Медицина и «микробная теория»: неизбежность союза?

История развития медицины на Западе является прекрасным примером того, что вплоть до XIX в. большинство докторов были склонны прибегать скорее к наследию старой греко-римской врачебной традиции, нежели к достижениям естествознания, которые, разумеется, также были весьма ограничены. Использование плодов Научной революции Нового времени, главным образом механики и химии, а также опыты с электричеством, — все это находило себе применение в работе лишь отдельных докторов-энтузиастов. Однако на протяжении всего XIX века в западной медицине происходили великие изменения, повлиявшие на содержание всего медицинского знания Bynum W. Science and Practice of Medicine in the Nineteenth Century. Cambridge: Cambridge University Press, 1994; Pickstone J.V. (ed.) Medical Innovations in Historical Perspective. Manchester: Manchester University Press, 1992. Сначала, в самые первые годы столетия, случилась так называемая «госпитальная революция» Фуко М. Рождение клиники. М.: Смысл, 1994; Waddington I. The Role of the Hospital in the Development of Modern Medicine: A Sociological Analysis // Sociology, 1973. Vol.7. P. 211−222., приведшая к рождению клинически-госпитальной медицины, затем, к середине века, «лабораторная революция» Cunningham A., Williams P. (eds.) The Laboratory Revolution in Medicine. Cambridge: Cambridge University Press, 1992; Hayter C.R.R. The Clinic as Laboratory: The Case of Radiation Therapy, 1896−1920 // Bulletin of the History of Medicine. 1998. Vol.72 (4). P. 663−688., результатом которой стало широкое применение патолого-физиологических знаний, полученных в ходе опытов с животным, наконец, в последние два десятилетия — «микробная революция», вооружившая медиков пониманием природы большинства болезней, главным образом инфекционных Carter K.C. The Development of Pasteur’s Concept of Disease Causation and the Emergence of Specific Causes in Nineteenth-Century Medicine // Bulletin of the History of Medicine. 1991. Vol.65 (4). P. 528−548; Worboys M. Spreading Germs: Disease Theories and Medical Practice in Britain, 1865−1900. Cambridge: Cambridge University Press, 2000. В результате, уже к концу XIX в. медицина на Западе стала «научной», поскольку медицинская мысль обогатилась наиболее современными достижениями естествознания. При этом в медицинском образовании также произошли огромные перемены, а доктора превратились в наиболее компетентных и насыщенных знаниями специалистов.

Насколько необратимым был этот процесс? Можно ли говорить, что «сциентизация» медицинского опыта была закономерной, телеологически предопределенной? С точки зрения старой прогрессистской теории, на него следовало бы ответить положительно. Однако разного рода критические социальные теории XX в. научили нас быть более сдержанными в таких суждениях.

Если обратиться к случаю «микробной революции», которая, как уже было выше отмечено, оказалась далеко не первой в истории самой медицины, то сразу придется сказать, что и эта революция в целом не была неизбежностью. По крайней мере, она могла бы начаться позже, чем она началась. Ее важным условием было то, что в определенном месте и в определенное время произошла встреча медицинского сообщества с новым типом знания, предложенного врачам творцами «микробной теории». При этом было бы верхом наивности считать, что медицинское сообщество с готовностью ухватилось за новое знание и сразу же усвоило его. Как показывают современные исследования в этой области, ситуация, скорее, была обратной Latour B. The Pasteurization of France. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1988; Hutchinson J.F. Tsarist Russia and the Bacteriological Revolution // Journal of the History of Medicine and the Allied Sciences. 1985. Vol.40 (4). P. 420−439. Врачи во многом даже противились новому знанию, поскольку оно часто шло вразрез с тем, с чем они привыкли иметь дело — с их традиционным опытом лечения пациентов.

" Микробная теория", или, как ее вскоре назвали в Германии — «бактериология», зародилась как область знания, обособленная от медицины. Во Франции, где ее родоначальником выступил Л. Пастер, ее первой областью применения стала сфера сельского хозяйства — товарные области виноделия, пивоварения, шелководства и, наконец, животноводства. Лаборатория Пастера на улице Ульм в Париже, которая стала главным местом для проведения микроскопических исследований и производства вакцин для предохранения скота от ряда инфекционных болезней, в этом смысле превратилась в настоящее коммерческое предприятие, обслуживающее интересы сельскохозяйственных товаропроизводителей Geison G.L. Organization, Products, and Marketing in Pasteur’s Scientific Enterprise // History and Philosophy of the Life Sciences. 2002. Vol.24 (1). P. 37−51. При этом лаборатория Пастера с готовностью взялась решать проблемы не только французских фермеров, но и производителей из других стран.

В России более-менее внимательно следили за этими опытами. Причем особый интерес вызывали успехи Пастера и его сотрудников в деле привития скота против сибирской язвы. В результате в самом начале 1880-х гг. некоторые представители образованной российской общественности и правящей бюрократии решили направить к Пастеру небольшую группу ученых, способных овладеть соответствующими знаниями и техническими навыками, т. е. пересадить этот вид «научной культуры» на российскую почву. Так, в 1882 г. на стажировку в Париже был направлен профессор ботаники Харьковского университета Л. С. Ценковский, который по возвращению на родину стал основоположником ветеринарной микробиологии в России Скороходов Л. С. Материалы по истории медицинской микробиологии в дореволюционной России. М.: Медгиз, 1948. С.167−168; Хектен Э. Наука в местном контексте: интересы, идентичности и знание в построении российской бактериологии // Вопросы истории естествознания и техники. 2001. № 3. С. 36−62.

В Германии, где над аналогичными вопросами трудился доктор медицины Р. Кох, «микробная теория» («бактериология») также все еще не могла найти приложения собственно в сфере медицинской профессии. Кох, который умел прекрасно выращивать в свой лаборатории различные микробные культуры и «пассировать» их, проводя через других животных, как и Пастер, только-только нащупывал нити к объяснению причин и способов распространения заболеваний посредством «микробной теории». Решающие события произошли летом 1885 г., когда Пастер от опытов по профилактическому вакцинированию животных перешел к опытам по вакцинированию человека. Им была изготовлена вакцина против бешенства, которая вскоре стала активно использоваться в стенах пастеровской лаборатории для лечения людей, укушенных бешенными животными. Примечательно, что это были в основном дети, которых к Пастеру приводили их родители. Причем переход Пастера к опытам на человеке поначалу встретил возражения даже среди самых близких его соратников, таких, как Э. Ру Geison G.L. Pasteur, Roux, and Rabies: Scientific versus Clinical Mentalities // Journal of the History of Medicine. 1990. Vol.45 (3). P. 341−365.

Великолепные организаторские и предпринимательские способности Пастера позволили ему широко распропагандировать свои достижения по всему миру. Вскоре к нему в Париж потянулись пациенты разных стран, в том числе из России. Уже в начале 1886 г. на очередном заседании Академии наук Пастер с гордостью мог рапортовать об успешном лечении 350 больных Ульянкина Т. И. Зарождение иммунологии. М.: Наука, 1994. С. 78.

Антирабическая вакцина Пастера, безусловно, имела большую важность для защиты здоровья людей. Именно по этой причине в самое короткое время в разных странах мира — от Италии до Аргентины и США — начали создаваться специальные станции для осуществления антирабических прививок, получившие название пастеровских. Такие станции были открыты и в России, причем в 8 городах, при этом самой первой после Парижа была открыта пастеровская станция в Одессе Жуковский А. Русские пастеровские станции: Обзор деятельности станций за период 1886—1922 гг. // Гигиена и эпидемиология. 1924. № 1. С. 104−113; Delonder R. Worldwide Impact of Pasteur’s Discoveries and the Overseas Pasteur Institutes // World’s Debt to Pasteur: Proceedings of a Centennial Symposium Commemorating the First Rabies Vaccination, Held at the Children’s Hospital of Philadelphia, January 17−18, 1985 (The Wistar Symposium Series) / Ed. H. Koprowsky, S.A. Plotkin. New York: Alan R. Liss, Inc. 1985. P. 131−140.

История открытия станции в Одессе хорошо известна. При этом справедливо обращается внимание на то, что ее создание было следствием инициативы местных патронов науки, главным образом, из числа депутатов Городской думы, которые хотели таким путем не только позаботиться об улучшении имиджа города, но и привлечь передовую науку для решения практических проблем. Станция в Одессе замышлялась как бактериологическая лаборатория, которая могла бы заниматься не только антирабическими прививками, но и делать прививки против сибирской язвы для скота, а также проводить более широкие бактериологические исследования. В результате всецело при поддержке городских властей и местных сельхозпроизводителей 11 июня 1886 г. такая станция-лаборатория была открыта. Она разместилась на улице Канатной, 14, в квартире Н. Ф. Гамалеи — выпускника Новороссийского одесского университета, увлеченного бактериологией и не занятого врачебной практикой молодого врача Гамалея Н. Ф. Бактериологические институты в России // Собрание сочинений: В 6 т. Т.3. М.: Изд-во АМН СССР, 1958. С. 185; он же. Воспоминания // Собрание сочинений: В 6 т. Т.5. М.: Изд-во АМН СССР, 1953. С. 37−50. См. также: Скороходов Л. С. Материалы по истории медицинской микробиологии. С. 286−299. бактериология пастер вакцина Работа пастеровских станций в России в конце 1880-х гг. нигде не была связана с деятельностью университетов. В Одессе и Петербурге она также не была соединена и с деятельностью лечебных учреждений, хотя в других городах — от Варшавы и до Самары — ситуация была другой: станции располагались при городских больницах. Однако, безусловно, серьезного влияния на медицинскую практику их деятельность не оказывала. Еще менее они была связана с нуждами общественной медицины, деятели которой были погружены в решение целого моря проблем, среди которых болезнь водобоязни, или бешенство, была наиболее маргинальной. Неудивительно поэтому, что когда в январе 1887 г. в Москве состоялся II-й съезд Русского общества врачей памяти Н. И. Пирогова и на нем прозвучало сообщение об успешности большого числа антирабических прививок, кое-кто из врачей усомнился в эффективности данного метода или, во всяком случае, точности статистической информации Скороходов Л. С. Материалы по истории медицинской микробиологии. С.178−180.

Для того чтобы «микробная теория» возымела признание среди широкой врачебной общественности, в том числе среди практикующих врачей, работающих в сельской глубинке, было необходимо, чтобы она предъявила более значительные возможности. Было важно, чтобы «микробная теория» предложила простые и эффективные средства борьбы против наиболее распространенных болезней, которыми в конце XIX в. были туберкулез, сифилис и дифтерия. Примечательно, что усилия родоначальников «микробной теории» — Пастера и Коха — и их учеников в этот период сосредоточились именно на решении этих проблем. Однако успех был достигнут далеко не сразу. Явные успехи в борьбе с дифтерией в 1890-е гг. соседствовали с неудачей в разработке средств против туберкулеза и сифилиса, которых пришлось ждать вплоть до первой мировой войны Hays J.N. The Burden of Disease: Epidemics and Human Response in Western History. New Brunswick, NJ: Rutgers University Press, 2000. P. 232−238.

На этом фоне важную роль в установлении грядущего союза между «микробной теорией и медициной должны были сыграть результаты ученых, достигнутые в других направлениях. Как показывают события 1880−1890-х гг., такими направлениями стала работа с менее распространенными в Европе инфекционными заболеваниями, которые на тот момент были присущи, главным образом, жарким странам. Отсюда огромное внимание Пастера, Коха и их соратников к тропическим болезням, регулярные поездки первых бактериологов в Африку, Азию и Южную Америку. Иначе говоря, приоритетным вниманием первопроходцев «микробной теории» стали пользоваться малярия, желтая лихорадка, чума и др. «карантинные болезни», почти исчезнувшие из Европы в 1880-е гг. Hays J.N. The Burden of Disease. P. 178−211; Watts S. Epidemics and History: Disease, Power and Imperialism. New Haven: Yale University Press, 1999. P. 200−212; 256−268.

Однако такая ужасная болезнь как холера все еще представляла угрозу Западу. Холера, хотя и отступала под натиском санитарных мер, осуществляемых на всем протяжении от США и Великобритании до Германии, иногда давала о себе знать локальными вспышками. В начале 1890-х гг. холера вновь стала угрожать Западу. Эпидемии вспыхнули в некоторых районах Испании, Франции, Германии. История холеры в Гамбурге в 1892 г., удостоившаяся особого внимания современных историков Evans R. Death in Hamburg: Society and Politics in the Cholera Years, 1830−1910. Oxford: Oxford University Press, 1987; Evans R. Epidemics and Revolution; Cholera in Nineteenth-Century Europe // Ranger T., Slack P. (eds.) Epidemics and Ideas: Essays on the Historical Perception of Pestilence. Cambridge: Cambridge University Press, 1992. P.149−173; Ogawa M. Uneasy Bedfellows: Science and Politics in the Refutation of Koch’s Bacterial Theory of Cholera // Bulletin of the History of Medicine. 2000. Vol.74 (4). P. 671−707., стала одним из самых замечательных поводов для демонстрации силы «микробной теории», а также важности мер, которые она предлагала. На фоне почти полного бездействия, которое демонстрировали доктора и санитарные власти Гамбурга, позиция бактериологов во главе с Кохом была значительно более жесткой. Они были сторонниками карантинов и дезинфекции — мер, которые необходимо было использовать, чтобы пресечь распространение возбудителя болезни. Случай Гамбурга, вызвавший большой резонанс на Западе, показал, что в виду холеры «микробная теория» способна служить важным оружием в борьбе за общественное здоровье.