженно пользуется Знаменская (по названию улицы) или слепцовская (по имени организатора, популярного писателя Василия Алексеевича Слепцова) коммуна, просуществовавшая с осени 1863 — го до весны 1864 года. Немедленно попав в поле зрения бдительного «ока Государева», пристанище коммунаров было описано так: квартира «состоит из 11 комнат, устроенных таким образом, что каждый член этого кружка имеет особую комнату и, кроме того, есть общая столовая, две парадные комнаты для приема гостей их кружка и кухня, где приготовление кушанья они начали было производить сами, но увидев несообразность этого намерения наняли кухарку. За исключением стряпания кушанья, они отстранили от себя всякую прислугу, и все хозяйственные домашние работы производят сами. Впрочем, и это дело тяготит их, так что общественный труд они ограничивают добыванием средств к жизни по мере способностей каждого. С этою же самою целью они установили у себя собрания по вторникам, с платою за вход в особую кассу общества» [49, с. 58].

Существует целый ряд черт, характерных именно для мировоззрения шестидесятников. Умственное развитие ставили в прямую и непосредственную связь с нравственными устоями личности. «Чем больше знаний приобретал человек, тем более нравственным авторитетом он пользовался. Истинно образованный человек, как думали тогда, обладал в то же время и чутко развитою совестью». Общеизвестно увлечение молодых людей той эпохи естествознанием, которое, на их взгляд, лучше прочих наук удовлетворяло требованиям рационального объяснения всего многообразия жизни, в том числе и социальной. Николай Ножин весной 1865 года собирался выступить в Петербурге с циклом публичных лекций «О современном значении естественнонаучного метода по отношению к общественно — экономической науке». «Реалисты» много читали, стараясь приобщиться к последним достижениям европейской мысли. Вот книги, чаще всего упоминаемые в следственных показаниях каракозовцев: Бюхнер «Физиологические картины», Бокль «История цивилизации в Англии», Циммерман «История крестьянских войн в Германии», Риттер «Общее землеведение», Оуэн «Образование человеческого характера», Льюис «История философии», а также сочинения Фурье, Луи Блана, Прудона и Милля [49, с. 58].

Однако, мировосприятие «нового человека» определяла не столько научная литература, сколько беллетристика, которая «кодировала его сознание», формировала систему ценностных ориентации, становясь залогом той абстрактности подхода к живой жизни, которая характерна для русской интеллигенции. Давление литературных стереотипов сказывалось, прежде всего, при выборе представителями молодого поколения собственной социальной роли. Биография интеллигента — разночинца не была задана изначально, и проблему самореализации он пытался решить, ориентируясь на тот жизненный сценарий, который навязывался ему литературными героями.

Возвращаясь к роману «Что делать? », подчеркнем, что Н. Г. Чернышевский «сознательно конструировал» своих героев как образцы, пригодные для воспроизведения в реальной жизни. Он предлагал «связную и всесторонне разработанную программу поведения», учитывавшую все — от важных общественных поступков до мельчайших деталей быта «новых людей». Убеждая читателей в «неограниченных возможностях трансформации личного и общественного положения », Н. Г. Чернышевский давал молодым людям точку опоры, воплотив в романе «свою модель реальности как потенции для Преобразования» [53], Учитель указывал путь к ликвидации всех противоречий и созданию гармоничной действительности.

Но в отличие от мира вымышленного, в реальной действительности все обстояло далеко не так просто. Чем очевидней оказывались препятствия, возникавшие на пути «новых людей», тем привлекательней становился человек «особенный» — Рахметов. Этот образ настолько непосредственно жил в сознании молодого поколения, что Рахметова воспринимали почти как реальное лицо. «Особенный человек» Н. Г Чернышевского был примером для подражания прежде всего в быту, ведь о его подпольной деятельности читатели могли только догадываться.

С Рахметовым сравнивали Каракозова, Худякова, Ишутина, тех, кто действительно производил впечатление «таинственных революционеров». И некоторые сознательно старались это впечатление поддерживать. Николай Ишутин, получивший у товарищей прозвище «генерал», «на первых же порах своего знакомства показывал себя каким-то тайным агентом от какой-то силы» [56, с. 66]. «Он часто прибегал запыхавшись, говорил, что он только что от дела (от какого он не говорил) и что сейчас бежит на свидание с «одним человеком» «[56, с. 69] - это почти цитата из романа «Что делать?» Следственные показания Василия Соболева сохранили еще одну поистине театральную сцену: «Черкезов, Гернет, гр. Толстой и Зиновьева сидят в кружок, в центре Ишутин — генерал. У всех возбужденные лица. Ишутин, размахивая правой рукой, рассказывает что — нибудь с жаром, с увлечением. Картина изменяется: все остаются в старом положении с задумчивыми лицами; Ишутин, видя, что поразил, встает и для большего эффекту… начинает ходить по комнате тяжело дыша. Таких картин видел я не помню сколько…» [58, с. 101].

Ишутин был неистощим на самые немыслимые планы — взорвать Петропавловскую крепость, если удастся «получить на днях гремучую ртуть от одного из членов Общеевропейского Комитета» [59, с. 44], или «посредством каких-то поляков отворить остроги и таким образом произвести в Москве мятеж» [59, с. 79]. и т. д. Подобные «карбонарские» выходки вызывали разную реакцию у членов кружка — от улыбки до заинтригованности и полного доверия. «Если бы вы знали, у какого он дела стоит, — говорил сомневающимся Осип Мотков, — тогда бы вы не смеялись над ним, а постарались заметить его, когда вы считаете себя честными людьми» [60, с. 75].

Помимо внешнего подражания «особенному человеку» происходило усвоение внутренних, сущностных, черт этого образа. Те, кто стремился ему соответствовать, должны были целиком посвятить себя общественному служению, не имели права ни на какую личную жизнь, ни на какие человеческие чувства и привязанности. Причем «генералы» требовали подобной жертвы «делу» и от рядовых своих товарищей. Вячеслав Шаганов с негодованием рассказывал, сколько упреков и насмешек ему пришлось претерпеть от «посвященных», которые «прямо требовали, чтобы я не смел жениться на девушке, которую я люблю, и чтобы совсем оставил ее, а то это измена делу…» [61, с. 32]. Шаганова «не пускали служить», и он оставил должность губернского секретаря в Сергаче. Леониду Оболенскому, который поступил в Козельскую уездную земскую управу секретарем, чтобы «помогать крестьянам, сколько это возможно», доказывали, что деятельность его бесполезна [62, с. 35].

«Вожди» стремились закрыть для потенциальных кадров революции все «лазейки в мирную жизнь граждан» [62, с. 52]. В кружке, большую часть которого составляли студенты, активно обсуждался вопрос о том, должен ли «порядочный человек заниматься наукой». Итог дебатов был категоричен: «наукой заниматься дело пустое, негодное, потому что люди, занимающиеся ею, позабывают нужды мира…». Ишутин утверждал, что «для политического деятеля» образование вообще ничего не значит. Следовало отринуть все, что мешает вовлечению личности в грандиозный процесс обновления общества. «Не о сегодняшнем дне шла тут речь, — писал современник о горячих спорах и разговорах пореформенной интеллигенции. — обдумывались и решались судьбы будущих поколений, будущие судьбы всей России» [62, с. 105]. Множество «новых людей» обращалось к революционной деятельности, следуя проповеди одного из первых апостолов «отщепенства» Н. В. Соколова: «Да минует всякого молодого, неиспорченного человека грязная чаша практической жизни!» [54, с. 42].

Характеризуя людей «нового типа», высшей «породой» которого является Рахметов, Н. Г. Чернышевский писал: «Каждый из них — человек отважный, не колеблющийся, не отступающий, умеющий взяться за дело…». У «новых людей» свои, особые представления о жизни, «и нравственность… и добро понимают они на свой лад» [65, с. 378]. В основе их мировоззрения и мировоздействия лежит теория утилитаризма, согласно которой категория добра теряет свое самостоятельное значение и совмещается с понятием пользы.

Молодых радикалов, считавших себя уже вполне сформировавшимися Лопуховыми и Кирсановыми, особенно привлекал в романе образ вождя, героя — «цвета лучших людей,…двигателя двигателей,…соли земли». Во многих из них «говорило задетое самолюбие — впереди рисовалась роль политического деятеля, полная опасностей, интриг, одним словом, романических происшествий» [54, с. 88].

Точно следуя заданной модели, каракозовцы «проиграли» весь роман Чернышевского в жизни, от «нейтральных комнат» и артельных мастерских к исполинам революции — Рахметовым; от слов к делу.

Учитель сказал: когда «дело» приблизиться к развязке, Рахметов вернется в Россию.

Он вернулся.

4 апреля 1866 года покушение на российского императора совершил Дмитрий Каракозов, о котором говорили — «он вероятно сумасшедший, хотевший принять роль Рахметова из романа «Что делать?» «[66, с. 63].

На основании изложенного, можно сделать следующий вывод. Молодые террористы видели себя «строителями судеб мира», но многих не покидало ощущение, что начинать следует с собственной личности, со своей повседневной жизни. Большую популярность среди молодых террористов получил роман Н. Г. Чернышевского «Что делать? «. Молодые террористы походили и подражали главному герою романа. С Рахметовым сравнивали Каракозова, Худякова, Ишутина, тех, кто действительно производил впечатление «таинственных революционеров». Ишутин был неистощим на самые немыслимые планы — взорвать Петропавловскую крепость, если удастся «получить на днях гремучую ртуть от одного из членов Общеевропейского Комитета» [59, с. 44], или «посредством каких-то поляков отворить остроги и таким образом произвести в Москве мятеж» [59, с. 79].

1.3 Система общественно — политических взглядов идеологов терроризма

«Язва социализма», поразившая целое поколение учащейся молодежи, была тогда поверхностной болезнью.

Целью общества «Организация» было «осуществление социальных идей.

Однако, несмотря на стремление предстать перед следствием в качестве мирных пропагандистов «социальных идей» ишутинцы постоянно проговариваются о том, что необходимой предпосылкой общественного переустройства они считали политическую революцию. Это обстоятельство учитывали и судьи, считавшие проповедь социализма в российских условиях преступной, так как «осуществление социальных идей в нашем отечестве… немыслимо без перемены образа правления и всего государственного устройства» [62, с. 78].

Они мечтали о «водворении в России системы управления Североамериканских Соединенных Штатов, только на социальных началах». В бумагах Страндена был обнаружен «Проект федеративно — народного государства», действительно несколько напоминающий политическую систему Соединенных Штатов. Согласно этому документу, государство, в котором не существует «ни сословий, ни каких-либо привилегированных лиц и обществ», состоит из общин, издающих свои законы и избирающих «представителя, который в случае надобности собирает мирской сход… Во главе общественного управления стоит народное собрание, составленное из выборных на один год от всех обществ…» [62, с. 79].

Конечной же целью общества был «экономический переворот в государстве». «Как водится, — объяснял следственной комиссии Дмитрий Юрасов, — было две партии: крайняя хотела произвесть революцию…, умеренная желала действовать школами, ассоциациями и распространением книг…». Наиболее нетерпеливые и самонадеянные не собирались дожидаться политического «совершеннолетия» масс, рассчитывая на политический переворот, который даст простор для социальных преобразований. Другие стремились путем устройства образцовых ферм и производительных ассоциаций «показать народу новую форму жизни». Эти мероприятия должны были, по мысли ишутинцев, привести к «согласию народа организовать свой труд по правилам социализма», и тогда «посредством народа» можно будет «требовать у правительства введения социализма и в случае сопротивления» добиться этого революционным путем [66, с. 66].

Несмотря на все зажигательные декларации революционной молодежи, и в прокламациях 1860 — х годов, и в показаниях молодых людей, проходивших по делу Каракозова, нередко проскальзывает страх перед «новой пугачевщиной». «Крестьяне теперь так необразованны, — опасался, например, Леонид Оболенский, — что в случае переворота или революции народ уничтожит всех образованных людей, считая их своими врагами». Народу следовало помочь разобраться в тех силах, которые его окружают, показать — кто друг и кто враг и направить энергию протеста в нужное русло. Организация революционного меньшинства, кроме всего прочего, должна была сыграть роль сдерживающего фактора для спасения общества от гибели в хаосе революционной катастрофы. Вероятно, повышенный рационализм эпохи 1860 — х вселял в «штурманов грядущей бури» уверенность в том, что им по силам будет руководить разливом волн народного моря [66, с. 67].

Начинания ишутинцев подтачивали трудности внешнего и внутреннего характера, такие как проблема легализации артельных обществ, с одной стороны, и неумелая организация их работы — с другой. Козлинина вспоминает, что переплетная артель, отнимая время и силы, едва позволяла ишутинцам сводить концы с концами. Шаганов на следствии говорил, что швейная «только проживала деньги». Воскресенский рассказывал суду: «Раз в обществе как-то стали говорить об удовлетворении потребностей. Я вышел и говорю, что у меня есть потребность давать уроки; чем толковать об удовлетворении потребностей, — не можете ли сейчас удовлетворить мою потребность. Мне на это ответили: „Вы, стало быть, ничего не понимаете, — ведь мы здесь только теоретически говорили, практически наши слова еще теперь не могут быть осуществлены“. Тогда я понял, что они только теоретически толкуют, что практически из этого не выходит никакого толку». В кружке нарастала неудовлетворенность мирной деятельностью пропагандистов новых идей. В конце 1865 года Ишутин говорил своим товарищам: «…То, что мы делали до сих пор, все это не есть дело. Господа, по моему мнению, лучше — паф — паф» [62, с. 85].

Так возник, вероятно в начале 1866 года, ишутинский «Ад», строго законспирированный кружок «бессмертных» (или «мортусов»), стоящих над «Организацией». Эти избранные должны были выполнять двойную функцию — осуществлять контроль за деятельностью революционеров и антиправительственный террор.

Девизом было избрано знаменитое — «цель оправдывает средства» («инфернальные» вожди не гнушались мистифицировать новобранцев подложными письмами от общества, якобы руководящего кружком; рассказами о том, что Сибирь хочет отделиться и перейти под покровительство Соединенных Штатов, а Герцен разослал эмиссаров в Казань для возмущения татар и т. п.). Целью объявлялся социальный переворот, средством террор — «систематические цареубийства» до тех пор, пока напуганное правительство не согласится «устроить государство на социальных началах», в противном случае следовало «произвести революцию» путем возбуждения «народных страстей» [66, с. 68].

Для подготовки масс предполагалась широкая деятельность на местах. «Аду» необходимо было обзавестись в губерниях агентами, осведомленными обо всем происходящем, которые выявляли бы лиц особо ненавистных народу, уничтожали их и распространяли прокламации с объяснением, за что убит тот или иной «кровопийца». Разумеется, никому из провинциальных «мортусов» не следовало знать Центральную Агентуру; цепочка их осведомленности обрывалась бы на том члене «Ада», который принял в общество нового «бессмертного». К Центральной Агентуре должны были стягиваться все нити контроля за работой «Организации», она могла определять степень отступления отдельных революционеров от правил тайного общества и меру наказания — вплоть до смертной казни. Контрольные и карательные функции «Ада» сохранялись бы и в случае победоносной революции, распространяясь на правительство, пришедшее к власти [62, с. 87].

«Мортусам» предписывалось отдалиться от своих товарищей и вести жизнь, запятнанную всяким негодяйством, «чтобы не навлечь подозрений правительства», а при совершении теракта иметь «шарик гремучей ртути» для самоубийства и обезображивания лица. Строго говоря, «Ад» не стал организационно оформленным обществом с программой и уставом, но планов и разговоров хватало с лихвой.

Во всех этих горячих, захватывающих мечтах, безусловно, присутствует элемент игры — игры «ума, привыкшего, — по словам Дмитрия Юрасова. — за неимением дела, к фантастическим вымыслам». Игры, в которую ишутинцы бросались с головой, спасаясь от серой обыденности. Участники этой опасной игры были в разной мере захвачены ею. Кто — то считал планы «Ада» пустой болтовней, другие, как Каракозов, могли совершенно войти в роль [66, с. 88].

Конечно, повседневная жизнь ишутинцев в качестве политических деятелей, членов тайного общества, состояла в основном в разговорах. Но разговоры в этом узком кругу единомышленников велись настолько законопротивные, что для них даже «положено было выдумать аллегорический язык». Обсуждалось, например, разделение членов кружка на «охотников» и «рыболовов». Расшифровывается это иносказание так: «рыболовы» должны заниматься социалистической пропагандой и «вылавливать» людей, способных стать агентами общества; «охотники» же составляли ряды террористов — смертников, для которых предпочтительнее всего стрелять в «дрофу», то есть в царя.

Ближайшее окружение Каракозова составляли представители пензенского землячества, среди которых были генераторы идей тайного общества — Ишутин, Юрасов, Загибалов. Будущий цареубийца не проявлял активности в словесных баталиях, больше «молчал и слушал». Но он воспринимал «адские» планы не просто как теоретические разглагольствования, а применительно к собственной личности. «Когда же Каракозов сообщил кому-то… о своем преступном намерении и пропал из Москвы, — говорил во время следствия Дмитрий Юрасов, — тогда сделалось ясно, что словами нельзя шутить!» [62, с. 90].

Что же именно побудило Дмитрия Каракозова открыть сезон охоты на «дрофу»? Как нам уже известно, некоторые «карбонарии» «хотели сначала поднять народ, другие собирались начать сверху, с царя». Возможно, Каракозов стремился совместить обе точки зрения, вызвав покушением на царя народное восстание.

Существует мнение, что он сознательно шел на провокацию [66, с. 89].

Смерть Александра II могла вызвать избиение дворян, если бы в массах распространился слух, что стрелял помещик, недовольный отменой крепостного права. Молва об этом действительно бытовала в народе. А в революционных кругах «говорилось, что следовало бы уничтожить государя за пресловутое освобождение крестьян, которое затормозило революцию».

Один из проходивших по делу о покушении 4 апреля 1866 года считал, что Каракозова к его намерению привело сознание «невозможности никакого народного движения против правительства» при жизни царя — освободителя. Однако если такая идея и могла зародиться у некоторых «артистовреволюционеров» (выражение А. И. Герцена) из рядов «Ада», то Каракозов, мне кажется, был чужд подобной мистификации. Скорее всего, он стремился осуществить наиболее эффективную на его взгляд форму пропаганды делом — «путем преступлений» или, как говорил Ишутин, «каким — нибудь грандиозно — страшным фактом заявить миру о существовании тайного общества в России, ободрить, расшевелить заснувший народ» [60, с. 43].

Согласно воспоминаниям Е. К. Брешко — Брешковской, строящей свой рассказ на основании свидетельств ишутинцев, с которыми она встречалась на Карибской каторге в конце 1870 — х, Каракозов «утверждал, что сперва следует доказать народу сокрушимость царской власти и уже тогда обращаться к нему с проповедью против царских порядков». А мирная деятельность «Организации» по распространению социалистических идей представлялась ему абсолютно бесплодной, «не приложимой на практике в российских условиях. О мотивах покушения Каракозова позволяет судить и прокламация, найденная при нем на месте преступления. В этом обращении к «друзьям — рабочим» говорилось, что «цари — то и есть настоящие виновники всех наших бед», так как допускают несправедливости и не пекутся о благе «народа рабочего», доказательством чему стала воля без земли [60, с. 44].

На такую акцию, которая за гибелью жертвы неизбежно должна была повлечь смерть самого исполнителя, толкала Каракозова и тяжелая болезнь, «Вследствие хронического триппера и плохого питания» он страдал катаром желудка, причем болезнь, вероятно, при тогдашнем уровне медицины доставляла такие мучения, что врачи считали ее результатом «большинство самоубийств». Физические и моральные страдания приводили к мысли, что дни его сочтены и вызывали желание «умереть не даром», принести свою жизнь вместе с жизнью царя на алтарь народной пользы [60, с. 46].

Вообще же, по словам Ю. Карякина, «эпоха была одержима наполеономанией всех сортов», и мотивы для цареубийства могли быть самыми разными. От наиболее распространенного — наказание за обман народа и за разочарование, пережитое интеллигенцией на «именинах сердца» первых пореформенньх лет, — до такого, совершенно не относящегося к политике, как месть за попранную женскую честь [61, с. 25].

Кроме того, до Каракозова дошли известия о существовании некоего Европейского Революционного Комитета. Сведения о тайном обществе, «имеющем целью содействовать успехам революции во всех странах систематическим убийством царствующих особ и высокопоставленных правительственных лиц», передавал товарищам Ишутин со слов Ивана Худякова [61, с. 26].

Убедившись в отсутствии ближайших перспектив крестьянского бунта в России и разочаровавшись в социальных потенциях национальных восстаний, в конце 1863 года Бакунин делает ставку на международную революцию и приступает к разработке проекта создания Интернационального братства, которое стало бы координирующим центром движения. К середине октября 1864 — го года существовало три подготовленных им документа — несохранившиеся «Программа организации» и «Катехизис интернациональных братьев», а также рукопись «Тайное интернациональное общество освобождения человечества», где описана «глубоко законспирированная, весьма немногочисленная и сугубо элитарная (интеллигентская) по своему составу организация, предназначенная для заговорщических действий международного масштаба» [61, с. 27].