Постмодерн и его место в социологии современной России

В эпоху становления информационного общества, характеризующегося глобализацией и интеграцией всех сфер жизни — социокультурной политической, правовой, экономической и др. — художественная литература отражает аксиоматику происходящих в этих областях трансформаций и реализует их собственное видение.

Так, в постперестроечный период проявилась острая рефлексия на художественную картину мира, реализованную в рамках соцреалистического проекта. Деконструкции, деструкции, децентрализации, переосмыслению в рамках постмодернистской иронии были подвергнуты базовые ценности и идеалы советского человека.

Отражение социокультурных и политических трансформаций российского общества к. ХХ — нач. ХХI вв. в постмодернистской литературе

В повести популярного современного писателя-постмодерниста Виктора Пелевина «Затворник и Шестипалый» ставятся общефилософские вопросы (напрямую соотнесенные, тем не менее, с социально-культурными реалиями того времени), посвященные самой возможности выхода из закольцованного пространства привычных пространственно-временных, мировоззренческих и социальных категорий, гласящих, что «мир представляет собой правильный восьмиугольник, равномерно и прямолинейно движущийся в пространстве. (…)

По периметру проходит так называемая Стена Мира, объективно возникшая в результате действия законов жизни. В центре мира находится двухъярусная кормушка-поилка, вокруг которой издавна существует … цивилизация.

Положение члена социума относительно кормушки-поилки определяется его общественной значимостью и заслугами…" (Пелевин, 1998). Главные герои — Затворник и Шестипалый — ввиду своих отличий от других обитателей «Цеха номер один» выкинутые из социума, оказываются в состоянии изменить свои представления о нормах, обычаях и, самое главное, своих возможностях, избежать «Страшного Супа», преодолеть «Стену Мира» и достичь подлинной свободы.

Писатель ставит вопросы о границах реальности и возможностях ее постижения, об ограничениях, заложенных нормами, обычаями, моралью, а также являющихся следствием жизни в информационно закрытом обществе — тема актуальная и в свете современных дискуссий о симулятивной природе современной массовой реальности, ориентированной на потребление «готовых» клишированных образов, понятий, ценностей.

В написанной на год позже повести «Омон Ра» в русле всеобщего разочарования российского общества 1990;х гг. в советской идеологии осмысливается одно из ярчайших достижений СССР — полет советского человека на Луну. Безоговорочное самопожертвование во имя служения своему государству и народу оказывается «тропинкой в никуда» .

Жертва, принесенная Омоном (а об этой жертве идеологии говорит уже само имя героя) и другими молодыми, искалеченными и в прямом и переносном смысле своим временем, напрасна и никому, по сути, не нужна.

Патетическому заявлению о том, что в летном училище имени Маресьева готовят не просто летчиков, а «настоящих человеков с самой большой буквы», следует общий вывод: битва за формальное первенство советского (да и вообще любого) государства ни только не стоит реальных человеческих жизней и судеб, но и сама является иллюзией.

Полет на Луну, едва не приведший к гибели главного героя, оказывается плохо отрежиссированным бессмысленным спектаклем, в котором жизни «актеров» ничего не стоят.

В более позднем романе писателя «Generation `П'», получившим скандальную известность и наибольший общественный резонанс, от проблем идеологизированности и самозацикленности советского общественно-культурного пространства, автор переходит к актуальнейшим для того периода проблемам постперестроечной России.

Последние осмысливаются в контексте информационного пространства, которое само по себе является неким эзотерический континуумом, порождающим новую мифологию.

Деконструированная реальность России конца ХХ века, породившая большое количество социальных и культурных неомифологем — образы «нового русского», рекламщика-коопирайтера, выступающего «ваятелем» новой мифологии взамен советским идеалам, образы новых политиков, оказывающихся на проверку чистой воды симуляцией и т. д., — знаменует провозглашенный У.

Эко кризис репрезантации и вступает как открытая, незафиксированная социокультурная и политическая система, развитие которой предопределено самим фактом ее существования.

Причем виртуальный характер ее бытования ничуть не мешает ей быть доминирующей, да и попросту единственно реальной, силой. Интересно, что когда встает вопрос о целенаправленности воздействия власти СМИ, то единственно верного ответа на страницах романа не находится, несмотря на то, что изначально задается эзотерическая подоплека происходящих в событий.

Читателю самому предоставляется право ответить, какова же этическая природа и смысл существования подобной общественно-политической системы.

Проблема «виртуального мира» как мира практически неотличимого от материально существующей действительности, мира, в котором осуществляется вполне реальная жизнь с ее нормами поведения, закономерностями развития и функционирования ярко прослеживается в повести «Принц Госплана» и романе «Шлем ужаса.

Креатифф о Тесее и Минотавре". Социальная, она же игровая, реальность Александр-Принца в первом из упомянутых произведений находятся в столь сильном взаимодействии, что дифференцировать их невозможно.

Игровое в буквальном смысле поведение выступает как самоопределенное и самодостаточное; виртуальная и реальная цели сливаются в единый комплекс мечты-желания-цели — Принцессы в далекой башне. Столкновение с действительностью — принцесса оказывается муляжом — порождает крушение мира игры, влекущее за собой крушение всего имеющегося в «наличии» у главного героя мира.

Иллюзии, порождающие иллюзии, оказываются вполне способными разрушить ткань реальности.

В написанном более десяти лет спустя романе «Шлем ужаса. Креатифф о Тесее и Минотавре» главным героем выступает само мифологическое пространство глобальной сети Internet, практическая форма существования героев в котором — чат — позволяет осуществлять коммуникацию в online-режиме.

Пространство несет в себе как традиционные социальные функции, так и специфические, порожденные новой социокультурной ситуацией, в которой оказались обитатели данного пространства.

Его семиотическая природа позволяет говорить о знаковой обусловленности следования той или иной линии поведения. Автор вводит новую составляющую — лабиринт — как принцип организации текста, как метафору, как архаическое мифологическое пространство, родственное современному сетевому.

Постмодерн как мифология и мифология постмодерна

В представленной работе автор делает попытку анализа мифологии о культуре постмодерна и постмодернистской мифологии. Мифы о культуре постмодерна создали такие авторы, как Р. Барт, Ж. — Ф. Лиотар, Ф. Фукуяма.

Миф 1 о конце истории Ф. Фукуяма в статье «Конец истории?», отталкиваясь от марксистской теории (согласно которой общество, достигнув стадии коммунизма, прекратит дальнейшее развитие), определяет либерализм как последнюю стадию исторического развития.

Конец истории наступил в странах Запада, где данная форма государственного устройства построена, т. к по словам исследователя, в дальнейшем данная форма государства будет воспроизводить саму себя.

" В постисторический период нет ни искусства, ни философии; есть лишь тщательно оберегаемый музей человеческой истории". Провозглашенный «конец истории», является не чем иным, как мифом; исторический опыт на примере марксизма давно доказал, что история не останавливается на какой-то определённой стадии, но продолжается. Застывание движения типично для периодов выхода из кризиса. В нашем случае, это кризис постмодернистской культуры.

Пограничное состояние культуры при переходе от одной формы устройства общества к другой порождает ощущение нестабильности. Если рассматривать историю искусства с позиций таких категорий, как движение и развитие, то можно отметить, что движения как такового в культуре постмодерна не заметно, можно только наблюдать его развитие, разрастание вширь, но не движение вперёд.

Искусство авангарда в начале века сделало заявку на принципиально новое искусство, которое в настоящий момент находится на стадии развития, но какого-либо заметного движения в культуре нет, его можно идентифицировать на микроуровне — элитарной культуры.

Интереса к постмодернисткому искусству со стороны массовой культуры нет, поскольку оно (искусство) остаётся не понятым большинству. Художники создают такие проекты, замысел которых не всегда ясен зрителям. Причём, это совершается автором намеренно, для привлечения внимания к собственной персоне.

Миф 2 о «смыслах пост» Ж. — Ф. Лиотара выражает ту же идею о завершении развития искусства. Постмодерн, следующий за модерном («modern» в переводе с английского — «современный»), объявляется постсовременным искусством, ничего нового не предвещающим.

Приставка пост выражает идею о последней стадии культурного развития: «…приставка „пост“ в слове „постмодерн“, понятая подобным образом, обозначает не движение типа come back, flash back, feed back, т. е. движение повторения, но некий „ана-процесс“, процесс анализа, анамнеза, аналогии и анаморфозы, который перерабатывает нечто „первозабытое“» .

Преемственность/повторение, характерное для современной культуры, не выражается в некой переработке «первозабытого», поэтому предположение Лиотара также является мифологичным. В культуре происходит не повторение, но потребление различных элементов, заимствованных из предшествующих стилей и периодов. Постмодерн, следуя принципам современного общества потребления, отражает их в новых видах искусства.

Завершение движения культуры на стадии постмодерна и преемственность — миф, созданный Ж. — Ф. Лиотаром. На стадии постмодерна нет не развития, но движения, поэтому изменения в культуре заметны только в масштабе.

Миф 3 о «смерти автора» Ролана Барта появляется в результате работы структурализма с текстом. Текст представляет собой многомерное пространство, составленное из цитат, отсылающих ко многим культурным источникам: нет такого элемента текста, который мог бы быть порождён «лично» и непосредственно автором.

Он не выдумывает собственный язык, но пользуется готовым, он может лишь подражать тому, что написано прежде.

" В его власти только смешивать разные виды письма, сталкивать их друг с другом, не опираясь всецело ни на один из них; если бы он захотел выразить себя, ему всё равно следовало бы знать, что внутренняя «сущность», которую он намерен «передать» есть не что иное, как уже готовый словарь, где слова объясняются лишь с помощью других слов, и так до бесконечности" .

Особенность создаваемых сегодня произведений состоит в том, что авторское присутствие необходимо для разъяснения замысла его работ. Иногда, например, в таком искусстве как видеоарт или перфоманс автор выступает участником создаваемого им представления.

Автор обладает тотальным контролем над своей аудиторией (зрителей/читателей): он может не разъяснять свои работы, чем вызывает ещё больший интерес к собственной фигуре со стороны публики. Иначе говоря, предположение о «смерти автора» в постмодерне не оправдано.

Мифология деконструкции подразумевает не только разрушение, но и собирание из разломанных уже элементов новой конструкции. Создание цельного произведения из разрушенных частей (из мусора, хлама) невозможно.

Использование мифологии СССР в литературе и искусстве постмодерна отражает потребительский характер современной культуры. Постмодернистская мифология направлена на деконструкцию мифологии советской. Например, в тексте В. Пелевина «Чапаев и Пустота» персонаж советской литературы Чапаев становится пустой формой, которую можно наполнить любым содержанием.

Главный герой советской мифологии В. И. Ленин становится паханом рецидивистов (С. Довлатов «Зона»), пишет научный трактат о том, как совершить революцию на Луне (В. Пелевин «Омон Ра»).А. Сергеев («Omnibus») создаёт пародию на культ Ленину — миф о народном поклонении бревну с ленинского субботника.

Если в Советском Союзе Сталин как персонаж не участвует в действии, т. к по своей сути он не герой, а «отец», он лишь присутствует в форме видения, вдохновляющего слова или жеста, то у Сорокина («Голубое сало») Сталин становится активным героем.

Статус великого вождя снижен проявлением его как естественного человека: он ест (в отличие от мифа у Сергеева, в котором он голодает со всей страной), вместо бессонных ночей, проведённых за работой, развлекается. Знаменитая трубка вождя в тексте В. Сорокина превращается в шприц для инъекций под язык.

Потребление мифологии в искусстве проявляется в использовании различных советских символов, как например, в инсталляции Филиппова Андрея «Тайная вечеря» (выставка «Варшава-Москва 1950;2000»): стол накрыт красной скатертью, на ней белые тарелки, вместо столовых приборов справа от тарелки серп, слева — молот.

Художник Э. Булатов в работе «Восход и заход Солнца» (1989) использовал герб СССР вместо солнечного диска или работа серии «Ностальгический социалистический реализм» В. Комара и А. Меламида «Сталин и музы» (1981;1982), в которой музы в преклонной позе подают Сталину огромную книгу.

Формирование и развитие новой российской идентичности: компаративный анализ

Сегодня состояние российского общества можно характеризовать как переходное. Это во многом обусловлено тем, что мы сейчас переживаем кризис идентичности, вызванный резкой сменой политического курса страны, экономическими проблемами и коллапсом «советской» системы ценностей.

Вследствие этого вопросы формирования новой российской идентичности являются на сегодняшний день весьма актуальными и вызывают интерес многих социологов.

Несмотря на то, что огромное число исследователей занимаются данной проблематикой, до сих пор нет единого подхода к решению проблем, связанных с поиском новой российской идентичности. Возможно, это является следствием того, что отсутствуют единые критерии определения самого термина «идентичность» .

Однако, общий смысл этого понятия сводится к тому, что социальная идентичность представляет собой соотнесение индивида с определенной социальной общностью, которую он рассматривает как Мы-группу.

Если взять данное определение за основу, можно поставить следующий интересующий нас вопрос: каковы пути решения проблемы поиска идентичности в современном российском обществе?

По нашему мнению, для того, чтобы ответить на этот вопрос, необходимо провести исследование, основанное на компаративном анализе, которое позволило бы посмотреть на российское общество со стороны, поставив его в ряд с обществами других стран. По мнению Льва Гудкова, аналитическая ценность такого исследования заключается в возможности оценить либо общий вектор развития стран, либо определенное место страны на какой-либо шкале.

Однако, как утверждает Н. Смелзер, это возможно только при наличии систематизированного контекста сравнений. Предлагаемая Смелзером стратегия заключается в систематизации данного контекста, как в плане компаративных индикаторов, так и в плане объяснений компаративных сходств и различий.

Это подразумевает сведение использования явно одинаковых критериев сравнения ряда разных ситуаций к минимуму. Также Смелзер полагает, что одинаковые показатели могут применяться в анализе каких-либо явлений только в тех странах, которые являются «схожими случаями» .

То есть, можно сказать, что метод межстранового компаративного анализа с учетом систематизации контекста может быть вполне успешно применен при исследовании различных социальных явлений и процессов в разных стран мира. По нашему мнению, данный метод можно использовать для того, чтобы определить, в каком направлении должен идти поиск идентичности в современном российском обществе.

Чтобы данное исследование было валидным, необходимо подобрать для проведения сравнительного анализа одну «схожую» страну. Для этого нужно определить, какая страна — также как и Россия — переживает сегодня кризис идентичности.

Мы считаем, что в качестве такой «схожей» страны могла бы выступить Великобритания, поскольку в последние годы все больше британских исследователей, в частности, такие социологи, как Энтони Хит, Дэвид Маккроун, Кришан Кумар, Кен Пламмер, заявляют, что британское общество теряет свою идентичность. Подобная озабоченность связана с тем, что страна, вследствие потери традиционных имперских ценностей, увеличения числа мигрантов из стран Содружества и политики правительства новых лейбористов, направленной на изменение имиджа страны, переживает, как и Россия, кризис идентичности.

Однако, Россия и Британия схожи не только в этом.А. А. Громыко полагает, что у нас намного больше общего, чем может показаться на первый взгляд.

Это и наличие у обеих стран троякого этнического ядра (русские-украинцы-белорусы/ англичане-валлийцы-шотландцы); это и промежуточное географическое положение: у России — между Азией и Европой, у Британии — между Европой и Северной Америкой; это и имперское прошлое, и проблемы сепаратизма (Северная Ирландия и Чечня).

Данный список можно продолжать долго, но, к сожалению, у нас нет возможности подробно рассмотреть вопрос «схожести» России и Великобритании.

Что касается структуры идентичностей данных стран, то они представляют собой «матрешку», где российская и британская идентичность выполняют роль «зонтичных» идентичностей, формирование которых на данный момент находится под контролем правительства и государственных структур.

То есть, можно сделать вывод о целесообразности проведения кросс-культурного исследования идентичности в России и Британии.

Что касается, выбора методики, то данному вопросу необходимо уделить особое внимание, так как от этого зависит, насколько результаты исследования будут достоверными. Здесь возникает ряд проблем, в частности, проблема с обеспечением адекватной передачи смысла при работе с представителями разных культур, проблема перевода опросников и использования перевода при интервьюировании.

К сожалению, на практике авторы кросс-культурных исследований не уделяют этому должного внимания. Существует лишь несколько методов, используемых в данной области: метод обратного перевода, методы повторения и контекстности, экспертный метод.

Поэтому мы полагаем, что для того, чтобы добиться максимальной адекватности перевода при сравнительном изучении процессов формирования новой идентичности в России и Великобритании необходимо, чтобы сам исследователь обладал хорошими знаниями английского языка, а также экстралингвистическими знаниями (об истории, культуре, традициях Британии). Только в этом случае он будет способен глубоко проанализировать проблемы, связанные с развитием новой британской идентичности, и, опираясь на опыт Британии, определить пути преодоления кризиса идентичности в российском обществе.

Заключение

Таким образом, отражение в постмодернистской литературе социально-культурных и политических трансформаций российского общества к. ХХ — нач. ХХI вв., прослеженные на примере произведений В. Пелевина, носит комплексный характер и отражает всю глубину произошедших изменений, специфику современной социокультурной ситуации, а также основные мировоззренческие доминанты современного человека.

Итак, можно констатировать, что культура постмодерна мифологична в отношении самой себя, а также практик в области искусства (мифология деконструкции).

Фукуяма Ф. Конец истории? // Вопросы философии, 2007, № 4, С.134−148.

Барт Р. Смерть автора. // Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М.: «Прогресс», 2007.

Лиотар Ж. — Ф. Заметка о смыслах «пост». // Иностранная литература, 2008. № 1.

Пелевин В. (2008) Желтая стрела. М.: ВАГРИУС, 2008.

Пелевин В. (2008) Омон Ра: Повесть. Рассказы. М.: Текст, 2007.

Гудков Л. Россия в ряду других стран: к проблеме национальной идентичности // Мониторинг общественного мнения. 2007. № 1 январь-февраль.

Смелзер Н. Дж. О компаративном анализе, междисциплинарности и интернационализации в социологии // Социол. исслед. 2007. № 11.

Социологичекий энциклопедический русско-английский словарь под ред. С. А. Кравченко. — М.: ООО «Изд-во Астрель», ООО «Изд-во АСТ», ООО «Изд-во Транзиткнига», 2008.