Образ и детство ребенка в «Детство Никиты» по А. Н. Толстого

Понятно, что в текстах начала 20-х годов «звезда» кодирует не просто Рождество, но космическое Рождество, начало нового века/мира (т. е. эона). Тогда часы и коробочка вместе означают конец и начало, апокалипсис, конец времени и надежду на спасение и защиту в новом и неведомом мире. Защиту, конечно, в любви — вспомним, что повесть писалась параллельно с романом «Хождение по мукам», где именно любовь противостоит смрадным вихрям войн и революций.

Звезда. Звезд же в «Детстве Никиты» преизбыток. Звезда рождественская, «голубовато затеплившаяся». Звезда пасхальная. Звезды августовские из главы «На возу». И даже кобыла Звезда. Золотая звезда на крышке елочной коробочки. Звезды в «Детстве Никиты» все добрые, привычные, как «робкая звезда», которую ищет герой рассказа «Гедали» Бабеля. Всем понятен и страшен их противовес — жестокая железная, красная, пятиугольная, люциферовская звезда нового режима, восходящая железная планета, с которою сравнивается приближающийся поезд в «Воздушных путях» Пастернака, «железная звезда», которой руководится герой стихотворения Кузмина «Энеи», угрожающая звезда Наталии Крандиевской: «Горит звезда железная/ Пятиугольной бездною/ Разверстою пустыней» (84).

Музыкальный ящичек. В середине «Повести о многих превосходных вещах» есть еще один эпизод, где присутствуют и коробка, и пружина. Внутри Никиты звучит внутренняя музыка, и он думает о том, что внутри его — музыкальный ящик. Это музыка, порожденная любовью, из нее рождаются первые никитины стихи — эрос и есть родник искусства:

" Никита остановился и снова, как во все дни, почувствовал счастье. Оно было так велико, что казалось, будто где-то внутри у него вертится, играет, нежно и весело, музыкальный ящичек. Никита пошел в кабинет, сел на диван, на то место, где позавчера сидела Лиля, и, прищурившись, глядел на расписанные морозом стекла. Нежные и причудливые узоры эти были как из зачарованного царства, — оттуда, где играл неслышно волшебный ящик. Это были ветви, листья, деревья, какие-то странные фигуры зверей и людей. Глядя на узоры, Никита почувствовал, как слова какие-то сами собой складываются, поют, и от этого, от этих удивительных слов и пения, волосам у него стало щекотно на макушке" [85].

Сюда же, к коробочкам, ящичкам, заводным игрушкам, куклам, деревянным лошадкам, которые собравшись вместе, как бы беззвучно кивают в сторону Петербурга толстовской юности и его волшебных театральных и игрушечно-кукольных затей, от «Щелкунчика» до «Петрушки» — я бы отнесла и игрушечный замок, о котором вспоминает старшее поколение в «Детстве Никиты». Два лебедя, запряженные в золотую лодочку, в рассказе о таких старинных клеенных из картона замках с башнями и озером из осколка зеркала, напоминают кому о солдатике и танцовщице Андерсена, а кому — и о Байрейте, где на лебеде выезжает Тангейзер. Несомненно, и за этим образом сквозит один из основных сюжетов романтизма и наследующего ему символизма — сюжет об оживающей кукле.

Дары и другие интересные вещи. В «Детстве Никиты» вообще целые горы ящичков, таинственных коробочек и таинственных вазочек, а также и другие вместилищ. Гостья привозит чемодан «интересных вещей», которые до поры до времени — до елки — остаются неразвернутыми. Под елкой ожидают завернутые подарки. Отец же присылает из города подарки прямо подводами! Лучший из них слишком велик, чтобы быть завернутым — это лодка. Она была «завернута» ранее — когда отец сообщал о ней в письме в сознательно неопределенных словах, чтоб подогреть детские ожидания.

Дары и другие интересные вещи. В «Детстве Никиты» вообще целые горы ящичков, таинственных коробочек и таинственных вазочек, а также и другие вместилищ. Гостья привозит чемодан «интересных вещей», которые до поры до времени — до елки — остаются неразвернутыми. Под елкой ожидают завернутые подарки. Отец же присылает из города подарки прямо подводами! Лучший из них слишком велик, чтобы быть завернутым — это лодка.

Она была «завернута» ранее — когда отец сообщал о ней в письме в сознательно неопределенных словах, чтоб подогреть детские ожидания. Читатель повести по-детски сопереживает возникающему на его глазах как бы «культу карго» — сверхценных заморских подарков. Отец героя задает тут тон — все его приобретения вроде китайских ваз суть такие же бессмысленно-прекрасные, волнующие заморские подарки — даже не статусные, а чистые символы «иного царства» — перед нами большой ребенок (ср. портретные наброски

Толстого, зачарованно стоящего перед парижской витриной, у Эренбурга и Ветлугина). (В этом контексте припоминается и важность именно такого, неутилитарного подарка в мемуарной прозе Набокова). Так что в некоем смысле «многие превосходные вещи» реализованы в повести и в прямом значении, именно как вещи, восхитительные, волшебные, загадочные. В конце концов Толстой от вполне метафорического волшебного музыкального ящичка, играющего внутри Никиты, перекидывает мостик к волшебству на грани овеществления — к теме воздушного корабля и лазурной планеты, то есть космических полетов, о которых мальчик мечтает, возвращаясь с поля на высоком хлебном возу.

Символические мотивы сообщают повести глубину и долговечность. В символическом значении, как знак романтической темы, употребляется здесь голубой цвет: голубые квадраты лунного света лежат на полу, голубоватым светом освещен сугроб, в котором спрятался Никита, голубой вечереющий свет проникает в кабинет, где сидят влюбленные дети. Особое, волшебное, волнующее значение голубых и синих оттенков, укорененное в романтической традиции, воспринятое символистами и Хлебниковым, воплощенное в поэтике группы «Голубая роза», будет часто встречаться в русской литературе в начале 1920;х годов — в 1922 г. его берет на вооружение даже Горький и поэты «Кузницы» .

Автор включает в повествование картины быта. В «Детстве Никиты» Толстой представил крестьянскую жизнь безмятежной, в одних поэтических чертах, как воспринял ее сам в раннем детстве. Толстой наделил Никиту уважением к народу. Самым авторитетным лицом Никита считает работающего на скотном дворе Мишку Коряшонка — подпаска. Это серьезный и рассудительный паренек, который, в подражание взрослым говорит с напускным равнодушием. «Никита с большим уважением глядел на Коряшонка». Хотя Мишка и маленький, но в его замечаниях, советах и поступках уже ясно виденрусский склад ума и русский характер.

Другой знакомец Никиты — вихрастый, курносый и большеротый СтепаКарнаушкин с «заговоренным кулаком». Компанию деревенских друзей Никиты дополняют Семка, Ленька, Артамошка-меньшой, Нил, Ванька Черные Уши и бобылев племянник Петрушка. Целыми днями крутится Никита во дворе, у колодца, в каретном сарае, в людской, на гумне… Для Никиты понятнее всего суждения Мишки Коряшонка. Но менее важно и то, что сказал или сделал плотник Пахом, рабочий Василий, сутулый Артем.

Никита с любопытством относится к жизни деревни, крестьянских ребят, к мужицким занятиям, не понимая, правда, сложностей и тягот деревенской жизни, но в то же время стихийно, инстинктивно не отделяя себя от нее, чувствуя себя чем-то неразрывно связанным с деревней.

Заключение

Начинающий Алексей Толстой не был и не считал себя детским писателем, хотя кое-какие его ранние вещи впервые увидели свет в символистских детских журналах. Однако сочный и лаконичный язык, детские и звериные персонажи сочетались в них с не совсем детскими юмором, пикантностью и архаикой. Это были прекрасные «детские сказки для взрослых». В виде детского писателя он впервые предстал в «Детстве Никиты», по мнению многих его шедевре.

А.Н. Толстой внес неоценимый вклад в развитие детской литературы. Читая его произведение «Детство Никиты» соглашаешься с тем, что каждый человек рождается художником, потенциал задан в нем от рождения. Главное, чтобы развить, а не погасить способности ребенка.

Эта повесть возникла во время эмиграции — полного драматизма периода в творчестве художника, в которой впервые с такой полнотой выразили себя духовные силы, которые подготовили затем возвращение писателя из эмиграции на родину и определили во многом его дальнейший путь.

Известна оценка, которую дал Толстому в конце 40-х годов один из его, может быть самых строгих ценителей — И. А. Бунин. При всей противоположности общественных позиций, различии путей, при многих сложностях отношений между художниками, Бунин, подчеркивал, что А. Толстой «владел богатым русским языком, все русское знал и чувствовал, как очень немногие». Память о прошлом, своеобразный дворянский утопизм сочетались в А. Н. Толстом с сугубо демократическими идеалами, сочувствием к страданиям народа, протестом против социальной несправедливости.

Нельзя не отметить, что произведение «Детство Никиты» — это автобиографическая повесть, отражает его детские впечатления.

Сам А. Н. Толстой вспоминает: «Оглядываясь, думаю, что потребность в творчестве определилась одиночеством моих детских лет: я рос один в созерцании, в растворении среди великих явлений земли и неба. Июльские молнии над темным садом; осенние туманы, как молоко; сухая веточка, скользящая под ветром на первом ледку пруда; зимние вьюги, засыпающие сугробами избы до самых труб; весенний шум вод, крик грачей, прилетавших на прошлогодние гнезда; люди в круговороте времен года, рождение и смерть, как восход и закат солнца, как судьба зерна; животные, птицы; козявки с красными рожицами, живущие в щелях земли; запах спелого яблока, запах костра в сумеречной лощине; мой друг Мишка Коряшонок и его рассказы; зимние вечера под лампой, книги, мечтательность (учился я, разумеется скверно)… Вот поток дивных явлений, лившийся в глаза, в уши, вдыхаемый, осязаемый…» [2, c.10]

Русская природа, русский язык, русские люди — вот что останется для Алексей Николаевича главной ценностью жизни и смыслом творчества. Произведение Толстого пронизано любовью не только к России, но и к детям.

Повесть Толстого в ряду книг о дворянском детстве являетсяпоследним звеном; здесь есть все, характерное для детства барчонка, но все же это — конец дворянской усадьбы, помещичий быт на ущербе. Успех повести был определен тем, что, даже находясь на чужбине, художник оставался верен себе, своей теме, жизненной правде в искусстве, тем, что привержен был принципам эстетике реализма.

Для меня эта повесть навсегда определила моё восприятие Рождества и Нового года с тех пор, как я прочитала ее в детстве. Несколько строк хватает, чтобы вернуться в детство так глубоко, как не возвращают ни мандарины, ни даже запах ёлки. Эта повесть отправляет в в дореволюционную Россию, описывая Рождество, где существовали ангелы, золоченые орехи и яблоки. Считаю, что это идеальная книжка для детей от 7 до 12. Для взрослых также будет полезно перечитать эту книжку, чтобы разбавить осеннюю хандру предвкушением Праздника.

Список литературы

1. Андроников И. «Повесть о самых необыкновенных вещах» Толстой А. Н. Детство Никиты/ И. Андроников — М., 1987, с. 132

2. Боровиков С. Алексей Толстой: Страницы жизни и творчества / С. Боровиков — М.: Современник, 1984. — 192 с.

3. Волошин М. А. Лики творчества/ М. А. Волошин — М. 1989. С. 61.

4. Западов В. А. Алексей Николаевич Толстой. Биография / В. А. Западов — М.: Просвещение, 1989 -128 с.

5. Егоров И. В. Гр. Алексей Н.Толстой / И. В. Егоров — М.: Наши дни,

1991, с. 16

6. Крандиевская — Толстая Н. В. Литературное наследство / Н. В. Крандиевская — Толстая Н. В. — М.: Изд-во АН СССР, 1963, с. 124

7. Левина Е. И. Образ и детство Никиты по произведению А.Н. Толстого/ Е. И. Левина, М., автореф. — 2007 — 18 с.

8. Оклянский Ю. М., Лихова Н. В. А. Н. Толстой. О литературе и искусстве / Ю. М. Оклянский, Н. В. Лихова — М.: Советский писатель, 1984 — 559 с.

9. Поляк Л. М. Алексей Толстой — художник / Л. М. Поляк — М: 1992, с. 123

10. Смирнова В. В. О детях и для детей / В. В. Смирнова — М., 1987, 127 с.

11. Старчаков. А. Н. Толстой в портретах и иллюстрациях / А. Н. Старчаков — Л.: 1934, с. 6−7.

12. Толстой А. Н. Детство Никиты / А. Н. Толстой — М.: Дет.

литература

1987, с.321

13. Толстая Е. Д. Работы о русской литературе 20 века / Е. Д Толстая — М. 2003, с. 208−211.

14. Толстая Е. Д. Кузмин и Толстой. Литературные пересечения // Материалы Международной научной конференции. К реинтерпретации русского модернизма: случай Михаила Кузмина — Лос-Анджелес, 19−20 октября 2007 — с.25

15. Шкаренков Л. К. Агония белой эмиграции / Л. К. Щкаренков — М.: Мысль, 1981, с.16