Введение. 
Тоталитарный режим в СССР при И.В. Сталине

Вначале следует прояснить само определение тоталитарного режима. Сам термин появился в конце 20-х годов, когда некоторые политологи стремились отделить социалистическое государство от демократических государств и искали четкое определение социалистической государственности.

Понятие «тоталитаризм» означает весь, целый, полный (от латинских слов «TOTALITAS «- цельность, полнота и «TOTALIS» — весь, полный, целый). Оно было введено в оборот идеологом итальянского фашизма Дж. Джентиле вначале 20 в. В 1925 г. это понятие впервые прозвучало в итальянском парламенте. Обычно под тоталитаризмом понимают политический режим, основанный на стремлении руководства страны подчинить уклад жизни людей одной, безраздельно господствующей идее и организовать политическую систему власти так, чтобы она помогала реализации этой идеи. Тоталитарный режим характеризуется, как правило, наличием одной официальной идеологии, которая формируется и задается общественнополитическим движением, политической партией, правящей элитой, политическим лидером, «вождем народа», в большинстве случаев харизматическим, а также стремлением государства к абсолютному контролю над всеми областями общественной жизни, полным подчинением человека политической власти и господствующей идеологии.

Предпосылки

Избранный в 1925;27 годах правящей фракцией курс на фермерско-капиталистическое развитие деревни очень скоро обнаружил свою несостоятельность. В результате товарного голода, отсутствия промышленных товаров, которые можно было предложить деревне, государство, несмотря на рост хлебных запасов у зажиточных слоев крестьянства, сталкивалось со все более серьезными трудностями в получении хлеба, необходимого для снабжения городов и выполнения экспортно-импортных планов.

Внутри Политбюро первым обратил на это внимание Бухарин, который в конце 1927 года называл две «роковые проблемы», вставшие перед партией: проблему хлебозаготовок и проблему капиталовложений в тяжелую индустрию, которая, по его словам, будет «мучительно и жгуче стоять в течение ближайших 15 лет». Именно Бухарин выступил перед XV съездом партии с лозунгом «форсированного нажима на кулака». Этот лозунг был включен в тезисы ЦК, вынесенные на предсъездовскую дискуссию.

В контртезисах оппозиции к XV съезду отмечалось, что «наконец-то, — с опозданием на два с лишним года — ЦК провозглашает лозунг нажима на кулака и нэпмана. Этот лозунг, если его брать всерьез, предполагает изменение всей политики, новую группировку сил, новую ориентировку всех государственных органов и Ведь ни кулак, с одной стороны, ни бедняк — с другой, не забыли, что в течение двух лет ЦК отстаивал совсем другую политику. Совершенно очевидно, — что, замалчивая эту свою прежнюю установку, авторы тезисов исходят из мысли, будто для изменения политики достаточно дать новый «приказ». Оппозиция подчеркивала, что только стремлением правящей фракции скрыть свое политическое банкротство объясняется ее попытка обосновать необходимость «форсированного нажима» на кулака и нэпмана их «ослаблением» .

В предсъездовских документах оппозиции назывались основные факторы, ведущие к близкому хозяйственному кризису: нехватка промышленных товаров вследствие медленного развития индустриализации; накопление хлебных запасов в руках верхушечных слоев деревни в результате ее растущего социального расслоения; попытка правящей фракции выйти из экономических трудностей путем выпуска бумажных денег, не обеспеченных товарным покрытием.

Сталинско-бухаринская фракция, обеспечив «монолитность» состава XV съезда, не только заменила грубой, разнузданной бранью по адресу оппозиции обсуждение ее документов. Она скрыла даже от делегатов съезда тот факт, что к его моменту (декабрь 1927 года) плановые заготовки хлеба упали на 42% по сравнению с тем же периодом предыдущего года. Делегаты не узнали и о том, что накануне съезда Политбюро провело несколько заседаний, на которых обсуждались пути преодоления хлебозаготовительного кризиса, угрожавшего значительно превзойти по своим масштабам и последствиям аналогичные «осенние заминки» 1925 года и поставить города перед угрозой хлебной блокады.

К этому времени полностью подтвердились прогнозы оппозиции об обострении диспропорции между развитием промышленности и сельского хозяйства и росте инфляции, выступавшей в форме хронического товарного голода. Однако это не побудило Политбюро планомерно изменить свою политику в духе требований левой оппозиции. В докладе на съезде Сталин отверг ее констатации и предостережения, заявив, что опережающий темп производства средств производства по сравнению с производством предметов потребления, неизбежный в условиях индустриализации, делает неизбежным «элементы товарного голода на ближайший ряд лет». В этой связи он обвинил деятелей левой оппозиции в том, что они «черпают материалы для своей идеологии в спекулянтских хвостах и кричат о товарном голоде, требуя вместе с тем „сверхиндустриализации“. Но это чепуха, товарищи» .

Столь же упрямо сталинско-бухаринское руководство игнорировало предостережения левой оппозиции об обострении хлебной проблемы в результате усиления экономической мощи и влияния кулака. На XV съезде предложение оппозиции о принудительном займе в 150−200 млн. пудов хлеба у 10% наиболее богатых крестьянских хозяйств было объявлено Молотовым при поддержке Сталина срывом политики нэпа. «Тот, кто теперь предлагает нам эту политику принудительного займа, — говорил Молотов, — и каким бы добрым желанием ни было это предложение проникнуто — тот враг рабочих и крестьян, враг союза рабочих и крестьян. (Сталин: Правильно!)» .

Вместе с тем Политбюро вынесло на съезд программу известной трансформации нэпа, включавшую переход к технической реконструкции всего народного хозяйства, усилению плановых начал в управлении экономикой и ограничению капиталистических элементов города и деревни. Все эти идеи, равно как и некоторые практические меры, осуществленные в преддверии съезда, например, освобождение от уплаты сельхозналога 35% крестьянских хозяйств (маломощных, бедняцких слоев деревни), были, по сути дела, взяты из оппозиционной платформы.

Определенные изменения были внесены правящей фракцией и в проект пятилетнего плана, первый вариант которого намечал крайне низкие темпы развития промышленности. Это объяснялось его разработчиками необходимостью соблюдения пропорциональности между накоплением и потреблением, отказа от «максимума темпа накопления». Однако и личное потребление на душу населения должно было возрасти по этому варианту плана за пять лет всего на 12%. Крайняя робость этого замысла пятилетки ярче всего проявилась в том, что к ее концу государственный бюджет должен был составить всего 16% национального дохода, тогда как даже в царской России он составлял 18%. Впоследствии Троцкий отмечал, что «инженеры и экономисты, составлявшие этот план, были несколько лет спустя сурово наказаны по суду, как сознательные вредители, действовавшие под указку иностранной державы. Обвиняемые могли бы, если бы смели, ответить, что их плановая работа целиком соответствовала тогдашней „генеральной линии“ Политбюро и совершалась под его указку» .

В сталинистской историко-партийной литературе XV съезд именовался съездом коллективизации. Однако это определение неадекватно характеризует содержание этого съезда. Поскольку он был всецело вовлечен в «добивание» оппозиции, обсуждение назревших изменений в аграрной политике заняло на нем второстепенное место. Идея коллективизации в отчетном докладе Сталина, в докладах Рыкова и Молотова (о директивах по составлению пятилетнего плана развития народного хозяйства и о работе в деревне) и в резолюциях по этим докладам была сформулирована как политика, рассчитанная на неопределенно отдаленную перспективу. «Мы знаем, — говорил Молотов, — что развитие индивидуального хозяйства по пути к социализму — есть путь медленный, есть путь длительный. Требуется немало лет для того, чтобы перейти от индивидуального к общественному (коллективному) хозяйству и Мы знаем хорошо, что сам нэп — так называемая „новая экономическая политика“ — был уступкой среднему крестьянину, мелкому собственнику, мелкому хозяйчику, который еще предпочитает индивидуальное хозяйство коллективному хозяйству. Этой политики мы придерживались, придерживаемся и будем придерживаться, пока существует мелкое крестьянское хозяйство». Такой подход оставлял полностью открытым вопрос о сроках и методах коллективизации.

Между тем в распоряжении Молотова, возглавлявшего комиссию по подготовке тезисов о работе в деревне, были разработки крупных ученых-аграрников, в том числе директора НИИ сельскохозяйственной экономики и политики А. В. Чаянова. В записке Чаянова Молотову подчеркивалось, что в результате ликвидации высокотоварных помещичьих и крупных кулацких хозяйств сельское хозяйство еще в большей степени, чем до революции, стало базироваться на производстве докапиталистического семейного типа, с обостренными «кабальными взаимоотношениями в области сдачи и найма инвентаря и рабочего скота». После введения нэпа, открывшего простор развитию рыночных отношений в деревне, в этом массиве «снивелированных хозяйств» вновь стали обозначаться процессы капиталистической дифференциации фермерского типа. Хотя эти процессы в известной степени сдерживались социальной политикой государства, они тем не менее развязывали рыночную стихию на селе, угрожавшую перерождением докапиталистических семейных форм крестьянского хозяйства в фермерские хозяйства, и, следовательно, сменой социального базиса сельскохозяйственного производства. Чаянов отвергал точку зрения тех экономистов, которые считали такую эволюцию наиболее желательным способом подъема производительных сил сельского хозяйства. Он высказывал убеждение в полной возможности развивать количественное накопление социалистических элементов в деревне по следующим направлениям: кредит — закупка — сбыт — вспомогательные предприятия — организация первичной переработки сельхозпродукции — организация совместной обработки земли и обобществление целого ряда отраслей сельского хозяйства. Такого рода линия, по его мнению, могла противостоять тенденциям фермерского типа и создать систему общественного кооперативного хозяйства, которое постепенно сможет заменить индивидуальные парцеллы крупными предприятиями колхозного типа.

Однако такая реалистическая программа постепенной коллективизации сельского хозяйства полностью отсутствовала у Молотова, который не рассматривал коллективизацию в качестве актуальной задачи социально-экономической политики партии. «Нельзя, конечно забывать, — повторял он в заключительном слове на съезде, — что на ближайшие годы наше сельское хозяйство будет развиваться главным образом как масса мелких крестьянских хозяйств» .

Ничто не предвещало на съезде и коренного изменения политики партии по отношению к кулаку. Молотов даже косвенно критиковал «справа» бухаринский лозунг о «форсированном наступлении» на кулака, заявив, что «этой формулой ничего нового не говорят». «Основной рычаг» в наступлении на капиталистические элементы деревни, как утверждал Молотов, заключается в убеждении середняка и поощрении государством «элементов» крупного общественного крестьянского хозяйства. Доклад Молотова содержал многочисленные предупреждения против применения в этих целях метода принуждения, призывы к «осмотрительности, осторожности, неторопливости, постепенности и т. п.». При всей справедливости этих общих рассуждений они свидетельствовали об отсутствии у правящей фракции отчетливой программы преобразований в деревне, где скрещивались наиболее острые противоречия экономического и социального развития страны. Этим, в первую очередь, объяснялись последующие трагические события, вызванные ошеломляющим стремительным поворотом от «осторожной» и «неторопливой» политики к ультралевому авантюристическому курсу.

Зажиточные слои деревни, экономическая мощь которых намного превосходила их численность (уже весной 1926 года в руках 6% крестьянских хозяйств было сосредоточено около 60% товарного зерна), фактически прекратили продажу зерна государственным заготовителям и кооперации, придерживая его до весны, когда возникнет более благоприятная рыночная конъюнктура.