Демографическая политика в эпоху депопуляции

В 90-е гг. особенно резко обнаружился комплекс негативных явлений в сфере семьи и воспроизводства населения: снижение численности населения страны впервые за последние пятьдесят лет, нарастающий отрицательный естественный прирост, резкое падение рождаемости, рост смертности и снижение средней продолжительности предстоящей жизни, рост разводимости и падение брачности и т. п., острота которых дает основание говорить о вступлении России в эпоху демографической катастрофы. Такая ситуация является логическим итогом долгого пути ослабления, разрушения и деградации семьи как социального института. С XVII—XVIII вв. сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее в жизни общества возникали и нарастали признаки этих негативных процессов, но как это ни удивительно, опасения и тревоги т.н. «мыслящей части человечества», политиков, публицистов и некоторых ученых были связаны не с ними, а с «угрозой перенаселения». Особую роль в этом отношении сыграл Т. Р. Мальтус, чей «Опыт о законе народонаселения…» в кривом зеркале отразил вполне, разумеется, реальные проблемы экономического и социального развития на рубеже XVIII—XIX вв.

Страх перед «перенаселением» особенно усилился в 50- 60 гг. нашего столетия, когда в странах Африки, Азии и Латинской Америки начался быстрый рост населения, получивший название «демографического взрыва». Невиданные прежде темпы прироста населения (2−3 и даже 4% в год) придали традиционно мрачному мальтузианскому взгляду на жизнь прямо-таки эсхатологический характер. Созданию такого эмоционального настроения среди широкой общественности, журналистов и политиков служили пророчества тех ужасающих последствий, к которым якобы ведет «демографический взрыв».

В те годы заговорили о «бомбе перенаселения"1, сравнивая предполагаемые последствия «демографического взрыва» с результатами ядерных бомбардировок, а некоторые, как, например, Р. Макнамара, бывший в 70-е гг. директором Всемирного банка, а до того — министром обороны США, вообще полагали, что рост населения страшнее третьей мировой войны.

«Демографический взрыв» обострил внимание к проблемам продовольствия, обеспечения энергией и минеральными ресурсами, экологии, к социальным последствиям скученности населения в больших и сверхбольших городах. Это возросшее внимание само по себе, несомненно, было положительным явлением, однако, отразившись в кривом зеркале мальтузианства, отвлекло внимание от не менее острых проблем депопуляции и кризиса семьи.

Инерция демографической эсхатологии оказалась настолько сильной, что даже сейчас, когда стала очевидной беспочвенность предсказаний конца света из-за перенаселенности, когда ситуация с темпами прироста населения радикально изменилась, когда во все большем и большем числе стран воспроизводство становится суженным2, разговоры об угрозе перенаселенности не прекратились, хотя в них и появились новые акценты.

Однако при этом даже в тех странах, где налицо депопуляция, где численность населения сокращается или, по крайней мере, не растет, многие продолжают говорить о перенаселенности и ее ужасающих последствиях. Даже в России, в стране, которая за 90-е гг. прошлого столетия потеряла около 3 млн человек, очень многие более озабочены гипотетическими бедами, которые якобы несет с собой «демографический взрыв», фактически уже прекратившийся, чем вполне реальными угрозами депопуляции.