Оценка вестфальской системы на современном этапе

Директор Исследовательского института Германского общества внешней политики К. Кайзер утверждает, что «Вестфальский договор закрепил суверенитет государства в сфере внутренней и внешней политики и тем самым — принцип невмешательства во внутренние дела государств. „Вестфальская система“ — это система уважающих суверенитет друг друга и в принципе равных между собой государств, которые сами определяют свою внутреннюю политику и свободны в своих внешних действиях». Интересно, каким образом это следует из тех реальных соглашений, которые были заключены в 1648 г. в Мюнстере и Оснабрюке? И Швеция, и Франция, и Испания (на то время сильнейшие европейские государства) активно вмешивались во внутренние дела пусть и диффузного, но со своими внутренними законами (та же Золотая булла 1356 г.) Каплан М. Система и процесс в Международной политике. — Нью-Йорк, 2014. — 252 с. государственного образования — Священной Римской империи германской нации. Сам Вестфальский мирный договор был подписан с участием Франции и Швеции, по которому они получили территориальные приращения за счет Германской империи, при их давлении окончательно суверенизировались Нидерланды и Швейцария, фактически стали суверенными территории, формально находившиеся в составе Германской империи — герцогство Бавария, курфюрство Бранденбург, эрцгерцогство Австрия. При такой раскладке Вестфальские договора как раз заложили основания для создания институтов международного правового признания новых политических конфигураций. В этом контексте, например, теперешнее признание США и рядом европейских государств Косово в качестве самостоятельного государства в определенной степени вписывается именно в «вестфальскую традицию», которая устраивала правила перекройки границ в угоду сильным государствам.

Другой германский автор В. Линк пишет, что «Вестфальский мирный договор содержал „антипротестную“ оговорку, направленную против возможных претензий со стороны универсальных сил по наведению порядка — верховных властителей, т. е. императора и Папы Римского. Вестфальский мир устанавливает антиимперский порядок». Опять же, империя и универсальный порядок отнюдь не синонимы, которые выражают однотипные социальные процессы. Мы знаем массу примеров из современной политической жизни, когда универсальный порядок стремятся наводить страны с формально республиканско-демократическими атрибутами и пытаются делать это в совершенно специфических регионах земного шара, как, допустим, в Ираке и в Афганистане или в той же Сербии. К тому же, у В. Линка обнаруживается подтекст, который фактически редуцирует понятие империи к прилагательному империалистический. Колесницкий Н. Ф. История средних веков. — М.: Просвещение, 2012. — 575 с.

Существует и противоположный подход в оценке Вестфальской системы. И. Х. Даальдер и Д. М. Линдсэй, аналитики в области внешнеполитических исследований Brookings Institution (научно-исследовательского учреждения, работающего на правительство США), оценку Вестфальской системы производят в контексте дихотомии гегемония — глобализация. При этом гегемонию, с их точки зрения, могут олицетворять те государства Евразии, которые реально в состоянии представлять угрозу для Соединенных Штатов. В ХХ веке таковыми были сначала Германия, затем Советский Союз. Сейчас «ни одна страна (в том числе и Китай) не представляет собой геостратегическую опасность для Соединенных Штатов». Даальдер и Линдсэй признают за США господствующую позицию в современном мире, которая предполагает реализацию глобальных интересов, но без стремления расширения «своей власти посредством завоевания территорий». Таким образом, американские аналитики вектор глобализации рассматривают в качестве альтернативы гегемонизму, искусно убирая из характеристики глобализации какие-либо признаки гегемонизма, отсекая возможность увидеть в международной политики США любые тенденции к господству. А именно в векторе глобализации рассматривается политика Соединенных Штатов. Свои симпатии к глобализации авторы не скрывают и находят, что она «распыляет власть, уменьшая при этом долю властных функций отдельного государства». Они солидаризируются, по существу, с Дж. Мэтью, которая относится к критикам Вестфальской системы и именно в ней почему-то видит основу гегемонизма: «национальные правительства теряют не только свою автономию в глобализирующейся экономике. Они делятся властью — включая политические, социальные роли и роли в области политики безопасности, что составляет ядро их суверенитета, — с экономическими структурами, международными организациями и большим количеством гражданских инициатив, известных как неправительственные общественные организации. Эпоха постоянной концентрации власти в руках государств, начавшаяся с заключением Вестфальского мира в 1648 году, закончилась». Кортунов С. В. Мировая политика. — М.: Издательский дом ГУ-ВШЭ, 2015. — 536 с.

Если сторонники позитивной трактовки Вестфальской системы все-таки стремятся выстроить логику аргументации, апеллируя к историческим фактам и событиям с целью «узаконить» свои интерпретационные модели, то наши американские коллеги вообще себя этим не утруждают. Их политические построения становятся похожими на рассуждения человека, ограниченного рамками определенной и не столь продолжительной культурно-исторической среды. — Все, что случилось до образования США, для них не имеет никакого значения, и они считают себя вольными поступать в отношении «доисторических» (т.е. «доамериканских») событий с позиции примата американской действительности! Понятно, что научная составляющая такой позиции выглядит весьма убого. Чего стоит только один пассаж об «эпохе постоянной концентрации власти в руках государств, начавшейся с заключения Вестфальского мира в 1648 году».

А разве после Вестфаля не существовала диверсификация власти в той же Священной римской империи, формально существовавшей до 1806 года, или во многих иных европейских государствах на протяжении XVIII—XX вв. реализовывавших принцип разделения ветвей власти.

Неудивительно, что среди сторонников американской оценки Вестфальской системы, политизированной в том смысле, что она руководствуется интересами собственного государства, а не научными критериями, оказываются политики новой европейской волны сепаратной суверенизации. Среди них эстонский президент Т. Х. Ильвес, который оперирует термином «поствестфальская система» [См. 6].

Но критика Вестфальской системы звучит и со стороны тех, кто придерживается отличных от американских авторов идеологических ценностей и установок. Если Мэтью, Даальдер, Линдсэй и примкнувший к ним Ильвес оценивают Вестфальскую систему как устаревшую в связи с доминированием в современном мире наднациональных структур и приоритетом прав человека, в т. ч. прав сообществ на самоопределение, то сторонники консервативной оценки считают, что Вестфальская система, обеспечивавшая функционирование национальных государств, исчерпала себя и на смену ей должна придти другая система, ну, например, неоимперская.

Так или иначе, любые виды оценок Вестфальской системы исходят из того, что она обеспечила формирование национальных государств и покончила с господством имперских и религиозных сил в европейским масштабе. Который, в силу отсталости и неразвитости азиатских, африканских, американских и других сообществ, проецировался на весь мир. Причем, стремления представить довестфальский мир имперским настолько сильны, что, к примеру, С. Кортунов в состав территории Священной римской империи германской нации записывает даже Испанию и более того, считает, что «мировая история до утверждения Вестфальской системы, т. е. международной системы национальных государств, — это история господства и противоборства различных империй». Можно было бы в это поверить, если вообще не знать историю. Допустим, историю борьбы древнегреческих государств (полисных, как Афины и региональных, как Спарта) с персидским государством Ахеменидов. Или, что совсем уж не позволительно, историю Новгородско-Киевской Руси X—XI вв., с высокой степенью региональной автономизации, успешно конкурирующую в рамках геополитического региона с Ромейской (Византийской) Империей, Венгерским королевством и Хазарским каганатом. Поздняков Э. А. Внешнеполитическая деятельность и международные отношения. — М.: Наука, 1986. 184 с.

Возникает вопрос, которым мы задавались ранее: зачем вообще понадобилась Вестфальская система в качестве политической мифологемы? Зачем в 90-х годах прошлого века потребовалось развернуть по сути дела международную дискуссию вокруг понятия Вестфальской системы.

Авторы критической оценки (они же создатели мифологемы) Вестфальской системы с позиции глобализации и возникновения наднациональных социально-политических структур спровоцировали дискуссию исходя из объявленного ими постулата о конце исторического периода существования национальных государств. Любопытно, что конец национальных государств был провозглашен как раз после распада Советского Союза и Югославии. Если бы это провозглашение состоялось раньше, то естественно под сомнение была бы поставлена сепаратизация национальных республик в СССР и СФРЮ. Еще повзрослеть не успели бывшие советские и югославские республики, а им уже заявили, что эпоха национальных государств закончилась и пора переходить к формированию наднациональных государственно-политических образований, типа Евросоюза и НАТО.

Много сходства обнаруживается между исходной и конечной точками отсчета Вестфальской системы. Исходная точка, по замыслу авторов, это ослабление Священной римской империи германской нации и формирования основ для возникновения национальных государств в Европе.

Конечная точка — распад советской империи (Югославия, конечно же, побочный продукт геополитической борьбы) и образование на базе союзных республик национальных государств. Но на этом сходство заканчивается, т.к. в середине XVII в. не было ни ЕС, ни НАТО и тогда европейским национальным государствам ничто самостоятельно развиваться не мешало. А в конце ХХ в. уже существовал Евросоюз, действовало НАТО и, главное, были США с ярко выраженными империалистическими устремлениями, которые официальные евро-атлантические политологи называют заботой об устройстве глобального мирового порядка по американскому образцу. Уайта. Западные ценности в международных отношениях. — М.: Полис, 2015. — 108 с.

Следовательно, мифологема Вестфальской системы была рождена для того, чтобы показать её историческую кончину в конце двадцатого столетия и попытаться таким образом обосновать необходимость возникновения новых наднациональных и надгосударственных конструкций. И даже те территории, которые национально суверенизируются, они уходят не в самостоятельное развитие, как это могло быть по Вестфальской системе, а в глобальные политические проекты, инициируемые США и подручными им европейскими доминаторами, курирующими Европейский Союз. Так ушли прибалтийские республики, туда же стремится Грузия и Западная Украина. В этом же формате развивается ситуация в сербской провинции Косово и Метохия. Сепаратисты в Косово даже флаг себе под Евросоюз изобрели. Польша, Чехия, Словакия, Венгрия, Румыния, Болгария тоже отправились не строить по Вестфальской схеме свои национальные государства, а укреплять (или прикрывать) восточные рубежи трансатлантического (евро-атлантического) альянса.

В контексте всего происходящего мы видим как происходят манипуляции с парадигмой, в виде которой и выступает популяризируемая последние 15−20 лет Вестфальская система. Создавалась модель Вестфальской системы как определенная концептуальная схема, которая, собственно говоря, и призвана была образовать новую политическую парадигму, новый образец мироустройства, прежде всего применительно к Европе.

Хочется заметить, что остального мира, столь многообразного в современный период, эта схема не касается, что как раз и свидетельствует о ее сугубо операциональном (столь любимом американцами) применении, прагматическом, в приложении к политике, характере. Именно поэтому концепция Вестфальской системы не столько научная по своей природе, сколько политическая. В этом случае суть манипуляционной технологии состоит в том, что Вестфальская система, разворачиваясь по замыслам ее авторов как прогрессивная антиимперская и национально-государственная, «чудесным» образом превращается в рудимент мироустройства, возвращающегося к глобальным моделям. В процессе концептуальных манипуляций внушается мысль, что последним хорошим начинанием Вестфальской системы было формирование национальных государств на почве этнического сепаратизма в Советском Союзе. А после этого — точка, все заканчивается с Вестфальской системой и наступает поствестфальсий период. (Вообще, как только западные ученые начинают применять эпитет «пост» к определению того или иного понятия, оно превращается во что-то непонятное, расплывчатое до абсурдности. Как, например, произошло с постмодернизмом (послесовременностью) или постисторией (концом истории). Торкунов А. В. Современные международные отношения. — М: Космополис: Альманах, 2015. — 85 с.

Описываемая здесь Вестфальская мифологема находит свое объяснение в рамках модели лингвокорреляции Сепира и Уорфа. В своей гипотезе лингвистической относительности американские лингвисты Сепир и Уорф утверждают, что имеется корреляция между структурой языка, способами членения мира и способами поведения людей. Иными словами, в различных языковых конструкциях, в т. ч. в понятиях, теориях, концепциях, содержатся элементы, которые определяют способ мышления и тогда люди мыслят о современности и осмысливают прошлое и будущее по той схеме, которая задана принимаемыми смысловыми моделями или языком отображения действительности. В дальнейшем польский философ К. Айдукевич показал, что различные картины мира связаны и вытекают из различных искусственных языков, языковых смысловых конструкций, разновидностями которых являются не только теории или концепции, но и мифологемы.

В общем, все сводится к тому, что мифотворчество вокруг Вестфальских соглашений 1648 г. создавалось с далекими перспективами, выводящими нас к проблеме односторонней политической ревизии международных соглашений, зафиксировавших европейские границы в ХХ столетии. Вот именно для того, чтобы ретушировать, а то и вовсе нивелировать основные нормы территориально-государственного устройства в Европе, расписанные Парижской (1919;1920 гг.), Ялтинской/Крымской (февраль 1945 г.), Потсдамской/Берлинской (июль-август 1945) конференциями и закрепленные 1 августа 1975 г. Заключительным актом Хельсинкских соглашений, разгорелся в 90-х годах ХХ столетия весь этот «сыр-бор» с Вестфальской системой. Хмылев В. Л. Современные международные отношения: Учебное пособие. — Томск: Изд-во Томского политехнического университета, 2016. — 210 с. Понятно, что подвергать радикальной ревизии международные соглашения по принципам образования и сохранения национально-государственных образований в Европе, принятых фактически на протяжении жизни одного поколения, которое еще в конце прошлого века (когда развернулась кампания дискредитации национально-государственного суверенитета) было представлено в системе международных отношений, было бы как-то не с руки. Технологически можно было получить серьезных оппонентов из числа тех, кто создавал Ялтинско-Потсдамско-Хельсинкскую модель государственно-территориального устройства в Европе. Поэтому, «копнули глубже», аж в семнадцатое столетие. А те, кто, по сути, и может быть по природе, интуитивно выступал против разрушения Хельсинских соглашений о незыблемости европейских границ, оказались в поле дискуссии с навязанными правилами поведения, сочиненными авторами Вестфальской мифологемы. Защитники Вестфальской системы усиленно обороняются… и забывают актуальнейшие для современной международной политической ситуации правила, выработанные Хельсинскими соглашениями 1975 г.

Вообще в этой игре по правилам одной стороны, а значит в игре без правил для другой, возникают не просто казусные, но и абсурдные ситуации. В мае 1992 г. Верховный Совет Российской Федерации признал не име­ющим юридической силы решение 1954 г. о передачи Крымской области из состава РСФСР в состав Украинской ССР. Однако, в этом случае, т.н. международным сообществом, параллельно «демонтирующим» без зазрения совести «Вестфальскую систему национальных государств», было громко заявлено, что такие решения, предусматривающие изменение существующих границ, противоречит Хельсинским соглашениям 1975 года. Причем, наибольшую активность в «краплении политических карт» демонстрирует институт, который по своей природе вроде бы должен был отстаивать Хельсинское мироустройство. Речь идет об ОБСЕ — Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе, возникшей как следствие Заключительного акта Хельсинкских соглашений 1975 г. Сама ОБСЕ о Хельсинки старается также не вспоминать, переключая внимание международного сообщества на проблемы прав человека и гражданина, особые права только избирательных этнических общностей, процедуру избирательных кампаний в отдельных странах, относящихся к категории несимпатиков этого института безопасности. К странам-симпатикам у ОБСЕ отношение совершенно доброжелательное. Но как-то так странно получилось, что к числу всех симпатиков ОБСЕ стали принадлежать новые государства Европы, образовавшиеся вследствие разрушения Хельсинских соглашений и развала Советского Союза, те, для которых антироссийская, а зачастую и русофобская политика стали нормой политического поведения. Нетрудно догадаться какие страны относятся к несимпатикам ОБСЕ — прежде всего Российская Федерация и все те, кто сохраняет традицию дружеского расположения к Русскому Миру.