Исторические методы исследования интеллигенции: концептуальные основания и когнитивные возможности

Современная Россия вновь, как и в XVIII — начале XX вв., стремится превратиться в общество западного типа, с присущими такому обществу экономическими, политическими и культурными характеристиками. На эту цель были направлены реформы, начавшиеся в конце 80-х гг. XX в. и продолжающиеся до сих пор.

Насущная времени историко-теоретическая экспертиза проблем вестер-низации России неизбежно обращает внимание нации к проблеме интеллигенции в отечественной истории. Еще в начале XX в. известный русский философ, богослов-публицист С. Н. Булгаков подметил неразрывную связь между судьбой интеллигенции и процессом «озападнивания» России: «Худо ли это или хорошо, но судьбы Петровой России находятся в руках интеллигенции, как бы ни была гонима и преследуема, как бы ни казалась в данный момент слаба и даже бессильна эта интеллигенция. Она есть то прорубленное Петром окно в Европу, через которое входит к нам западный воздух, одновременно и живительный, и ядовитый. Ей, этой горсти, принадлежит монополия европейской образованности и просвещения в России, она есть главный его проводник в толщу стомиллионного народа, и если Россия не может обойтись без этого просвещения под угрозой политической и национальной смерти, то как высоко и значительно это историческое призвание интеллигенции, сколь устрашающее огромна ее историческая ответственность перед будущим нашей страны, как ближайшим, так и отдаленным! Вот почему для патриота, любящего свой народ и болеющего нуждами русской государственности, нет сейчас более захватывающей темы для размышлений, как о природе русской интеллигенции <.>"'.

Прошло без малого сто лет, но размышления С. Н. Булгакова выглядят столь же актуальными, как и на рубеже XIX и XX вв. Современный социолог,.

1 Булгаков С. Н. Героизм и подвижничество (Из размышлений о религиозных идеалах русской интеллигенции) // Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. Из глубины. Сборник статей о русской революции. М.: Молодая гвардия, 1991. С. 33. философ и историк Ю. Н. Давыдов говорит о проблеме интеллигенции как о «давно уже выдвинувшейся на передний план, а в посттоталитарной России ставшей едва ли не центральной"1. Это связано с тем, что интеллигенция продолжает оставаться активным участником вестернизации страны. Именно она демонстрирует цивилизационные ценности Запада внутри российского общества через сферы своей профессиональной деятельности (образование, наука, СМИ, искусство и т. п.). Степень ответственности, лежащей на ней, требует четкого научного осмысления границ ее реального воздействия на общество, а также природы ее собственных социально-исторических интересов.

Научное внимание к социальному феномену интеллигенции актуализируется и весьма динамичным ростом ее общего влияния в социуме на протяжении всего периода Нового времени. Технизация общества, развитие информационных технологий, высокая заинтересованность в инновациях усиливает ценность интеллектуальных ресурсов в экономике, фактически превращая интеллигента/интеллектуала2 в универсального менеджера современной цивилизации, ее главного управленца. В современном, так называемом информационном, обществе интеллигенция, по мнению многих философов, политологов, социологов, становится ведущей социальной группой. Рост влияния и социальных возможностей интеллигенции заметно контрастирует с зыбкостью и неуловимостью ее научно-понятийного отражения. До сих пор нет четкого научного определения интеллигенции, статика которого давала бы ключ к динамике исторического существования данной общественной группы. Атрибуты принадлежности к интеллигенции часто выглядят противоречивыми, произвольными, оценочными по своему характеру. Кроме того, обращает на себя внимание крайне резкая поляризован ность оценок места и роли интеллигенции: от откровенно комплиментарных до яростно-агрессивных, наподобие розановской мысли-вскрика из о.

Мимолетного": «Пока не передавят интеллигенцию — России нельзя жить» .

1 Давыдов Ю. Два подхода к пониманию российской интеллигенции. М. Вебер и «Вехи» // Свободная мысль. 1991. № 18. С. 15.

2 Данный универсальный форма-термин заимствован у A.B. Квакина.

3 Розанов В. В. Мимолетное. 1913 год//Собрание сочинений. М.: Республика, 1994. С. 292.

Свидетельством актуальности исследовательской тематики, связанной с изучением явления интеллигенции, служит постепенная кристаллизация новой научной дисциплины — интеллигентоведения, задачей которой является «выявление места и роли интеллигенции в социально-политических процессах прошлого и настоящего"1.

Именно в связи с вышеизложенными актуализирующими моментами целью нашего исследования является выработка комплекса методов анализа интеллигенции, использование которых сформирует новую модель понимания интеллигенции как социо-культурного феномена в рамках историко-теоретического подхода.

В соответствии с заявленной целью должны быть решены следующие научно-исследовательские задачи:

— проанализировать методологические основания современной историографии в приложении к проблеме исследования интеллигенции в свете использования возможностей дедуктивных исследовательских программ;

— формализовать «дедуктивную археологию» как методологический комплекс, включающий в себя дедуктивно-моделирующий, дедуктивно-генетический и дедуктивно-структурный методы исследования;

— выявить и продемонстрировать когнитивные возможности дедуктивно-исторической методологии относительно актуальных проблем теории интеллигентоведения (природа явления интеллигенции, ее генезис, функции, корпоративные интересы).

При этом решение поставленных задач предполагает трехуровневую взаимосвязанную проработку заявленной исследовательской проблематики:

— дискурсивный уровень, обязывающий автора выстроить аргументированное рассуждение, в рамках которого анализируемое явление должно найти непротиворечивое, целостное отражение по следующим направлениям: а) при.

1 Белова Т. П. Интеллигенция и социально-политическая мифология XX века // Интеллигент и интел-лигентоведение на рубеже XXI века: итоги пройденного пути и перспективы: тез. докл. Х-й между-нар. науч.-теорет. конф. (22−24 сент. 1999 г.). Иваново: Иван. гос. ун-т, 1999. С. 59−60. рода интеллигенции, б) ее генезис, социальные функции, корпоративные интересы, в) диспозиция интеллигенции в общеисторическом контекстетерминологический уровень, обязывающий автора создать язык, придающий исследовательскому рассуждению качество открытой, прозрачной, «конвертируемой» системы. При этом, заявка на новизну еще более повышает требование к автору быть понятным и устанавливать ответственную коммуникацию с научным сообществом. Терминологическая задача может считаться выполненной при следующих условиях: а) основные положения научного рассуждения непротиворечиво выражены, б) «конвертируемы» на иной концептуальный язык, в) могут быть использованы другими авторами в рамках иных подходовметодологический уровень, обязывающий автора иметь в наличии исследовательский инструментарий, соответствующий природе изучаемого и уровню сложности поставленной когнитивной задачи, при этом методологические основания должны быть заявлены открыто, не включать в себя скрытых допущений и, так же, как терминология, работать за пределами данного текста в рамках иных исследовательских программ.

В качестве объекта исследования рассматривается социо-культурное явление интеллигенции как сфера применения новой методологии исторического познания.

Предметом исследования при историко-теоретическом подходе является конструирование и научная апробация комплекса методов, объединенных дедуктивно-историческим подходом, с учетом междисциплинарного взаимодействия с такими науками, как культурология, психология, религиоведение, социология, философия, экономика и др. На основании привлеченных ресурсов в историко-теоретическом исследовании происходит взаимосвязанный процесс конструирования, исследовательского применения и оценки результатов использования новой методологической концепции.

Использование термина «информационные ресурсы» вместо более привычных наименований, таких как «источники» и «литература по теме» связано, б в первую очередь, со спецификой работы историко-теоретического характера. В рамках методологии исследования меняется взаимный статус «источников» и «научной литературы», так как работа, претендующая на широкие концептуальные обобщения и оперирующая предельными понятиями (смысл исторического процесса, первооснова, законы исторического развития и т. д.), находится в особых отношениях со своим исследовательским материалом.

Если традиционное, конкретно-историческое исследование ориентировано прежде всего на сбор, систематизацию и смысловую обработку непосредственной исторической эмпирики, то историко-теоретическое исследование вынуждено для выполнения своей задачи опираться, в первую очередь, на результаты обработки первичного эмпирического материала, полученные другими исследователями. Современное историческое познание, в силу таких неизбежных для установившейся с эпохи Нового времени исследовательско-методологической парадигмы трудностей, как быстрое увеличение объемов учитываемой информации и рост интерпретационной активности, вынуждено осваивать организацию и стилистику высокоспециализированного промышленного разделения труда. Получение нового знания становится практически невозможным без «конвейерной» организации научного производства, где сбор и обработка первичного фактического материала и конструирование теоретических положений взаимосвязаны, но четко дифференцированы в рамках исследовательской специализации. Такой своеобразный «научный конвейер» опирается на корпоративную исследовательскую солидарность и жестко тестируемое качество выпускаемого продукта. Речь идет не о создании изолированных групп «теоретиков» и «прикладников», а о необходимости выживания и результативной, нужной обществу науки в условиях усложняющейся информационной ситуации. При этом любой историк может выступать, в зависимости от обстоятельств, в русле разных специализаций, но в любом случае за системой солидарных специализированных научных взаимоотношений будущее исторического знания. В ином случае, исторической науке грозит существование без отчетливого теоретического компонента, так как любое развернутое концептуализированное исследование будет заведомо обречено на крах, либо по причине невозможности задать соответствующий такому исследованию формат, оставаясь в масштабе конкретно-исторического, либо по причине поглощения эмпирикой при попытке «объять необъятное».

Необходимо уточнить, что вышесказанное не означает недооценки непосредственного источникового материала, а только указывает на более избирательное отношение к таковому. Если конкретно-историческое исследование в соответствии со своими задачами стремится к предельному, насколько это возможно, овладению исторической феноменологией в выбранном масштабе, то историко-теоретический подход к отбору источников неизбежно дифференцирован. Статус главных смыслоорганизующих получают в исследовании источники, которые обладают аналогичным статусом в самой исторической реальности (например, священные тексты в рамках традиционного общества).

В зависимости от характера исследования меняются требования к его информационным ресурсам. Научно-исследовательская литература в конкретно-историческом труде в большей степени играет роль коррелята собственных изысканий, а в историко-теоретическом, напротив — предметного тела исследования. В своей монографии известный философ и методолог науки А.И. Ра-китов прямо разделяет традиционную историографию и историософию по предмету исследованию: «<.> Историография имеет дело с историческими источникамиисториософия опирается на вторичные исторические тексты"1. Под «вторичными текстами» известный методолог понимает корпус научно-исследовательских результатов по обработке эмпирического материала.

В рамках данного исследования с заявленной внутренней тематизацией информационные ресурсы подразделяются на три группы:

1) интеллигенция (ее генезис, историко-социальная специфика и интересы);

2) исторические типы обществ (смыслообразующие принципы, структура, особенности);

1 Ракитов А. И. Историческое познание: системно-гносеологический подход. М.: Прогресс, 1987. С.145−146.

3) коммуникативно-информационные стороны исторического процесса (теории коммуникации, место и роль информационного компонента в истории, возможности информационного воздействия на личность и социум).

Более подробная характеристика состояния информационных ресурсов по заявленным индексам дает возможность оценить степень разработанности проблемы как в целом, так и по отдельным моментам, что очень важно ввиду неизбежной неравномерности в развитии той или иной научной проблематики.

Именно рассмотрение и оценка возможностей основных групп наличных информационных ресурсов по теме исследования дают возможность гибко и точно определить уровень ее разработанности на сегодняшний день, одновременно указывая на слабые и отстающие направления.

I. Информационные ресурсы по проблеме интеллигенции не только весьма обширны, но и отличаются наличием явной гносеологической трудности: в рамках этого информационного свода интеллигенция неизбежно является и объектом научного внимания, и его субъектом. В силу этого обстоятельства очень непросто в содержательном, а не в формальном смысле, проводить границу между исследовательскими и эмпирическими информационными сводами. Любой исследователь, работающий по данной проблеме и согласно научным стандартам занимая позицию внешнего, «невключенного» наблюдателя, одновременно по своей корпоративной принадлежности, интересам и ценностям, находится внутри исследуемого пространства, а значит (пусть и бессознательно), наблюдатель оказывается ангажированным. Данная познавательная трудность не снимается даже в рамках строго научного дискурса, так как сами стандарты дискурса, в том числе исследовательскую методологию, нельзя отделить от представлений и ценностей самой интеллигенции. Иными словами, любое исследование, посвященное проблеме интеллигенции, в то же время выступает в качестве документального источника о ней самой.

Тем не менее, попытаемся оценить уровень современных научных ресурсов по проблеме интеллигенции: а) понятие «интеллигенция» — существующий на эту тему огромный пласт литературы не содержит в себе общепринятой научной дефиниции и даже единого методологического подхода к производству таковой. Большой ущерб в этой части научного поиска наносит активное использование произвольных и эмоционально-оценочных по своей сущности определений. В последнее время на научных форумах нередки предложения не обсуждать проблему самого понятия интеллигенция, что лишний раз доказывает отмеченную трудность самоописания. При этом приходится согласиться с наблюдением М. Могильнер: «Определения предлагают социологи и философы, историки же либо пассивно их принимают, не замечая противоречий, либо вычленяют свой предмет эмпирически"1. „Кризис перепроизводства“ в такой важной части научного дискурса, как терминологическая оснастка настоятельно требует новых организующих концептуальных подходов. Без этого наращивание эмпирики будет только увеличивать „смысловой шум“, и скорее, даже понижать уровень научного осмысления проблемы. Прав И. В. Сибиряков, заметивший в своем выступлении на научной конференции в Иваново: „Парадокс, но количество исследований, посвященных истории российской интеллигенции, растет, а количество новых продуктивных идей катастрофически падает“». Новое смысловое наполнение термина возможно только лишь при наличии качественно нового взгляда на историческую действительность, который не столько «уничтожает» понятийную разноголосицу, сколько интегрирует ее в систему нового непротиворечивого существованияб) проблема генезиса интеллигенции — проблема понятия интеллигенции и ее генезиса неизбежно взаимосвязаны, так как плодотворно говорить о генезисе какого-либо явления можно только при условии, что это явление терминологически выделено и очерчено. Терминологическая непроясненность приво.

1 Могильнер М. Мифология «подпольного человека»: радикальный микрокосм в России начала XX века как предмет семиотического анализа. М.: Новое лит. обозрение, 1999. С. 6. Сибиряков И. В. Интеллигентоведение на рубеже XXI в.: неизбежный кризис и пути его преодоления // Интеллигент и интеллигентоведение на рубеже XXI века: итоги пройденного пути и перспективы: тез. докл. Х-й междунар. науч.-теорет. конф. (22−24 сент. 1999 г.). Иваново: Иван. гос. ун-т, 1999. С. 112. дит к тому, что социальную группу, которую мы привычно обозначаем интеллигенцией, отдельные исследователи обнаруживают практически на всем протяжении мировой истории, прямо или косвенно утверждая мысль о ее вневременном характере1. Правда, такой подход достигается за счет смешения в социально-историческом смысле интеллигенции и духовенства (узкий вариант) или интеллигенции со всеми сообществами и отдельными личностями, связанными с интеллектуализированной деятельностью (широкий вариант). В этом случае интеллигенция оказывается практически единственным социальным субъектом внеисторического плана, что выглядит весьма сомнительно в связи с откровенным нарушением принципа историзма, являющегося краеугольным камнем современной исторической методологии.

Вполне логично, что, как и в случае с терминологической разработкой понятия «интеллигенция», мы наблюдаем парадоксальную ситуацию — практически полное отсутствие специальных исследований по вопросу генезиса интеллигенции2, и наряду с этим, огромный корпус научных текстов, где эта тема затрагивается косвенно, по ходу рассмотрения иных, более важных для того или иного автора исследовательских проблем. В особенности это относится к научным изысканиям, посвященным таким историческим эпохам, как Возрождение, Барокко и Просвещение, а также имеющим отношение к истории науки и техники3.

Формально менее проблематично выглядит традиция рассмотрения генезиса отечественной интеллигенции, но лишь за счет паллиативной по своему.

1 Одна из наиболее ярких работ в этом ключе за последнее время принадлежит К. Б. Соколову (см.: Соколов К. Б. Мифы об интеллигенции и историческая реальность // Русская интеллигенция. История и судьба. М.: Наука, 1999).

2 Приятным исключением выглядят следующие работы: Петров М. Т. Итальянская интеллигенция в эпоху Ренессанса. JL: Наука, 1982. 217 с. — Его же. Проблема Возрождения в советской науке. JL: Наука, 1989. 239 е.- Фадеева Л. А. Очерки истории британской интеллигенции. Пермь: Изд-во Перм. ун-та, 1995. 194 с.

3 Наиболее удачными в интересующем нас контексте выглядят следующие исследования: Гайденко П. История новоевропейской философии в ее связи с наукой. М.- Per Se.- СПб.: Унив. Кн., 2000. 455 е.- Катасонов В. Н. Метафизическая математика XVII века. М.: Наука, 1993. 139 е.- Огурцов А. П. Философия науки эпохи Просвещения. М.: ИФРАН, 1993. 213 с. — Поликарпов B.C. История науки и техники. Ростов н/Д: Феникс, 1998. 345 е.- Философско-религиозные истоки науки. М.: Мартис, 1997. 319 е.- Naiville P. D’Holbach et la philosophie scientifique au XVIII siecle. P., 1968. характеру отсылки к эпохе петровских преобразований. Отсылки, которая сама по себе является «отложенным ответом» и ничего не объясняет в природе обозначаемого явления. Правда, такие авторитетные ученые, как В. О. Ключевский и С. Ф. Платонов, а также большинство советских историков обращали свое внимание на XVII в. как эпоху зарождения преобразовательных программ, тем не менее, сами инновационные импульсы выглядят все-таки слепком с исторического пути Европы, который совпадает с образом «правильного» развития исторического процесса. Конечно, такой подход может давать ответ на вопрос о том, почему интеллигенция зарождается в России, но все так же не дает внятного ответа на вопрос, почему интеллигенция зарождается в истории вообщев) социальные функции интеллигенции и специфика ее интересов — эта сторона изучения феномена интеллигенции часто смешивается с простой инвентаризацией ее социальной занятости в таких институциональных формах, как система образования, среда научно-технического творчества, сфера искусства и т. д. По этим темам накоплены огромные информационные пласты описательного характера, пусть и обобщенные в рамках той или иной сферы деятельности. Тем не менее, простая регистрация направлений деятельности интеллигенции в обществе не является исчерпывающим ответом на вопрос о ее функциях, так как гораздо важнее разобраться в природе историко-социальной ситуации, когда жизненно необходимым для общества оказывается существование таких институтов, как СМИ, система образования, литература и т. д.

Отсутствие отчетливого представления о генезисе самой потребности социума в услугах интеллигенции прямым образом связывается с трудностями выявления ее реальных корпоративных интересов. Представление о том, что интересы интеллигенции заключаются в развитии образования, науки или искусства является упрощенным, почти что тавтологичным. Базовым условием существования, институционализации и социального статуса интеллигенции может быть только лишь сохранение общественной потребности в ее услугах. К сожалению, практически ни одно исследование, посвященное проблемам интеллигенции или проблемам секулярной культуры, не руководствуется этой очевидной посылкой. Поэтому исследователь, касающийся проблемы социальных функций интеллигенции и вытекающих из них интересов, вынужден активно обращаться к информационным ресурсам, посвященным истории науки, образования, искусства, литературы, книгопечатания и СМИ, предпочитая исследования обобщающего характера в соответствии с требованиями историко-теоретического подхода. Стоит повторить, что обращение к огромному эмпирическому материалу может быть эффективным только лишь при использовании новых концептуальных подходов, способных к качественной организации и переорганизации накопленных фрагментов исторической реальности.

II. Исторические типы общества, с точки зрения авторского методологического подхода, являются важной составляющей данного исследования. Это обусловлено следующими обстоятельствами:

1) осмысление феномена интеллигенции, его генезиса требует внимательного отношения к социально-историческому контексту, в котором интеллигенция оказалась проявлена как специфическая социальная группа;

2) наш подход к понятию «интеллигенция» заключается в наполнении его объективным, корректным историческим содержанием с одновременным устранением идеологического/ ненаучного компонента. Реализация такого подхода возможна только при условии выявления и демонстрации реальных вне-идеологических критериев, служащих для идентификации того или иного типа историко-социальной целостности (общества, цивилизации, социальные группы и т. д.), которые должны включать в себя конкретный смыслообра-зующий принцип, ценностные основания и нормирующие требования;

3) отчетливая типология исторических обществ позволяет достаточно четко отличить в результирующем продукте их взаимодействия объективно неизбежное от исторически случайного.

Исходя из исследовательской ситуации становится очевидным, что в данной части нашей работы большое значение для ее результата будет иметь использование не только исторических и историко-теоретических информационных ресурсов, накопленных социологической наукой данных, но и учет имманентно присущих, а иногда и скрытых, эпистемологических оснований: а) смыслообразующие принципы исторических обществ. В рамках концептуального подхода, используемого в данном исследовании, главным смыс-лои структурообразующим принципом любого исторического типа общества является то предельное по своему характеру представление о миропорядке (картине мира), которое люди воплощают в социальной реальности. В разной степени такой подход разделялся многими классиками социологической мысли, от О. Конта до Н. Лумана. Наиболее ярко и системно убедительно данное положение развивалось в работах М. Вебера, П. А. Сорокина, Т. Парсонса и В. Шлюхтера1. Сходный социологический подход можно обнаружить в работах отечественных этнографов H.H. Чебоксарова и С. А. Арутюнова («информационная концепция этноса»)" и историков С. Н. Ениколопова и К. Б. Соколова. Дополнительным подтверждением актуальности данной тематики является выход сборника научных статей «Модели мира"4.

Важно отметить и работы мыслителей, по формальным или идеологическим причинам не принятых в систему институционализированной науки. Идеи таких интеллектуалов, как француза Р. Генона, или нашего соотечественника А. Г. Дугина оригинальны, концептуально глубоки и создают дополнительные когнитивные ресурсы для академической науки5. Кстати, именно такие иссле.

1 Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. 804 е.- Его же. Социология религии (Типы религиозных сообществ) Избранное. Образ общества. М.: Юрист, 1994. 702 е.- Сорокин П. А. Социальная и культурная динамика. СПб.: Изд-во Рус. Христиан, гуманитар, ин-та, 2000. 1054 с. — Сорокин П. А. Человек. Цивилизация. Общество. М.: Политиздат, 1992. 543 е.- Парсонс Т. Понятия общества: компоненты и их взаимоотношения // Американская социологическая мысль. М.: Издание международного университета бизнеса и управления, 1996; Schluchter W. Rationalismus der Weltbeherrschung Studien zu Max Weber. Frankfurt am Main, 1980; Schluchter W. Religion und Lebensfuhrung, Bd. 1−2. Frankfurt am Main, 1988.

2 Арутюнов С. А. Народы и культуры: развитие и взаимодействие. М.: Наука, 1989. 243 е.- Чебокса-ров Н. Н, Чебоксарова И. А. Народы. Расы. Культуры. М.: Наука, 1985. 271 с.

3 Ениколопов С. Н. Три образующие картины мира // Модели мира: сб. ст. / отв. ред. Д. А. Поспелов. М.: Рос. ассоц. искусств, интеллекта, 1997; Соколов К. Б. Мифы об интеллигенции и историческая реальность // Русская интеллигенция. История и судьба М., 1999.

4 Модели мира: сб. ст. / отв. ред. Д. А. Поспелов. М.: Рос. ассоц. искусств, интеллекта, 1997. 240 с.

5 Генон Р. Кризис современного мира. М.: Информационно-религиозная ассоциация «Арктогея», 1991. 160 с. — Его же. Царство количества и знамения времени пер. с фр. М.: Беловодье, 1994. 295 с. — Дугин А. Пути абсолюта. М.: ИРА АРКТОГЕЯИФЦ ЭОН, 1991. 349 с. дователи, в силу их независимости от жестких корпоративных норм строго научных методологий (очень часто оказывающихся предрассудками, выполняющими селективную роль) обеспечивают смысловые «прорывы» на том или ином научном направлении. Например, в нашем случае, идеи Р. Генона во многом убеждают современных философов и историков в необходимости учета трансцендентного фактора при обращении к принципиальным основам типологии исторических обществб) структурная типологнзация исторических обществ. В рамках европейской научной традиции начало типологизации социальных ценностей можно отнести к «наивной типологизации». Ее продуктом, на наш взгляд, является широко употребляемый термин «цивилизация». Его возникновение основано на простейшем и психологически понятном делении мира на «своих» и «чужих», которое сложилось на практике взаимодействия древнегреческой, шире — античной — ойкумены с представителями иного, окружающего мира. «Наивность» такой типологизации, конечно, не в количестве элементов, а в том, что свой социальный строй жизни ставится в позицию заведомо нормативную, что является плодом произвольного допущения о природе реальности и ранней формой индуктивистской методологии истории. Правда, оппозиция «цивилизация — варварство», характерная для античного мировоззрения, в период Нового времени была смягчена и объективирована апелляцией к уровню развития европейской цивилизации относительно степени зависимости от природной Среды (концепции типов общества по Г. Спенсеру и Т.-Т. Боклю). В некотором смысле, даже такая объективистская типология исторических обществ, как марксистская, тем не менее несвободна от «наивной типологизации», так как организующим стержнем является представление о прогрессивном развитии человеческого общества на основе совершенствования материального производства. Материалом для такого рода обобщений стал весьма ограниченный фрагмент исторической реальности как во временном, так и в пространственном плане (Европа Нового времени). Лучше всего ограниченность такого подхода проявилась при столкновении классиков марксизма с так называемом азиатским способом производства", при котором «превращение продукта в товар, а, следовательно, и бытие людей как товаропроизводителей, играют подчиненную роль ."'. Иными словами, эта дефиниция обозначала фактическое признание того, что главный двигатель новозападной цивилизации во всем незападном мире не работает, а исследования того же М. Вебера весьма убедительно демонстрировали, что форма отношения человека к материальному производству в значительной степени зависит от его мировидения, а не от законов развития самого производства.

Важным условием развития типологии исторических обществ становится отказ (подчас волевой) от европоцентризма и связанного с ним образа стадиального исторического процесса. Большое значение в продвижении историко-теоретической мысли в этом направлении сыграли труды классиков так называемого «цивилизационного подхода» Н. Я. Данилевского, О. Шпенглера и А. Тойнби". Формальный отказ от европоцентризма, важный для снятия интеллектуальных запретов на дальнейший научный поиск в русле реальной социологии истории, был во многом обусловлен внутренней зависимостью авторов от европоцентристской точки зрения на историческую действительность, присущей им как конкретным личностям. Например, концепция Н. Я. Данилевского, при всех своих достоинствах, безусловно натуралистична в своих основаниях и несет отчетливую печать биологизаторства, что само по себе демонстрирует его зависимость от европейской, наукоцентристской исследовательской парадигмы. То же самое можно сказать и о работах А. Тойнби, содержащих в своем исследовательском подходе спенсеровскую концепцию приспособления общества к среде обитания, а также корпоративное преувеличение роли так называемой «творческой элиты» в обществе.

Гораздо более перспективными выглядят разработки классика немецкой социологии Ф. Тенниса, точнее, его известная концепция.

1 Маркс К. Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. М., 1960. Т. 23. С. 89.

2 Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М.: Книга, 1991. 573 с. — Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. В 2 т. М.: Мысль, 1993;1998; Тойнби А.Дж. Постижение истории. М.: Прогресс, 1990. 730 с.

Gemeinschaft/Gesellschaft", в рамках которой он отчетливо отграничивает западный тип общества от органического, незападного. Именно Ф. Теннис, пожалуй, впервые в научной традиции указывает на незападный тип общества как тип базовый, нормальный. В коллективном исследовании «История теоретической социологии» один из его авторов, А. Ф. Филиппов, на этот счет замечает следующее: «Некоторые намеки Тенниса позволяют говорить, что основным субстратом социальности является все-таки Gemeinscaft. Но тогда можно — и для этого есть опора в самих его рассуждениях — рассматривать Gesellschaft как извращенный, выродившийся Gemeinlschaft"1.

Кроме того, активизация этнографических исследований незападного мира породила такую научную дисциплину, как социально-историческая антропология, которая в первой половине XX в. сосредоточилась на проблеме внутренних организационных принципов каждой культуры как общности*". Именно в русле этнографических и антропологических исследовательских программ возникает сравнительно удачное наименование для обществ незападного типа — традиционные общества. Правда, не всегда в рамках этого термина проводится четкая граница между историческими обществами и примитивными, архаичными сообществами.

Серьезным прорывом в исследованиях исторических типов обществ стали работы классика современной социологии П. А. Сорокина. В своем фундаментальном исследовании «Кризис нашего времени» русско-американский социолог предлагает свою типологию исторических обществ (культур, по его определению) и одновременно указывает на то, что каждому культурному типу соответствует свой смыслои структурообразующий принцип: «Каждый имеет свою собственную систему истины, свои источники и критерии. Эти три главные системы истины соответствуют нашим трем сверхсистемам культуры, а именно: идеациональной, идеалистической и чувственной системам истины и.

1 История теоретической социологии: в 4 т. М.: Канон+: Реабилитация, 1997. Т. I. С. 349.

2 Особенно стоит отметить работы выдающегося английского антрополога Э. Эванса-Притчарда: Эванс-Притчард Э. История антропологической мысли. М.: Вост. лит., 2003. 358 е.- Его же. Теории примитивной религии. М.: ОГИ, 2004. 142 с. знания"1. В принципе, сорокинская типология носит бинарный характер, так как идеалистический тип, по сути, является промежуточным между идеацио-нальным и чувственным, комбинируя в себе их черты. Поэтому сущностное ис-торико-социологическое значение имеют два других типа. Идеациональный тип, по П. А. Сорокину, это «унифицированная система культуры, основанная на принципе сверхчувственности и сверхразумности Бога, как единственной реальности и ценности"2. К этому типу можно отнести все незападные типы исторических обществ и само западное общество до эпохи Нового времени. О новой, секулярной культуре П. А. Сорокин пишет следующее: «Она может быть названа чувственной. Она основывается и объединяется вокруг этого нового о принципа: объективная действительность и смысл ее сенсорны». В данном элементе сорокинской типологизации без труда можно узнать западный тип общества, начиная с эпохи Нового времени.

Важным теоретическим шагом в создании объективированного представления о типе общества стали работы ученика П. А. Сорокина Т. Парсонса. Именно ему на сегодняшний момент принадлежит наиболее четкая концепция социальной системы и ее структурных компонентов4. По сути, Парсонс достаточно непротиворечиво формализовал на уровне функциональной схемы объективные стороны социальной жизни, освободив их для добросовестного наблюдения и анализа, сохранив место даже для учета трансцендентного фактора в форме «высшей реальности». Правда, справедливости ради надо уточнить, что важное и даже определяющее место трансцендентного компонента организации социальной реальности в западной историко-теоретической и социологической традиции признавали Г. Риккерт, Э. Кине, Ж. Мишле и, в особенности, М. Вебер. Стоит выделить в русле наших исследовательских интересов работы известного израильского социолога и историка Ш. Эйзенштадта, особенно в.

1 Сорокин П. А. Кризис нашего времени // Человек. Цивилизация. Общество. М.: Политиздат, 1992. С. 463.

2 Там же. С. 430.

3 Там же. С. 431.

4 Парсонс Т. Понятия общества: компоненты и их взаимоотношения // Американская социологическая мысль. М.: Издание международного университета бизнеса и управления, 1996. С. 223−286. Его же. Система современных обществ. М.: Аспект-Пресс, 1998. 269 с. той их части, которые касаются типологии самих традиционных, незападных обществ1. Выделяя такие типы, как патримониальные общества, имперские и имперско-феодальные общества, ученый углубляет наши представления об этом социальном феномене, далеком от нашей повседневной реальности.

Постоянно уточняются социологические и методологические представления о современном, новозападном обществе, что вполне понятно, если иметь в виду его динамично развивающуюся природу. Такие новые концепты, как «постиндустриальное общество», «глобальное общество» или «коммуникативное общество"2, на наш взгляд, весьма удачно интегрируются в понятие «информационное общество» с сохранением определенных смысловых нюансов каждого из них. С точки зрения нашего концептуального подхода, западное (новозападное) общество не столько сущностно трансформируется, сколько все более явственно проявляет свою изначальную сущность. Иллюзия приобретения новых социальных качеств связана с постоянно расширяющимся и интенсифицирующимся процессом разрыва и вытеснения остаточных фрагментов традиционных социальных структур. Новозападное общество до сих пор «проступает» сквозь традиционные структуры институтов, быта, ментальности, черты его все более «насыщаются» социальностью. Сущность его остается прежней, но на заре своего существования она была гораздо больше «стиснута» социальной традиционностью. В связи с этими моментами обращение к теме «информационного общества» будет весьма интенсивным в рамках данного исследования именно ввиду его большого когнитивного потенциала в историко-ретроспективном плане. Бинарная типология исторических обществ «традиционное — информационное» будет занимать важное место в предлагаемой нами авторской исто-рико-теоретической концепции. Что касается понятия «информационное общество», то оно гораздо раньше приобрело качество интеллектуальной банально.

1 Эйзенштадт Ш. Революция и преобразования обществ. Сравнительное изучение цивилизаций. М.: Аспект Пресс, 1999. 415 с.

2 Тоффлер Э. Шок будущего. М.: ACT, 2001. 557 с. — Bell D. The Coming of Post-Industrial Society. N.Y., 1976; Wallerstein I. After Liberalism. N.Y., 1995. сти, нежели стало осязаемой реальностью для общества. Сам термин был введен в употребление Ф. Мэклапом1 еще в начале 60-х годов XX века, и с этого времени все более активно используется в социологической, экономической и футурологической литературе, а также в СМИ.

К сожалению, можно констатировать, что представления об информационном обществе подчас грешат поверхностностью суждений по поводу его фундаментальных оснований и сущностных сторон. Не могут всерьез удовлетворять определения информационного общества как общества информации и компьютеризации в силу явного инструментального понимания сущностных признаков социального явления. На наш взгляд, сущностным признаком современного общества является постоянно растущая потребность в информации и ее эффективном использовании. Именно эта потребность многое, если не все, определяет в системе политических, социальных, экономических отношений и даже во внутренней, психологической сбалансированности личности. Если мы, хотя бы гипотетически, примем эту точку зрения, то тогда проблема генезиса информационного общества становится одной из важнейших для историко-теоретической мысли. Еще более это важно для нашего исследования, так как понимание социальной роли интеллигенции неотделимо от четкого представления историко-социального «профиля» самой западной цивилизации.

III. Коммуникативный, информационный компонент социальности в последнее время оказался в центре научного и общественного внимания. Более того, такой известный исследователь, как П. Бурдье, и другие, прямо рассматривают культурную коммуникацию как главный социогенный фактор2. Мы разделяем этот взгляд на природу социально-исторического, хотя прямо не за.

1 Machlup F. The Production and Distribution of Knowledge in the Unated States. Princeton, 1962.

2 Бурдье П. Рынок символической продукции. // Вопросы социологии. 1993. № 1,2. — Дейк ван Т. Д. Язык. Познание. Коммуникация. М.: Прогресс, 1989. 310 с. — Bourdieu P. Distinction. A social critique of the judgement of taste. London, 1994. — Communication and culture. Readings in the codes of human interaction. N.Y., 1966. — Eisenstein E. The Printing Press as an agent of Change: Communications and Cultural Transformations in Early-Modern Europe. Cambridge, 1979. — Fiske J. Introduction to communication studies. London, 1990. — Levi P. L’intelligence collective: pour une anthropologie du cyberspace. P., 1997. — Stonier T. The Wealth of Information. L., 1983. имствуем чьей-либо концепции в качестве руководящей гипотезы, и обращаем внимание на связанность теоретических суждений с методологией, точнее, с ее парадигматическими основаниями: а) место и роль коммуникативного компонента в истории. Один из известнейших специалистов по теории коммуникации в постсоветском пространстве Г. Г. Почепцов, касаясь проблем информационного обмена, пишет следующее: «Сегодняшний мир в сильной степени сформирован массовыми коммуникациями. Политическое или экономическое событие только тогда становится значимым, когда о нем рассказано в средствах массовых коммуникаций. При этом обратим внимание на определенную зависимость: чем значимее эта фигура или структура в реальном мире, тем большее место она должна занимать в потоках информации. Сегодня ни одна западная структура не может существовать без соответствующей коммуникативной поддержки"1. В силу такого уровня актуальности в нашем исследовательском распоряжении находится обширная научная литература по теоретическим и прикладным проблемам коммуникации2.

Главной проблемой в исследовании историко-социального аспекта коммуникативности является необходимость дистанцироваться от распространенных крайностей в этом вопросе: 1) большинство исследователей гуманитарного цикла наук в той или иной степени зависят от синдрома «актуалистичности», под которым следует понимать присваивание качества «новизны» любому результату специализированного исследования «современности" — 2) противоположным по форме, но сходным по сути теоретическим недостатком является исторический редукционизм, когда исследователь, стремясь максимально типизировать историческое явление, не замечает потери качественной строгости в.

1 Почепцов Г. Г. Теория и практика коммуникации. М.: Центр, 1998. С. 120.

2 Лапин Н. И. Проблема социокультурной трансформации // Вопросы философии. 2000. № 6. С. 3−17. Моисеев H.H. Расставание с простотой. М.: Аграф, 1998. 472 с. — Почепцов Г. Г. Теория и практика коммуникации. М.: Центр, 1998. 348 с. — Пятигорский A.M. Избранные труды. М.: Языки рус. культуры, 1996. 590 с. — Ракитов А. И. Информационная революция: наука, экономика, технология. М., 1993; Его же. Философия компьютерной революции. М.: Политиздат, 1991. 286 с. — Уасон П, Балдин М. Религия, коммуникация и генезис сложной социальной организации в неолитической Европе // Альтернативные пути цивилизации. М., 2000. С. 219−231. осмыслении типизируемого феномена. Иными словами, коммуникативность всегда являлась фундаментальным фактором любого типа социальности, но принципы, организующие саму коммуникацию, весьма отличались друг от друга в масштабе исторического времени. В нашей работе мы уделим значительное внимание именно четкому выявлению исторических типов коммуникации, что, на наш взгляд, создает дополнительные возможности для понимания места интеллигенции в социальных процессахб) возможности информационного воздействия на личность и социум. Данная проблематика стала вычленяться в научной и общественной мысли только во второй половине XX века. Однако, было бы ошибочным на этом основании предположить, что информационное воздействие есть нечто принципиально новое в истории. Просто актуализация «мягкого», информационного влияния на сознание людей произошла на фоне процесса «холодной войны», и являлась компенсацией снижения возможностей силового давления на оппонента. Кроме того, дальнейшая идеологическая либерализация западных демократий объективно архаизировала использование силы как главного регулятора социального порядка, поскольку общество актуализировало существование технологий непрямого социального воздействия и отрефлексировало их через систему научного производства. На самом деле, основываясь на принципе логической выводимости, мы обязаны признать, что, если природа общества коммуникативна, то и сами социальные изменения должны быть в первую очередь опосредованы этой сферой.

Для работы по этой проблеме требуются ресурсы, созданные в русле лин-гвистики и психолингвистики1, социальной психологии2, социоло.

1 Бюлер К. Теория языка. Репрезентативная функция языка. М.: Прогресс, 2000. 501 е.- Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. М.: Прогресс, 1984. 397 е.- Мечковская Н. Б. Язык и религия. Лекции по филологии и истории религии. М.: Гранд: Агентство «Фаир», 1998; Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологи. М.: Прогресс: Изд. группа «Универс», 1993. 654 е.- Слобин Д., Грин Дж. Психолингвистика. M.: URSS: Комкнига, 2006. 349 е.- Топоров В. Н. Святость и святые в русской духовной культуре: в 2 т. М.: Гнозис, 1995;1998; Языки как образ мира. М.: ООО «Издательство ACT», СПб., 2003. 568с.

2 В рамках заявленной концепции интересны следующие тексты: Аронсон Э. Общественное животное.

Введение

в социальную психологию. СПб.: Прайм-Еврознак, 2006. 416 с.- Александров A.A. Современная психотерапия. СПб.: Академ, проект, 1997. 333 е.- Веккер JI.M. Психика и реальность: единая теория психических процессов. М.: Смысл, 1998. 679 е.- Ришар Ж. Ф. Ментальная активность. Понимание, рассуждение, нахождение решений. М.: Ин-т психологии РАН, 1998. 232 е.- Фестин-гер JI. Теория когнитивного диссонанса. СПб.: Ювента, 1999. 317 с. гии1, и, естественно, в теории информации2. С точки зрения такого подхода дополнительные познавательные ресурсы образуются в отношении так называемых «теорий заговора», которые, на наш взгляд, являются реакцией массового сознания, утратившего традиционалистскую основу на усиливавшиеся в течение XVIII — XIX вв. практики непрямого социального воздействия. Достаточно внимания этой теме мы уделили в нашей монографии «Интеллигенция и революционные формирования"3, введя понятие «информационной игры», использование которого дает нам дополнительные возможности качественного осмысления сущности проблемы информационного воздействия на личность и общество.

Подводя итог состоянию научно-исследовательских ресурсов по заявленной теме, необходимо признать, что их информационная плотность и разнообразие вполне достаточны для теоретического анализа и концептуальных построений историко-теоретического плана. Пожалуй, главная трудность заключается в выработке концептуального механизма исключения из инфо-ресурсов компонентов оценочного плана и «идеологической речи».

1 Бурдье П. Социология политики. M.: Socio-Logos, 1993. 333 е.- Лебон Г. Психология масс. СПб.: Макет, 1995. 311 е.- Московичи С. Век толп. М.: Центр психологии и психотерапии, 1996. 478 е.- Парсонс Т. Понятия общества: компоненты и их взаимоотношения // Американская социологическая мысль. М.: Издание международного университета бизнеса и управления, 1996. С. 223−286. — Его же. Система современных обществ. М.: Аспект-Пресс, 1998. 269 с. — Штомпка П. Социология социальных изменений. М.: Аспект-пресс, 1996. 414 с. — Kumar К. The rise of modem society. Oxford, 1988.

2 Абдеев Р. Ф. Философия информационной цивилизации. M.: Владос, 1994. 335 с. — Винер Н. Творец и Будущее. М.: ООО «Издательство АСТ». 2003. 732 е.- Информация и управление: Философско-методологические аспекты. М.: Наука, 1985. 285 е.- Мазур М. Качественная теория информации. М., 1974. 297 е.- Черри К. Человек и информация. М.: Связь, 1972. 368 е.- Шеннон К. Работы по теории информации. М.: Изд-во иностр. лит-ры, 1966. 829 с.

3 Уваров П. Б. Интеллигенция и революционные формирования (конец 20-х — конец 60-х годов XIX века): монография. Челябинск: Изд-во «Факел», 1998. 144 с.

Заключение

.

Достижение познавательной цели, сформулированной в данной работе и связанной с последовательным решением ряда научно-исследовательских задач, дает нам основания сделать следующие выводы.

Анализ концептуальных принципов современной исторической науки позволяет нам констатировать наличие методологического кризиса, связанного с эпистемологическими дефектами следующего характера: господство индукти-визма1, держащегося на скрытых произвольных допущения в качестве предпо-сылочного знанияпереизбыток интерпретаций, вынужденное умножение сущностей и смыслов, превращающее историю в науку мненийтенденция «потери» предмета науки в ситуации неограниченного отчетливыми теоретическими основаниями интерпретационного произвола.

К сожалению, перечисленные приметы методологического кризиса в целом характерны и для ситуации в отечественной историографии интеллигенции. Это, в первую очередь, касается представлений о природе интеллигенции, ее генезисе, социальных функциях и корпоративных интересах. На наш взгляд, вполне очевидно, что проблема формализации понятия «интеллигенция» связана с гораздо более глубокими трудностями, чем это можно казаться в первом приближении. Сложности заключаются в дефиците определенностных представлений о собственно историческом пространстве как пространстве специфицированном, а также в недостатке методологической строгости относительно самого общества как социализирующего контекста, генерирующего любые социальные частности. К такому выводу приводит парадоксальное обстоятельство, что при избытке положительных данных по теме уровень содержательной неопределенности весьма высок. В этом случае исследовательская логика сигнализирует о недостатке именно объективных классификаторов.

1 «Познание идет (должно идти) последовательно, от единичного к особенному, а затем — к общему и всеобщему» (Ковальченко И. Д. Методы исторического исследования. М.: Наука, 2003. С. 184).

Сложившаяся теоретико-методологическая ситуация ставит вопрос о кардинальной смене концептуальных оснований в исторической науке. В первую очередь, это означает отказ от выстраивания исследовательской стратегии на произвольных допущениях в качестве предпосылочного знания и опору на предельные теоретические допущения, т. е. возвращение в историю дедуктивной исследовательской логики как смыслои системообразующей. В работе формируется дедуктивно-теоретический принцип в качестве основы для выработки новых методов исторического исследования (в том числе и исследования интеллигенции), а также его теоретическое и практическое обоснование вплоть до конкретного алгоритма использования в виде последовательности методологических операций в реальном историческом материале.

Дедуктивно-исторический принцип в качестве нового концептуального основания методологии истории формализован как методологический комплекс, включающий в себя дедуктивно-моделирующий, дедуктивно-генетический и дедуктивно-структурный методы исследования.

Предлагаемый нами в качестве базового дедуктивно-моделирующий метод позволяет формализовать историческое пространство требуемого разрешения для объективации любого исторического явления, отталкиваясь от предельного допущения о природе реальности. В этом случае мы создаем реальный объективный классификатор, координатную сетку для определения статуса любого участка исторической действительности. Мы полностью согласны с И. Д. Ковальченко в его следующем утверждении: «Наиболее важной задачей моделирования и наиболее высоким его познавательным уровнем является построение таких моделей, которые позволяют выявить коренную суть изучаемых явлений и процессов в целом, т. е. рассмотреть их как определенные системы. Такое моделирование основывается на дедуктивном подходе к реальности, на принципе и методах восхождения от абстрактного к конкретному. Напомним, что такой путь исследования требует формирования идеализированного, абстрактно-теоретического объекта познания, который отражает коренную суть и качественную определенность исследуемых явлений и процессов. Затем, на базе обращения к конкретной форме явлений и процессов, т. е. в результате перехода от абстрактного к конкретному, раскрывается вся модификация этой сути. Причем конкретизация может быть сколько угодно детальная"1.

Отталкиваясь от предельного допущения о природе реальности, мы обнаруживаем, что историческое пространство организуется в двух возможных коммуникативных форматах: религиоцентристский формат (или определенно-стная оперативная матрица) или безрелигиозный / информационный / инновационный формат (неопределенностная оперативная матрица).

Каждый из форматов является конкретным результатом решения проблемы систематизации и упорядочивания пространства, в рамках которого сознание оказывается конституирующим началом, а также содержит в себе смысловую (представление о цели и смысле существования человека/общества), логическую (последовательность воплощения смысла в пространстве социального общения) и конструктивную (преобразование действительности в соответствии с логикой организующего смысла) составляющие.

Коммуникативный формат опосредован и закреплен как в индивидуальном («образ истинности»), так и в коллективном («культурная память») сознании.

В изложенных рамках интеллигенция в качестве социального явления, исторически непротиворечиво относится к безрелигиозному информационному формату, и неорганична в рамках религиоцентристского, по существу — безынформационного, общества.

Дедуктивно-генетический метод дает возможность реконструировать динамику зарождения и начало формирования интеллигенции, опираясь на объективированную дедуктивно-моделирующим методом статику коммуникативных форматов. Точкой отсчета для отслеживания генезиса интеллигенции оказывается момент, когда регулярное, последовательное привлечение инфо-услуг становится сущностной стороной индивидуальной и коллективной коммуникативной активности. С высокой точностью можно утверждать, что таким моментом в истории европейского (католического) религиоцентристского общества стала эпоха Большого Барокко, включающая в себя позднее Возрождение и раннее Просвещение. Не лишним будет вспомнить, что в классическом труде академи.

1 Ковальченко И. Д. Методы исторического исследования. М.: Наука, 2003. С. 378. ка И. Д. Ковальченко индуктивистский вариант историко-генетического метода получает весьма сдержанную характеристику: «Историко-генетический метод направлен прежде всего на анализ развития. Поэтому при недостаточном внимании к статике, т. е. к фиксированию некоей временной данности исторических явлений и процессов, может возникать опасность релятивизма. <.> Наконец, историко-генетическоий метод при всей давности и широте применения не имеет разработанной четкой логики и понятийного аппарата. Поэтому его методика, а следовательно, и техника, расплывчаты и неопределенны, что затрудняет сопоставление и сведение воедино результатов отдельных исследований"1.

В нашем случае дедуктивная методология обеспечивает необходимую данному методу статику, устраняющую расплывчатость и неопределенность, присущие его индуктивистской версии.

Дедуктивно-структурный метод на основании объективации феномена интеллигенции в статике формализованного исторического пространства и динамике генетического процесса дает нам возможности детализации внутреннего порядка исследуемого явления. Объективирующими коррелятами аналитических операций становятся, с одной стороны, полученное нами устойчивое безотносительное представление о природе социально-исторической реальности, формирующей информационные потребности индивидуального и коллективного характера, а, с другой стороны — информационные посредники, инсти-туциализированные данными ожиданиями, удовлетворяют в соответствии с «образом истинности» людей информационного безрелигиозного общества. В результате внешние ожидания и потребности формируют функции интеллигенции, а ее корпоративные интересы в большей степени оказываются связаны не столько с интересами общества, а сколько с интересами сохранения конституирующих ее как специфическую группу интересов. Поэтому адекватное существование в рамках неопределенностного коммуникативного формата немыслимо без постоянного привлечения инфо-ресурсов, а значит, услуг инфо-посредников, а они, в свою очередь, будут заинтересованы в сохранении инициализирующей их существование общественной потребности.

1 Ковальченко И. Д. Методы исторического исследования. М.: Наука, 2003. С. 186.

В рамках решения задачи по выявлению и демонстрации когнитивных возможностей дедуктивно-исторической методологии относительно актуальных проблем теории интеллигентоведения мы не могли не затронуть историко-теоретический сюжет о зарождении и начале формирования интеллигенции в России, являющийся частным вариантом генезиса интеллигенции в условиях вестернизационных процессов.

Применив дедуктивно-моделирующий метод для формализации исторического пространства зарождения и формирования российской интеллигенции, мы выявили весьма сложный, противоречивый, чреватый конфликтами гибридный вариант социальной действительности, сформировавшийся в пространстве согласования религиоцентристского и безрелигиозного коммуникативных форматов. В свою очередь, применение дедуктивно-генетического и дедуктивно-структурного методов дает нам основания утвреждать, что временный, переходный, гибридный формат создает крайне противоречивую среду для бытования интеллигенции в качестве инфо-посредника.

Переходное общество оказывается несовершенным потребителем инфо-ресурсов, видя в информации не только связь с социальными перспективами, но и источник, осложняющий привычную повседневную социальную активность. В свою очередь, интеллигенция сталкивается с ситуацией не столько удовлетворения информационного спроса, сколько с необходимостью этот спрос формировать, вплоть до крайних мер по преобразованию действительности.

Стоит отметить, что в незападных обществах феномен революционариз-ма (от «радикального» до «умеренного») и является спецификой социокультурной активности интеллигенции в ситуации вынужденной вестернизации. В этом смысле мы разделяем подход М. Могильнер, в рамках которого «интеллигентэто интеллектуал в модернизирующемся обществе, именно поэтому выполняющий ряд не свойственных интеллектуалу функций по реорганизации общества в поисках установления собственной комплексной (интеллектуальной, социальной и политической) идентификации"1. Типологическое исследование ор

1 Могильнер М. Мифология «подпольного человека»: радикальный микрокосм в России начала XX века как предмет семиотического анализа. М.: Новое лит. обозрение, 1999. С. 8. ганизационных структур отечественного революционного движения и, шире, особенностей российского революционаризма позволяет нам сделать следующие выводы. В основе феномена российского «освободительного» движения лежит, прежде всего, крайний революционаризм отечественной интеллигенции.

Революционность интеллигенции была заложена в самой ситуации отчуждения ее как социального слоя от традиционных структур российского общества и заключалась в чрезвычайной затрудненности в этих условиях автономного воспроизводства себя по своим собственным стандартам.

Наиболее адекватный этому состоянию интеллигенции исторический «отпечаток» можно обнаружить в идеологических текстах. Повторяющимся, устойчивым и, вероятно, сущностным моментом данных текстов является заявленная в них модель хилиастического отношения к миру, отражающая (самоописывающая) отщепенчество, маргинальность русской радикальной интеллигенции. Западноевропейские идеологические концепции были привносимы в поисках санкции на противостояние российскому традиционному обществу, к тому же были заимствованы по типу магического, то есть тип собственной ментальности ассоциативно смешивался с западной социально-политической проблематикой.

Единственным орудием борьбы для интеллигенции всегда являлась информация, и — шире — сфера информационного обмена, которая контролировалась ею, иногда до фактической монополизации. Интеллигенция могла эффективно атаковать традиционное общество, используя различные приемы и методы манипуляции информацией, вплоть до возможности полного паралича социальной коммуникации за счет последовательной агрессии по отношению к идеальным основаниям традиционного менталитета (национальная идея, религия, этатистская традиция, бытовой уклад).

Автономизация морали дала возможность интеллигенции максимально эффективно использовать свою информационную монополию в обществе в антиобщественных целях, так как преодолев, в условиях подполья, общие для всего социума нравственные поведенческие начала, она освободилась от естественных ограничителей своей социальной (точнее, асоциальной активности), которыми, через следование определенным нормам, общим ценностям, социум регулирует проявление частных интересов.

Информационная агрессия против общества, освобожденная от какого-либо контроля со стороны морали, типологически «чисто» проявляется в многочисленных фактах использования революционерами в своих целях искаженной, препарированной, а то и просто ложной информации, что, по всем признакам, вписывается в понятие мистификации.

Мистификация использовалась как средство привлечения сторонников (инициационно-вербовочный тип мистификации), для структурирования привлеченных (коммуникативная мистификация) и для информационных диверсий против общества (провокационно-пропагандистская мистификация). Широкое применение мистификаторских приемов являлось не случайным изъяном какого-либо деятеля революционного сообщества, а своеобразной, компенсаторной по своей природе, реакцией на социальную отчужденность, материальную слабость и психологическую незрелость интеллигентского революционаризма.

В дополнение необходимо отметить, что достижение поставленной исто-рико-методологической цели осуществлено на нескольких взаимосвязанных уровнях исследовательской проблематики: методологический уровень. В отличие от индуктивных методологий, предполагающих получение результата исходя из произвольной интерпретации некоего количества фактических данных, была сделана попытка применить методологию дедуктивного характера. Такая методология может применяться только при наличии предельных (неопровержимых) оснований того, что мы называем историческим пространством. На наш взгляд, подобным неопровержимым основанием истории/исторического существования является включенность человека в мир, заставляющая его вырабатывать отношение к миру и, в соответствии с ним, действовать. Исторически (и логически) предельно допустимы две оперативные парадигмы: определенностная (в форме религиозного видения мира) и неопределенностная (безрелигиозная). Оба допущения неопровержимы и являются стратегическими способами освоения действительности. В зависимости от господства той или иной оперативной парадигмы человек последовательно, в соответствии с ее логикой, участвовал в формировании действительности. В силу этого, предложенный автором метод «дедуктивной археологии» в его применении к исторической реальности, помогает познавать ее за счет последовательного учета созидавших (и созидающих) эту реальность основных оперативных логик;

— терминологический уровень. Язык метода — это терминология. Именно через нее метод «оживает» и приобретает качества открытой системы, в том числе и для конструктивной критики. Для решения поставленных исследовательских задач использовалась как оригинальная, авторская терминология {"образ истинности", «религиог{ентризм», «дедуктивная археология», «производство неопределенности» и т. д.), так и общепринятая («интеллигенция», «информационное общество», «информатизация»), в отдельных случаях скорректированная в соответствии с общим подходом. Все принципиальные термины генетически связаны с авторским видением коммуникативных оснований исторического процесса, но, при этом, на наш взгляд, удалось обеспечить их внеметодологическую «прозрачность»;

— дискурсивный уровень. Собственно, эта составляющая формализована самим текстом исследования, и стремление автора заключалось в том, чтобы ни одна принципиально важная сторона авторского рассуждения не оказалась «инфицирована» скрытыми допущениями. С точки зрения автора интеллигенция, как социально значимая группа зарождается при переходе, в рамках западноевропейской цивилизации, от религиоцентристского к современному, инновационному/информационному обществу. Ее социальным конституирующим признаком является исполнение посреднических информационных функций в рамках цивилизации неопределенностного, плюралистического характера. Хаос инновационной коммуникации породил в обществе потребность в ежедневной социальной навигации. В свою очередь, объективная социальная и профессиональная диспозиция интеллигенции как «детей хаоса» порождала у них равнодушие к структурам порядка как генетически враждебной для себя реальности. «Навигаторы» скорее предпочтут поддерживать перспективный для себя неоп-ределенностный статус мира.