Оренбургское магометанское духовное собрание и оренбургская власть (вторая половина XVIII – первая половина XIX в.)

Оренбургское магометанское духовное собрание и оренбургская власть (вторая половина XVIII — первая половина XIX в.)

Процесс формирования Российского государства как огромной евразийской империи, естественно продвигавшейся в своих экспансионистских целях на восток и юго-восток, уже к XVI в. вывел его к границам Казахстана.

После освоения Поволжья, Приуралья и Западной Сибири вплотную встал вопрос о присоединении территории Казахстана к Российскому государству. Первоначально в орбиту влияния Российского государства попали приграничные районы северо-западного, а затем и всего Западного и Северного Казахстана. В 1731 г. был подписан акт о присоединении казахов Младшего жуза к России, а в 1735 г. — казахов Среднего жуза, которые положили начало вековому процессу интеграции казахских земель в состав Российского государства. Первоначально речь шла об установлении политического патроната Российского государства над кочевыми регионами, а с 1748 г. — об установлении политического протектората, сопровождавшегося согласованием, а затем и прямым назначением верховных правителей Степи — казахских ханов. С конца XVIII столетия, прежде всего в Младшем жузе постепенно формируется система приграничного политического регулирования жизнью казахского общества, а с 20-х годов XIX в. происходит переход от приграничного к прямому управлению кочевниками Казахстана. В середине XIX в. граница Российской империи переносится в южные регионы казахской степи, и с этого времени территория Казахстана была почти полностью включена в состав Российского государства.

Россия в процессе формирования централизованного государства была многонациональным, политическим объединением. Народы, вошедшие в состав Русского государства, отличались этническим, конфессиональным, административным, культурным многообразием. Включение в состав разнородных элементов ставило перед властью задачу поиска путей государственного строительства. До 70-х годов XVIII в. одним из основных инструментов интеграции нерусских народов в империю была религия, а именно христианизация, часто насильственная. Такая ситуация была характерна для татарского и башкирского населения Поволжья. Однако в Казахстане, начиная с момента его присоединения к Российскому государству, такой процесс не наблюдался. Это объясняется тем, что к тому времени Российское правительство извлекло уроки из политики насильственной христианизации, и к середине XVIII в. перешло к новым формам и методам в вопросе присоединения новых земель к Российской империи.

По мере необходимости продвижения в Среднюю Азию, активизации восточной политики перед правительством встала задача урегулирования взаимоотношений властей с нерусскими народами на новых принципах. Важнейшим уроком христианизаторской кампании в 40−50-х годов XVIII в. стало осознание правительственными кругами того факта, что провал её применительно к поволжским татарам был во многом обусловлен решительным противодействием ей со стороны мусульманских духовных лиц. Последние на протяжении многих десятилетий выступали в татарском обществе в качестве единственной реальной оппозиционной царизму силы. Сумев привлечь эту прослойку на свою строну, самодержавие не только смогло бы смягчить в будущем возможные антиправительственные и антирусские настроения в этом обществе, но и приобрести мощный рычаг влияния на его настроения, фактически — управления им. Поэтому не удивительно, что вначале — завоевание доверия, а затем привлечение на свою сторону и использование в своих интересах мусульманского духовенства стало одним из ведущих направлений в политике императрицы Екатерины II (1762−1796). В период её правления выделяется новое направление взаимоотношений правительства с мусульманскими народами, которое основывалось на принципе веротерпимости (указ 1773 г.)1. Эта политика шла в трех направлениях: строительство мечетей, распространение религиозной литературы, и обучение казахских юношей магометанскому закону.

Строительство мечетей играло здесь не последнюю роль. Только в течение 1782−1786 гг. вышло 4 указа, предписывающих скорейшее строительство мечетей в казахских степях.

В 1782 г. был издан указ о построении мечетей для богослужения казахов Среднего жуза. «Милосердуя, мы великая государыня, — писала Екатерина II, — о всем нашем подданном киргиз-кайсацком народе,… повелели построить киргиз-кайсацкому народу, для отправления свойственного их обыкновению богослужения, на границах, прилеглых к кочевью Средней киргиз-кайсацкой орды, мечети, выбрав к тому удобные места…».

В 1784 г. Екатерина II вновь обратила внимание на этот вопрос и писала, что «ежели ещё где-либо оныя (мечети—А.А.) построить нужно, ей представить». В сентябре 1785 г. она писала симбирскому и уфимскому генерал-губернатору барону А. А. Игельстрому, о построении мечетей в Оренбурге и Троицке следующее: «таковое сооружение мест публичной молитвы привлечет и прочих в близости кочующих или обитающих к границам нашим; сие и может послужить со временем способом к воздержанию их от своевольств лучше всяких мер». Слова свои о построении мечетей и школ императрица подтвердила указом о киргизских делах 27 ноября того же 1785 г. В следующем 1786 г. Екатерина II снова упоминала о полезности и необходимости мечетей, школ и гостиных дворов для казахских родов2.

Эти факты показывают целенаправленную и дальновидную политику российских властей, когда через лояльное отношение казахов к религии царские власти пытались приблизить к себе вновь присоединённые народы.

Мечети в четырехлетний срок действительно были построены в Оренбурге около менового двора, в Верхнеуральске, Троицке и Петропавловске. Постройка мечетей в указанных местах была произведена по следующим соображениям: «…в Оренбурге, в рассуждении близости пребывания Меньшей Орды Нурали хана;… в Верхнеуральске, по случаю расположения всех знатных старшин своим кочевьем против верхнеуральской дистанции; … в Троицкой крепости, по причине продолжаемой там торговли и для лучшего их по сему поводу приохочения к беспрерывному приезду и … в Петропавловской крепости … в виду, вероятно, близости пребывания хана Средней Орды Вали"3.

Своеобразным центром по подготовке религиозных служащих была слобода Каргалы (Сеитовский посад), основанная в 40-х годов XVIII в. С целью создания благоприятного впечатления у народов Казахстана и Средней Азии российское правительство в 80-х годов XVIII в. приступило к строительству на границе Уфимского наместничества и Оренбургской губернии каменных мечетей и медресе.

В начале XIX в. была дана грамота казахскому султану Среднего жуза Чанчар Султанмаметеву о разрешении построить на р. Иртыш, между форпостами Семиярским и Кривым, мечети и дома для моления4. В 1819 г. правительство разрешило постройку мечети за счёт государственной казны Российской империи на территории Старшего жуза5. Таким образом, здесь мы видим политику Российской империи по распространению своего влияния на Южный Казахстан и противодействие деятельности среднеазиатским муллам в этом регионе.

Следующим направлением политики Российской империи по распространению своего влияния в казахской степи было издание и распространение религиозной литературы. В 1787 г. в типографии Российской Академии наук по приказу Екатерины II в России впервые был напечатан полный текст Корана. Впоследствии это издание было повторено в 1789, 1790, 1793, 1796, 1798 гг. Оно не только послужило образцом для переизданий в России в XIXв., но и имело успех в Европе, где получило высокую оценку многих востоковедов. В 1800 г. в России было разрешено печатать без ограничений мусульманскую религиозную литературу, чем и занялась специально открытая для этого в 1802 г. типография при Казанском университете. В 1806 г. она издала ряд книг по исламу общим тиражом свыше 40 тыс., в том числе 3500 экземпляров Корана. Значительная их часть при содействии служителей Оренбургского Магометанского духовного собрания распространилась среди казахов6.

При мечетях и караван-сараях решено было устраивать мусульманские школы для обучения казахских юношей началам магометанского закона. Об этом было сказано в указах от 4 сентября 1785 г., 27 ноября 1785 г., 3 июня 1786 г. и 12 ноября 1786 г. Наконец, по именному рескрипту императрицы Екатерины II к Игельстрому от 1789 г. учреждена была при мечети у менового двора г. Оренбурга школа для казахских юношей, помещавшаяся в двух домах. Число учеников по штату предполагалось 64, но в действительности было гораздо меньше, например в 1808 г. — всего 12 мальчиков7. По данным А. И. Добросмыслова, в этой школе обучались такие казахские мальчики как султан Бишин (сын коллежского ассесора султана Джегангира), султан Абдулфеис — шурин хана Младшего жуза Ералы8.

Следующим этапом нового политического курса российских властей стало издание Екатериной II указов от 25 ноября 1785 г. и 21 апреля 1787 г. о снабжении казахских родов татарскими муллами. Исследователь Г. С. Султангалиева обратила внимание на три аспекта этого указа: во-первых, район, откуда, главным образом, привлекались муллы — Казанская губерния; во-вторых, это должны быть «люди достойного, известного поведения и в верности испытанные», в-третьих, определение обязанности мулл — содействие «прекращению хищничества и набегов в границах» и удержание «их (казахов) в верности». При этом в указах строго оговаривалось, что мулл следует «обнадежить большим вознаграждением» за усердную службу отечеству.

Вследствие претворения в жизнь этих законодательных актов мусульманское духовенство стало партнером властных структур и оказалось вовлеченным в орбиту внешней и внутренней политики Российского государства. Таким образом, логика действий правительства завершилась созданием специального органа, который контролировал деятельность назначаемых мулл, процесс строительства мечетей, открытия школ.

С этой целью 22 сентября 1788 г. в Уфе было образовано «Духовное собрание магометанского закона» во главе с муфтием М.Хусейновым. Открытию духовного управления мусульман в Уфе способствовали и внешнеполитические цели. В частности, правительство надеялось подчинить этому управлению все религиозные дела казахов, привлекая их на сторону России политикой веротерпимости, проводимой Екатериной II. Для того чтобы показать свою благосклонность к мусульманской религии, царское правительство пошло на открытие мусульманского духовного учреждения.

Другим фактором, обусловившим учреждение этого мусульманского управления, послужили войны России с Турцией во второй половине XVII Iв. Екатерина II тем самым стремилась нейтрализовать влияние Турции на мусульман России. Опасения России имели реальные основания. Турецкий посол в Бухаре в 1788 г. заявил, что Турция ведёт войну с Россией с целью защиты мусульманской веры, и призывал мусульман поддержать её в этой борьбе. В свою очередь, бухарский эмир разослал в Младший жуз воззвания, призывая казахов к выступлению против России9. Согласно источникам, приводимых М. Вяткиным, деятельность среднеазиатских мулл в степи по расшатыванию политического влияния среди новоподданных Российского государства приняла очень широкий характер. Так, в Оренбургскую администрацию поступали сведения о взаимоотношениях казахских родоправителей с послом Османской империи Интурли-пашой, а также с бухарским аталыком Шах Мурад бием, который послал письмо «к знаменитейшим старшинам киргизским для побуждения их содействовать туркам против России». Необходимо отметить, что все эти взаимоотношения происходили в период движения С. Датова в Младшем жузе10.

Эти явления вызвали со стороны царской администрации стремление противодействовать деятельности среднеазиатских мулл в Младшем жузе. Этот вопрос неоднократно обсуждался в Государственном совете при императрице. Исходя из этого, возникла идея противодействия среднеазиатским муллам, используя татарских мулл, находившихся в составе Российской империи уже более двух веков.

Создав для российских мусульман специальную управленческую структуру, правительство окончательно признало ислам в качестве терпимой веры, рассчитывая на активное участие Духовного собрания в своих внешнеполитических акциях в Казахстане и Средней Азии, и одновременно взяло под контроль духовенство, фактически поставив его на государственную службу империи.

Со второй половины XVIII в. правительство считало необходимым регламентировать в законе «духовный быт» мусульман. Первым законодательным актом, регламентировавшим «духовные дела» мусульман на территории империи, был указ Екатерины II от 22 сентября 1788 г., согласно которому в Уфе учреждалось Собрание из двух-трех мулл из «казанских татар» под председательством муфтия для надзора за назначением мулл и проведения испытаний кандидатов на мусульманские духовные должности11. Компетенция Духовного собрания распространялась на всю территорию России, за исключением Таврической области, где было создано Таврическое Магометанское духовное собрание. Инициаторами принятия этого законодательного акта были генерал-губернатор Симбирского и Уфимского наместничества барон О. А. Игельстром и советник наместничества Д. Б. Мертваго. Необходимо отметить, что последний первым выступил с идеей образования государственного религиозного органа и готовил проекты указов о компетенции Духовного собрания. Однако во всех официальных делопроизводственных документах авторство проектов приписывается генерал-губернатору О. А. Игельстрому, что вполне объяснимо, так как фамилии простых чиновников, разрабатывающих законодательные акты, зачастую оставались неизвестными широкой общественности.

Духовное магометанского закона собрание было торжественно открыто 4 декабря 1789 г. в Уфе. Так, Уфа надолго стала центром российских мусульман Волго-Уральского региона и Западного Казахстана. При определении местонахождения Духовного собрания учитывалось то, что Уфа была губернским городом с функционирующими здесь органами государственного управления. Новое государственное учреждение пополнило ряды наместнических присутственных мест.

Название учреждения «Оренбургское» многих исследователей вводило в заблуждение, и они полагали, что местом первоначального нахождения органа был г. Оренбург. Позволим себе разъяснить этот момент. Вначале религиозное учреждение именовалось Уфимским духовным собранием магометанского закона, а в 1797 г., в связи с преобразованием Уфимского наместничества в Оренбургскую губернию, вместе с другими учреждениями переехало в Оренбург12. С этого времени оно именовалось Оренбургским духовным магометанского закона собранием. В конце 1802−1803 гг. собрание вновь возвратилось в Уфу13. Причиной возврата гражданских государственных служб в Уфу явилась острая нехватка продуктов в Оренбурге и его удаленность от основных уездов губернии. Однако несмотря на это, Духовное собрание, вплоть до Октябрьской революции, сохранило своё название «Оренбургское» и в источниках проходило именно под этим названием. мечеть духовный власть оренбургский Оренбургское Магометанское духовное собрание находилось в общей системе государственных учреждений Российской империи. С 1803 г. его опекал обер-прокурор Святейшего Синода князь А. И. Голицын. 25 июля 1810 г. было создано главное управление духовных дел иностранных исповеданий, в состав которого вошло и Духовное собрание. С 24 октября 1817 г. оно подчинялось Министру духовных дел и народного просвещения. Здесь делами религиозного учреждения занимался 4-й отдел, контролирующий дела лиц нехристианских исповеданий. 2 февраля 1832 г. главное управление духовных дел иностранных исповеданий присоединили к Министерству Внутренних дел в виде особого Департамента духовных дел иностранных исповеданий. Контрольные функции Департамента духовных дел иностранных исповеданий заключались в проверке постановлений религиозного учреждения. Департамент по поручению правительства разрабатывал стратегию проведения различных мероприятий среди мусульман.

На месте надзор за деятельностью Духовного собрания осуществляло Уфимское наместническое правление, а в 1796—1865 гг. — Оренбургское губернское правление. С 1865 г. Духовное собрание перешло в ведение Уфимского губернского правления14.

Все законодательные акты, затрагивающие интересы Духовного собрания и мусульман вообще, принимались в Санкт-Петербурге только после согласования с местными властями. Почти все инициативы о необходимости изменения компетенции религиозного учреждения исходили от самих оренбургских (уфимских) губернаторов. Это не было чем-то необычным. В столице прекрасно осознавали то, что администрация края лучше ориентируется в ситуации в мусульманской среде и знает о влиянии Духовного собрания. Зачастую мнение местных чиновников по вопросам управления иноверцами и их учреждениями было решающим.

Отношения между Духовным собранием и местной администрацией в течение XVIII в. складывались непросто. Религиозное учреждение неоднократно ставило вопрос о выходе из-под юрисдикции губернских властей. Первым такую инициативу проявил муфтий Мухамеджан Хусейнов. К началу ХIX в., когда стало ясно, что местная администрация не намерена представлять Духовному собранию даже минимальную самостоятельность, муфтий обратился к Александру I с прошением, в котором обвинил губернские власти в предвзятом отношении к себе и мусульманству. М. Хусейнов просил определить местом пребывания религиозного учреждения другой город, где он мог спокойно исполнять свои обязанности, не испытывая притеснения местных властей. Результатом жалобы явилось распоряжение оренбургского военного губернатора Г. С. Волконского об оказании главе российских мусульман всяческого уважения и содействия.

Трения между администрацией и Духовным собранием продолжались. В конце 1804 г. муфтий вынес на рассмотрение Сената проект по кардинальной реорганизации структуры управления мусульманской религией в империи. В обосновании М. Хусейнов писал, что со времени «основания учреждения губернские начальства не замедлили показать полномочия над сим местом до такой степени, что и власть Собрания действительно ослабевала и не останется ему других прав, кроме одного наименования его». Он предлагал создать в Петербурге Центральную коллегию по мусульманским делам и учредить ее филиалы в наиболее густонаселенных мусульманских губерниях.

По мнению Мухамеджана Хусейнова, все возбуждаемые по отношению к муфтиям, ахунам, муллам и азанчеям судебные дела должны предварительно рассматриваться в Духовном собрании. Оно же обязано защищать интересы подсудимых в гражданском суде.

Оппонентом проекта муфтия выступил оренбургский вице-губернатор И.Фризель. Он признал, что губернские власти нередко вмешивались в дела Духовного собрания, но объяснял это несовершенностью законодательства. Губернатор был против использования канонов шариата при разборе спорных дел, категорически возражал против учреждения особой мусульманской коллегии. Он расценивал попытки М. Хусейнова образовать центральный мусульманский орган, во-первых, как личные амбиции, во-вторых — как стремление избежать контроля со стороны местной администрации.

Структура Оренбургского Магометанского духовного собрания была следующей. Деятельностью собрания руководили председатель (муфтий) и 3 заседателя (кадии). Кроме них немаловажную роль в функционировании учреждения играли секретарь и другие штатные служащие. Мусульманское приходское духовенство (ахуны, имамы и муэдзины) подчинялись собранию по вопросам, относящимся к его компетенции.

Со времени основания и до начала XX в. во главе Духовного собрания находились следующие муфтии: М. Хусейнов (1788−1824), Г. Габдрахимов (1825−1840), Г. Сулейманов (1840−1862), С. Тевкелев (1865−1885), М. Султанов (1886−1915). После смерти муфтия, впредь до назначения преемника, обязанности главы религиозного учреждения полноправно исполнял старший заседатель. В 1840 г. и 1862−1863 гг. работой Духовного собрания руководил Т. Максютов, в 1863—1865 гг. — А. Искендиров, в 1885—1886 гг. — М. Салихов15.

Правовой статус муфтия, как должностного лица и мусульманского иерарха определился в конце XVIII — начале XIX вв. В законодательных документах об учреждении Духовного собрания компетенция его председателя особо не оговаривалась. Муфтий М. Хусейнов, исходя из принципа, что он «первый человек в магометанах», требовал к себе таких же полномочий и положения в обществе, какие были у православного митрополита16.

Муфтия явно не устраивала данная ему царской администрацией роль маленького государственного чиновника. М. Хусейнову казалось, что он способен убедить влиятельных лиц как в Уфе, так и в Санкт-Петербурге предоставить муфтию статус важной государственной персоны. В какой-то мере формированию у М. Хусейнова иллюзий относительно своих возможностей способствовали регулярные поездки в столицу империи и аудиенции у Екатерины II, во время которых он получал заверения в поддержке.

Особенно сильное впечатление на муфтия оказал прием у императрицы в ноябре 1789 г. 17. В декабре того же года М. Хусейнов после возвращения из Санкт-Петербурга заявил, что «отныне он равен первоклассному чину, а по меньшей мере генерал-поручику и что он имеет право пользоваться наименованием Превосходительного и Преосвященного…». Местные власти всерьез восприняли намерения М. Хусейнова закрепить за собой высокий статус. Высшие государственные чиновники Уфимского наместничества, обладая достаточной информацией о действительных связях главы российских мусульман в столице, опасались его. Превращение муфтия в фигуру российского масштаба не устраивало администрацию. Это фактически подрывало управляемость обширным пограничным краем.

Осознание этой ситуации вынудило О. А. Игельстрома и его преемника А. А. Пеутлинга пресечь попытки первого муфтия. Они просили у секретаря императрицы князя А. А. Безбородко поддержки в отклонении притязаний М. Хусейнова, считая, что муфтий должен находиться под ведением местной администрации18. Получив желаемую поддержку, администрация сочла возможным поставить муфтия в жесткие рамки и указала, что «долг его есть управлять делами только по духовному сану, а до светских отнюдь не касаться…"19.

М.Хусейнов, не сумев завоевать большие полномочия в общероссийском масштабе, старался установить единоличную власть в Духовном собрании. В 1802 г. Сенат ограничил компетенцию муфтия только правом председательствовать на заседаниях религиозного учреждения. По постановлению муфтий обязывался согласовывать свои решения с заседателями и без их позволения не мог издавать какие-либо распоряжения. Однако М. Хусейнов игнорировал данный указ. Министр духовных дел и народного просвещения А. Н. Голицын по прошествии 20 лет писал, что оренбургский муфтий не соблюдал порядка, решал дела без участия Магометанского собрания20.

При муфтие Г. Габдрахимове работа Духовного собрания стабилизировалась. Впервые полностью был укомплектован штат, который к тому же времени в середине 30-х годов XIXв. значительно расширился.

Муфтий вошел в историю как инициатор возведения зданий религиозного назначения в Уфе. Он принадлежал к той категории служащих, которых можно назвать добросовестными исполнителями. Он, в отличие от предшественника, не оспаривал решения вышестоящих органов. Это не осталось не замеченным. К прежним наградам прибавились еще одна — золотая медаль с бриллиантовыми камнями, два перстня с 14 и 18 камнями и соболья шуба21. Кроме того, сыновья муфтия получили тарханское звание22.

Оренбургское Магометанское духовное собрание отличалось от многих государственных учреждений Российской империи системой выборов заседателей (кадиев или казыев). В первой половине XIXв. выборы заседателей Духовного собрания происходили по следующей схеме. В каждом уезде Казанской губернии, где проживало мусульманское население, на собрании духовных лиц выбирали двух мулл делегатами для участия в общегубернском съезде в Казани, где путем тайного голосования избиралось трое заседателей и трое кандидатов. Последние в случае смерти или болезни заседателей вызывались в Уфу и приступали к выполнению своих обязанностей. Получивший большинство голосов заседатель объявлялся старшим; он получал право замещать главу Духовного собрания во время его отсутствия, болезни или впредь до назначения нового муфтия. Так, после смерти в 1840 г. муфтия Г. Габдрахимова, и в 1862 г. муфтия Г. Сулейманова обязанности главы религиозного учреждения, впредь до назначения нового муфтия, полноправно исполнял старший заседатель Т.Максютов. В 1863—1865 гг. работой религиозного учреждения руководил старший заседатель А. Искендиров, в 1885—1886 гг. — М.Салихов.

В указах об учреждении Духовного собрания обязанности заседателей четко не регламентировались. Поэтому в конце XVIII — первой четверти XIXв. между муфтием и заседателями возникло множество спорных ситуаций. Например, в августе 1801 г., уезжая в Москву, муфтий М. Хусейнов наказал заседателям не принимать самостоятельного решения в его отсутствие. В своем сообщении в Оренбургское губернское правление он объяснил это тем, что без него злоупотребления заседателей и чиновников могут существенно возрасти. Губернское правление, сочтя аргументы М. Хусейнова весомыми, утвердило его решение. Оно указало заседателям заниматься лишь подготовкой дел к рассмотрению.

Только 14 декабря 1801 г. Правительствующий Сенат подтвердил коллегиальность принятия решений в Духовном собрании, возложив исполнение обязанностей муфтия во время его отсутствия на старшего присутствующего. Указом от 15 июля 1802 г. было установлено, что в случае разногласий дела в Оренбургском магометанском духовном собрании решаются простым большинством голосов. Если же голоса разделятся поровну, то голос присутствующего (муфтия) дает перевес. Еще одним ограничением компетенции муфтия стал указ Правительствующего Сената от 14 июня 1832 г. о том, что личные решения муфтия не имеют силу судебных приговоров и не должны быть приведены к исполнению.

Во время пребывания в должности муфтия Габдесаляма Габдрахимова порядок работы религиозного учреждения, определенный еще О. А. Игельстромом, был восстановлен. Заседатели вновь получили право рассматривать и давать заключения по различным делам, могли общим решением блокировать предложения муфтия. Их активность усилилась также в связи с введением в официальное делопроизводство татарского языка. На это власти согласились из-за недостаточно хорошего знания новым муфтием русского языка23.

В штат органа, кроме муфтиев и трёх заседателей, первоначально входило 5 канцелярских служащих, а в конце XIX в. было 16 канцелярских служащих. Это было связано с тем, что в религиозном учреждении ощущалась острая нехватка кадров. В связи с этим муфтии не раз ставили вопрос о расширении штата и увеличении жалования служащим. Последние явно не справлялись со своими обязанностями. Так, при проверке деятельности Духовного собрания ревизор установил, что большое количество дел оставалось нерассмотренным и даже не переведенным на русский язык24.

Мусульманское приходское духовенство получило легитимность ещё в середине XVIII в., но его права и обязанности не были чётко определены законодательством. Это произошло постепенно, после учреждения Оренбургского магометанского духовного собрания.

Государственное религиозное учреждение, по замыслу его создателя О. А. Игельстрома, призвано было осуществлять контроль над приходским духовенством. На протяжении XIX в. наряду с разбором бракоразводных дел важнейшей сферой деятельности учреждения оставалось принятие экзаменов у претендентов на духовные должности. Первые годы функционирования Духовного собрания были посвящены переаттестации ахунов, мулл (имамов) и муэдзинов (азанчеев). При этом правительство хотело значительно сократить количество духовных служителей путём отсева непригодных лиц на экзаменах. Однако не все религиозные деятели признавали получение религиозных званий от государства соответствующим принципам ислама. Так, известный мусульманский просветитель Габдрахим Утыз Имяни (1754−1834 гг.) в конце XVIII в. отверг порядок назначения на должности, установленный в указе об учреждении Духовного собрания. В своих произведениях он подверг критике «официальных мулл», а впоследствии неоднократно заявлял, что светские власти не должны вмешиваться в религиозные дела, а муллы, назначаемые по указу властей в результате испытания в Духовном собрании, незаконны и, более того, являются врагами народа и ислама25. Помимо этого, Оренбургское Магометанское духовное собрание должно было следить за действиями мулл, судить о мерах их вины в случае жалобы на них и определять за это взыскания, даже лишить их духовных званий. Но решения такого рода они могли приводить в исполнение через посредство гражданских властей26.

На экзаменах в собрании присваивались степени, общепринятые в исламском мире. Чтобы избежать путаницы в делопроизводстве, правительство стремилось выделить основные звания. Указами Сената от 9 декабря 1835 г. и от 23 января 1836 г. при соборной мечети разрешалось иметь по одному хатыбу и имаму. В функцию хатыба входило произнесение хутбы — речи перед праздничной молитвой, а также праздничной проповеди. Имам выступал как духовный руководитель, глава мусульманской общины. В условиях российской действительности между хатыбом и имамом никаких различий не существовало, и поэтому губернские власти при утверждении их в должности часто использовали термин «мулла». Муэдзин исполнял 3 основные обязанности: собирал верующих, призывал имама и объявлял о начале богослужения. Часто в указах Духовного собрания и в быту употреблялся распространённый среди тюркских народов синоним муэдзина—азанчей. Иерархия между имамами и муэдзинами соблюдалась строго. Муэдзинам разрешалось исполнять имамские обязанности только в том случае, если это было оговорено в их указе27.

При испытании кандидатов на духовные должности религиозное учреждение обязывалось придерживаться возрастного ценза. В ахуны, кадии, мухтасибы и мударрисы разрешалось принимать лиц не моложе 25 лет, в хатыбы, муллы, имамы — не моложе 22 лет, муэдзины — не моложе 21 года. Местные власти контролировали Духовное собрание в вопросах соблюдения возрастного ценза. Но Духовное собрание довольно критически относилось к установленным властями возрастным ограничениям. Так, в ответе на запрос Департамента духовных дел иностранных исповеданий муфтий Габдулвахид Сулейманов писал, что оптимальнее назначать в духовные должности с 18 лет, а в «необходимом случае, если не свершилось в таком возрасте учёных…, то закон (мусульманский-А.А.) допускает определять и в 15-летнем возрасте"28.

К своеобразной элите мусульманского духовенства в России относились ахуны. В начале XVIII в. ахун осуществлял связь между администрацией и приходским духовенством. С 1789 г. эти функции перешли к Духовному собранию. Теперь ахуны потеряли прямой доступ к высшему начальству и должны были соотносить свои действия с религиозным учреждением, но функция контроля над приходским духовенством осталась за ними.

Правительство неоднократно поднимало вопрос о статусе звания «ахун», пытаясь выяснить его полномочия. В 1847 г. Духовное собрание уведомляло Министерство Внутренних дел, что в ахуны определяются, прежде всего, из имамов, а главная обязанность религиозного чиновника состоит в разборе семейных ссор и неурядиц29. Приходской ахун избирался вместо выбывшего по тем же правилам, что и имамы и муэдзины. Никаких особых требований на экзамене ему не предъявлялось. Весомость претендента на должность старшего ахуна должны были подтвердить большинство духовных служителей. Должность ахуна давала большие преимущества при разбирательстве дел мусульман и, естественно, к ней стремились многие имамы.

Однако правительство никак не отреагировало на проект, составленный Духовным собранием. К высшему духовенству относились и мухтасибы, обязанные следить за нравственностью прихожан и духовных служителей. Духовное собрание присваивало эту степень авторитетным имамам, однако чёткой регламентации обязанностей мухтасиба не было. В условиях дореволюционной России функции ахунов и мухтасибов были идентичными.

Связь муфтия с приходским духовенством осуществлялась через указы, распоряжения и постановления Духовного собрания. Особенностью деятельности Оренбургского Магометанского духовного собрания являлось то, что контакты между казахским населением и Духовным собранием никогда не осуществлялись напрямую, а шли через гражданские власти. Российские власти просили Духовное собрание «не входить в непосредственное сношение с ордынскими духовными лицами и обращаться со своими требованиями во Временный Совет"30. Духовное собрание разрабатывало общие циркуляры и распоряжения для подведомственных ахунов, имамов и муэдзинов. Их тщательное изучение показывает, что в составлении наиболее важных циркуляров принимали участие чиновники не только религиозного учреждения, но и местной и центральной администрации. Некоторые документы, в частности фетвы муфтия, полностью разрабатывались в канцеляриях оренбургского генерал-губернатора, Министерства внутренних дел и Министерства юстиции. Эти факты четко показывают, что Духовное собрание являлось контролируемым органом, и не было независимым в своих действиях. Духовное собрание и его глава были практически лишены возможности проводить самостоятельную политику.

В 1850 г. муфтий Абдулвахит Сулейманов по просьбе кази Внутренней Орды Д. Хамматова обращался в Оренбургскую пограничную комиссию с вопросом о том «удобным ли будет разослать из Оренбургского магометанского духовного собрания метрические книги для устройства порядка между ними (казахами — А.А.) всем муллам, находящимся во Внутренней Орде». Такую меру Пограничная Комиссия признала неудобной, так как это могло послужить «поводом ко многим недоразумениям и ложным толкам в необразованном киргизском народе с предубеждением и недоверчивостью встречающем всякое нововведение"31. Возможно, такая реакция со стороны оренбургских властей была обусловлена и ситуацией, сложившейся в казахских жузах после подавления восстания Кенесары Касымова, и нежелание российского правительства вызывать новую волну возмущения среди казахских кочевников.

Муфтии не могли инспектировать приходское духовенство. Ещё в 1812 г. Мухамеджан Хусейнов просил главноуправляющего Департамента духовных дел иностранных исповеданий А. Н. Голицына «об испрошении ему Высочайшего дозволения отлучаться в разные губернии, где признает необходимым личное присутствие своё, для восстановления между магометанским духовенством надлежащего порядка», но получил отказ. В 1870 г. Н. А. Крыжановский отмечал, что «Духовное собрание лишено всяких средств для личного наблюдения за подчинёнными муллами, так как ни муфтий, ни заседатели не вправе совершать поездки для ревизии». Те или иные поездки муфтиев совершались только с разрешения МВД и губернаторов. Глава Духовного собрания не должен был выходить за рамки визита. Иногда из-за необоснованных подозрений запрещались даже частные визиты муфтия. Так, в 1870 г. была запрещена частная поездка муфтия Салимгерея Тевкелева в Уральск из опасения, что муфтий окажет влияние на казахское население с целью вернуть его в подчинение Духовного собрания.

Передвижения ахунов, имамов и муэдзинов регулировало само религиозное учреждение. Серьёзной проблемой для Духовного собрания были постоянные выезды мулл на летние кочёвки. Будучи бессильным бороться с этим явлением, оно ограничивалось предупреждением о недопустимости оставления приходов. В 1826 г. был принят закон о запрете мусульманскому духовенству заниматься торговлей. Но религиозные служители старались обойти закон. Этому в какой-то мере способствовало и Духовное собрание. Для удовлетворения духовных запросов мусульман на Нижегородскую, Ирбитскую и Мензелинскую ярмарки ежегодно командировались муллы, которые сами включались в торговлю.

Анализ прошений имамов и муэдзинов показывает, что целью многих поездок были встречи с духовными учителями. Поездки совершались для пополнения знаний, а также с целью переписки книг, которых тогда было явно недостаточно. Своеобразными центрами паломничества в XIX в. являлись г. Стерлитамак, с. Стерлибашево Стерлитамакского уезда, с. Каргалы Оренбургского уезда32. Нередко в эти центры приезжали важные персоны. Осенью 1826 г. в с. Стерлибашево находился казахский хан Ширгазы Айчуваков, который получил духовное наставление у имама Нигматуллы Биктимирова33. С середины XIX в. в эти районы начинают приезжать и казахские муллы для изучения «магометанского закона» и приготовления к экзаменам в Духовное собрание на звание указного муллы. Об этом свидетельствуют архивные документы. Так, в 1855 г. казах Внутренней Орды Араслангалий Суюнбаев получил разрешение от оренбургских властей «на проезд и жительство в с. Стерлибашево Стерлитамакского уезда для учебы на указного муллу"34.

Исходя из всего вышеизложенного можно сделать некоторые выводы.

Круг обязанностей Оренбургского Магометанского Духовного собрания состоял в приёме экзаменов у претендентов на должность муллы, отборе среди них «благонадёжных» лиц, выдаче разрешений на строительство мечетей, контроле над деятельностью мусульманского духовенства.

Духовное собрание не относилось к чётко структурированным организациям, существовал большой разрыв между аппаратом управления и основной массой приходского духовенства. В аппарат управления входили муфтии, заседатели и служащие Духовного собрания. Попытки создать среднее управленческое звено в виде мухтасибатов или представить широкие полномочия ахунам не имели успеха. Муфтии и заседатели были лишены права инспектирования приходского духовенства и поэтому действовали через местные органы власти. Подведомственное Оренбургскому магометанскому духовному собранию духовенство пользовалось большой самостоятельностью. Религиозное учреждение было лишено действенных рычагов в управлении приходскими имамами и муэдзинами. Правительство не желало реформировать Оренбургское Магометанское Духовное собрание, в частности, не давало разрешения на создание крепкого среднего звена, опасаясь усиления роли Духовного собрания среди мусульманского населения. Политика русского правительства во второй половине XVIII в., а именно строительство мечетей, мектебе и медресе для казахских детей, издание Корана, разрешение деятельности татарских и башкирских мулл в степи, открытие Оренбургского Магометанского Духовного собрания, не преследовала как таковой цели — распространять ислам. Все эти меры были призваны обеспечить распространение влияния российской власти в казахской степи.

1. Ислам в законодательстве России.1554−1929: Сбор. законод. актов, постановлений и распоряжений правительства России. Под общ. ред. д.и.н. А. Б. Юнусовой. — Уфа, 1998. — С. 25.

2. Полное собрание законов Российской империи. (ПСЗ РИ) Т.21. — № 15 352. — С. 406−407. Т.22. — № 15 991. — С.142−144. № 16 255. — С.450. Т.22. — № 16 400. — С. 604−606.

3. Добросмыслов А. И. Заботы императрицы Екатерины II о просвещении киргизов. // Тр. Оренбургской Ученой архивной комиссии. (ТОУАК). Вып.IX. — Оренбург, 1902. — С. 54.

4. ПСЗ РИ. Т.22. № 20 171.

5. Малов Е. О татарских мечетях в России // Эхо веков.1997. — № 3−4. — С. 245.

6. Р? стемов С. Орынбор муфтилігі ж? не ?аза?тар. // ?аза? тарихы. 2004. — № 4. — 84-б.

7. Чернавский Н. Оренбургская епархия в прошлом и настоящем // (ТОУАК) Оренбург, 1900. — Вып.1. — С. 126−127.

8. Добросмыслов А. И. Заботы императрицы Екатерины II … С. 57−59.

9. Прошлое Казахстана в источниках и материалах. Сб.1. — А., 1997. — С. 99.

10. Вяткин М. Батыр Срым. — А., 1998. — С. 36.

11. ПСЗ РИ. Т.22. № 16 710.

12. Российский государственный архив древних актов. (РГАДА) Ф.16. Оп.1. Д. 990. Л.1.

13. Государственный архив Оренбургской области. (ГАОрО). Ф.6. Оп.2. Д. 942. Л.14об. — 15.

14. Азаматов Д. Д. Оренбургское Магометанское… С. 30−31.

15. Там же. — С. 40.

16. Материалы по истории Башкирской АССР. — С. 559.

17. РГАДА. Ф.16. Оп.1. Д. 990.

18. РГАДА. Ф.16. Оп.1. Д. 934. Ч.3. Л.67−68.

19. РГАДА.Ф.7. Оп.2. Д. 2753. Л.2.

20. Азаматов Д. Д. Оренбургское Магометанское духовное… С. 41−42.

21. Центральный государственный исторический архив Республики Башкортостан.

22. (ЦГИА РБ).Ф.И. — 295. Оп.4. Д. 1219. Л.34об.

23. Там же. Оп.2.Д.16.

24. Там же. Оп.3.Д.473. Л.1.об.

25. ЦГИА РБ. Ф. И-295.ОП.2.Д.13.

26. Усманов М. А. Габдрахим Утыз Имяни Аль Булгари: эпоха, творчество и наследие.// Габдрахим Утыз Имяни. Казань, 1986. — С. 366−367.

27. ЦГА РК. Ф.4. Оп.1. Д. 6229. Л.5об.

28. В память столетия Оренбургского Магометанского Духовного Собрания, учреждённого в г. Уфе. — Уфа, 1889. — С. 25.

29. ЦГИА РБ. Ф. И-295, Оп.8. Д. 26 (журнал от 4 августа 1844 г.).

30. ЦГИА РБ. Ф. И-295. Оп.2, Д. 36 (журнал от 23 февраля 1847 г.).

31. Центральный государственный архив Республики Казахстан. (ЦГА РК). Ф.4. Оп.1. Д. 6229. Л.1−2.

32. ЦГА РК. Ф.4. Оп.1. Д. 5504. Л.1−14об.

33. Там же. Оп.10. Д. 4369. Л.1−2.

34. ГАОрО. Ф.6. Оп.10. Д. 4369. Л.5.

35. ЦГА РК. Ф.4. Оп.1. Д. 5827. л.1−5об.