Идеи просвещения в зеркале идеологии абсолютизма

Особенностью русского просвещения второй половины XVIII века, вызванного к жизни широкими идейно-культурными процессами, последовавшими после петровских реформ, было то, что выразителем его идеологии стала не буржуазия, которая еще только зарождалась, а дворянство. Формирование русского капитализма шло параллельно с усилением крепостнической системы. «Жалованная грамота дворянству» (1785) подвела итог дворянской эмансипации таким образом, что свобода верхнего общественного слоя опиралась на закрепощение низшей, основной массы населения. Поэтому дворянство стояло на защите самодержавия как главного гаранта своих привилегий и как оплота крепостнического режима, а идеи просвещения носили охранительный характер и подчинялись обоснованию разумности и законности царской власти. Эти черты и определили его характер.

Начало просвещения в России совпало со становлением абсолютизма, идея которого состоит в том, что все жизненные блага (в том числе и культурные) подданные получают «из рук» государя или благодаря его «отеческой» заботе. Поэтому представители нарождающейся новой культуры, как правило, концентрировались вокруг царского двора, были общественными государственными деятелями и потому уже по долгу службы одновременно являлись проводниками идей просвещения. Складывался особый тип «служилой интеллигенции».

Феофан Прокопович (1681 — 1736), писатель и проповедник, один из самых просвещенных и мыслящих людей своего времени — был архиепископом Новгородским, президентом Синода; Антиох Дмитриевич Кантемир (1708 — 1744), писатель-сатирик и философ, всесторонне образованный, как в области гуманитарного, так и естественно-научного знания, прекрасно владел несколькими языками, перевел на русский язык «Разговоры о множестве миров» Фонтенеля, «Персидские письма» Монтескье — служил чрезвычайным посланником в Лондоне, полномочным министром в Париже, имел придворный чин камергера и был тайным советником; Михаил Васильевич Ломоносов (1711 — 1765), ученый-энциклопедист мирового уровня, поэт, заложивший основы современного литературного языка, организатор отечественной науки, инициатор основания Московского университета;

Михаил Михайлович Щербатов (1733 — 1790), просветитель-публицист, историк, автор и сегодня известных трудов «О повреждении нравов в России», «Истории российской от древнейших времен», «Размышлений о законодательстве вообще», «О пользе науки» — был лидером дворянской партии в работе Комиссии для составления нового Уложения (1767); Семен Ефимович Десницкий (ок.1740 — 1789), выдающийся ученый-юрист — «отец русской юриспруденции», государственный деятель; Василий Никитич Татищев (1686−1750), ученый, историк и философ, автор трактата «Разговор двух приятелей о пользе наук и училищ», считал возможным и целесообразным создание системы русской философской терминологии, автор «Истории Российской», и сегодня не утратившей научной значимости, — был видным государственным деятелем: начальником Монетной конторы, начальником Канцелярии Главного правления сибирских и казанских заводов, выполнял различные дипломатические поручения; Дмитрий Алексеевич Голицын (1734 — 1803), ученый, экономист и публицист, автор ряда философских работ, в которых выступал в защиту философии как самостоятельной и наиболее значимой науки в системе «полезного» знания, член ряда иностранных академий — был дипломатом, послом во Франции и Нидерландах.

Тот факт, что приближенные ко двору, те, кто «делали» его политику, одновременно принимали участие в развитии и распространении идей просвещения (и наоборот), не был случайным: сформировавшийся в конце XVII века абсолютизм был заинтересован в новой культуре — и в целях создания определенного образа (имиджа, как бы мы сказали сегодня) российских правителей, и в силу близости идей просвещения к решению тех задач, которые время, и прежде всего реформы Петра, поставили перед российским государством, заявившим о своей приверженности идеям прогресса. В «Московских ведомостях» за 1783 год можно было прочитать: «Век наш, просвещенный более всех прежних столетий во всех предметах, подлежащих познанию человеческому, есть такая эпоха, в которой просвещеннейшие Государи и министры, пекутся о политическом благосостоянии граждан» .

Самодержавие в меру понимания своих интересов позволяло себе заботиться о новой культуре, но при этом, проявляя свой интерес к тому или иному «вольнодумцу», конечно, считало себя вправе вершить над ним свой собственный суд. Нередко интерес к идеям просвещения по сути своей был показным, рассчитанным на «европейского зрителя». В наибольшей степени этим качеством отличалось правление Екатерины II. Императрица, очевидно, заигрывая с энциклопедистами, была в переписке с Вольтером, Даламбером, Дидро, что нашло отражение в ее «Наказе», явно претендовала на первое место среди европейских «просвещенных государей». Но одновременно она нимало не стеснялась своей приверженности к абсолютной власти и тираническим методам управления страной. «Столь великая империя как Россия, — признавалась Екатерина, — погибла бы, если бы в ней установлен был иной образ правления, чем деспотический». В этой связи достаточно вспомнить судьбу Николая Ивановича Новикова (1744 — 1818), журналиста, просветителя, книгоиздателя.

Деятельность Новикова оставила очень заметный и яркий след в истории культуры XVIII века. «Царствование Екатерины II было ознаменовано таким дивным и редким у нас явлением, которого, кажется, еще долго не дождаться нам, грешным» , — писал о нем Белинский. Он был талантливым издателем и организатором небывалого размаха — из его типографий вышло более 1000 наименований книг, в том числе переводы Руссо, Вольтера, Монтескье, Свифта, Шекспира. Полагая главным пороком российского общества невежество, он научил и приучил Россию читать — им издавалась учебная, философская, общеобразовательная литература, большое количество произведений русского народного творчества, литература для широкого читателя. Книжная лавка Новикова у Воскресенских ворот по спросу товара стала соперничать с модными магазинами Кузнецкого моста, а его «Трутень», «Живописец» и «Кошелек» послужили немало на ниве российского образования, пропаганды ценностей новой культуры, утверждения принципов нравственности. Но как только деятельность Новикова приобрела характер вызова абсолютизму, а точнее, как только Екатерина почувствовала в этом вызов, — так с просветительской деятельностью этого выдающегося человека своего времени было покончено. Для «просвещенной Фелици» он стал неугодным человеком. В 1792 году Новиков был арестован и заточен на 15 лет в Шлиссельбургскую крепость. (Только смерть императрицы освободила его через четыре с половиной года из заточения.) Одновременно с осуждением правительственному разгрому подверглось все его издательское предприятие, а около 20 тысяч книг по приказу «просвещенной императрицы» были сожжены.

Подчинение идей просвещения интересам самодержавия тормозило развитие новых тенденций в культуре. Русское общество, оставаясь в сущностных чертах феодальным в силу сохранения института крепостничества, в целом было еще не готово к действенному восприятию просвещения. (Не случайно большинство антикрепостнических произведений XVIII века так и не увидело света.) Дидро после посещения России писал: «Нет ни прав, ни законов, ни свободы там, где государь распоряжается правами и законами по своему усмотрению». К сожалению, эта оценка еще надолго останется справедливой относительно российской действительности. В русском просвещении XVIII века не было той зрелости и радикальности, которая была присуща французскому просвещению. В России третье сословие еще не сформировалось, а дворянство в абсолютном своем большинстве стояло на защите устоев крепостничества. Поэтому русское просвещение выступило в необычном для Запада обличье идеологии абсолютизма. Это наложило свой отпечаток и на историософские изыскания относительно исторических судеб России: ее настоящая и будущая история мыслилась (как на уровне официальной идеологии, так и в историко-философских трактатах) «в линиях» сложившегося и «освященного» божьим Промыслом самодержавия.

Одной из характерных черт дворянского просвещения XYIII века было «вольтерианство», понимаемое в России как вольнодумство вообще. Вольтер, во многом благодаря стараниям самой императрицы, которая называла французского мыслителя своим «добрым другом и покровителем», был в России и известен (хотя для многих по слухам), и популярен, но «вольтерианство» как форма инакомыслия и безбожия тоже было далеко от радикализма и даже просто от адекватного понимания сочинений великого мыслителя. Как теоретик французского просвещения Вольтер был воспринят исключительно поверхностно. Поэтому его идеи так и не стали фактом русской культуры и ее духовной жизни — в противном случае пришлось бы все уничтожить и перевернуть в Российской империи, как в этом признавалась сама Екатерина II. (Видимо, поэтому после французской революции по ее распоряжению из дворца были убраны все бюсты Вольтера, а его сочинения были изъяты из книготорговли). В. В. Зеньковский считал, что русское вольтерианство было явлением русского быта, а не культуры. Лишь для немногих оно связывалось с изучением философских трактатов Гельвеция, Гольбаха, Кондильяка и Дидро, с интересом к философским основам просвещения. Русское самодержавие извлекло из европейского опыта для себя свой урок: вольнодумство весьма опасно, можно и голову на плахе потерять.

Говоря о русском просвещении, нельзя обойти вопрос о русском масонстве. Легенда связывает его с именем Петра, но распространение его в России начинается с середины XVIII века. С одной стороны, как во многом и вольтерианство, оно было проявлением моды. С другой стороны, бесспорно, оно выступало как факт культурной жизни определенных социальных слоев русского общества, «первой свободной самоорганизацией общества в России», по оценке Н. А. Бердяева. Масонское движение охватывало значительную часть просвещенных, образованных людей страны, масонами были многие деятели культуры — Н. И. Новиков, А. П. Сумароков, Д. И. Фонвизин, Н. М. Карамзин, И. П. Лопухин, П. А. Татищев, В. А. Жуковский. Но немало среди деятелей новой культуры было и его противников — например, М. В. Ломоносов, К. Н. Державин, Н. А. Львов. Масоны издавали книги, журналы, основывали типографии, училища, занимались просветительской, благотворительной деятельностью. Например, филантропическое «Дружеское ученое общество», организованное при активном участии Н. И. Новикова и И. Е. Шварца, содержавшее «Переводческую семинарию» при Университете, занимавшееся изданием учебной литературы, покровительствовавшее изучению латинского и греческого языков.

Общая и главная черта масонства — религиозно-нравственные искания, поиски «верного» знания о Боге, о природе, о человеке. Оно по сути отрицало внешнюю церковность, проповедуя общечеловеческие идеалы любви и братства. Для масонства не существовало деления людей по нациям, сословиям, религиям. «Себя я почитаю гражданином света, а свет весь одним градом, в котором я живу» , — должен был говорить мастер ложи во время обряда принятия. Следует заметить, что поиски и искания масонов вбирали очень много темной мистики, слишком большое значение придавали изощренной ритуальности, конспиративности. В полной мере это относится и к русским масонам XVIII века. Основные философские направления, под влиянием которых находилось русское масонство, были связаны с именами французских мистиков Якова Бёме и Сен-Мартэна. Но все-таки главным в масонстве были поиски «истинного христианства», которое толковалось в духе нравственного самосовершенствования и проявления действенной любви к ближним.

Н.И. Новиков, активно участвовавший в распространении масонских идей, так определял суть масонских исканий: «под именем масонства разумеем мы то, которое ведет посредством самопознания и просвещения к нравственному исправлению кратчайшим путем по стезям христианского нравоучения; … всякое масонство, имеющее политические виды, есть ложное». Признание это, правда, сделано на допросах в Шлиссельбургской крепости, в которой он провел четыре с половиной года, но оснований сомневаться в искренности и «компетентности» Новикова по данному вопросу нет. (Можно, конечно, подумать, что заявление сделано в качестве тактического приема, но больших оснований для этого также нет.) Хотя радикально настроенные люди, наверное, не исключали возможность использовать тайные ложи для конспирации. Видимо, не случайно среди масонов было около 50 будущих декабристов, некоторые, правда, вышли из состава масонских лож за несколько лет до восстания.

В целом же русское масонство, будучи детищем русского просвещения, отгораживалось от радикальных действий, подобных якобинским (французская революция, например, была постоянным предметом их обличения). И хотя оно, конечно, было формой вольнодумства, его главной сферой была, повторяем, сфера нравственной жизни человека. У правительства эти искания не вызывали поддержки по многим причинам, в том числе, а может, прежде всего, по той, что масонские искания содержали элемент неприятия морали феодально-крепостнического общества и проведенные последовательно вели к отрицанию его основ. Можно сказать, что «масонство было попыткой разрешить на религиозно-нравственной основе противоречия феодального общества». В 1822 году Александр I, подпавший к концу жизни под влияние ортодоксального православия, запретил масонские ложи. Но к этому времени масонство, можно сказать, уже исчерпало себя. Да и век дворянского просвещения уступал место иному времени, у которого были свои идеи, свои идеалы и свои искания — отличные как по форме, так и по содержанию. Современникам Пушкина масоны представлялись уже глубокими стариками «со странностями», соединявшими набожность с философским вольнодумством и любовью к филантропии — в общем, людьми «несовременными».