Москва и западные демократии — противоречивый союз

десталинизация антигитлеровский тоталитарный Во время своей «дружбы» с Третьим Рейхом Москва приспособила свой внешнеполитический курс к образу действий национал социалистов и закрепила мнимое право сильных государств рас ширять свои территории за счет более слабых соседей; малым нациям было практически отказано в праве на самостоятельное существование. После нападения Гитлера на СССР эта аргументация обратилась против самого Советского Союза, так как он был отнесен нацистским фюрером к категории слабых государств. Сталинское руководство, в 1939 году сдавшее в архив свою псевдодемократическую риторику, вынуждено было снова прибегнуть к ней. В радиовыступлении Сталина от 3 июля 1941 года говори лось о том, что «война за свободу нашего Отечества сольется с борьбой народов Европы и Америки за их независимость, за демократические свободы. Это будет единый фронт народов, стоящих за свободу против порабощения и угрозы порабощения со стороны фашистских армий Гитлера».

Западные демократии приветствовали распад союза тоталитарных диктаторов — Гитлера и Сталина — как «истинный дар Божий». В этом смысле высказался, например, бывший посол США в Москве Джозеф Девис. По иронии судьбы, спасителем западных демократий, пусть даже и против своей воли, стал Сталин — их непримиримый противник. Сталинский Советский Союз был, так сказать, «облагорожен» западными державами и принят в сообщество цивилизованных наций. В день гитлеровского нападения на Советский Союз Черчилль заявил: «Никто не был большим противником коммунизма в течение последних двадцати пяти лет, чем я. Ни одного слова, сказанного о нем, я не беру назад. Однако все меркнет перед событиями, которые происходят сейчас… Я вижу советских солдат, несущих дозор на своей границе, и вижу их защищающими свои поля, которые с незапамятных времен возделывали их предки… У нас одна цель, одно единое и необратимое предназначение. Мы твердо решили уничтожить всякий след нацистского режима… Человек или государство, борющиеся против нацизма, могут рассчитывать на нашу поддержку… Поэтому угроза для России является и угрозой для нас… Борьба русских […] есть часть общей борьбы всех свободных людей и всех свободных народов во всех частях мира».

Уже 12 июля 1941 года было подписано британо-советское соглашение о сотрудничестве, по которому оба государства обязались не заключать с Германией сепаратного мира или перемирия. Москве в качестве поддержки был обещан импорт товаров из Англии. Формально нейтральные США также заявили о своей готовности поддерживать Москву. Это произошло после визита советника президента США Франклина Д. Рузвельта Гарри Гопкинса в Советский Союз. Гопкинс опроверг бытовавшее тогда в военных кругах США мнение о военной слабости СССР и высоко оценил его обороноспособность. 2 августа 1941 года правительство США заявило, что вооруженная борьба Советского Союза находится теперь в сфере интересов национальной обороны США и пообещало Москве широкую экономическую поддержку. 1 октября между СССР и англосаксонскими державами был подписан договор о поставках по лендлизу, по которому Советский Союз должен был ежемесячно получать 400 боевых самолетов, 500 танков, а также другую продукцию и товары, в первую очередь транспортные средства и продовольствие. Военные поставки по лендлизу внесли немалый вклад в победу Советского Союза над Третьим Рейхом. Однако не они сыграли решающую роль в войне, так как советская оборонная промышленность вполне была в состоянии обеспечивать Красную Армию высокоэффективной военной продукцией в необходимом объеме. Более важным был вклад Запада в другие области обеспечения обороноспособности СССР. Так, например, за все время войны СССР получил по лендлизу более 400 000 грузовиков, 2000 локомотивов, 4,5 миллиона тонн мясных консервов, 15 миллионов пар обуви и т. д. В 1991 году подсчитали общую стоимость западных поставок по лендлизу: она составила одиннадцать миллиардов долларов США.

Действия англосаксонских держав и СССР во время войны были гораздо лучше согласованы, чем действия их противников — так называемых стран «оси» (Берлин-Рим-Токио). И это несмотря на огромные идеологические и политические противоречия между Советским Союзом и западными демократиями. Таких идеологических разногласий внутри «оси» было намного меньше, и все же страны «оси» координировали свои действия в меньшей степени, чем их противники. Недостаточная координация действий была особенно характерна для отношений между Германией и Японией. Так, например, министр иностранных дел Японии подписал с Советским Союзом договор о ненападении буквально накануне советско-германской войны (13 апреля 1941 года). Не смотря на неоднократные требования Берлина, Токио не был готов нарушить этот договор. Всю мощь своей империалистической агрессии Япония направила на Юго-Восточную Азию и тихоокеанский регион. Здесь Япония рассматривала англосаксонские державы в качестве своего главного конкурента. Как на судьбу советско-германской войны, так и на исход битвы под Москвой в декабре 1941 года повлиял тот факт, что советские разведчики в Японии, в первую очередь Рихард Зорге, информировали Москву о том, что Токио не готовит нападение на СССР, а собирается атаковать британские и нидерландские колонии. Об этом Зорге сообщил в октябре 1941 года незадолго до своего ареста.

Несколько лет тому назад в России был опубликован целый ряд сообщений от советских агентов в Токио лета — осени 1941 года. Эти сообщения чрезвычайно интересны. Информация от 26 сентября 1941 года передает слова одного влиятельного японского политика: «За последнюю неделю Германия несколько раз требовала от Японии выступить против СССР и захватить Сибирь. Но Япония не хочет этого делать. Сам император против войны с СССР… Вы, конечно, спросите меня, почему Япония провела мобилизацию и сконцентрировала огромные войска на границе с СССР? Отвечу так: в правительстве существуют два мнения: одно — за наилучшую концентрацию войск на границе с СССР, второе — за разрешение всех вопросов мирным путем». Сообщение от 3 ноября 1941 года дополняет картину: «По данным, полученным от надежного источника, Япония пока не намерена наступать на север. Твердо решено в ближайшее же время выступить на юг».

Эти сообщения были для Москвы бесценными. Они позволили советскому руководству перебросить боеспособные дивизии с Даль него Востока и из Сибири на советско-германский фронт. К ним присоединились многочисленные войска из внутренних военных округов, из Средней Азии, из кавказского региона. При помощи этого второго стратегического эшелона резервных армий Москве удалось 5 декабря 1941 года начать контрнаступление против армий избалованного победами Третьего Рейха. Двумя днями позже японская авиация совершила нападение на американскую военно-морскую базу в Перл-Харборе. 12 декабря 1941 года Гитлер объявил войну США. Теперь уже все государства обеих коалиций оказались втянутыми в войну. Однако советско-японский договор о ненападении, подписанный в апреле 1941 года, в принципе, соблюдался обеими сторонами. Нарушен он был Советским Союзом через три месяца после разгрома Третьего Рейха. По достигнутой в феврале 1945 года в Ялте договоренности «большой тройки» лидеров СССР, США и Великобритании, 9 августа 1945 года Советский Союз вступил в войну с Японией. Красная Армия атаковала японские вооруженные силы в Маньчжурии и в течение нескольких дней захватила Южный Сахалин и Курильские острова. 2 сентября 1945 года Япония капитулировала.

Хотя действия антигитлеровской коалиции были гораздо лучше согласованы, чем действия государств «оси», но и между ними возникали разногласия. Первый важный спорный вопрос был связан с открытием «второго фронта». Этот вопрос был поднят московским руководством уже через несколько недель после начала советско-германской войны. 18 июля 1941 года Сталин потребовал от Черчилля открытия «второго фронта» в Западной Европе: он считал, что раз основные силы Германии сконцентрированы на Восточном фронте, то Англия должна использовать это обстоятельство для вторжения во Францию. Черчилль категорически отказался от этой идеи: Англия целый год в одиночку боролась против Гитлера, силы ее истощены. Год спустя Черчилль лично приехал в Москву, чтобы в щадящей форме сообщить Сталину о неготовности западных союзников высадиться во Франции. Англия, заявил Черчилль, не может позволить себе миллионные жертвы, как Советский Союз; она еще не оправилась после Первой мировой войны. Сталин, в свою очередь, обвинил союзников в непонимании того, что война всегда требует жертв.

Нельзя отрицать того, что СССР действительно нес на себе основное бремя Второй мировой войны, что судьба этой войны решалась, в первую очередь, на Восточном фронте. Цена, которую советский народ должен был заплатить за победу, была настолько высока, что советское правительство десятилетиями не решалось ее назвать. Сталин говорил о семи миллионах жертв с советской стороны. Хрущев называл более реалистичную цифру — двадцать миллионов погибших солдат и гражданских лиц. Лишь во времена горбачевской перестройки эта цифра была исправлена в сторону увеличения — двадцать семь миллионов погибших. И еще неизвестно, является ли она окончательной. Великобритания и ее бывшие колонии потеряли во время Второй мировой войны 452 000 солдат и 60 000 гражданского населения, США — пример, но 295 000 солдат. С 1941 по 1945 год бывали такие сражения, когда Советский Союз терял больше солдат, чем его западные союзники за все время войны. По расчетам генерала Волкогонова, потери Красной Армии в 1942 году составили более 5 880 000 солдат, не считая раненых. Побежденный Третий Рейх потерял за все годы войны около четырех миллионов солдат и более трех миллионов гражданского населения.

После победы под Москвой советское руководство впало в такую эйфорию, что переоценило собственные силы. Сталин полагал, что Красная Армия в состоянии «гнать немцев на Запад без передышки», заставить их израсходовать свои резервы еще до весны 1942 года и «обеспечить, таким образом, полный разгром гитлеровских войск в 1942 году». В действительности же Красная Армия потерпела целый ряд поражений и в 1942 году — на Волховском фронте под Ленинградом (весна 1942 года), в Крыму и под Харьковом (май 1942 года). Так же, как летом и осенью 1941 года, сотни тысяч солдат были окружены и взяты в плен. 17 июля 1942 года началось наступление вермахта на Сталинград, пример, но в это же время — на Кавказ. И снова советское руководство пыталось при помощи жесточайших мер остановить процесс разложения армии. 28 июля 1942 года Сталин подписал приказ № 227, который во многом напоминает драконовский приказ № 270, подписанный им в августе 1941 года. Приказ гласил: «Пора кончить отступать. Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв. Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории». Сталин требовал восстановления строжайшей дисциплины любой ценой; он приказывал расстреливать паникеров и дезертиров. В тылу сражающихся войск создавались «заградительные отряды», которые в случае отступления должны были стрелять по своим.

Одних лишь решительных мер против своих солдат, бегущих от врага, было недостаточно для обеспечения коренного перелома в советско-германской войне, произошедшего под Сталинградом. Готовность защитников города не пустить фашистов к Волге, чувство, что они вместе со всеми свободолюбивыми народами ведут борьбу за правое дело, сыграли гораздо более важную роль, чем «заградительные отряды».

В ноябре 1942 года державы «оси» окончательно утратили стратегическую инициативу в войне. Высадка западных союзников в Марокко и Алжире, поражение Роммеля под Эль-Аламейном и, прежде всего, окружение 6й немецкой армии в Сталинграде символизировали коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Новую ситуацию Черчилль охарактеризовал с помощью каламбура: «Было бы ошибочным видеть в событиях последних дней конец [войны]. Возможно, это начало конца. Но совершенно определенно, что это конец начала».

Политолог Ханс Буххайм отмечает, что в 1942 году, когда Третий Рейх уже почти исчерпал свои резервы, его противники толь ко лишь начали мобилизацию своих сил. С конца 1942 года поражение Третьего Рейха было предопределено, и «вождь» нацистского государства отлично это понимал. Такого мнения придерживаются многие биографы Гитлера, ссылаясь на достоверные свидетельства. Теперь его главная цель состояла в том, чтобы крах империи оставил после себя как можно больше обломков. Как почитатель Вагнера он стремился стилизовать крах своего режима под «сумерки богов». Чем безнадежнее было положение дел на фронте, тем эффективнее действовал нацистский режим в тылу, все более раскручивая маховик уничтожения. Незадолго до начала советско-германской войны Геббельс записал в своем дневнике следующие слова Гитлера: «У нас уже […] столько всего на совести, что мы обязательно должны победить, иначе весь наш народ во главе с на ми, со всем, что нам дорого, будет уничтожен». В ноябре 1943 года в газете «Рейх» Геббельс добавил к сказанному следующее: «Что касается нас, то мы уже сожгли за собой мосты… Мы вынуждены идти на крайние меры и потому уже решились сражаться до конца… Мы войдем в историю или как величайшие государственные деятели или как величайшие преступники».

Учитывая опыт, приобретенный союзниками за время их отношений с Гитлером с начала 30х годов, они прекрасно понимали, что решить вопрос об окончании войны за столом переговоров невозможно. Уже 30 июня 1942 года Черчилль потребовал безоговорочной капитуляции Германии. Это требование было подтверждено на встрече Рузвельта с Черчиллем в январе 1943 года в Касабланке. Как заявили оба политика, обеспечение мира возможно только в результате полного уничтожения военного потенциала Германии, Японии и Италии. Сталин категорически отказался принять участие во встрече в Касабланке, так как важнейшим вопросом, который он хотел бы обсудить с западными державами, было открытие «второго фронта». А поскольку этот вопрос не стоял на повестке дня, Сталин решил бойкотировать конференцию в Касабланке. После победы под Сталинградом Советский Союз продолжал настаивать на открытии «второго фронта» в Европе. 22 июня 1943 года Совинформбюро заявило, что победа над Германией невозможна без открытия «второго фронта».

Дополнительные осложнения между СССР и западными союзниками были вызваны заигрыванием Москвы с немецкой национальной идеей. В первую очередь это нашло свое выражение в создании в июле 1943 года Национального комитета «Свободная Германия» (НКСГ), члены которого рекрутировались из немецких коммунистов и военнопленных, а также в организации Союза немецких офицеров (СНО), вошедшего позднее в состав НКСГ. Решение о создании этих организаций принималось в Москве на самом высоком уровне. Начальнику Главного политического управления Красной Армии А. С. Щербакову в июне 1943 года поступило указание Сталина, в котором говорилось, что пришло время немцам создать свой антифашистский комитет на широкой демократической основе.

Среди членов НКСГ и СНО были многие национально настроенные прусские консерваторы, и национально-немецкие тона явственно звучали в публикациях Комитета. Убежденные сталинисты из КПГ, задававшие тон в НКСГ, постепенно начали по приказу сверху заменять интернациональную риторику на национальную. 26 июля 1943 года британский посол в Москве Керр задал Молотову вопрос о том, какую цель преследовал СССР, создавая этот Комитет. Молотов попытался успокоить своего собеседника, заявив, что цель была чисто пропагандистская. Опасения западных союзников, тем не менее, не были рассеяны. Замнаркома иностранных дел Литвинов 9 октября 1943 года писал Молотову: «В некоторых кругах за границей создалось впечатление, что мы намерены обращаться с Германией значительно мягче, чем другие из Объединенных Наций, причем нам приписываются в этом отношении самые нелепые послевоенные планы».

В 1942 и 1943 годах, когда пререкания об открытии «второго фронта» продолжались, в Стокгольме прошли даже тайные пере говоры между советскими и немецкими дипломатами. Эти кон такты не остались незамеченными, о них сообщала шведская пресса. Однако их не следует переоценивать, это были совершенно не обязывающие беседы. Как заявил Сталин 1 мая 1943 года, слухи о возможном заключении сепаратного мира с Германией распускаются, конечно, нацистской пропагандой, пытающейся вбить клин между союзниками. Какую цель преследовал Сталин на стокгольмских переговорах? Хотел ли он оказать дополнительное давление на западные державы, чтобы они быстрее открыли «второй фронт»? Как бы то ни было, западные державы в вопросе об открытии «второго фронта» постоянно испытывали неловкость в отношении Москвы. Они отлично понимали, что основной груз войны лег на плечи СССР, что все зависело, по словам Черчилля, сказанным в апреле 1942 года, от «гигантской русско-немецкой схватки». И это чувство неловкости со стороны британского и американского руководства обусловило его уступчивость по многим другим вопросам.

Сначала это касалось послевоенных границ СССР. Сталин твердо решил навсегда сохранить полученные во времена дружбы с Гитлером территориальные приобретения в качестве неотъемлемой части СССР. Этот вопрос находился в центре обсуждения, которое проходило в декабре 1941 года между британским мини стром иностранных дел Иденом и советским руководством. Немецкие войска находились в тот момент в непосредственной близости от Москвы, судьба самого советского государства была поставлена на карту, а Сталин все-таки считал чрезвычайно важным определить точное прохождение советско-польской границы. Польша должна была отказаться от своих восточных областей, которые с сентября 1939 года были оккупированы Советским Союзом. В качестве компенсации ей предлагалось расширить свои границы за счет немецкой территории до Одера, а также за счет Восточной Пруссии. Иден не мог пойти на это: все же защита Польши явилась прямой причиной вступления Великобритании в войну.

Тема советско-польских границ обсуждалась в начале декабря 1941 года на переговорах Сталина с главой польского эмигрантского правительства генералом Сикорским. Сталин предложил Сикорскому «крошечные изменения» советско-польской границы. Сикорский же не был готов в тот момент к дискуссиям на эту тему.

Польско-советские отношения, официально восстановленные 30 июля 1941 года, заметно ухудшились после того, как на оккупированной немцами территории Смоленской области под Катынью было обнаружено массовое захоронение 4400 расстрелянных польских военнопленных. Когда польское эмигрантское правительство потребовало объяснений от СССР, Москва тут же, 25 апреля 1943 года, разорвала с Польшей дипломатические отношения. И хотя это правительство в глазах западных союзников было единственным законным представителем Польши, для Сталина оно перестало существовать. Теперь он делал ставку на те польские силы, которые оставались верными Москве — на немногочисленных польских коммунистов, чудом переживших чистки 1937; 1938 годов.

В июне 1943 года в Советском Союзе появилась просталинская марионеточная организация — так называемый Союз польских патриотов — зародыш будущего коммунистического правительства Польши. Находившееся в Лондоне законное правительство Польши практически утратило свое влияние на процесс формирования будущего своей страны. Его судьбу разделили все другие восточноевропейские группировки, претендовавшие на независимость от Кремля и не согласные с ролью вассалов Москвы. Они были брошены Западом на произвол судьбы. После того, как западные страны в результате политики умиротворения 30х годов выпестовали гитлеровскую военную машину, им стало ясно, что без участия сталинского Советского Союза с нацистским режимом уже не справиться. Ценой союза Запада с СССР должны были стать прежде всего уступки Сталину в Восточной Европе. Уже в марте 1942 года Черчилль писал Рузвельту, что, вероятно, придется признать Россию в тех границах, «которые фактически существовали в момент нападения Гитлера».

Чем дальше советско-германский фронт продвигался на Запад, тем уступчивее становились союзники по антигитлеровской коалиции. Теперь они были согласны не только на признание довоенных границ СССР, но и на включение в сферу его влияния восточной части Европы. 3 сентября 1943 года Рузвельт заявил в разговоре с нью-йоркским кардиналом Френсисом Спельманом, что «европейцам придется потерпеть советское господство в надежде, что через десять или двадцать лет в силу европейского влияния политика СССР станет более цивилизованной».

Во время своего визита в Москву в октябре 1944 года Черчилль предложил Сталину разделить сферы влияния в Юго-Восточной Европе. В соответствии с этим планом Болгария и Румыния должны были отойти в сферу советских интересов, Греция — британских, а Венгрия и Югославия — поделены на паритетных началах. Этот язык Сталин очень хорошо понимал. Он немедленно согласился с планом передела Европы, который фатальным образом напоминал секретный дополнительный протокол к пакту между Гитлером и Сталиным от 23 августа 1939 года. Одновременно Сталин высказал пожелание, чтобы Советскому Союзу была пре доставлена возможность образовать ряд независимых антинацистских, прорусских государств. Это пожелание западные державы посчитали вполне законным.

На первый взгляд казалось, что «прорусские» и «антинацистские» государства не имеют ничего общего с советскими и коммунистическими режимами. Сталин пытался убедить своих западных партнеров, что экспорт коммунизма больше не является для Москвы первостепенной задачей. В конце 1943 года на первой встрече «большой тройки» в Тегеране Сталин заявил, что не так просто навязать миру коммунистические идеалы, как кажется. Чтобы уменьшить страх западных держав перед коммунистической угрозой, в 1943 году Москва даже пошла на роспуск Коминтерна, что у многих убежденных коммунистов вызвало настоящий шок. После начала советско-германской войны мировое коммунистическое движение переживало новый расцвет. В отличие от времен альянса между Гитлером и Сталиным, коммунисты теперь могли с полным основанием войти в ряды антифашистского фронта на территории оккупированных стран и активно участвовать в Сопротивлении.

Руководитель Коминтерна Димитров в день начала советско-германской войны предупреждал коммунистов о несвоевременности призывов к немедленному свержению капиталистической системы и мировой революции: «Речь идет теперь в отдельных странах о борьбе против национального угнетения, против режима порабощения оккупантами, о борьбе за национальную свободу». Так, например, британские коммунисты получили от руководства Коминтерна предупреждение: «Не надо изображать вероломное нападение германского фашизма на СССР как войну между двумя системами — капиталистической и социалистической. Так характеризовать германо-советскую войну — это значит помогать Гитлеру в деле сплочения вокруг себя антисоветских элементов в капиталистических странах».

Исполком Коминтерна писал 25 июня 1941 года в адрес коммунистической партии Франции: «Болтовня о мировой революции оказывает услугу Гитлеру и мешает международному объединению всех антигитлеровских сил». Когда кремлевское руководство сразу же после начала советско-германской войны раздумывало о воссоздании коммунистической партии Польши, распущенной в результате «Большого террора» в 1937;1938 годах, Сталин высказал мнение, что в названии этой партии следует отказаться от определения «коммунистическая». «Лучше создать Рабочую партию Польши с коммунистической программой», — заявил он в разговоре с Димитровым. Сталин считал, что название «коммунистическая» отпугнет не только противников, но и сторонников Москвы.

Югославские коммунисты, под руководством Иосипа Броз Тито успешно боровшиеся против оккупационного режима, в очередной раз получили предостережение открыто не именовать себя коммунистами. 8 августа 1942 года они получили от Димитрова следующий совет: «Называйте ваши пролетарские бригады не пролетарскими, а ударными бригадами… Вы ведете народно-освободительную войну, […] не пролетарскую борьбу».

Коминтерн все более превращался для Сталина в обузу, вызывавшую недоверие у союзников. Еще в апреле 1941 года — то есть до начала советско-германской войны — ему приходила в голову мысль о роспуске Коминтерна. Коммунистические партии должны были превратиться в национальные: «Они должны иметь коммунистическую программу, опираться на марксистские принципы, не оглядываясь постоянно на Москву. Они должны самостоятельно решать задачи, которые в каждой стране свои».

После начала советско-германской войны этот план был временно отправлен в архив. И только в середине 1943 года настал момент его осуществления. 8 мая 1943 года Сталин заявил, что Коминтерн препятствует своей централизованной структурой самостоятельному развитию отдельных коммунистических партий. Эти соображения через несколько дней привели к роспуску организации, все еще представлявшей широко разветвленное мировое движение. 22 мая 1943 года решение Президиума ИККИ о роспуске Коминтерна было опубликовано в «Правде». Авторы документа утверждали, что ход событий за последнюю четверть века и накопленный Коминтерном опыт убедительно показывают, что форма организации рабочего движения, выбранная на I Конгрессе Коминтерна, перестала отвечать требованиям времени. Коминтерн оказался препятствием для дальнейшей консолидации рабочих партий. Несмотря на роспуск Коминтерна, Президиум ИККИ обратился ко всем прежним соратникам с призывом сосредоточить все силы на активной освободительной борьбе против сил гитлеровской коалиции.

В определенном смысле роспуск Коминтерна представлял со бой лишь камуфляж, так как многие его структуры существовали и далее, но под другими названиями. 19 мая 1943 года на закрытом заседании Президиума ИККИ Димитров заявил: «Все […] функции [Коминтерна] должны быть сохранены под одной или другой формой. Их урегулирование в новых условиях должно пойти по линии ЦК ВКП (б)».

Запад с облегчением воспринял роспуск Коминтерна и новый курс Москвы. Уже упоминавшийся советник Рузвельта Гопкинс писал в то время, что, разумеется, европейцы, по крайней мере восточные, вынуждены будут смириться с существованием Советского Союза как единственной крупной державы на континенте. Однако им не будет больше угрожать советизация, а Советский Союз вместе со всеми Объединенными Нациями будет работать над сохранением мира во всем мире.

Казалось, что СССР из центра всемирной пролетарской революции превратился в «нормальную» крупную державу, из радикального противника существующей мировой системы стал одной из ее важнейших опор, сделался гарантом порядка. Москва с большим интересом реагировала на предложенный Рузвельтом проект создания «четырех держав-полицейских», определяющих новый мировой порядок. 29 мая 1942 года Рузвельт изложил этот проект наркому иностранных дел Молотову: «Чтобы избежать войн, не обходимо создать на ближайшие 25−30 лет международные полицейские силы, состоящие из 3−4 сверхдержав». «Мировыми полицейскими» должны были стать США, Великобритания, СССР и Китай. Они должны были и после войны располагать значительными вооруженными силами, чтобы в случае необходимости даже с применением силы поддерживать мировой порядок. Другие государства, в первую очередь державы «оси» и их союзники, должны были быть разоружены.

В общих чертах Молотов был согласен с этим проектом, отчасти из-за того, что советское руководство само планировало установление нового послевоенного порядка, в котором мелким государствам отводилась второстепенная роль. В этом смысле высказывались, например, представители так называемой «комиссии Литвинова», занимавшейся разработкой проектов нового послевоенного мироустройства. Д. Мануильский, один из ведущих членов этой комиссии, в 1943 году заявил: «[Война] показала, что мелкие государства, которые существовали после Версальского мира, оказались с военной точки зрения нежизненными. Они либо оккупировались, либо попадали в орбиту других государств. Война показала необходимость объединения их вокруг крупных государств, которые гарантировали бы их от возможной агрессии».

В разрабатываемых союзниками проектах послевоенного мирового порядка Германия, разумеется, занимала особое положение. Уже в декабре 1941 года, через несколько месяцев после начала войны, в разговоре с британским министром иностранных дел Иденом Сталин изложил свои представления о новом обустройстве мира и ратовал за последовательное ослабление Германии, в первую очередь Пруссии. Австрия и, возможно, Бавария должны были получить статус независимых государств. От Пруссии должны были быть отделены Восточная Пруссия, Рейнская область и все территории восточнее Одера. Иден отреагировал на этот план скептически и высказал опасение, что раздел Германии приведет к возникновению национального движения, которое впоследствии может объединить страну. Сталин ответил: «Такого рода рассуждения привели нас к нынешней войне. Желает ли Иден нового нападения со стороны Германии?».

В разговоре с советским полпредом в Лондоне Майским Черчилль примерно в это же время высказал свои представления о послевоенном мировом порядке, которые удивительным образом напоминали сталинские: «[Основная] задача состоит в том, чтобы раз и навсегда ликвидировать германскую опасность. Для этого необходимо полное разоружение Германии по крайней мере на целое поколение, раздробление Германии на части, прежде всего отделение Пруссии от остальных частей Германии».

Однако Черчилль считал открытые разговоры о разделе Германии вредными, так как они могут усилить сопротивление немцев союзникам.

Чем явственнее становилось поражение Третьего Рейха, тем больше беспокоился Черчилль о том, что после разгрома Германии в центре Европы образуется вакуум власти, что может привести к абсолютному единовластию СССР в Европе. Британский премьер постепенно возвращался к традиционным английским представлениям о балансе сил и высказывался против чрезмерного ослабления Германии. Так, Рузвельт и Сталин выступали на Тегеранской конференции, на которой было принято решение о территориальном передвижении польского государства на запад, за раздел Германии. Черчилль же полагал, что раскол Германии на несколько частей приведет к новому подъему немецкого национально-объединительного движения. Сталин согласился с этим мнением. Поэтому он выступал за создание эффективного между народного контрольного механизма, призванного воспрепятствовать возникновению великодержавных немецких амбиций и планов объединения Германии.

Американская администрация одно время поддерживала план министра финансов США Моргентау, предусматривавшего раздел Германии и превращение ее в аграрное государство. Но все же Рузвельт отказался от этого плана. Во время конференции в Канаде осенью 1944 года он заявил: «Никто не собирается снова превращать Германию в аграрную страну».

Некоторые советские историки и дипломаты полагают, что отношение Сталина к Германии было далеко не столь непримиримо, как отношение Вашингтона. Владимир Семенов, впоследствии советский посол в Бонне, рассказывал о заседании Полит бюро ЦК ВКП (б) в мае 1945 года, на котором ему было разрешено присутствовать. На этом заседании Сталин заявил: «Было бы нереалистичным полагать, что Германию можно разделить или полностью уничтожить ее промышленность, превратив ее в аграрное государство. Ошибается тот, кто сегодня думает, что сумеет контролировать мировой рынок в результате раздела Германии или превращения ее в аграрную страну… Ни покупатели, ни продавцы не заинтересованы в подорожании товаров на рынке… Задача состоит не в том, чтобы уничтожить Германию, а в том, чтобы не дать ей возможности снова выступить в качестве агрессивной силы в Европе».

Поскольку Семенов был склонен к восторженному отношению к Сталину, нельзя исключить вероятность того, что он несколько приукрасил свое сообщение, чтобы представить Сталина мудрым, дальнозорким политиком. (Но следует подчеркнуть, что подобно го рода мысли Сталин высказал в январе 1947 года во время встречи с руководством Социалистической единой партии Германии.) Это свидетельство, во всяком случае, сильно отличается от сообщения другого очевидца, который, в противоположность Семенову, превратится из почитателя Сталина в его непримиримого критика — югославского коммуниста Милована Джиласа, неоднократно встречавшегося со Сталиным в Москве. Во время одной из таких встреч весной 1945 года речь зашла о будущем Германии: «Кое-кто высказывает предположение, что немцы вряд ли смогут прийти в себя в течение пятидесяти лет. Но Сталин был другого мнения: „Нет, они придут в себя очень быстро. Они являются высокоразвитой индустриальной нацией с чрезвычайно квалифицированным и многочисленным рабочим классом и технической интеллигенцией. Дайте им 12−15 лет, и они снова встанут на ноги. Поэтому так важно единство славян“».

Но в одном западные демократии и московское руководство были едины — Германия никогда больше не должна стать угрозой миру. На последней встрече «большой тройки», начавшейся в Потсдаме 16 июля 1945 года, было принято решение о денацификации, демилитаризации, декартелизации и демократизации Германии. Германия рассматривалась как единое экономическое пространство, однако, на первых порах, без центрального правительства. Остальные вопросы — такие, как будущее политическое, экономическое и территориальное устройство Германии — оставались открытыми. Однако в результате обострения противоречий между Востоком и Западом решение общегерманских проблем стало не возможным. Раскол Европы и мира на два враждебных лагеря сделал раздел Германии практически неизбежным. Теперь каждому из блоков, как и обеим частям Германии, предстояло идти своим собственным путем.

По решению Потсдамской конференции от 2 августа 1945 года восточные германские территории были переданы под польское управление. Поляки получили также полномочия по депортации немецкого населения этих областей. Польша должна была отказаться в пользу Советского Союза от 180 000 кв. км своей территории на востоке. С другой стороны, побежденная Германия уступала Польше 103 000 кв. км. На этой территории до 1945 года проживало девять миллионов немцев, из них 7,6 млн. были депортированы или бежали в последние месяцы войны. При этом, как считает известный немецкий знаток польской истории Ганс Роз, погибло более миллиона человек (включая представителей немецкого меньшинства в Польше).

А как обстояло дело с польскими потерями во время германо-польской войны и оккупации? Доклад польского Бюро по возмещению ущерба при Президиуме совета министров Польши, представленный в январе 1947 года заместителям министров иностранных дел союзников на Лондонской Конференции, говорит о 6 028 000 погибших. 10,7% или 644 000 явились прямыми жертвами военных действий. К ним были причислены погибшие во время германо-польской войны в сентябре 1939 года и во время варшавского восстания в августе-октябре 1944 года. Оставшиеся 89%, что составляет более пяти миллионов человек, среди которых было примерно три миллиона польских евреев, стали жертвами нацистского террора.

Все это, включая германскую оккупацию и последующую депортацию немцев из восточных областей, привело к тому, что между поляками и немцами возникла еще большая пропасть, чем та, что существовала во времена Веймарской республики. Противоречия между Германией и Польшей казались непреодолимыми и представляли своего рода гарантию безопасности для СССР, так как московское руководство считало Польшу государством с укоренившимися антирусскими (антисоветскими) настроениями. Это мнение нашло свое отражение во многих закрытых материалах и экспертизах, относящихся к 1941;1945 годам. В документе советского наркомата иностранных дел от 3 октября 1943 года подчеркивалось, что у советского правительства нет уверенности в том, что увеличенное за счет Германии польское государство не будет в будущем проводить враждебную Советскому Союзу политику. Поэтому вопрос о границах Польши следовало решать в зависимости от того курса, который она собирается проводить в будущем. 11 января 1944 года заместитель наркома иностранных дел Майский заявил: «В прошлом Польша почти всегда была врагом России, станет ли будущая Польша действительно другом СССР […] никто с определенностью сказать не может. Многие в этом сомневаются, и справедливость требует сказать, что для этих сомнений имеются достаточные основания».

По этим причинам Москва была заинтересована в углублении польско-германских противоречий, возникших в результате трагических событий 1939;1945/46 годов. Своим продвижением на Запад за счет Германии Польша, казалось, попала в длительную зависимость от СССР — важнейшего гаранта нового территориального устройства в Европе.

Так же и обострение германо-чешских противоречий из-за раз грома Гитлером чехословацкого государства и депортации немцев из Чехословакии укрепляло позиции СССР в качестве гегемона в Центральной и Восточной Европе. Пражское руководство постоянно испытывало страх перед возможным немецким реваншем, что еще крепче привязывало Чехословакию, где, в отличие от Польши, прорусские симпатии были глубоко укоренены, к Советскому Союзу. Когда руководитель чехословацкого правительства в эмиграции Эдуард Бенеш 21 марта 1945 года сообщил советскому руководству, что его правительство собирается депортировать примерно два миллиона немцев, Молотов ответил, что советское руководство не возражает. В беседе с пражской правительственной делегацией 28 июня 1945 года Сталин высказался еще определеннее: «Мы мешать вам не будем. Прогоняйте их. Пусть испытают на себе, что значит господство над другими».

Советские органы власти время от времени пытались защитить немецкое гражданское население от жестоких притеснений. Так, 30 августа 1945 года начальник 7го отдела Главного политуправления РККА М. Бурцев отмечал невыносимо тяжелое положение немецкого гражданского населения на бывших территориях Гер мании, вошедших в состав Польши. Многих немцев обворовывали, арестовывали без причины, избивали, подвергали издевательствам вплоть до убийства. «Проводившиеся поляками до последнего времени переселения немецкого населения носили совершенно не организованный характер и имели своей целью прежде всего ограбление немецких жителей… Весьма характерно заявление вице-министра польской промышленности, г-на Цищевского, который заявил, что польское правительство хочет до мирной конференции избавиться от проживающих на территории Германии, отошедшей к Польше, 2 000 000 немцев любыми способами, даже если эту территорию придется превратить в пустыню».

Начальник 3го европейского отдела в НКИД СССР А. Смирнов сообщал в марте 1945 года о паническом страхе немецкого населения перед Красной Армией, о многочисленных попытках завоевать расположение победителей любой ценой, а также об участившихся самоубийствах немцев, испытывающих страх перед актами насилия.

Сообщения о многочисленных актах насилия и мародерстве советских военнослужащих, причем не только на территории оккупированной Германии, но и в освобожденных Польше и Югославии, не производили на Сталина большого впечатления. Сталин даже оправдывал таких солдат. Так, например, в беседе с югославской правительственной делегацией в январе 1945 года он сказал: «Надо понять душу бойца, который прошел с боями три тысячи километров от Сталинграда до Будапешта. Боец думает: он герой, ему все можно, сегодня он жив, завтра убит, ему все простят… Не так-то легко побить немца, потом его преследовать. Нервы изнашиваются. Люди теряют равновесие. Нельзя с обычной меркой к ним подходить».