Распад СССР

Несомненно, СССР это довольно могущественная империя. И процесс распада СССР является не чем иным, как крушением крупной империи.

В связи с этим существует противоположное утверждение или скорее предположение о том, что все империи рушились, распадались, гибли из-за невозможности совместить сущность империи, как одновременно самораспадающейся и саморазрушающейся системы. На современном уровне это следует принимать, как исчерпанность страной своих пространственных рамок, и не понимание государством необходимости изменения направленности внешней и, прежде всего внутренней политики. По принципу аналогий здесь усматривается едва ли не главная причина распада СССР и естественно, его внутриэкономических связей, то есть всего социалистического народнохозяйственного комплекса.

Изучив проблемы рассматриваемого периода (конец 50-х — 91гг.), можно выявить причины экономического отставания нашего государства. Поскольку эта тема мало изучена, то взгляды историков расходятся.

Историк Семён Экштут считает, что в период с 1977 начался распад СССР, когда была принята новая конституция, получившая официальное наименование Конституции «развитого социализма», а в народе брежневской. М. Головин считает, что именно развал армии привел к развалу СССР. Решающим фактором Стивен Коэн относит фатальные ошибки Горбачева, природные и рукотворные катаклизмы типа армянского землетрясения и Чернобыля, падения мировых цен на нефть, убойную для судьбы страны роль Ельцина и другие.

Целью исследования в данной работе является выявление причин распада СССР, кому в первую очередь было выгодно, чтоб империя СССР развалилась.

Как СССР пришел к распаду

На первый взгляд может показаться, что основная вина ложится на Ельцина. Это он 8 декабря 1991 года тайно встретился в Беловежской Пуще с лидерами двух других советских республик, чтобы подписать соглашение об упразднении Советского Союза. Однако вклад в этот роковой исход, отсутствующего Горбачёва, был более значительным — даже несмотря на то, что, но изо всех сил старался предотвратить его. Без тех политических перемен, которые Горбачёв осуществил в предыдущие шесть лет, ни Ельцин, ни любой другой из тех факторов, которые называют в качестве причины распада Союза, не смогли бы сыграть сколько-нибудь значительной роли, по крайней мере в обозримом будущем.

В конечном итоге именно горбачевская политика демократизации предоставила интеллигенции свободу открыто говорить о «грехах» прошлого и настоящего, позволила общественному недовольству принять легальные и организованные формы, способствовала развитию национализма и формированию националистических движений, ослабив центральный контроль над экономикой, приблизила ей кризис. Что касается Ельцина, то он как никто другой, выиграл о горбачевских реформ, оказавшись в 1989 году делегатом первого Съезда народных депутатов СССР, в 1990;м — первого Съезда народных депутатов РСФСР, а в 1991;мпервым всенародно избранным президентом России. Таким образом, какую бы роль в распаде СССР ни сыграли те или иные явления и события, «важнейшим ускоряющим фактором» явилось руководство Горбачева. Неслучайно один американский автор заключил: «Без Горбачева Советский Союз существовал бы до сих пор».

Суждения о том, к каким последствиям привело горбачевское руководство, и в России, и на Западе бытуют самые разнообразные. Одни говорят, что он «вывел Россию из рабства» и, как «освободитель такой страны», является «единственным великим русским реформатором», которому реформа удалась. Другие — что «невероятное политическое невежество» сделало его «одним из самых ярких примеров провального руководства в истории». Третьи и вовсе обвиняю Горбачева (и Ельцина) в ом, что они явились вольными и невольными или невольными участниками американского заговора с целью уничтожения Советского союза. (По сути, широко распространенные в России теории заговора и популярные в США триумфаторские утверждения, что это американский президент или какая-то тайная служба «покончили с коммунизмом», — одного поля ягоды. Ни в тех, ни в других нет ничего достойного внимания, так что рассматривать их здесь не имеет смысла.)

Но, каким бы не оказался вердикт комментаторов, ни у кого из них нет сомнений, что именно в результате способности Горбачева «делать события» и Ельцина, прежде мало кому известный провинциальный партийный руководитель, после его назначения по личной рекомендации нового генсека в Москву, также превратился в «роковую личность». («Не было бы Горбачёва, — заверяет нас осведомлённый человек, — не было бы Ельцина».) К 1991 году, будучи президентом единственной действительно неотъемлемой республики Союза — России, лидером растущего легиона «радикальных реформаторов» и народным «мессией», он определял судьбу начатых его патроном и оказавшихся в кризисе реформ, а значит, и непосредственно судьбу Союза. До провала августовского переворота он ещё колебался, не зная, поддержать ему Горбачева или выступить против него. Но сразу после путча Ельцин, словно совершая свой собственный путч, повел наступление на и без того ослабленного противника, систематически, один за другим, ликвидируя союзные институты власти и добиваясь передачи в пользу своей РСФСР практически всех политических и экономических полномочий союзного правительства.

Последним шагом стало уничтожение того, что ещё оставалось у Горбачева — президента, — его государства. И если формально отменившее союз Беловежское соглашение подписали три человека, по сути, это сделал он один. Без Ельцина, как говорил потом один из бывших республиканских лидеров, «не было бы беловежского документа». Вслед за Ельциным, оправдавшим Беловежье его «неизбежностью», большинство западных авторов также уверовали в то, что к декабрю 1991 года союзная альтернатива окончательно исчерпала себя. Но это не так. Как признавался всего месяцем ранее сам Ельцин, а впоследствии подтвердил один из его главных советников на Беловежской встрече, она продолжала существовать. Об этом свидетельствовали не прекращавшиеся переговоры между Горбачевым и рядом и рядом республиканских лидеров и опросы общественного мнения, демонстрировавшие неизменную поддержку Союза. Более того, Союз из семи-восьми оставшихся республик, поддержи его Ельцин, мог бы, с учетом его размеров и ресурсов подтолкнуть к возвращению остальных, в том числе Украину. Проблема заключалась в другом. В том, что, даже формально продолжая переговоры с Горбачёвым, Ельцин уже решил: союзная альтернатива его больше не устраивает.

Что же заставило двух этих лидеров совершить то, о чем ещё несколькими месяцами ранее практически никто не мог подумать — уничтожить супердержаву ХХ века? Очевидно, что оба были людьми незаурядной политической воли, но не менее очевидно и то, что воля была у них разная: у Горбачева — воля к реформам, а у Ельцина — к власти. Различие это не означает автоматического осуждения того или другого: последствия горбачёвской тяги к реформам могут быть так же неоднозначны, как и последствия тяги его противника к власти. Но при этом несомненно, что эти двое сыграли взаимосвязанную роль в событиях, которые за какие-то шесть лет привели к исчезновению государства, ещё в 1985 году казавшегося несокрушимым.

Только всепоглощающей волей к реформам можно объяснить фатальные шаги, которые Горбачев сделал — или не сделал. Этим объясняется то, что он шел, перепрыгивая через тотему и табу, на еретические изменения, даже не заручившись поддержкой собственной перестроечной коалиции, а затем и на ещё более радикальные шаги — перед лицом растущей угрозы оппозиции. «Никто не знает, как далеко я пойду», — сказал помощнику ещё в самом начале пути. И так и сделал: пересекая один политический рубикон за другим, ликвидировал диктатуру Коммунистической партии в стране и советскую империю за рубежом и ни разу при этом не повернул назад.

Этим же, что не менее примечательно, объясняются и две характерные черты горбачевского руководства, которые были и остаются беспрецедентными в российской политической истории. Первая состояла в пренебрежении, буквально разбазаривании огромной личности власти унаследованной им вместе с должностью генерального секретаря ЦК КПСС. Как он сам неоднократно и без сожаления признавался: «Я бы работал так, как до меня работали, правили. Как Брежнев… как император». И, чтобы подчеркнуть, добавлял: «А есть ли ещё другой случай в истории, чтобы человек, получив власть, сам же её и отдал?» результатом было его растущее политическое бессилие.

Второй уникальной чертой правления Горбачева была его «глубокая неприязнь к использованию силы». Можно спросить том, как часто он реально прибегал к использованию ворожённой силы — многие русские до сих пор жалеют, что он делал это не так часто и эффективно, как мог. Но, учитывая суровое прошлое страны и масштаб изменений, произведенных под его руководством, на его руках действительно осталось мало крови, можно даже сказать, «ни капли». За этим стоит его приверженность тому беспрецедентному для России типу реформ, которому он пообещал следовать в 1987 году, — «революции без выстрелов».

Но если горбачевская воля к реформам порой и подвергалась сомнению, то воля к власти его соперника, Ельцина, — никогда. (Горбачев, подчеркивая разницу между собой и Ельциным, говорил, что «царь Борис», как он насмешливо называл его, «боготворить власть».) с момента появления Ельцина на советской политической сцене его все воспринимали как человека, убежденного в том, что его судьба — править. Российский журналист, некогда бывший почитателем Ельцина, назвал его позже «алкоголиком власти». Не отрицало этого и сам Ельцин. «Быть „первым“ — наверное, это всегда было в моей натуре», — говорил он, а один из его бывших пресс-секретарей подтвердил: «Властьего идеология».

Но дело, конечно, было не только в этом. Ельцин, как и многие его поклонники, видел себя героическим «отцом независимой демократической России». Но неотступная погоня за властью, осложненная «патологической, все уничтожающей, сжигающей его самого ненавистью к Горбачеву», оказывалась, в конечном счете, определяющей для его политической позиции. Очень многие из его политических взглядов, отличавшихся растущей радикальностью, похоже, имели смысл «не сами по себе, а, главным образом, как средство достижения личных политических целей». Это, по мнению американского посла в России, заставляло Ельцина «говорить людям то, что они хотят услышать, и он делал это не задумываясь», или, как метко выразился российский автор, «ради власти он может стать кем угодно, хоть мусульманином».

Крайним проявлением ельцинской воли к власти стал исторический беловежский coupd'etat, низвергнувший то, что, несмотря на все кризисы и потери, все ещё оставалось ядерной сверхдержавой с населением около 270 миллионов человек. Ельцин и его соавторы неизменно отрицали, что беловежское соглашение было переворотом, настаивая, но том, что после провала ангусского путча «Советский Союз фактически прекратил своё существование, и нужно об этом заявить де-юре». (На самом деле, гораздо больше беспокоило наметившееся политическое возвращение «хитрого Горбачева» и то, что его профсоюзная позиция набирает голоса.)

Ельцин предпочёл отмахнуться от предусмотренных действующей конституцией законных методов и действовать нелегально, в обстановке, как он сам признавал, «сверхсекретности» и, что говорит само за себя, страха перед возможным арестом. Результатом, по единодушному мнению самых разных независимых обозревателей, стал переворот, или, учитывая провалившейся августовский путч против Горбачева, — «второй переворот». В нем, как признавал позднее один весьма уважаемый сотрудник Ельцина, не было ничего «ни легитимного, ни демократического».

На этот раковой шаг, как уверены многие российские и западные авторы, Ельцин пошёл, прежде всего, с целью полностью избавиться от Горбачева. Для того чтобы быть «первым», недостаточно было быть президентом одной из союзных республик, пускай даже самой важной; ему нужен был горбачевский кремль — средоточие и символ верховной власти. Ни у одного другого противника Горбачева — из числа «радикальных реформаторов» или тех, кто стоял по другую сторону политической баррикады, — не было такой воли к власти. Путчисты в августе 1991 года сосредоточили в центре Москвы внушительную военную силу, но не смогли воспользоваться ею, даже не попытались арестовать Ельцина или кого-либо из его сторонников. Причины назывались разные, но все они сводились к одному — «фатальному отсутствию воли».

Таким Образом, именно противоположные, но связанные в некоем симбиозе воли двух экстраординарных политиков причины и привели к концу Советского Союза. Возможно, вам сложно поверить, что столь эпохальное событие явилось делом двух личностей, но это вполне соответствовало российской традиции лидерской политики. Специалисты не сомневаются в той роли, которую сыграли Горбачев и Ельцин, и выражают своё понимание этой роли при помощи российской исторической аналогии: «Горбачев — наша Февральская революция, а Ельцин — Октябрьская».

Это объясняет, выявляет главную, сущность причину исчезновения Советского Союза и означает, что такой итог вовсе не был неизбежен. Но является ли это объяснение исчерпывающим? До сих пор остается непонятным, как Ельцин не имея за собой ни армии, на даже политической партии, сумел, фактически единолично, покончить с огромным, пускай и ослабленным государством, имеющим 74-летнюю историю, и никто: ни рядовые граждане, ни парламент, никакие другие силы, хотя бы в РСФСР, — даже не попытался воспротивиться этому?

Факторы отсутствия общественного сопротивления

Отсутствие общественного сопротивления беловежскому демаршу Ельцина (при том, что идея союза и в 1991 году, и после пользовалась широкой поддержкой населения), возможно, объяснялось тремя факторами.

1. Во-первых, пассивность русского народа в моменты судьбоносных схваток политических лидеров — неважно, чем она была обусловлена: покорностью, страхом, равнодушием или надеждой, — была ещё одной устойчивой традицией. Так что в декабре 1991 года «народ безмолвствовал» — по расхожему выражению из пушкинского «Бориса Годунова» — не впервые.

2. Второй фактор был более современным. К 1991 году общественное мнение было уже настолько резко настроено против Горбачева, что, без сомнения, увидело в Беловежском соглашении не конец советского государства, а желание избавления от непопулярного президента.

3. Третий и, по-видимому, главный фактор связан с предыдущим. На Беловежской встрече Ельцин и другие аболиционисты заявили, что вместо Советского Союза немедленно образуется содружество независимых государств, которое позволит сохранить единства большинства бывших союзных республик, а также их населения, хозяйства и вооруженных сил. На бумаге это очень напоминало тот «мягкий» вариант союза, который незадолго до того предлагали Горбачев и Ельцин. В этом смысле, как пишет российский историк, беловежское соглашение «было преподнесено не как ликвидация, а также трансформация ранее существовавшего государства». Неизвестно, было ли для Ельцина и Кравчука действительно желанной целью ил «обманом своих народов», но очевидно, что сразу после подписания соглашения они повели Россию и Украину прочь от какого бы то ни было союза.

Гораздо менее очевидно, почему Верховный совет РСФСР — этот российский парламент, всенародно избранный в 1990 году гражданами России, несколькими месяцами позже проголосовавшими также за сохранение Союза, — практически единодушно (188 голосов «за», 6 «против», в 7 воздержавшихся) и без обсуждения (менее часа формальной дискуссии) ратифицировал Беловежские соглашения. Ведь это был тот же самый парламент, который спустя всего два года открыто, выступил против Ельцина, не побоявшись даже вооруженного столкновения. Для некоторых российских демократов эта ратификация «навсегда останется несмываемым позором и виной российского парламента». А для Горбачева, направившего тогда депутатам отчаянное обращение с мольбой о сохранении Союза, останутся необъяснимыми причины их внезапного «сумасшествия».

Самым необъяснимым выглядит поведение депутатов-коммунистов. Составлявшие внушительную фракцию в парламенте, в большинстве своем поддержавшую августовский путч именно ради «спасения Союза», они либо не глядя «подмахнули» ельцинский документ о ликвидации Союза, либо просто не явились на то историческое заседание 12 декабря. Частью коммунистов, без сомнения, двигала нелюбовь к Горбачеву. Один, перед тем как отдать свой голос, даже воскликнул: «Слава богу, эпоха Горбачева на этом закончилась». Кроме того, многие из них, подобно большинству избирателей, верили или надеялись, что, голосуя за новое Содружество, они голосуют за «обновление, возрождение Союза», во всяком случае, так следовало из пояснений Ельцина на заседании, и некоторые обозреватели позже это подтвердили.

Но была и другая, более убедительная причина, заставившая депутатов — коммунистов, а возможно, и других сторонников Союза проголосовать за его отмену, — «боязнь репрессий». После августского путча, за который КПСС подверглась грозным обвинениям и запрету, антикоммунизм стал политическим девизом нового ельцинского режима, провоцирующим новую «охоту на ведьм». Будучи «дезориентированы и подавлены», а также памятую о репрессиях, совершенных в прошлом их собственной партией, коммунисты опасались, что теперь пришел их черед. И, подобно тому, как когда-то миллионы людей подчинились воле их предшественников, теперь они сами, под гнетом «страха, генетически перенесенного из прежних эпох», склонились перед волей Ельцина. Фактически беспрекословно коммунистические депутаты проголосовали за ликвидацию государства, являвшегося воплощением их идей, истории и амбиций.

Но даже эти факторы не объясняю в полной мере видимого безразличия, с которым другие, более влиятельные советские элиты, в том числе верхушка бюрократической номенклатуры, восприняли ликвидацию Ельциным государства, породившего их и наградившего ни с чем несравнимым властью, статусом и привилегиями. Проще всего, пожалуй, объяснить молчание военной элиты — верхушки армии и КГБ. После неудачной попытки антигорбачевского переворота, в которую они оказались, втянуты тремя месяцами ранее, военные были деморализованы и опасались быть вовлеченными в очередной конфликт между политическими лидерами. Кроме того, они давно разочаровались в Горбачеве и понимали, что теперь только Ельцин мог гарантировать им их зарплаты, чины и звания.

Более сложно является вопрос о молчаливом согласии советской административно-хозяйственной элиты, которая, по мнению большинства обозревателей, «продолжала держать под неослабным контролем гигантскую государственную машину». И здесь мы вплотную подходим к одной из наиболее важных причин развала Советского Союза. На рубеже 1980;х — 1990;х годов наибольшей, но занимавший стратегически выгодную позицию сегмент номенклатуры был занят тем, что активно прибирал к рукам огромные богатства СССР, «плохо лежавшие» в результате экономических реформ Горбачева. Представители этого сегмента превращали власть в собственность, а значит, потенциально, в ещё большую власть. Следовательно, они были вовсе не заинтересованы в защите государства, чьи активы сами растаскивали.

В многочисленных российских и ряде западных исследований сложно встретить самые разные трактовки «номенклатурной приватизации». Один видят в ней закономерный итог длительного исторического процесса борьбы советской номенклатуры за превращение в самостоятельный правящий класс, по праву владеющий гигантской госсобственностью, которой они всегда только управляли, но не могли передавать по наследству. Другие считают лихорадочную приватизацию спонтанной, незапланированной реакцией на утрату номенклатурой ее доминирующих позиций в результате горбачёвских политических реформ и на изменение экономической ситуации в Восточной Европе — своего рода «выходным пособием», или, по-английски, «золотым парашютом» для прыжка в новую систему. Для одних это был естественный (в советских условиях) путь возникновения российского капиталистического класса; для других — «преступное» разграбление страны.

Но какими бы не были корни и суть данного явления, оно имело исключительно значение. Когда в 1985 году Горбачев пришел к власти, почти вся гигантская советская экономика была государственной, на 90 или более процентов контролировавшийся из центра московскими министерствами и их общесоюзной номенклатурой. По мере того как под воздействием прорыночных мер Горбачева происходила все большая либерализация прав собственности, верхушка номенклатуры, особенно управленческая элита и все те, кто имел прямой доступ к государственным (и партийным) активам, стали искать пути — легальные, полулегальные или нелегальные — присвоения этой собственности.

К 1991 году процесс этот распространился вширь: в провинцию и республики, вглубь: от отдельных конфискаций к приватизации нефтяных и прочих ископаемых ресурсов, крупных промышленных предприятий, банков, экспортно-импортных и торговых сетей, а также недвижимости. (Сегодня невозможно сказать, какое количество приватизационных сделок было совершенно с участием «криминальных» элементов, вышедших из недр «теневой» экономики, или экономики «черного рынка».) И хотя официально приватизация была объявлена позже, при Ельцине, в постсоветские 1990;е годы, уже к концу 1991;го «стихийные» захваты собственности, как их назвали, поглотили значительные участки советской экономики стоимостью в миллиарды долларов и грозили вылиться в «подлинную вакханалию перераспределения».

Мощные политические амбиции были неотъемлемой частью номенклатурной «приватизации», как не замедлили окрестить этот процесс, особенно среди руководства союзных республик. К концу 1980;х годов республиканские лидеры принялись перемещать центр тяжести своей власти со стремительно теряющей вес компартии в новые национальные парламенты и президентские структуры.

Советские элиты инстинктивно понимали, что собственность есть лучший способ обеспечивать властью без авторитета и ресурсов партийного аппарата. Но так как под непосредственным контролем республик находилось менее 10 процентов советской экономики, национальные лидеры начали требовать «суверенитета», то есть полного права распоряжаться теми активами Союза, которые располагались на их территории. К 1990 году фактически все споры, возникавшие между союзным правительством Горбачева и республиками, касались борьбы за перераспределение собственности и власти, особенно когда речь заходила о новом союзном договоре.

Это новое явление было главной движущей силой многих националистических и сепаратистских движений, охвативших страны в 1990;1991 годах. Эти движения часто называют «народными» и видят в них проявление «революции снизу», но на самом деле в большинстве из них был правила элита, «номенклатурные националисты». Речь идет о тех же самых бывших партийных боссах, которые быстренько сменили имидж и поспешили объявить себя главными националистами в своих республиках. Это касалось всех: от Ельцина и Кравчука в России и на Украине до коммунистических царьков центрально-азиатских республик и Азербайджана, один из которых теперь стал утверждать, что на самом деле всегда был «тайным мусульманином» и «антикоммунистом».

В этом новом обличье республиканские элиты играли очень важную роль в последние годы существования Советского Союза, причем более важную, чем роль «народа» (за исключением, может быть, Прибалтики и части Кавказа). Их настойчивое стремление обрести власть, опирающуюся на собственность, в конечном итоге определило форму распада Союза, при которой все его 15 республик стали независимыми государствами.

Нетрудно понять, почему советские элиты, занятые растаскиванием собственности, которая для них была важнее идеологии, и отныне предпочитающие хоть какой-нибудь капитализм любому социализму, выбрали Ельцина, а не Горбачёва. Они прониклись антипатией к советскому лидеру ещё во время перестройки, когда слово «номенклатура» стало бранным, но к 1991 году у них появилось более веская причина: принципиально социалистический характер проводимых Горбачевым преобразований. Вопреки всем новым политическим веяниям и охватившей страну жажде обогащения, Горбачев оставался верен выбранной цели: созданию социал-демократического Советского Союза со «смешанной» (государственной и частной) экономикой и «регулируемым» рынком, позволяющими сохранить социальные достижения старой системы.

Эта «социалистическая идея» стала причиной, подтолкнувшей оппозицию к мысли о необходимости быстрой и всеобщей приватизации, которая была сформулирована в плане «500 дней» и других «шокотерапевтических» предложениях. Горбачев был готов «идти смелее» по пути «разгосударствления», но при условии, что «собственность, созданная цельными поколениями», не попадет «в руки ворюг». Как часто подчеркивали в окружении Горбачева, перестройка замышлялась не для того, чтобы конвертировать власть в собственность. Предупреждая об опасности советского «Клондайка», союзный президент хотел, чтобы приватизация была постепенной и частичной, осуществлялась в соответствии с «высшими юридическими и политическими стандартами» и «интересах трудящихся». Западные авторы обычно с насмешкой относятся к вере Горбачева в «социализм с человеческим лицом», однако советские элиты знали, что его намерения серьезны и, следовательно, он является главным препятствием на их пути к захвату собственности.

Совсем иное дело — Ельцин. Как популярный политик он утвердился благодаря выступлениям против привилегий номенклатуры, однако уже летом 1990 года и особенно год спустя, став президентом РСФСР, начал вовсю апеллировать к недовольным советским элитам в своей кампании против Горбачева. «Радикальное реформаторство» Ельцина основной массой его электората было воспринято как популизм, но номенклатурой оценено как одобрение и даже стимул к беспорядочной и бесконтрольной приватизации.

Всякая двусмысленность, если она ещё и оставалась, исчезла, когда осенью 1991 года Ельцин принялся конфисковать в пользу России находившийся на территории союзный экономические объекты — от природных ресурсов до банков. Номенклатура всего Советского Союза Следила за поведением Ельцина и лишь имитировала его. К моменту беловежского вояжа Ельцина советские элиты убеждались: вот лидер, который узаконит их приватизированные владения и, как выразился один из его ближайших помощников, «будет играть первую скрипку в этом историческом дележе. Это — главное».

Катастрофа века и цензура

В ночь с 25 на 26 апреля 1986 года на 4-м энергоблоке Чернобыльской АЭС (город Припять Черниговской области Украины, 100 км к северу от Киева) в результате взрыва произошли разрушения ядерного реактора и выброс в атмосферу радиоактивных материалов. Это была тяжелейшая в истории человечества техногенная катастрофа. Власти было суждено выдержать нелегкую проверку гласностью. Существовавшая в СССР цензура, безусловно, запрещала публикацию в открытой печати любых материалов, содержащих сведения об авариях и катастрофах.

В первые дни после катастрофы века информацию о ней пытались замолчать. Более того, 1-мая в Киеве, несмотря на повышенный радиационный фон, состоялась традиционная массовая демонстрация трудящихся. Лишь 14 мая Горбачёв выступил по радио и телевидению и официально проинформировал население страны о катастрофе и мерах, принимаемых по ликвидации последствий аварии на АЭС. После этого выступления запрет на публикацию материалов о техногенной катастрофе был снят, поток информации захлестнул СМИ.

Вал впервые введённой в оборот ранее запрещенной информации и реальная возможность гласно обсуждать прочитанное в газетах и журналах и увиденное по телевизору — всё это содействовало ощутимому росту радикальных настроений в обществе. Самосознание общества росло не по дням, а по часам. Если воспользоваться давней мыслью шефа жандармов графа Бенкендорфа, то можно утверждать, что впервые за всю длительную историю государства Российского общество стало опережать власть «в намерениях и потребности улучшений и перемен». Уже не верховная власть вела за собой некогда пассивное общество и стояла впереди него, в общество стало «влачить» за собой власть, торопя наступление долгожданных перемен. От былой апатии времён «застоя» не осталось никакого следа.

Ещё в декабре 1986 года в Москву из горьковской ссылки был возвращён академик Сахаров. В феврале 1988;го была провалена официальная реабилитация вождей антисталинской оппозиции Бухарина, Рыкова и других. В 1989;1990 годах в советском гражданстве были восстановлены выдающиеся деятели культуры искусства, которых в период «застоя» вынудили эмигрировать из страны (Ростропович, Вишневская, Войнич, Аксенов, Копелев, Владимов, Солженицын). В это время многие диссиденты получили возможность не только приехать в страну, но и выступить перед многочисленной аудиторией по телевидению и на страницах газет и журналов. Убежденные сталинисты не могли эффективно и убедительно противостоять в свободных дискуссиях поднявшейся волне ежедневных разоблачений. Они были не в состоянии ни веско опровергнуть факты, свидетельствующие о преступлениях режима против собственного режима против собственного народа, ни заткнуть рот своим оппонентам при помощи административных ресурсов: провозглашённая Горбачёвым гласность исключала такую возможность. В обществе открыто велись разговоры о необходимости покончить с монополией КПСС на власть и отменить злополучную 6-ю статью Конституции.

Однако анти перестроечные силы не теряли надежды взять реванш. 13 марта 1988 года в газете «Советская Россия» было опубликовано письмо преподавателя Ленинградского технологического института Нины Андреевой «Не могу поступиться принципами», на самом деле написанное сотрудником газеты «Советская Россия» Владимиром Денисовым. Это был «манифест анти перестроечных сил», поддержанный рядом влиятельных партийных аппаратчиков во главе с Егором Кузьмичом Лигачёвым. На заседании Политбюро Горбачёв решительно осудил публикацию статьи и квалифицировал её содержание как «создание анти перестроечной платформы». Большинство членов Политбюро поддержало позицию Генерального секретаря, и 5 апреля газета «Правда» дала официальный отпор этой попытке сталинистов взять реванш.

Ветер перемен, поднявший в обстановке перестройки и гласности, способствовал выходу наружу и резкому обострению давних этнических конфликтов, до этого в скрытой форме тлевших на окраинах Советского Союза. В стране усилились центростремительные тенденции, в национальных республиках обострились сепаратистские настроения. Всё это давно мощный козырь анти перестроечным силам, жаждущим наведения «порядка».

Конфликты на этнической почве

распад советский союз горбачев

17−18 декабря 1986 года — волнения на этнической почве в столице Казахстана Алма-Ате. Погибли 3 человека.

6 июля 1987 года — демонстрация крымских татар на Красной площади в Москве с требованием разрешить им вернуться в Крым, откуда они были насильственно выселены в годы Великой Отечественной войны.

28−29 февраля 1988 года — антиармянские беспорядки в Сумгаите Азербайджанской ССР. Погибли 32 и ранены 197 человек. Начало армяно-азербайджанского конфликта из-за Нагорного Карабаха.

18 сентября 1988 года — вооруженное столкновение у села Ходжалы в Нагорном Карабахе между армянами и азербайджанцами. Через три дня в Нагорном Карабахе было введено особое положение, а в столицу автономии Степанакерт были введены войска.

Ноябрь 1988 года — новый виток армяно-азербайджанского конфликта. Массовый исход беженцев из обеих республик. Азербайджан покинули около 200 тысяч армян, из Армении депортировали 120 тысяч азербайджанцев. В Ереване было введено чрезвычайное положение.

9 апреля 1989 года — разгон подразделениями МВД и войсками Закавказского военного округа анти абхазского митинга в Тбилиси. Солдаты действовали сапёрными лопатами, применялся слезоточивый газ. Погибло 19 человек. Сотни митингующих получили травмы.

3−15 июня 1989 года — погромы в Ферганской долине. В результате насилия узбеков над турками-месхетинцами только 4 июня погибли 103 человека, из них 52 турка-месхитинца и 36 узбеков.

В октябре 1987 года на пленуме ЦК КПСС Ельцин выступил с резкой критикой в адрес Лигачёва и Горбачёва, публично заявив, что перестройка пока что ничего не дала населению страны. Это выступление хотя и предопределило снятие Бориса Николаевича с поста первого секретаря МГК, в одночасье превратило его лидера антипартийной оппозиции, получившего мандат доверия не только членов партии, но и широких слоёв населения.

28 июня — 1 июля 1988 года состоялась XIX Всесоюзная партийная конференция, которая приняла решение о созыве съезда народных депутатов СССР. Конференция обострила противостояние между либеральным и консервативным крыльями Коммунистической партии. Выборы народных депутатов были первыми в истории СССР свободными и сопровождались ожесточенной предвыборной борьбой. Партия продолжала контролировать ситуацию в стране, что позволяло окружным избирательным комиссиям отклонять кандидатуры неформалов и обеспечило депутатские мандаты 85 процентам коммунистов от общего числа избранных народных депутатов. Однако избирательная компания проходила в условиях быстрой политизации миллионов людей и многотысячных демократических митингов. Именно поддержка населения Ельцину одержать убедительную победу: за него проголосовало 89,4 процента избирателей. Кроме него депутатские мандаты получили люди с демократическими и даже антисоветскими убеждениями: Анатолий Собчак, Галина Старовойтова, Гавриил Попов, Геннадий Бурбулис, академик Сахаров, Сергей Станкевич, Юрий Афанасьев и другие.

25 мая -9 июня 1989 года в Москве прошёл 1-й съезд народных депутатов СССР. Заседания съезда транслировались по телевидению в прямом эфире. Постоянные нападки, которым подвергалось «агрессивно-послушное большинство» съезда со стороны немногочисленных демократов, становились достоянием гласности и способствовали росту демократических настроений в стране. На заключительном заседании съезда академик сахаров потребовал отменить 6-ю статью Конституции. После длительной и ожесточенной борьбы 13 марта 1990 года 3-й съезд народных депутатов внёс поправки в Конституцию СССР, переформулировал эту статью и изъял положение о «руководящей роли» КРСС. 15 марта на этом же съезде Горбачев был избран первым Президентом СССР.

Парад Суверенитетов

11 марта 1990 года Верховный Совет Литвы проголосовал за выход республики из состава Советского Союза, провозгласил её независимость и отменил действие общесоюзной Конституции на территории республики. 17 марта на выборах в Верховные Советы Латвии и Эстонии победили сторонники Народных фронтов, которые шли на выборы с лозунгами провозглашения независимости республик «Добровольное вхождение» этих стран в составе СССР в 1940 году было объявлено незаконным. Совет Министров СССР незамедлительно отреагировал принятием экономических санкций против Литвы, что вынудило республику временно отказаться от провозглашения независимости в обмен на снятие экономической блокады.

12 июня 1990 года 1-й съезд народных депутатов РСФСР провозгласил суверенитет России, под которым понималось верховенство республиканских законов над общесоюзными. Началась цепная реакция «парада суверенитетов» в республиках. До конца лета суверенитет был провозглашён в Узбекистане, Молдавии, Украине, Белоруссии, Туркмении, Армении и Таджикистане. В октябре Декларацию о суверенитете принял Казахстан, в декабре суверенитет провозгласила Киргизия.

30 ноября 1990 года изображение двуглавого орла было утверждено в качестве Государственного герба Российской Федерации. 12 июня 1991 года РСФСР состоялись первые общенародные президентские выборы. Уже в первом туре победу одержал Ельцин, получивший 57,3 процента голосов.

Все эти бурные политические события происходили на фоне постоянного ухудшающейся экономической ситуации и неизменно растущего дефицита товаров: пустующие полки магазинов и огромные очереди стали выразительной приметой времени. Власть безуспешно пыталась стабилизировать ситуацию. В 1990 году были введены продуктивные талоны, фактически ставшие суррогатами карточек, но это не помогло. 22 января 1991 года, стремясь восстановить контроль государства над финансовыми потоками, власть отменила хождение в стране денежных знаков Госбанка СССР достоинством 50 и 100 рублей и ограничивала выдачу денег с вкладом граждан в сберегательных кассах. Эта непопулярная мера вызвала раздражение миллионов людей. 2 апреля 1991 года было проведено повышение розничных цен на товары широкого потребления транспорта. Однако даже трехкратное повышение цен не могло стабилизировать рубль. Страну захлестнула галопирующая информация: к концу реальная покупательная способность 1 рубля образца 1961 года составляла не более 1 копейки.

23 апреля1991 года собравшиеся в правительственной резиденции Ново-Огарёво Горбачёв и руководители союзных республик России, Украины, Белоруссии, Узбекистана, Казахстана, Азербайджана, Таджикистана, Киргизии и Туркменистана приняли «Совместное заявление о безотлагательных мерах по стабилизации обстановки в стране и преодолению кризиса». Этот документ предусматривал заключение нового союзного договора, принятие новой союзной конституции и проведения после этого выборов в союзные органы власти. Несмотря на то, что документ не был подписан лидерами Прибалтийских республик, Грузии, Армении и Молдавии, президент Горбачёв выразил уверенность, что СССР сохранит за собой статус великой державы, но иначе устроенной. 17 июня проект нового союзного договора был согласован Горбачёвым и руководителями девяти республик. Договор гарантировал суверенным республикам юрисдикцию над социально-экономической жизнью, они получали возможность вести внешнеполитическую деятельность, если эта деятельность не нарушала международные обязательства СССР. Государство переименовалось в Союз Советских Суверенных Республик. Однако не был решён вопрос о порядке уплаты налогов в союзный бюджет и не была преодолена проблема соотношения статусов союзных и автономных республик. Подписание договора было намечено на 20 августа.

В понедельник, 19 августа 1991 года, СМИ сообщили о создании с стране Государственного комитета по чрезвычайному положению (ГКЧП), взявшие на себя всю полноту власти. У отдыхавшего в Форосе (Крым) Горбачева была отключена связь, а сам он фактически отстранен от власти. В Москву были введены войска и бронетехника. Страна расценила действия ГКЧП как государственный переворот. На улицы вышли десятки тысяч москвичей. Манифестации состоялись на Манежной площади и период Домом Советов РСФСР — Белым домом. Президент РСФСР Ельцин фактически возглавил выступление жителей столицы, призвал население к сопротивлению попытке переворота и зачитал обращение «К гражданам России»: все решения ГКЧП были объявлены вне закона. У здания Белого лома стали воздвигать баррикады. Над баррикадами был поднят трехцветный флаг — триколор. Отдать приказ о штурме Белого дома лидеры ГКЧП не решились и 21 августа объявили о выводе войск. К исходу дня лидеры ГКЧП были арестованы. Москвичи заполнили центр города и снесли памятник Дзержинскому на Лубянкой площади. На следующий день Горбачёв вернулся в Москву.

22 августа Указом Президента РСФСР Ельцина трехцветная полотнище было утверждено в качестве Государственного флага Российской Федерации. 23 августа Ельцин подписан, подписал Указ о переходе предприятий союзного подчинения, расположенных на территории республики, в ведение Российской Федерации. Так была обеспечена экономическая основа суверенитета страны. В этот же день Ельцин объявил о приостановке деятельности коммунистической партии на территории России. 6 ноября президентском указом деятельность КПСС и КП РСФСР была прекращена, а их организационные структуры распущены. Провал переворота стал мощным катализатором центростремительных тенденций. Власть на местах стала переходить к республиканским лидерам, республики стали одна за другой заявлять о своей независимости.

6 сентября на заседании Госсовета (высшего органа управления страной) было принято решение о признании независимости Прибалтийских республик, провозглашенной Литвой, Латвией и Эстонией ещё в 1990 году. 1 декабря на Украине были проведены выборы президента и референдум о независимости: за независимость проголосовали 90,32 процента избирателей. Президент Украины Леонид Кравчук объявил о денонсации Украиной договора 1922 года о создании СССР. В воскресение, 8 декабря, собравшиеся в Беловежской Пуще (Белоруссия) руководители России, Украины и Белоруссии подписали соглашение о прекращении существования СССР и создании Содружества Независимых Государств. 21 декабря в Алма-Ате встретились руководители 11 суверенных государств и подписали Декларацию СНГ. Руководители стран Балтии и Грузии на встрече не присутствовали. Президент Казахстана Нурсултан Назарбаев объявил, что СССР более не существует. 25 декабря состоялась отставка Горбачева с поста Президента СССР. В 19 часов 30 минут над Кремлем был спущен государственный флаг СССР и поднят российский триколор.

Муза истории Клио перевернула очередную страницу в своей книге. История демократической России началась с чистого листа. Впереди были разочарования и бедствия, угроза распада страны и опасность новой смуты, горечь поражений и счастье победы. Впереди было возвращение Россией статуса великой державы. Впереди были новые страницы великой истории.

Николай Михайлович Карамзин, обращаясь к императору Александру I в «Записке о древней и новой России в её политическом и гражданском отношениях», писал накануне вторжения наполеона в пределы Российской империи: «Державы, подобно людям, имеют определенный век свой: так мыслит философия, так вещает история. Благоразумная система в жизни продолжает век человека, — благоразумная система государственная продолжает век государства; кто исчислит грядущие лета России? Слышу пророков близконечного бедствия, но, благодаря Всевышнего, сердце моё им не верит, — вижу опасность, но ещё не вижу погибели!»

Реакция на распад

Реакция на распад Советского Союза была и остаётся принципиально различной. Для подавляющего большинства американских комментаторов это был однозначно положительный поворотный момент в российской и мировой истории. Причем, по мере того как в американской триумфалистской интерпретации развал СССР быстро стал определяющим событием, исторические реформы Горбачёва оказались принижены и почти забыты — вместе с былой надеждой Запада на их успех. Все богатства опыта отныне представало в американской прессе как «семь» десятилетий [существования] косного и безжалостного полицейского государства", «не просто империя или катастрофа… а гигантское преступление», «рана, наносимая народу… в течении большей части столетия», «ужасное прошлое» и история, «насквозь пропитанная злом даже большим, чем мы думали раньше». Один известный публицист даже заявил, что «фашистская Россия» была бы «гораздо лучше».

Примерно такой же была и реакция американских ученых. Все они, за малым исключением, дружно вернулись к старым советологическим аксиомам, гласившим, что система всегда была не реформируемой, а её судьба — предрешенной. Тезис о том, что в советской истории были весьма обещающие «не пройденные дороги», был снова отвергнут, как «невероятная идея», основная на «сомнительных предположениях». Эволюционный «средний путь» Горбачева якобы был «химерой», как в свое время и нэп, и стало быть, Советский Союз потерпел крах из-за «недостатка альтернатив». Соответственно, большинство учёных, даже в свете последовавших трагических событий, больше не задавались вопрос: а, может быть, для России или любой другой советской республики, формировавшийся заново, Советский Союз стал бы лучшей надеждой на посткоммунистическое будущее? Напротив, они настойчиво твердили, что все советское «должно быть отброшено» путем «полного сноса всего здания политических отношений».

В отличие от них, большинство российских граждан сожалели и продолжают сожалеть о кончине Союза — не потому что они тоскуют по коммунизму, а потому что лишились более предпочтительного для них государства и образа жизни. Даже сидящий в тюрьме постсоветский олигарх, подобно большинству своих сограждан, увидел в этом событию «трагедии». Кроме того, все больше мыслящих людей в России стали приходить к убеждению, что с потерей Союза оказалось, утрачено нечто не менее важное: исторический шанс совершить, наконец, долгожданную политическую и экономическую модернизацию страны путем продолжения — в той или иной форме, с Горбачев или без него — тех постепенных преобразований, которые были названы перестройкой и оказались выброшены за борт вместе с Союзом.

По мнению ряда российских ученых, советская перестройка была одной из упущенных альтернатив. И эта упущенная альтернатива, уверены они, заключалась в возможности сделать Россию демократической и рыночной с помощью более постепенных преобразований, приемлемых для всех продуктивных и менее затратных, чем те, что были выбраны после 1991 года.

Являла ли собой горбачевская перестройка шанс для некатастрофичной трансформации вместо не раз повторявшейся в России модернизации через катастрофу — это вопрос, который требует отдельного рассмотрения. В любом случае ясно, однако, что сам способ, которым покончено с существованием Советского Союза, был плохим предзнаменованием. Один из распространённых мифов, пропагандируемых сторонникам Ельцина в целях доказать, будто он спас страну от кровавой участи Югославии, гласит, что роспуск Союза был «мирным» и «бескровным». На самом деле в этнических гражданских войнах и прочих конфликтах, вскоре вспыхнувших на Кавказе и в Центральной Азии, были убиты сотни тысяч бывших советских граждан, ещё больше людей оказались вышвырнуты с мест прежнего обитания; этот постсоветский процесс не завершился, судя по всему, до сих пор.

В самом общем смысле существовали грозные параллели между распадом Советского Союза крахом царизма в 1917 году. И в этом, и в другом случаи способ, которым был положен конец прежнему порядку, привел к почти полному уничтожению российской государственности и на долгое время вверг страну в состояние хаоса, войны и лишний, называемое русскими очередной Смутой.

При всей важности различий, между событиями 1991 и 1917 годов действительно существовало значительное сходство. Опять надежды на эволюционное, поступательное движение в направлении демократии, экономического процветания и социальной справедливости были разрушены, а горстка радикалов навязала нации чрезвычайные меры. Опять огромное государство оказалось раздираемым на части упорной борьбой за собственность и землю, а победители, разрушим устоявшиеся экономические прочие жизненно важные структуры, принялись возводить их с нуля, как будто не имея за собой никакого прошлого. Опять элиты, действуя во имя лучшего будущего, оставил общество глубоко расколотым. А расплачиваться за все это вновь был вынужден народ.

Всё это повторение пройдённого разворачивалось на фоне бесконечных взаимных обвинениях в предательстве, в период с августа по декабрь 1991 года, когда и произошел «демонтаж союзной государственности». Этот период начался и закончился переворотами, а кульминаций его стала «революция сверху» против советской системы, совершенная её собственными элитами и аналогичная (опять же, при всем несходстве) той, что совершил в 1929 году Сталин, упразднив нэп. Оглядываясь назад, русские, даже придерживающиеся разных воззрений, согласятся, что именно в эти месяцы политической экстремизм и ничем не ограниченная жажда наживы стоили им шанса на демократический и экономический прогресс.

Казалось бы, трудно представить себе политический акт более экстремальный, чем упразднение 270-миллионного государства. И всё-таки Ельцин сделал это, сделал поспешно и способом, который не был «ни легитимным, ни демократическим», что признавали даже его сторонники. Это был принципиальный отход от горбачевской приверженности социальному консенсусу и конституционализму, возврат к «небольшевистской» традиции насильственных изменений, как охарактеризовали этот акт многие российские и даже некоторые западные авторы. И последствия его не могли поставить под угрозу демократические достижения шести предшествующих перестроечных лет.

Ельцин и его помощники обещали, к примеру, что принимаемые или крайние меры являются «чрезвычайными», но, как это уже бывало в России, последний раз — при Сталине в 1929 -1933 годах они скоро переросли в целую систему управления. (Следующим подобным случаем станет уже запланированная «шоковая терапия».) У этих шагов и своя политическая логика: покончив с советским государством способом, далеким от легитимности и популярности, правящая ельцинская группа вскоре начала бояться реальной демократии. В частности, независимый свободно избранный парламент и возможность лишиться, тем или иным способом, властных полномочий рождали у новых правителей страх «пойти под суд и в тюрьму».

Не меньшую угрозу таили экономические составляющие Беловежского акта. Внезапная, без какой-либо предварительной подготовки, ликвидация Союза привела к дезинтеграции единой и слаженно функционировавшей экономики. Это не только послужило толчком к разрушению государства, но и стало главной причиной резкого падения производства на всех бывших советских территориях, которое в 1990;е годы сократилось почти вдвое, что в свою очередь способствовало обнищанию населения и распространению сопутствующих бедности социальных патологий, оставшихся «главным фактом» российской жизни и в начале XXI века.

Ещё более важные последствия имела экономическая мотивация, лежавшая в основе поведения элит, поддержавших в 1991 году Ельцина. Как писал тринадцать лет спустя одни из бывших сторонников Ельцина, «почти все происходившее в России после 1991 года в значительной мере бывшего СССР». У этого явления также были печальные исторические прецеденты. Дважды в российской истории ХХ века основные богатства нации подвергались крупномасштабной конфискации: в 1917;1918 годах, когда в ходе революции была национализирована земельная, промышленная и прочая собственность помещиков и буржуазии, и в 1929;1933 годах, когда сталинская коллективизация лишила собственности 25 миллионов крестьян. И в обоих случаях последствия продолжали терзать страну ещё долгие годы.

Советские элиты присвоили себе огромные богатства страны, которые десятилетиями определялись законом и идеологией как «собственность всего народа», нимало не заботясь при этом ни о формальной процедуре, ни об общественном мнении. Для того чтобы сохранить господствующее положение, а также в целях личного обогащения, они нуждались в самых ценных кусках государственной собственности, которые распределялись бы «сверху», без участия законодательных органов или представителей общественности. И они получили желаемое — сначала самостоятельно, путем «стихийной приватизации», а затем, после 1991 года, приватизации", а затем, после 1991 года, с помощью президентских указов Ельцина. В итоге над приватизацией также с самого начала нависла тень двойной не легитимности: в глазах закона… и в глазах населения.