Преддверие коллективизации и ее начало

Преддверие коллективизации и ее начало

1. Путь к социализму через кооперацию или общину?

У руководства страной этот вопрос, тем более в форме дилеммы, пожалуй, и не стоял. Но все же… Ведь кооперация, это, как многажды подчеркивали последователи В. И. Ленина — «столбовая дорога к социализму». А община? Вспомним К. Маркса: при известных условиях она могла бы стать… Да мало ли что могло быть Поэтому, почему бы не рассмотреть вопрос именно в альтернативном плане? В самом деле, что лучше: община или кооперация в плане использования в надвигавшейся коллективизации? A может быть, и то, и другое полезны?

Декларируя в годы нэпа всемерную поддержку кооперации как важнейшею орудия в построении социализма, большевики вроде бы усматривали в этом возможность безболезненного втягивания через кооперацию в социализм" крестьянства. На самом же деле этот путь был призрачным. Кооперация к концу 20-х годов была неспособной к выполнению каких бы то ни было социально-преобразующих функций, да и своих непосредственных обязанностей Превратившись в бюрократический полу государственный монстр, она, раздираемая внутренними противоречиями, разрушалась сама по себе.

Превращению кооперации в бюрократическую организацию в сильнейшей мере способствовало то, что государство видело в кооперации не крестьянство, не человека, а аппарат. Кстати, B.И. Ленин неоднократно подчеркивал значение кооперации именно как ценного для государства аппарата.

Возможно, что руководство страной видело саморазрушение кооперации и не делало на нее ставку в начинавшейся коллективизации, хотя официально курс на ее всемерную поддержку подчеркивался даже в 1930 г.

Поднимая сегодня проблему в соотношении роли кооперации и общины в коллективизации, видимо, следует принять во внимание и такое обстоятельство: путь к колхозам через кооперацию был много хлопотливее, длиннее, словом «канительнее», чем через общину. К тому же выявились опасные, крайне нежелательные, но, похоже, неизбежные явления ^- развитие кооперации оказывалось возможным только в условиях товарно-денежных отношении, в то время как генеральный курс партии предполагал их свертывание. А сохранение и развитие товарно-денежных отношений, в свою очередь, сопровождалось ростом капиталистических элементов, расслоением деревни. А дифференциация деревни… Страшно подумать! Не опасна ли она? Не слишком ли богатеет крестьянин? Как ограничить рост кулака? Вот вам и плоды кооперации. Вот вам и «столбовой путь»! Подобные мысли не давали покоя партийно-советским функционерам.

Другое дело община. Она, учитывая вышеизложенное, прежде всего, безопаснее. Здесь ничего не надо предварительно создавать. Все в наличие. Необходимо лишь перенести группу совладельцев земли в новое качество. И главное — никаких промежуточных форм и звеньев, минуя лих — прямо в колхоз. Or совместного пользования землей к совместному труду — только один шаг. Но какой?

Вот уж где открывалась возможность загнать человечество огулом к счастью! Озабоченность при этом только одна: обеспечить, чтобы лица людей не покидало чувство горделивого выражения от осознания обретенного счастья.

Христианское смирение мужика, его непонимание происходившего, традиционная податливость власти, готовность к выполнению ее требовании, — все это делало сельское общество надежной опорой государства. Община, как и до 1917 г." оставалась в его руках надежным инструментом.

Большевики, из тех, кто посмекалистее, видели в послушной общине плацдарм для организации будущих колхозов. Так оно и случилось. Недаром в 60−70-е годы среди историков возобновился старый спор между русскими народниками и марксистами об общине и «общинном пути» к социализму. Так, С. П. Трапезников утверждал, что община стала исходной формой коллективизации в деревне, что «советская революция подготовила земельные общества для перехода в высшую форму, превратив их в опорные пункты социалистического преобразования сельского хозяйства». В. П. Данилов отрицал это, полагая, что изменения в характере земельных обществ после революции не изменили природы общины, не превратили ее в переходную ступень к сплошной коллективизации, в связи с чем и возникла потребность в их ликвидации.

Точка зрения Трапезникова была поддержана некоторыми историками. Но нашлись сторонники и у Данилова.

И хотя позиция Трапезникова нуждалась в серьезном документальном подтверждении, думается, что все же нрав он, а не Данилов. Но, разумеется, Трапезников на этом «пути» не имел ввиду эффект своеобразного закона «стадности», безропотности и страха. А именно эти качества общины и использовала Советская власть, загоняя крестьян в колхозы.

Безусловно, советское руководство не было впрямую сориентировано на путь к «социализму» через общину. Возможность загнать в колхозы как можно больше народу, чуть ли не всех целиком, т. е. все сельское общество, конечно же, давала община.

Я никоим образом не хочу абсолютизировать свои выводы. Большевики использовали любой путь к достижению своей цели. Да, мы использовали общину, но если возникала возможность организации колхозов через разрушение общины, они шли и на это. Как показала В. Я. Осокина, в сибирской деревне накануне массовой коллективизации образование колхозов происходило «главным образом путем выдела из многодворной общины». Возникшие колхозы состояли из членов разных земельных обществ.

И еще одно обстоятельство, исключавшее поголовное вхождение общинников в колхоз. На собраниях крестьян, посвященных вхождению в колхоз, разумеется, организаторы стремились добиться единодушного одобрения, т. е. всех крестьян. И в то же время вдруг возникал вопрос: а как быть с кулаками? Принимать ли их в колхоз? Ответы сперва были разными, но в итоге дали установку: кулаку в колхозе не должно быть места. Значит, в единогласие, если таковое было вносились коррективы.

По мере достижения цели община отбрасывалась за ненадобностью. 3 февраля 1930 г. президиум ЦИК СССР утвердил «Основные положения об организации сельских Советов», в котором говорилось: «В районах сплошной коллективизации земельные общества ликвидируются, причем все их права и обязанности полностью перелаются сельским Советам*. В развитие этого положения ВЦИК и СНК РСФСР 30 июля 1930 г. приняли постановление «О ликвидации земельных обществ в районах сплошной коллективизации».

Опыт использования общины в коллективизации представился советскому руководству удачным. Его решили еще раз применить в послевоенной коллективизации в западных районах Украины, вошедших в состав СССР накануне второй мировой войны (а Западная Украина — в 1945 гг.). Правда здесь никакой общины не было. Но ее срочно создали. Ведь земельные общества создавались не по инициативе крестьян, а распоряжением сверху, в приказном порядке. Создавались громады под благовидным предлогом: быстро восстановить сельскохозяйственное производство. Но, заполучив такой плацдарм, государство в западных районах Украины раньше, чем в Западной Белоруссии, Правобережной Молдавии, Литве, Латвии и Эстонии сумело провести коллективизацию. В западных районах Украины уже в 1947 г. стали возникать районы «сплошной коллективизации» и определялся, якобы, «перелом» в сознании крестьянских масс. А в 1948 г. фактически все было завершено, в то время как в других новых регионах СССР к коллективизации только приступили. Почему эксперимент провели только на Украине? Но это уже другой, самостоятельный вопрос.

2. Разложение и консолидация общины

А могло ли такое быть? Совместимо ли одно с другим? Не исключает ли одно другое? Попробуем разобраться на сей счет.

Община давно перестала быть целостной, единой. Неуместны сетования некоторых публицистов об «артельном духе» общины, о «вольной артели», — качествах деревни, которые якобы были сметены коллективизацией.

Да никогда община не была организацией, проникнутой артельным духом. Тем более в XX в. Все это напоминает народнические утопии.

Раскол общины приобретает зримые черты в XIX в., заметно усиливается в годы столыпинской аграрной реформы. Несмотря па возрождение общины во время аграрной революции 1917;1918 гг., одновременно большевики пытаются искусственно, на почве голода, расколоть деревню с помощью комбедов.

Аграрная и социальная политика Советской власти в 20-е годы также была направлена на поддержку бедноты и постоянный прессинг состоятельных слоев. Этому способствовало постоянное противопоставление бедноты «кулакам» посредством агитации и пропаганды.

Да, маломощные слои всегда, так сказать, органически были враждебны состоятельным крестьянам. Наиболее богатых и сильных в деревне называли «мироедами», «кулаками». Знать было за что. Последнее же, в свою очередь, не жаловали бедноту, презрительно клеймя их «голытьбой», «лентяями», «лежебоками». И в этом тоже была доля правды. Политика Советской власти приводила к удивительному парадоксу. Крестьяне с удивлением убеждались, что «выгоднее сидеть, сложа руки на животе и ждать от государства кусок хлеба», чем гнуться на тяжелой работе.

Политика — натравливания одних слоев на другие приносила свои плоды, особенно со второй половины 20-х годов. Из Пензенской губ., например, сообщали в 1926 г.: «На базарах только и считали, у кого сколько кулаков и бедноты. Все обвиняли друг друга. Дело доходило вплоть до убийств».

Однако, несмотря на антагонизм, в деревне постоянно держался своеобразный баланс сил, равновесие, поскольку органическая неприязнь к богатому, зависть уравновешивались страхом и даже уважением к богатому соседу я, конечно же, материальной зависимостью от него. Бедняк обращался к нему за лошадью, за инвентарем, за куском хлеба, за стаканом молока для детей. Порой просил даже помыться в бане соседа. Расплата же за все это была не только экономического порядка, ной политического, например, при выборах в сельсоветы. Такая зависимость заставляла отдавать голос бедняка кандидатам и предложениям богатых, «потому что не можем выступить против наших богатых соседей и кумов из-за совести, ибо в противном случае наши соседи не только не одолжили бы нам нужных в хозяйстве предметов, но и выгнали бы нас из своих домов, осыпая разными оскорбительными словами». (Письмо крестьянина В. Архипова из села Чурашево, Воскресенской волости, Чебоксарского уезда Чувашской автономной области в «Крестьянскую газету» в 1924 г.).

В свою очередь, богатые крестьяне всегда нуждались в дешевой рабочей силе. Внутриобщинный найм обычно оказывался самым дешевым. К точу же всегда находился рядом бедный сосед, который вечно ходил в должниках, которого проще было привлечь к самой неблагодарной работе. Внутри общины существовала и самая дешевая аренда земли. Как правило, множество участков забрасывалось по причине дальноземелья.

Имелось достаточно бытовых обстоятельств, в силу которых отношения богатого с бедняком строились как отношения благодетеля и холопа. Поэтому, появившийся в 20-е годы термин «подкулачники» не лишен основания. Так называли тех крестьян, которые всячески поддерживали богачей на сходах и собраниях. Последние же особенно нуждалась в такой поддержке с момента включения в местные политические игры.

Неосторожная, негибкая политика Советов каждый раз сама способствовала тому, что она не только не разъединяла деревню, а, наоборот, кидала бедняка в объятия кулака или сама заставляла защищать его. Так, в годы продразверстки нередко бедняки не выдавали тех, у кого имелся запас хлеба, предпочитая, чтобы он оставался в деревне, и было у кого взять его взаймы, когда кончится свой. А обман правительством крестьян в 1928 г., лживые обещания вновь толкнули крестьян к кулаку, сблизили их.

Видимо, прав Л. Б. Алаев, когда вопреки традициям отечественной историографии о генеральном пути эволюции общины в сторону ее разложения, заметил, что на общину «одновременно действуют разлагающие и консолидирующие факты», которых множество: экономические, социально-политические и пр.

Своеобычный «союз» бедняка с кулаком строился, безусловно, на том, что был выгоден богатому, бедняк же в этой упряжке оказывался вынужденным.

Кроме того, более или менее прочное единство деревни могло поддерживаться и следующим немаловажным фактором. Жизнь настолько разнообразна и сложна, что, несмотря на углублявшийся раскол, в деревне постоянно оставалась какая-либо сфера общих интересов. И это связующее начало побуждало к совместным действиям всех крестьян. Например, общая нужда в товарах, которая подталкивала крестьян к кооперации. Так было в первую мировую войну, когда потребность в хлебе и иных товарах толкала вступать в «потребиловки» чуть ли не целые общества. Так было и во второй половине 20-х годов, когда нужда в «ширпотребе» побуждала также к массовому вступлению в кооперативы. Их называли «мануфактурными», ибо только в кооперации крестьянин мог приобрести ситец и иные товары городского производства.

Но такие образования как бы «не в счет», имея в виду проблему трансформации общины в кооператив. Такие объединения напоминали искусственные артели В. Левитского конца XIX в., как временное пристанище от нужды. Но только к концу 20-х готов нужда крестьян в промышленных товарах была постоянной. И когда выдохлись кооперативы, народ стали заманивать возможностью их приобретения в колхозах.

Как бы промежуточным вариантом стали поселковые товарищества и контрактация, которая вроде бы учитывала заинтересованность в ней всех слоев деревни.

На деле контрактация подготавливала активное разрушение общины. Самодостаточность и целостность крестьянского мира могла быть разрушена только извне.

3. Контрактация — первый опыт массового закабаления общины с помощью кооперации

Первый опыт массового огульного втягивания в будущее рабство происходил на основе системы контрактации государства с отдельным обществом на производство и закупку определенного вита сельскохозяйственной продукции.

В 20-е годы контрактационный договор заключался государством через посредничество кооперации с крестьянскими хозяйствами. Договор должен был гарантировать заготовителям поступление определенного объема сельскохозяйственной продукции в определенные сроки. Контрактующие организации обязывались выплатить за сданную им продукцию заранее установленную цену независимо от рыночных колебаний.

В 1926/27 г. контрактационные договоры на все виды продукции охватили 1316 тыс. га посевов 974 тыс. крестьянских хозяйств. Общий объем законтрактованной продукции составлял 208 855 тыс. руб. В порядке авансирования было выдано 60 217 тыс. руб.

Контрактационные договоры первоначально заключались с отдельными хозяйствами. Однако государство и кооперативы были заинтересованы в охвате контрактацией как можно большего числа целых сельских обществ. Как сообщала 10 ноября 1928 г. фракция ВКП правления Льноцентра руководству партии контрактацией льна было охвачено 7 важнейших льноводческих районов. Льноводческой кооперацией в 1928 г. было заключено 3149 договоров с целыми селениями.

Контрактация с целыми обществами имела для государства ряд преимуществ. Во-первых, появилась возможность применять в широких масштабах технику на, полях. Во вторых, насаждать чистосортные посевы на больших территориях. И, в-третьих, подчинить государственному контролю и плановому началу зажиточные хозяйства.

В 1928;1929 гг. контрактация стала применяться и в заготовках зерна. В озимую кампанию контрактация охватила 3830 целых селений.

В сентябре 1928 г. Хлебоцентр, приступив к контрактации яровых сортовых посевов 1929 г., наметил охватить площадь посева в 2,5 млн. га. К контрактации, согласно его планам, должны были привлекаться «исключительно целые земельные общества и труппы смежных земельных обществ». В ходе контрактации предусматривалось создание новых колхозов, товариществ и пр. объединений.

При всей грандиозности замыслов уже осенью 1928 г. выявились слабые стороны контрактации, которые, затрудняли ее проведение. Прежде всего, незначительность выделенных авансов, что сильнейшим образом подорвало доверие крестьян. Не оправдала себя и практика распределения авансов по трем категориям: бедняк, середняк и зажиточные.

Надевая хомут на крестьянство с помощью кооперации, государство подминало под себя и ее самоё, <�из-за чего страдала в первую очередь заготовительная работа кооперации. Начиная еще с 1926 г. государственное регулирование ее деятельности обернулось некомпетентным вмешательством. В результате: систематическое урезывание планов сельскохозяйственной кооперации как в центре, так и на местах, сокращение хлебозаготовительной сети кооперации, административное вмешательство в ее хлебозаготовительную работу.

Государственные органы свое вмешательство в работу кооперации объясняли необходимостью создания единого согласованного фронта заготовительной работы. А кооперация, по их мнению, сплошь и рядом работала по своему усмотрению, а не по инструкциям свыше. Так, кооперативы, находившиеся в глубинных пунктах, покупая хлеб, обычно оплачивали его доставку до пристанционной ссыпки по цене, превышавшей фактическую стоимость провоза, создавая тем самым реальную выгоду для крестьян.

Контрактация в итоге создавала единый фронт хлебозаготовок, но исчезала гибкость кооперации под тяжестью единых инструкций и ценовой политики государства.

Государственная политика сознательной интервенции кооперативоподобных идей в деревню со второй половины 20-х годов привела действительно к мощному распространению контрактации.

Контрактация быстро превращалась во всепожирающего зверя. Из Колываковского района Новосибирского округа весной 1930 г. сообщали, что случались такие факты, когда, например, коммуне по законтрактованному посеву предлагалось во время хлебозаготовки сдать все вплоть до семенной пшеницы, после чего крестьяне вынуждены были заново завозить семенной материал.

В июле 1930 г. Народный комиссариат торговли РСФСР в секретной сводке «Торговая конъюнктура РСФСР и районов в июне месяце 1930 г.» подготовил обзор о ходе хлебозаготовок по контрактационным договорам. В нем, в частности, сообщалось, что «особенно плохо обстоит дело с закреплением контрактационных договоров в индивидуальном секторе». Так, на Северном Кавказе оказалось закрепленными лишь 17,5% площади посева индивидуального сектора, а на Нижней Волге и того меньше — 7,5%, Анализируя причины такого положения, комиссариат пришел к выводу, что это объясняется слабостью низовых звеньев системы сельскохозяйственной кооперации, распространенным мнением, что хлеб будет заготовлен и без контрактации, недостаточной помощью местных общественных организаций, медленной выдачей авансов, и «кулацкой агитацией», а также «допущенными в прошлом году ошибками при проведении контрактации». Вскользь упоминались и иные, на мой взгляд, более важные причины. Так, в некоторых районах Воронежской области крестьяне отказывались заключать договоры на том основании, что при проведении заготовок 1929 г. «с контрактационными договорами и установленными нормами не считались». Нетрудно догадаться, что за этим стояло: заготовители выгребали столько, сколько нужно.

Важно заметить, что контрактация допекла не только состоятельные слои деревни, но и бедноту. Так, из Ульяновской области сообщали, что «крестьяне неохотно идут на — контрактацию, имеются факты отказа от контрактации групп бедноты и земельных обществ», Составители упоминавшейся сводки в данном случае выдвигали еще две причины: пониженные виды на урожай, и главное — «слабость самой контрактующей системы». Под этим можно понимать массу факторов вплоть до самого настоящего головотяпства организаторов контрактационных договоров, как, например, сообщали из Костромской области. Здесь при проведении контрактации по мясозаготовкам от крестьян требовали расписку такого содержания: «Принимаю на себя ответственность за кражу, гибель скота от каких бы то ни было причин, не исключая и случая воздействия непреодолимой силы и несу ответственность за все могущие произойти от этого райсоюзу убытки». Такая расписка не только снимала с заготовителей всякую ответственность, но и открывала широкие возможности для злоупотреблений.

А между тем, несмотря на все отмеченные недостатки, общая картина состояния контрактации по отчетам оставалась весьма благополучной. Цифры из года в год росли. Так, охват контрактацией посевов по СССР на 1 декабря 1930 г. составлял 53,7% по сравнению с 44,0% под урожай 1930 г. Это мнимое благополучие достигалось за счет обмана, демагогической лжи, угроз и насилия государства над крестьянством.

Ведь наивысших успехов контрактация достигла в годы хлебозаготовительного кризиса, когда с помощью драконовских мер заготовительные органы выгребали из деревни все подчистую, не считаясь ни с чем Контрактация способствовала этому разбою. А между тем отечественная историография никогда не обнаруживала здесь взаимосвязи И даже когда в перестроечные годы появились голоса, разоблачавшие методы коллективизации, контрактация оставалась как бы сама по себе со своими мнимыми успехами.

С помощью контрактации государство закабаляло крестьян, при этом главным орудием закабаления явилась кооперация, через которую государство и оказывало разностороннее воздействие на крестьянство. При этом контрактация меняла и сам характер работы кооперации, ибо ставила ее в такое положение, при котором ее деятельность строилась и проводилась по методу контрактации.

И далее следовал весьма логичный и «естественный» ход событий: объединять контрактуемые хозяйства в колхозы.

4. Начало «великого перелома»

Поскольку теоретически считалось, что коллективизация — дело добровольное, то предполагалось в каждом конкретном случае уполномоченным по проведению коллективизации собирать крестьян на общее собрание с целью выявить желающих записаться в колхозы.

Летом 1929 г., возникла идея сплошной коллективизации Хоперского округа Нижневолжского края. Здесь в большей мере, чем в других местах, стали проявляться администрирование и насилие при проведении коллективизации. Об этом свидетельствовало письмо инструктора Колхозцентра СССР Баранова, который писал, что здесь часто применялся лозунг. «Кто не идет в колхоз, тот враг советской власти» Он описывал случай, когда постановлением схода организовывали колхоз, а нежелающим вступить предлагали подать заявление, почему они не желают идти.

В сводке сообщений с мест уполномоченных Наркомзема СССР от 27 февраля 1930 г. говорилось, что «отмечаются случаи административного коллактивизирования. О том как проходила организация колхоза в одном из сел Мордовии сохранились воспоминания одного из активных организаторов колхозов Г. В. Тултаева. ««Тогда, — писал он, — очень часто проходили бурные собрания граждан с Синдрова по вопросу о сплошной коллективизации. На собрание явились почти все жители от мала до велика, женщины садились в первые ряды, а мужчины — сзади. Женщины засыпали вопросами приезжающего докладчика: «Как будем жить в колхозе» И они же в один голос кричали «Не пойдем в колхоз» и т. п. Мужчины упорно молчали, сидя за спинами женщин. Были конечно и желающие войти в колхоз, но они побаивались своих. На селе была круговая порука «Не вступать и все». На собрании обычно ставился вопрос: «Кто желает вступить в колхоз, поднимите руки». Никто. Потом задавался второй вопрос «Кто против колхоза, поднимите руки!». Никто Приходилось объявлять — «Собрание закрывается, можете расходиться».

В сводке сообщений уполномоченных с мест о ходе посевной кампании на 13 марта 1930 г. отмечались следующие факты о развитии коллективизации: «Стремление во чтобы то ни стало в районе провести сплошную коллективизацию продолжается. При этом соответствующая массовая работа не проводится. В Сибири существует лозунг: «Издайте приказ, и все вступят в колхоз».

В документах того времени отмечается, как «массовое распространение», угрозы ненаделения землей, высылка на пески, на север.

Организаторы колхозов призывали «в 24 часа войти в колхоз», а «того, кто будет идти против колхозов, будем выжигать каленым железом». «Не в колхоз, так туда, куда Макар телят не гонял».

В одном из сел в Западной Сибири на проходившем собрании крестьян у дверей поставили вооруженных охранников. Уходивших с собрания догоняли с криком: «Стоп! Ни с места, назад!». В результате все село вошло в коммуну и провело обобществление земли, инвентаря и скота вплоть до курицы. После ссыпки хлеба в один амбар коммунарам прекратили выдачу пайка. Дело было доведено до такого состояния, что ожидали открытого выступления против колхозов.

В селе Новопокровском уполномоченные по коллективизации на собрании крестьян вопрос поставили предельно просто: «Кто за партию, за коллективизацию — тот за советскую власть, кто против коллективизации, тот за буржуазию».

Или вот любопытная форма «вовлечения» в колхоз: «Посылаем крестьян не колхозников за сеном для колхоза, а оплатят тогда, когда войдут в колхоз».

Перечень фактов насильственного загона крестьян в колхозы можно бы продолжить. Ныне они хорошо известны в литературе. Об их широком распространении свидетельствует и докладная записка наркома земледелия СССР А. Я. Яковлева И.В. Сталину.

Сообщения сводок о ходе коллективизации пестрят информацией о том, что проводившие коллективизацию уполномоченные и иные активисты «были заражены голым раскулачиванием» и «творили неслыханные безобразия, раскулачивали не только кулаков, середняков, но даже и бедняков» Особенно зверствовола и бесчинствовала молодежь, комсомольцы. Они воспринимали раскулачивание «как раздел имущества между собой».

Они брали буквально все и ничем не отличались от мародеров. В одном случае они набивали карманы сухими яблоками, в другом конфисковывали золотые вещи, а в третьем — все подряд-от тряпок до драгоценностей. При этом не проводилось никакого учета, никаких списков изъятых вещей не составлялось.

Многочисленные сообщения поведали о том, что «часто раскулачивали середняков», «раскулачивали ночью», «проводились на кулаков ночные налеты, имущество отбиралось и присваивалось себе»; «отбирали имущество у кулаков, выгоняли их босых на улицу».

В одном из сел Омской губ, комсомольцы выводили раскулаченных на улицу, забирали все вещи, вплоть до нижнего белья, «снимали штаны с кулаков, раздевала прямо на улице».

В одной комсомольской ячейке в Тамбовском округе при раскулачивании комсомольцы распивали мед. В Колдобровской ячейке комсомольцы забирали у кулаков деньги и пропили их. Ходили по селу хмельные с криками «ура» и «мы живем».

В сводке по Калачинскому району Омской губ. говорилось: «Проводили обыск у кулаков ночью, забирали все, вплоть до постельной принадлежности; в группу кулаков зачислялись также середняки. В одной ячейке этого же района комсомольцы сделали „демонстрацию“, ведя по деревне полураздетого кулака. В Корниловской ячейке комсомольцы ночью заходя в хату кулака, предлагали выселиться с детьми немедленно и на улице снимали шапку, шубу, и кулак ночью ходил с детьми и искал квартиру».

В одном из сел бригада по проведению коллективизации «повыгоняла из домов кулаков в решила, что она ликвидировала кулака как класс».

Комсомольцы Золотухинского района Курского округа додумались до того, что ими был «отрыт на кладбище труп бывшей кулчихи, труп выброшен, цинковый гроб был сдан в утильсырье».

В селе Линьки Благовещенского района уполномоченный Алексеев, член краевого комитета партии Константинов и секретарь первичной ячейки Полянский ночью созвали чрезвычайный «штаб», вооружили людей охотничьим и другим оружием и дали задание к 8 часам утра «ликвидировать кулака как класс», В результате «отобрали все, вплоть до горшков и одежды, произвели арест середняков и направили их в район». При этом уполномоченные «конфисковали все кулацкое имущество, вплоть до грязного старого белья, говоря: «Пойдет на утильсырье».

В том же Благовещенском районе председатель райисполкома на пленуме давал такие установки; «Если есть у кулаков две пары валенок, то новые надо взять».

В Тамбовском округе, в Кирсановском районе комсомольцы вынесли решение расстрелять 30 кулаков.

В этой всеобщей вакханалии община не могла заступиться за своих членов. Кучки наделенных чрезвычайными правами мерзавцев делала все, что хотела. Надругательству и преступлению ничто не могло противостоять.

Столь же бесцеремонно в период коллективизации обращались с кооперацией.

Большевистская пропаганда искусственно вычленяла из кооперации как некую высшую форму сельскохозяйственной кооперации — производственную, в то время как все другие виды рассматривались как этапы на пути создания коллективных производственных объединений. Так утверждалась концепция перерастания простых форм в более сложные, как своеобразный механизм самодвижения кооперативной «лестницы». При этом особое место в этом кооперативном «эскалаторе» придавалось простейшим производственным объединениям, типа машинных, семеноводческих, мелиоративных и др. товариществ. Об этом в одной из своих работ В. П. Данилов пишет: «Итак, изучение семеноводческих товариществ и их развития на протяжении 20-х годов подтверждает выводы, сделанные на материале о машинных товариществах того времени. Им так же была присуща способность к органическому перерастанию в колхозы, ярко выявившееся в 1928;1929 гг. и послужившая немаловажным фактором подъема колхозного движения».