Реакция общества на убийство Александра II

Основной проблемой российской истории XIX века является отсутствие нормального взаимодействия власти и общества. В определенные моменты это приводило к радикализации последнего и крайним формам общественного экстремизма. Острые периоды социально-политической конфронтации, в зависимости от методологических позиций исследователя, могут интерпретироваться по-разному: как прогрессивные события, «подталкивающие» ход исторического процесса, либо как факты, которые отбрасывают социум назад в своем развитии. 1 марта 1881 г. стало таким переломным моментом, когда вся сложность отношений власти и общества выявилась особенно четко: с одной стороны, власть предпринимает попытки прислушаться к обществу, с другой стороны, террористы наконец достигают своей цели. По словам Л. Г. Захаровой, «в акте 1 марта 1881 года причудливо переплелись трагедия человеческой судьбы, монархии и страны».

За последние годы в отечественной историографии произошло переосмысление ключевых тенденций развития государства и общества, в научный оборот введено множество новых источников. С новой силой разгорелась дискуссия о роли цареубийства 1 марта 1881 года в истории России. В очередной раз приобрели актуальность вопросы: прервало ли убийство Александра II реформаторскую линию и отбросило страну назад в развитии или позволило вернуться к консервативному, но более естественному пути, имеющему реальную почву, был ли вообще разрыв в развитии страны до и после 1881 года.

Кроме того, изменения произошли и в самой исторической науке. Она стала более антропологизированной, в сферу ее внимания оказалось включено изучение психологических мотивов поведения и ментальных процессов. Большинство ключевых сюжетов отечественной истории подвергаются переосмыслению с совершенно иных, далеких от идеологизированного классового подхода. В этом смысле разработка выбранной темы представляет двойной интерес. Во-первых, убийство Александра II действительно явилось одним из ключевых событий российской истории, требующим серьезного осмысления с учетом новых направлений собственно историографии. Во-вторых, специфика темы, связанная с анализом общественного мнения, неизбежно ориентирует на применение новых подходов, направленных на изучение общественного сознания как сложного комплекса, включающего не только сознательные, идеологические процессы, но и бессознательные ментальные и непроизвольные психические явления. Поэтому тема представляет интерес и в плане методологическом. Комплексный анализ событий 1881 г. в широком историческом контексте приблизит нас пониманию того, что представляла собой реакция на убийство Александра II и каковы были отношения власти и общества в этот сложный для той и другой стороны период.

Историография

Революционное движение 1870−1880-х гг. не раз привлекало внимание исследователей, но убийство Александра II и реакция на него различных слоев населения не становилась объектом исследования. Рассмотрению подвергались отклики отдельных общественных групп, но исследователи не ставили себе целью воссоздать общую картину реакции общества. Эти отклики исследовались в той мере, в какой это было необходимо для решения иных исследовательских задач, ставившихся либо историками общественной мысли, освободительного движения в целом и народовольческой организации в частности, либо исследователями политической ситуации конца 70-х — начала 80-х гг. XIX века.

Одними из первых работ, в которых затрагивалась тема убийства Александра II, стали работы зарубежных исследователей, почти сразу же переведенные на русский язык. «История революционных движений в России» А. Туна, впервые изданная в Базеле в 1883 году, в России публиковалась неоднократно — в 1905, 1920, 1924 гг. Книга была написана с либеральных позиций и не допускала резких оценок ни по отношению к радикальным организациям, ни по отношению к российской власти, хотя и демонстрировала сочувствие к революционерам. Несмотря на то, что автор неоднократно сетует на недостаток информации из России, среди его источников, очевидно, были не только заграничные нелегальные русские левые издания, но и устные свидетельства. Уже в этом труде намечаются подходы, которые будут разрабатываться в дальнейшем: взаимоотношения радикалов с либеральной частью общества до и после покушений на Александра II, отличие политической программы Народной воли от программных документов предшественников и место в ней террора (который автор считал не единственным видом деятельности народовольцев), психологические мотивы террора.

Несколько позже появились работы по истории революционного движения, принадлежащие К. Циллиакусу и Л. Барриве. И тот и другой, стремились охарактеризовать не только само движение, но и показать его влияние на общество. Значительное место отводится сотрудничеству радикалов с либералами, рассмотрению земского движения и «правительственного конституционализма». Л. Барриве настроен к последнему непримиримо и считает его весьма умеренным тактическим ходом. Консервативные взгляды Александра III не вызывают у него сомнений. К. Циллиакус же строит весьма оригинальную теорию. Определяя взгляды народовольцев как конституционалистские, что впрочем, делалось с подачи самих участников движения, он видит трагедию 1 марта в роковом стечении обстоятельств, когда правительство М.Т. Лорис-Меликова готовилось чуть ли не сделать шаг к реализации народовольческой программы, а революционеры ничего об этом не знали. Террористический акт прервал всяческие либеральные поползновения власти, но не потому, что Александр III был консерватором (он напротив, жаждал завершить начатые отцом реформы), а потому что «защитников реформ сильно поддерживали и сочувствовали им революционеры, те самые террористы, которые приговорили к казни Александра II».

Примерно в эти же годы активную исследовательскую работу вел В. Я. Богучарский. Его деятельность по собиранию материалов для журнала «Былое» через несколько лет привела к созданию двух исследований с беспрецедентной для того времени источниковой базой. Монография «Из истории политической борьбы в 70-х и 80-х гг. XIX в. Партия „Народная воля“, ее происхождение, судьбы и гибель» представляет для нас наибольший интерес, так как в ней впервые имелся раздел, специально посвященный общественным откликам на убийство царя. Исследователь задавался вопросом, в какой мере общество восприняло радикальные призывы народовольцев, и пришел к выводу, что цареубийство практически не повлияло на активность общественного движения. Тем не менее, после столь категоричного заявления автор рассматривал отклики на убийство в левой печати, но ставил вопрос о влиянии цареубийства на развитие земского движения в пользу реформ, проанализировал проекты, поданные Александру III известными общественными деятелями (Б.Н. Чичериным, А. Д. Градовским, записку деятелей земского движения). Большое внимание уделялось политической ситуации после 1 марта. Несмотря на всю симпатию к революционному движению, автор не одобрял ни целей народовольцев, ни террора как средства к их достижению. Именно в акте 1 марта 1881 года В. Я. Богучарский видел причины того, что реформы так и не завершились конституцией. Подобная позиция до революции успела стать классической и в той или иной степени повлияла на дальнейшие исследования в этой области.

Методологический позиции советской историографии во многом определились ленинской оценкой деятельности Народной воли и террористического акта 1 марта. В работе «Доклад о революции 1905 г.» (январь 1917 г.) Ленин писал, что народовольцы «проявили величайшее самопожертвование и своим героическим террористическим методом борьбы вызвали удивление всего мира». Но для того, чтобы заставить правительство твердо встать на путь реформ, у Народной Воли не хватило сил, она исчерпала себя актом 1 марта. Впрочем, эта точка зрения высказывалась еще до революции, например, Ю. М. Стекловым в очерке «Памяти Народной воли», впервые напечатанном в 1901 г. Один из номеров журнала «Каторга и ссылка» за 1926 г., целиком посвященный Народной воле и приуроченный к сорок пятой годовщине цареубийства, открывала статья В. Виленского-Серебрякова, в которой автор в с марксистских позиций указывал на ошибки цареубийц, идеализм и отсутствие четкой классовой позиции, но отдавал должное ее героизму. Наиболее последовательно эта позиция проводилась в 30-х гг. И. А. Теодоровичем, признавшим «историческое значение партии Народной воли», и осуждавшим ее за отрицание исторической миссии пролетариата, утопизм и противоположность революционному марксизму.

В 20−30-х гг. наблюдался стойкий интерес и к деятельности Народной воли, на страницах историко-революционных журналов проводились дискуссии, имевшие, правда, больше политический, нежели научный характер. Очень активно разрабатывались сюжеты, связанные с неизвестными ранее «страницами героической борьбы»: основная исследовательская работа была сосредоточена на изыскании и публикации архивных документов по истории освободительного движения и правительственных документов, связанных с этой борьбой. Одной из основных форм научного исследования стали комментарии к публикуемым источникам. Именно в это время появляются первые самостоятельные очерки, посвященные реакции населения на убийство Александра II, принадлежащие С. Н. Валку и Р. М. Кантору. Материалом для подобных исследований служили, как правило, донесения полиции и частных лиц.

С середины 30-х до 60-х гг. исследований по истории Народной воли не публиковалось, что объясняется осуждением теории «героев и толпы» в Кратком курсе истории ВКП (б). Но в это время появляются важные для нас исследования другого характера, посвященные анализу политической обстановки после убийства Александра II. Речь идет о статьях Ю. В. Готье, в которых автор подробно рассматривал борьбу правительственных группировок после 1 марта 1881 года и причины «консервативного поворота». Трактовка их довольно необычна для того времени, в которое писал автор. Вопреки складывавшейся традиции Ю. В. Готье основное внимание уделял не «объективным» обстоятельствам политической борьбы, а «субъективным» ее моментам, в частности, решающую роль отдав личному влиянию К. П. Победоносцева на Александра III.

Лишь после XX съезда КПСС началось оживление работы исследователей как по истории радикальных организаций, общественной мысли II половины XIX века, так и по политической истории того времени. Расцвет этих исследований пришелся на 60−70-е гг. Исследованию реакции общества на убийство Александра II посвятил одну из глав своей монографии «Кризис самодержавия на рубеже 1870−1880-х гг.» П. А. Зайончковский. Опираясь на широкий круг источников, он не только рассмотрел настроения, но также проанализировал попытки прессы и различных представителей общественного мнения повлиять на ситуацию и поставить вопрос об участии различных слоев в управлении страной как средстве борьбы с революционным движением. В другой своей работе «Российское самодержавие в конце XIX столетия» исследователь уделил немалое внимание причинам консервативного поворота, среди таковых видя изначальные реакционные устремления Александра III, которые после вступления его на престол должны были неизбежно и закономерно восторжествовать.

К выводу о неизбежности консервативного поворота подводит читателя и исследование В. Г. Чернухи «Внутренняя политика царизма с середины 50-х до начала 80-х гг. века». Рассматривая «историю реформ несостоявшихся, отвергнутых царизмом» исследовательница констатирует наличие группировки «правительственных конституционалистов», однако М.Т. Лорис-Меликова считает «человеком для внутренней политики случайным», Александра II — противником представительных начал, тщательно это скрывавшим, наследника — открытым консерватором.

С.С. Волк в монографии «Народная воля. 1879−1882 гг.» привел довольно обширный материал касающийся реакции на 1 марта в России и за рубежом. Автор ставил целью не столько рассмотреть реакцию всего общества, сколько показать, какой резонанс вызвало известие о смерти царя в «прогрессивных» (т.е. сочувствующих народовольцам) кругах русского общества, а также в некоторой части крестьянства. Внимание исследователя привлекла также проблема реакции на 1 марта со стороны правительства, в котором с этого времени усиливаются консервативные элементы, и происходит отказ от реформ. Несмотря на то, что исследование опирается на довольно обширный круг источников, все же нельзя не заметить стремления автора показать, что террор Народной воли был исторически оправдан, и прогрессивно мыслящие элементы русского общества это понимали (те, кто не понимал, автоматически относились к реакционно настроенным элементам), из чего исследователь делает вывод, что в целом для русского общества 1881 года был «характерен явный перевес оппозиционных настроений».

Начиная с 70-х гг. выходит ряд работ Н. А. Троицкого, посвященные освободительному движению 60−80-х гг. XIX века. В разные периоды своей научной деятельности автор интересовался различными политическими и идеологическими сторонами деятельности радикальных организаций. Большое внимание он уделил и Народной воле, не оставив в стороне реакцию общества и правительства на ее деятельность. Для нас наибольший интерес представляет работа «Царизм под судом прогрессивной общественности», одна из глав которой посвящена общественным откликам на событие 1 марта. Объектом, привлекшим внимание исследователя, стали, в частности, отклики ученых и писателей, однако, автор не без сожаления констатировал их равнодушие к политическим событиям. Рассматривая письмо Л. Н. Толстого и речь В. С. Соловьева, выступивших с инициативой помиловать цареубийц, Н. А. Троицкий увидел в них «доброе чувство к цареубийцам» и попытку вступиться за них.

Большое внимание уделено общественным настроениям после 1 марта в коллективной монографии «Россия в революционной ситуации на рубеже 1870−1880-х гг.». Авторы рассматривали сюжеты, ставшие уже традиционными в историографии: реакцию крестьян, студенческое движение и зарубежную периодическую печать. Было отмечено наличие в течение 1881 года тревожных настроений, рассмотрена перегруппировка сил в политической сфере, общественные толки и ожидания. Однако в целом концепция авторов по сравнению с предшествующими исследованиями оригинальностью не отличалась. Авторы, проникнутые симпатией к деятельности Народной воли, рассматривали в основном факты, выражающие протест по отношению к правительству и сочувствие радикальным кругам.

Ряд сюжетов, напрямую связанных с реакцией на убийство затронут в работах, посвященных отдельным общественным деятелям или направлениям освободительного движения того времени. Среди них можно выделить исследования В. Д. Зорькина, В. А. Твардовской, Ф. А. Петрова.

В работах, вышедших в 90-х гг. оценка террористического акта меняется с положительной на отрицательную: авторы всерьез заговорили о моральных последствиях 1 марта, указывая на то, что оно имело отрицательное влияние на русское общество, а также о правомерности и целесообразности террора как средства борьбы.

Л.Г. Захарова в работах «Россия на переломе (самодержавие и реформы 1861−1874)» и «Александр II» указывает, что «с убийством Александра II линия правительственной политики, сущность которой заключалась в либеральных преобразованиях, оборвалась». С другой стороны, «с этого дня тянется кровавый след к трагической развязке российской истории уже XX века. Здесь обрывается взятый реформами курс на мирное строительство правового государства». Говоря о последствиях для общества, автор, тем не менее, не ставила себе цели рассмотреть общественную реакцию, поэтому этой проблеме уделено небольшое внимание.

В 1996 году в журнале «Родина» развернулась полемика между Н. А. Троицким и А. Левандовским по поводу нравственного оправдания террора. Н. А. Троицкий в статье «Друзья народа или бесы?» выступил с критикой «врагов Народной воли». Поставив цель показать целесообразность и необходимость индивидуального террора, он сделал вывод о том, что 1 марта лишь усилило реакционные тенденции в правительстве. Лично Александр II представляется исследователю самым кровавым самодержцем «за всю историю России от Петра I до Николая II», народники же, напротив, людьми, в которых сохранились «оба величайших типа человеческого величия — мученика и героя». Эта точка зрения отстаивается автором и в недавно вышедшей монографии «Крестоносцы социализма». В ней сделана также довольно оригинальная попытка увидеть отклик на событие 1 марта в произведениях искусства и литературы, но, к сожалению, автор в основном ограничился их перечислением. Н. А. Троицкому возразил А. Левандовский, подвергнувший сомнению подобный подход к делу («в борьбе с врагом все средства хороши») и поставивший вопрос: «почему изуродованный труп царя должен был знаменовать собой начало обновления России».

Эта же проблема была актуальна и для Е. П. Толмачева. Он показал другую, нежели у исследователей 60−80-х гг., сторону общественной реакции на убийство Александра II — скорбь и горе русских людей. Проанализировав факторы, приведшие к 1 марта 1881 года, он отметил, что, не смотря на наличие в стране серьезных проблем, террористические акты были антигуманным средством, и общество это понимало. Народовольцы же, имея вполне гуманные цели, заблуждались, и это «дорого стоило России».

В 90-е гг. появляется ранее невиданный, но вполне понятный и закономерный интерес к либеральному движению и его деятелям. В немалой степени исследовательский интерес стимулировала публикация в 1980 г. в Париже «Истории либерализма в России» В. В. Леонтовича. Неудивительно, что некоторые из авторов уделяют внимание и такой проблеме, как наличие либеральной альтернативы после 1 марта 1881 года, рассматривая появившиеся в то время либеральные проекты. Среди этих работ следует отметить исследования А. Ф. Петрова, В. А. Китаева, В. А. Твардовской. Хотя авторы признают специфический характер подобных проектов, не предполагавших коренного переустройства политической системы, считают их лишь первым шагом к конституционному устройству (подобная точка зрения была характерна еще для дореволюционных работ), основная заслуга этих исследований в том, что они подчеркивают самостоятельный характер общественного либерализма, показывают весьма сложную и неоднозначную его связь с «правительственным конституционализмом».

В последнее время появилось несколько работ, посвященных личности М.Т. Лорис-Меликова. В связи с известным эпизодом его деятельности в качестве министра внутренних дел в них подробно рассматривается и возможность либеральной альтернативы после 1 марта 1881 года. Проблеме взаимодействия министра внутренних дел с либеральной прессой посвящена статья С. Н. Драгана «Либералы и М.Т. Лорис-Меликов». В более широкой исторической перспективе рассматривается его деятельность А. В. Мамоновым, а также Б. С. Итенбергом и В. А. Твардовской, выпустившими весьма объемную монографию, включившую в себя публикацию важнейших источников (некоторых — в первый раз). Общая цель, объединяющая все эти работы заключается в том, чтобы показать: М.Т. Лорис-Меликов был реформатором по убеждению, а не стал им вынужденно, следуя политической конъюнктуре. Между тем, в силу специфичности его политической позиции, ответственность за «консервативный поворот» возлагается на него самого и его окружение, отказавшихся от поддержки общества, настроенного более решительно в пользу продолжения либеральных реформ. Для нас здесь важным являются не только выводы о политической ситуации после 1 марта, о наличии серьезной либеральной альтернативы, но и об определенном состоянии общественного мнения, свидетельствующем о его самостоятельности и самоценности.

Для уяснения позиции консервативных деятелей после 1 марта интерес представляют общие работы по исследованию консервативной мысли и консервативного типа мышления, среди которых можно назвать статью С. М. Сергеева «» Творческий традиционализм" как направление русской общественной мысли 1880−1890-х гг. (к вопросу о терминологии)", материалы «Круглого стола», организованного журналом «Отечественная история».

Что касается истории радикального движения, то здесь накопленный исследовательский опыт позволил вывести проблему на новый уровень. Сравнительно недавно стала волновать исследователей проблема терроризма как явления, имеющего не только политические и идеологические, но и морально-психологические аспекты. Одной из первых работ стало коллективное исследование И. К. Пантина, Е. Г. Плимака и В. Г. Хороса «Революционная традиция в России, 1783−1883 гг.». Народовольцев авторы выделяют как особый тип личности, характеризующийся определенным психологическим складом. На его формирование, по мнению авторов, повлияли прежде всего внешние обстоятельства — характер политической борьбы и преследования со стороны правительства. Проводится мысль, что в отличие от предшествующих этапов освободительного движения психологические и моральные мотивы в деятельности народовольцев преобладали над мотивами идеологическими.

Отдельным морально-психологическим особенностям террористической деятельности посвящен и ряд статей, появившихся во второй половине 90-х гг. Однако авторы, сосредоточив внимание особенностях психологического склада террористов и нравственных мотивах оправдания их деятельности, мало внимания уделяют отношению к ним общества. Очевидно, что между представлением, как должен воздействовать террористический акт, и как он действительно воздействует на общество, существует некоторая, порой весьма значительная разница. Исследователи же нередко отождествляют представление и реальное действие, либо воздействие на общество считают диаметрально противоположным тому, как это представляли себе террористы, тогда как и то, и другое не вполне соотносится с весьма сложной исторической обстановкой.

Взаимодействие психологических и моральных факторов с идеологическими обстоятельно рассматривается в нескольких работах О. В. Будницкого, из которых «Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX—XX вв.)» имеет для нас наибольшее значение. На наш взгляд, автору довольно убедительно удалось показать сложность переплетения различных мотивов террористической деятельности, не отдавая решительного предпочтения ни одному из них, но рассматривая их синкретичность в радикальном сознании. Не ставя перед собой задачу рассматривать сакрально-мифологическую сторону террористической деятельности, исследователь, обращаясь к семантике некоторых террористических образов, делает весьма интересные замечания, которые не позволяют эту сторону проигнорировать. Однако, следуя складывающейся традиции рассматривать народовольцев как особый психологический тип, автор зачастую нивелирует различия внутри самого этого типа, в результате чего исследовательская конструкция начинает довлеть над исторической реальностью. Не совсем оправданным представляется рассмотрение психологической мотивации по текстам, имеющим заведомо агитационный характер.

Заключая обзор историографии, можно констатировать достаточную разработанность проблем, связанных с политическими последствиями цареубийства, изменением в идеологии различных общественных сил, тенденциями в их взаимоотношениях. Все это одновременно облегчает и усложняет наше исследование, так как значительная разработанность материала позволяет работать с ним на новом уровне, однако при этом достаточно ощутим «груз» различных исследовательских традиций — груз не только фактических достижений, но и различного рода штампов и схем. Что касается исследований по социальной психологии, то они почти все исключительно интересуются групповой психологией радикалов, но не касаются психологии остального общества, которое с ними взаимодействовало. Здесь поле для исследования довольно широко и допускает достаточную свободу интерпретации. Все сказанное позволяет перейти к вопросу об объекте, предмете исследования, хронологических рамках, целях и задачах работы.

Объектом исследования является общественное мнение 1881 года, предметом — реакция общества на убийство Александра II, а целью — ее анализ в контексте взаимодействия власти и общества в 1870—1880-х гг.

Задачи исследования:

— изучение трансформации идеологического контекста феномена цареубийства в истории России;

— анализ политических итогов цареубийства как результата борьбы сил в государственном аппарате и обществе;

— изучение дискуссии о состоянии общества и перспективах преодоления кризиса, возникшей как реакция на цареубийство;

— анализ восприятия цареубийства в массовом сознании и отклики выдающихся общественных деятелей.

Хронологические рамки сознательно ограничены временем непосредственной реакции — с марта по ноябрь-декабрь 1881 года: именно в этот период можно зафиксировать наибольшую активность различных общественно-политических сил, которая проявлялась как в поведении отдельных деятелей и общественных групп, стремившихся влиять на ситуацию, так и в инициативе периодической печати.

Источники.

Большая часть из них введена в научный оборот, но имеются источники, которые ранее либо были недооценены, либо вовсе проигнорированы исследователями, ставившими перед собой задачи, лишь опосредованно связанные с рассмотрением реакции общества на убийство Александра II. Основной массив источников, привлекаемых для решения обозначенных нами исследовательских задач, составляют источники личного происхождения, публицистика и фольклор. По мере необходимости привлекаются делопроизводственные документы.

Источники личного происхождения (мемуары, дневники, письма). Это наиболее интересный, информативный и в то же время наиболее сложный для интерпретации вид источников. Их свойства, в некоторых случаях являющиеся недостатками (субъективность, неполнота информации, широта или, напротив, узость тематики, сознательное или несознательное искажение информации, ретроспективность мемуаров и синхронность дневников и писем) для решения поставленных исследовательских задач являются несомненными достоинствами. Многие авторы были не просто современниками событий, но принимали в них самое активное участие. Кроме того, социальный состав авторов довольно широк, правда, демократизация этого состава во второй половине XIX века (следствие роста исторического самосознания личности) в большей степени коснулась мемуаров и писем, в то время как ведение дневников оставалось, очевидно, занятием более узкого социального круга.

Целесообразным представляется рассматривать их исходя из принадлежности различным общественно-политическим слоям. Довольно большую подгруппу представляют мемуары участников «освободительного движения», имевших то или иное отношение к деятельности Народной воли. Первые очерки, опубликованные за границей и посвященные первомартовцам, написаны людьми, близко их знавшими, что соответственно отразилось и на оценке события. Писались они не только для того, чтобы «почтить память погибших» но и с определенными пропагандистскими целями — этим определена их публицистическая направленность. Эта же функция присуща и мемуарам, публиковавшимся время революции 1905;1907 гг. в частных русских издательства — таких, например, как «Донская речь», и журналах — «Историческом вестнике», «Былом» и некоторых других. Чуть позже на процесс мемуаротворчества начинает влиять возрастающий научный интерес к революционному движению. С этим связано появление так называемой «пограничной группы» мемуаров, в которых авторы делают шаг к научному исследованию событий, реконструируя прошлое и строя исследовательские концепции на основе собственных воспоминаний, документов, устных свидетельств позднего времени и строя несложные концепции. В целом данная группа источников довольно обширна, не раз отдельные воспоминания или сборники переиздавались, среди них есть издания, посвященные непосредственно событию 1 марта. Основным недостатком их является не тенденциозность, которая вполне объяснима, понятна и неизбежна, и в источниках подобного рода должна только приветствоваться, а их направленность на различную аудиторию. Когда мемуаристы пишут для себя, своих единомышленников или оппонентов со схожим интеллектуальным, нравственным уровнем и системой ценностей, их воззрения выражаются наиболее полно. Они не боятся рефлексии. Нередко же, ориентируясь на весьма невзыскательную аудиторию (как правило, рабочую, — подавляющее число мемуаров написано и опубликовано в 20−30-х гг.) авторы, превратно поняв свою «просветительскую» функцию, популярно излагают события и упрощают мотивы своей деятельности. Ориентация на «научность» нередко приводит к схематизму и выхолащивает из воспоминаний непосредственное восприятие событий.

Вторую подгруппу представляют воспоминания либеральных и консервативных деятелей, активно участвовавших в общественно-политической жизни в рассматриваемый период. Их публикация, начатая еще до революции, в ограниченном количестве продолжилась в 20−30-х гг. — из архивов были извлечены дневники, мемуары и письма, принадлежащие П. А. Валуеву, Е. А. Перетцу, М.Т. Лорис-Меликову, Б. Н. Чичерину, Е. М. Феоктистову, А. А. Бобринскому, К. П. Победоносцеву и др. Делалось это нередко с «антипропагандистскими целями», чтобы вскрыть «порочность» их авторов. Затем наступил период относительного затишья публикаций, хотя в 60−70-х гг. велась работа по систематизации мемуаров. С начала 1990;х гг. и по сегодняшний день мемуары публикуются очень активно и с различными целями — от чисто научных до чисто коммерческих, как со всевозможными комментариями, так и без них. Переизданы воспоминания Б. Н. Чичерина, дневник А. Ф. Тютчевой, опубликованы воспоминания А. А. Толстой, великого князя Александра Михайловича и др., неизвестные письма К. П. Победоносцева. Два тематических сборника объединили мемуары лиц из окружения Александра II и Александра III.

В целом данная подгруппа источников позволяет проследить их реакцию на событие 1 марта 1881 года и отражает их оценку происходящей ситуации. Достоинством данной подгруппы источников является и то, что она включает в себя не только мемуары (в случае с радикальными деятелями мемуары — это исключительная форма их творчества, причины, по которым они не вели дневников и не писали пространных писем вполне понятны), позволяющие проследить реакцию не только в опосредованном виде, но и проникнуть в те чувства, увидеть те мысли, которые владели авторами именно в момент совершения цареубийства и сразу же после него.

Обе подгруппы мемуаров хорошо дополняют друг друга, так как позволяют проследить реакцию разных слоев общества. Если радикальные деятели имели возможность наблюдать настроения на улицах, среди простого населения, а также в той среде, которая была близка им по взглядам, то воспоминания крупных либеральных и консервативных деятелей, которые управляли или пытались управлять политической стороной событий, дает нам возможность проследить реакцию правительственных, чиновничьих и аристократических кругов. Если учесть, что небольшую группу составляют мемуары представителей общества, так называемых «сторонних наблюдателей», то весь комплекс данного типа источников позволяет представить картину реакции общества на убийство Александра II достаточно полно, хотя она и будет в достаточной мере мозаичной.

В заключении обзора источников личного происхождения, хотелось бы обратить внимание на мемуары под названием «Правда о кончине Александра II. Из записок очевидца», который не упоминается ни в одной из известных нам исследовательских работ, в той или иной мере затрагивающих эту тему и в силу своей оригинальности заслуживает особого разговора. Мы пользовались изданием 1990 г., выпущенным издательством «Ингрия». Первое и второе издания этих мемуаров осуществлены в Штутгарте издательством Карла Малькомеса в 1895 и 1898 гг. соответственно. Еще одно издание, с которого и сделан репринт 1990 года, вышло в 1912 году. Из-за невозможности в данный момент выяснить, сохранились ли какие-либо дополнительные источники, позволяющие прояснить его происхождение и историю создания, судить об источнике мы можем только из текста. Из него может быть установлена примерная дата создания: упоминание о «ныне взошедшем» на престол Николае II и о Н. В. Муравьеве как министре юстиции (который являлся таковым в период с 1894 по 1908 гг.) позволяют предположить, что текст появился не ранее 1894 года. Верхняя граница устанавливается по дате первой публикации — 1895 г. Заявление автора о том, что ему «хочется взглянуть в мои старые записки и передать гласности то, что я записал из виденного мною в тот злосчастный последний день жизни монарха Александра Николаевича» может свидетельствовать о наличии какого-то более раннего текста, возможно, дневниковых записей, подвергшихся переработке и дополнению фактами, которые не могли быть известны обществу в марте 1881 года. Наиболее подробно описаны: развод в Михайловском манеже, само убийство и казнь цареубийц. Некоторую настороженность вызывает склонность мемуариста к одинаково подробному описанию событий, происходивших одновременно в разных местах (Михайловском манеже и Зимнем дворце). То обстоятельство, что при этом аноним обнаруживает знакомство с другими источниками наводит на мысль, о том, что он действительно был современником событий и хорошо знал ситуацию, но не обязательно являлся очевидцем абсолютно всех событий, которые он описывает. Затруднения возникают с определением общественно-политической позиции автора, к моменту написания записок, находившемуся за границей (что явствует из обращения к читателям, которых он называет не иначе как «соотечественниками»). Можно говорить о его монархических взглядах, при этом, он не чужд реформам 1860−1870 гг. В тексте обращают на себя внимание два момента — мотив «дворянского заговора» и неприкрытый антисемитизм. В характеристиках цареубийц есть ноты симпатии. Очень приблизительно его взгляды можно определить как консервативно-либеральные. Вопрос о социальной и профессиональной принадлежности, мере участия автора в событиях, связанных с убийством Александра II, остается открытым. Чуть яснее обстоит дело с целями публикации. Из рекламных листов, вплетенных в первое и второе издания явствует, что издательство Карла Малькомеса активно занималось изданием беллетристики. С большой долей вероятности можно говорить о том, что «Правда о кончине…» была издана как произведение беллетристское, и как таковое воспринималось читателями. Хотя аноним и претендует на наличие некой политической позиции, а текст полностью выдержан в публицистическом стиле и снабжен броским заголовком, вряд ли можно предполагать наличие каких-то пропагандистских целей публикации. Во всяком случае, они были не главными. Отсутствие каких-либо комментариев к репринтному воспроизведению текста в 1990 году, а также сколько-нибудь выраженного интереса к источнику в научной среде позволяют предположить, что и в наши дни текст вновь появился с той же целью, что и почти 100 лет назад. Во всяком случае, переиздание немалым тиражом (200 000 экземпляров) удачно вписывается в контекст возрастающего увлечения pop-history. Что же касается пользы этого источника для данного исследования, то специфика текста — довольно оригинальные, порой нетипичные для других мемуаров, а порой карикатурно-заостренные суждения анонима — делает его чрезвычайно интересным для исследования общественной реакции на убийство.

Публицистика. К этому типу относятся народовольческие прокламации, публицистические тексты, появлявшиеся в легальной печати, принадлежащие общественным деятелям с самым широким спектром общественно-политических воззрений, а также отдельно выделяемые: судебная речь прокурора Н. В. Муравьева на процессе первомартовцев, речь в защиту последних В. С. Соловьева, письмо Л. Н. Толстого к Александру III по тому же поводу. Несмотря на разнородность способов публикации, целей авторов и функций, которыми были наделены эти тексты, их основная направленность — апелляция к общественному мнению — позволяет увидеть их общность.

Выпуск прокламаций составлял одну из важнейших задач как «Народной воли», так и различных организаций и кружков, бывших ее предшественниками и последователями. Существование и функционирование подпольных типографий стало отдельным и весьма важным сюжетом народовольческих воспоминаний. Механизм составления и печатания прокламаций был отработан весьма четко, и выпуск, как правило, следовал за всеми крупными террористическими актами, осуществлявшимися народовольцами, а также за ответными действиями правительства. Таким образом, прокламации имели несколько функций, которые им придавали народовольцы: общественная агитация, выражение собственной позиции по какому-либо поводу, попытка повлиять на правительство, оправдание себя перед обществом, а также, вероятно, самооправдание. После события 1 марта «Народная воля» также выпустила несколько прокламаций, написанных в различной форме. Кроме обычных воззваний и обращений к ним обычно относят и письмо Исполнительного Комитета Александру III. Вероятно, сюда же можно причислить и письмо Н. И. Кибальчича, написанное им в заключении и представляющее, по сути, повторение идей, изложенных в общем письме. Кроме того, было несколько прокламаций, написанных организациями, стоящими близко к «Народной воле», например, Союзом южнорусских рабочих, или группой швейцарских эмигрантов. Также сюда относится неизданный манифест Исполнительного комитета Народной воли, который имеет довольно любопытные отличия от остальных прокламаций, но внимание исследователей, кроме опубликовавшего и прокомментировавшего его Р.М. Кантора, не привлек.

Статьи и обзоры в периодической печати, посвященные убийству Александра II и политической ситуации после 1 марта, появлялись регулярно на протяжении всего года во всех более-менее крупных изданиях, таких как «Вестник Европы», «Отечественные записки», «Русская мысль», «Русская речь», «Русский вестник», «Русское богатство». Как правило, само событие, а также последовавшая за ним казнь цареубийц в общем объеме публикаций занимают небольшое место. Гораздо большее внимание уделено инициативам правительства и обсуждению его политики после восшествия на престол Александра III. Немалое место занимают идейные споры о дальнейшей судьбе страны, в отдельных случаях поднимавшиеся до философского осмысления стоящих перед обществом и властью проблем или цельных политических проектов. Сюда можно отнести также публицистику, отделенную от события 1 марта некоторым временным промежутком, но имеющую с ним непосредственную связь — статьи Н. А. Данилевского, Л.А. Тихомирова.

Особый интерес представляют публицистические тексты, инициатива создания которых принадлежит не общественным силам, а властным структурам, пытавшимся таким образом манипулировать мнением населения. Довольно яркий пример этого — публикации народного журнала «Мирской вестник», издание которого осуществлялось с ведома министерства народного просвещения и учебного комитета при Собственной Его Императорского Величества канцелярии по учреждениям Императрицы Марии, способствовавших распространению журнала в сельских учебных заведениях и войсках.

Речь прокурора Н. В. Муравьева — наиболее интересная для данной работы часть сложного и многослойного источника, каким является стенограмма заседаний Особого Присутствия Правительствующего Сената по делу об убийстве Александра II. Хотя по типу своему источник принадлежит к делопроизводственным материалам, речь, включенная в его структуру, может быть выделена как самостоятельный текст, принадлежащий к публицистике. Основанием для этого нам представляется ее публичность, то есть адресация обществу (его определенной группе — присутствующим на суде и обществу в целом, так как материалы процесса публиковались и были общедоступными), что выводит ее за рамки делопроизводства как такового, связанного с «обслуживание различных управляющих систем». В исторической литературе ей, однако, не уделялось серьезного внимания, и, как правило, анализ ее откровенно заменялся обвинением Н. В. Муравьева в «юридической посредственности» и невежестве, констатацией факта «кровожадности» прокурора, олицетворявшего несправедливость, неправомерность и жестокость процесса и вынесенного приговора. Неприкрытая тенденциозность речи, обусловленная целями обвинения, является несомненным достоинством источника, так как отражает воззрения определенных общественных сил, хотя и значительно утрированные. То обстоятельство, что основное внимание прокурора сосредоточено на доказательствах нравственной вины народовольцев, позволяет привлечь данный источник для выяснения некоторых весьма интересных моментов реакции, затрагивающих сферу общественных ценностей того времени.

В отличие от предыдущей двух групп письмо Л. Н. Толстого и речь В. С. Соловьева не раз подвергались исследовательскому анализу именно в связи с реакцией общественности на убийство Александра II. Речь В. С. Соловьева — пример устного публичного выступления, которое дошло до нас в пересказе нескольких лиц. Письмо Л. Н. Толстого все исследователи, и в этом мы с ними согласны, традиционно причисляют к актам публичного выступления, хотя, по замыслу автора, оно не было открытым, адресовалось непосредственно Александру III и не предназначалось для печати. Строго говоря, Л. Н. Толстой апеллировал не к общественному мнению, а к мнению царя. Но письмо получило общественную огласку, и не может быть отнесено к источникам личного происхождения уже хотя бы потому, что стало выражением не только личной, но и общественной позиции. Значительной корректировки требует, однако, уяснение целей и мотивов, которыми руководствовались В. С. Соловьев и Л. Н. Толстой в своих выступлениях, но этот вопрос будет рассмотрен непосредственно в ходе их характеристики.

Фольклор (исторические песни) вообще не использовался ранее в исторических исследованиях, связанных с данной темой. Нам известна лишь статья Т. Ивановой, посвященная этому типу источников: в ней автором вторично опубликованы тексты (чаще — полностью, частично — в отрывках), подавляющее большинство которых находится в труднодоступных этнографических сборниках. Публикация сопровождается необходимым историко-филологическим комментарием. Между тем, анализ этих источников позволяет выяснить особенности народной реакции на событие 1 марта: ранее исследовательские суждения о ней основывались на подсчетах немногочисленных крестьянских выступлений и отрывочных высказываниях, зафиксированных наблюдательными современниками и не менее наблюдательными надзорными органами.

Создавались исторические песни начиная с 1880-х гг., и вплоть до начала XX века записывались этнографами — любителями. Хотя фольклор в целом считается коллективным устным художественным творчеством, у исторических песен есть конкретные авторы, и эти песни можно считать переходной стадией от коллективного творчества к индивидуальному. Значительной корректировки требует вопрос об отношении фольклора к действительности. Ни литература, ни фольклор не являются источниками, в которых отражается какая бы то ни было конкретно-историческая действительность — ни современная автору, ни в исторической ретроспективе. Мы полностью согласны с утверждением, что «художественный предмет», имеющий лишь косвенное отношение к вещам материального мира, должен «вынужденно» воплощаться в них, чтобы быть понятым. Как известно, реальность, воплощенная в поэтическом произведении, есть реальность, по своей сущности глубоко отличная от окружающей действительности, поэтому нет необходимости навязывать фольклору то, чего в нем нет. В народных песнях об убийстве Александра II воспроизведена реальность мифологическая, в нем запечатлено предание и именно это предание и будет подвергнуто рассмотрению в данной работе. Не соотношение предания с исторической действительностью, а внутренняя его логика, как нам представляется, позволит увидеть причины, определившие направление народной реакции.

Методологические основания.

Определение общих методологических позиций исследования отталкивается от утверждения П. Валери, согласно которому, «не существует теории, которая не являлась бы тщательно препарированным эпизодом некой автобиографии». Это высказывание позволительно отнести и к разного рода историософским построениям: вряд ли исследователь вправе разделять чужие биографии и чужой опыт. Тем не менее, и методологический релятивизм является не менее опасной крайностью. Поэтому в области философской методологии данная работа придерживается оснований объективного идеализма в той форме, в которой они изложены в философских сочинениях Вл. Соловьева, Н. Бердяева и П. А. Флоренского, сознательно отрицая монополию материалистического мировоззрения на главенство в сфере гуманитарных наук. В сфере методологических традиций собственно исторической науки работа опирается на взгляды герменевтического направления (положения об истории как науке о духе и подход к истолкованию текста — исторического источника) и баденской школы неокантианства, последователем которой явился русский историк А.С. Лаппо-Данилевский (источник как реализованный продукт человеческой психики, индивидуализирующая интерпретация источника). Также вполне применимой к историческому исследованию представляется концепция Х. Зельдмайра, сформулированная им для науки об искусстве.

Переходя к более частным методологическим основаниям данной работы, необходимо остановиться на ключевых определениях, в ней используемых. Прежде всего, это понятие общества. Как известно, в современной отечественной науке не существует четкого представления о том, что считать обществом второй половины — конца XIX века. Связано это, как видится, с тем, что само изучаемое явление не имело четких границ. Н. А. Троицкий, затронув эту проблему в конце 1970;х гг., и отметив, что «понятие „общество“ в царской России было весьма условным, поскольку оно обнимало собой принципиально разные слои населения — от корифеев национальной культуры до узковзглядых обывателей», предлагал считать обществом те его слои, на реакцию которых рассчитывали народники, то есть «в какой-то степени „черный народ“ (крестьян и рабочих), но главным образом активную интеллигенцию, ибо в то время именно она (в особенности литераторы, журналисты, адвокаты) имела возможность создавать в стране общественное мнение, с которым царизм хоть как-то считался». Хотя в этом утверждении содержалась доля истины, оно имело серьезный недостаток, так как целенаправленно ориентировало на рассмотрение общественной реакции с позиции народовольческих взглядов. Кроме того, взгляды крестьян и рабочих, по выражению самого Н. А. Троицкого, были хотя и «потенциально наиболее значимой сферой общественного мнения», но «малоавторитетной».

Не так давно свое определение общества второй половины XIX века предложил Б. Н. Миронов. Резюмировав, что само оно определяло себя как «средний класс: помещики, живущие в столицах и других городах, неслужащие дворяне, купцы первых гильдий, образованные люди и литераторы, разнообразные элементы коего спаяны в одно целое», в качестве основного критерия исследователь предложил рассматривать избирательный ценз в органы земского самоуправления. Такой подход также не лишен основания, однако, в достаточной мере выглядит формализованным: в этом случае в понятие общества включаются как активные участники общественно-политической жизни, так и пассивные избиратели.

Из попыток современников определить, что же представляло из себя тогдашнее общество, совершенно четко можно установить только антиномию «общество» — «народ», но как раз она и является ключом для понимания сути этих явлений. Представляется, что применительно к 80-м гг. XIX в. можно говорить об обществе, походя к нему с категориями не избирательного, а образовательного ценза, не исчерпывавшегося понятиями грамотности и элементарных знаний, а предполагавшего некий культурный уровень, позволявший при желании принимать активное участие в различных сферах общественной жизни, начиная политикой и кончая культурой. В известной мере это соответствовало жесткой сословной структуре общества, но следует помнить, что и она претерпевала изменения — об этом свидетельствует хотя бы появление такой категории населения, как разночинцы. При таком подходе существовавшая в реальности размытость границ между «обществом» и «народом» не противоречит определениям. Народ же, не являясь, строго говоря, участником общественной жизни, воздействовал на нее опосредованно, и в то же время сам служил объектом воздействия со стороны различных общественно-политических сил: в большей степени это касается революционеров и консерваторов, в меньшей — либералов.

Переходя к вопросу о том, что представляет собой реакция общества, исследователь неизбежно сталкивается со сложностью и многообразием ее проявления. Поэтому необходимо наметить некоторые ориентиры, которые направили бы исследовательскую мысль в русло плодотворного научного поиска. Следует обозначить наиболее значимые типы реакции, выделяемые по доминированию в ней идеологического, политического, морального, психологического аспектов общественного мнения. Далее, на них накладываются уровни осмысления события: обыденный, общественно-идеологический, философский, мифологический, которые присущи абсолютно всем группам населения, как обществу, так и народу. Наконец, к ним присоединяются еще два уровня собственно человеческого сознания — массовый и индивидуальный. Все вместе создает своеобразную трехмерную систему координат, в которой располагаются проявления реакции — отклики. Сочетание вышеназванных типов и уровней может быть различным, чему в реальности и соответствует разнообразие и непохожесть откликов. Условное же принятие подобной модели позволяет провести некоторую их систематизацию. Стоит оговориться, что она не носит характера абсолютной схемы, и ее использование не является жестким.

Еще одна проблема, которой необходимо коснуться — это вопрос о качественных и количественных характеристиках общественного мнения. Данная работа основывается на представлении о преобладании первых над вторыми. Во-первых, не должна вводить в заблуждение малочисленность такой категории как общество в сравнении с общей численностью населения Российской империи во второй половине XIX века. Во-вторых, публикация в периодических изданиях рассматривается нами как один из способов выражения и формирования общественного мнения, который, однако, не является единственным. Момент публичности мнения, конечно, важен, но отсутствие широкой аудитории не умоляет значимости высказанного. Поэтому стоит признать, что частные разговоры, мысли, мнения, суждения, отраженные в источниках личного происхождения могут быть признаны способами выражения общественного мнения, если в той или иной мере они апеллировали к нему. Подобные воззрения опираются на теорию разговора Г. Тарда, изложенную им в работе «Мнение и толпа».