В 1914 году, подводя итоги своему многолетнему писательскому труду, В. В. Розанов писал:
Моя мысль с гимназичества — быть бы Карамзиным (и для этого уже в университете собрал его Opera omnia в кожаных старых переплетах — и до сих пор держу перед глазами) ведь в сущности осуществилась. Если принять во внимание, что мои «великие новорожденные удивления» сосредоточились на следующих точках «мирового горизонта» :
1) КАК, ЧТО и до КАКИХ ПОР человек узнает? Что это такое, что он «понимает»? (книга «О понимании»).
2) Как, что и почему РОЖДАЕТСЯ? («В мире неясного и нерешенного», «Семейный вопрос в России»).
3) Почему люди УМИРАЮТ (сегодняшняя тема, до 56 лет «не приходившая в голову»).
4) Школа.
5) Религия.
6) Язычество и христианство.
7) Ветхий и Новый заветы, Иегова и Христос, евреи и европейцы.
То, если даже допустить, что я все «вздор говорил об этих предметах» и что я «во всем ошибся», то уже по самым ВНИМАНИЯМ, страстным и впивчивым, в эти именно КАРДИНАЛЬНЫЕ ТОЧКИ СУЩЕСТВОВАНИЯ выйдет не только «на мой взгляд», но и на «взгляд всякого гимназиста» («сразу понятно») — что я был наиболее культурным и образованным человеком России за XIX век, а следов., и вообще за все века.
Тут нужно принять во внимание следующее: конечно, «касались» этих вопросов все и «проходили этими путями все», и в этом смысле «в Розанове нет ничего нового». И можно прибавить насмешливое: «Розанов НОВ ТОЛЬКО ДЛЯ СЕБЯ». Положим, и на критику эту я не мог бы ничего возразить. Новизна заключается, однако, в «новорожденное&trade-». Все эти «общие знания» для меня совершились как «первые и изумительные открытия»: вследствие чего, тогда как остальные все люди «скользили около этих тем и НЕ ОСТАНАВЛИВАЛИСЬ НАД НИМИ», Я ОСТАНОВИЛСЯ КАК НА ПРЕДМЕТЕ специального многолетнего внимания. Ну, а «долго смотри» — всегда что-нибудь «увидишь, чего не видел никто». Нельзя отрицать, что во всех этих точках я открыл «стороны, никому не приходившие на ум» .
И теперь, ставя точку, я могу сказать:
— Вышло! Вышло! Вышло! Beatus possidetis.
Разумею Карамзина. Устал. И Господь меня благословил. И среди людей я живу спокойно." (150, 325−327).
В последнее время труды В. В. Розанова — известного русского мыслителя и публициста, вновь изданные после долгих лет молчания и забвения, привлекают к себе все большее и большее число исследователей. Каждый год о нем: выходят новые книги и статьи, публикуются ранее неизвестные материалы. Однако поле деятельности по изучению творческого наследия Розанова все еще очень широко. По оценкам одного из лучших розановедов В. Сукача на сегодняшний день опубликована лишь четвертая часть из богатого архива писателя. (169, 8). Если использовать такой популярный в западной научной историографии критерий как индекс цитируемости, то равных В. В. Розанову найти очень сложно. В многочисленных статьях историков, философов и публицистов с завидной частотой встречаются его цитаты, главным образом, из «Уединенного» и «Опавших листьев» .
Во всем огромном массиве печатной продукции, связанной с творчеством Василия Васильевича, присутствует определенная тенденция: Розанова оценивают либо как писателя-литератора, либо как философа и практически все отмечают его талант публициста. Цель данной работы — рассмотреть Розанова как историка, попытаться выделить из бескрайнего моря розановских текстов его исторические воззрения.
Кроме чисто формальных характеристик (учеба Розанова на историко-филологическом факультете московского университета, преподавание истории и географии в различных провинциальных гимназиях), уже дающих автору определенную долю уверенности в правомерности такого подхода, существуют и многочисленные самооценки самого Василия Васильевича, одна из которых была приведена в самом начале работы.
Исторические взгляды Розанова необходимо изучать и потому, что перед нами не просто философ, литератор и историк (все вышеперечисленные наименования предполагают некоторое отстранение от конкретного прямого воздействия на исторический процесс), ио и человек, предлагавший изменить весь ход как Российской, так и мировой истории. Многие исследователи творчества Василия Васильевича убаюканы его признаниями о собственном равнодушии к политике, его обличениями Константина Леонтьева (Розанов часто повторял в многочисленных статьях, посвященных этому мыслителю, что если бы тот получил признание и реальную возможность участия в политике, то «много крови было бы пролито для воплощения идей оптинского монаха»), с легкой же руки Бердяева Розанова очень часто называли гениальным обывателем (а разве может обыватель воздействовать на историю — он пьет чай с вареньем).
В жизни Розанова можно вычленить три периода, во время которых его притязания на управление ходом исторического процесса были грандиозны. Никто из исследователей его творчества не задает вопрос, почему Василий Васильевич жаждал переехать из Ельца, где он преподавал в гимназии, не в Москву, а в Санкт-Петербург. Возможность писать, участвовать в культурной жизни была и в первопрестольной, однако правительство находилось в Северной Пальмире. А провинциальный учитель Розанов, после написания работы «О понимании» осознававший себя самым умным (т.е. обладающим наиболее глубоким философским умом) среди последователей славянофилов и вообще среди людей, выражавших в своем творчестве смысл целого типа культуры по Данилевскому или цивилизации по Тойнби, жаждал собственной активной деятельности хотя бы в должности главного советника министра просвещения (одно из поздних его признаний) на фоне резкого усиления воздействия России на остальной мир (143, 1 53).
Отныне мы уже не стихийная сила в истории, не народ, который умеет только покорять народы. Мы вступили в мир как разумное сознание, как нравственная волямы хотим не только господствовать, но также учитьне только управлять, ио еще убеждать и руководить" , — писал он в 1886 году (80,. 383). Убеждать и руководить хотел сам Розанов. Но попытка привести Россию и весь мир к пониманию не удалась, Книгу «О понимании» никто не прочел. Никто не увидел того грандиозного «понимающего» государства, которое создал Василий Васильевич, а самому мыслителю досталась лишь жалкая должность в министерстве путей сообщения, где он работал после переезда в Санкт-Петербург.
Не смирившись с первой неудачей, Розанов предпринял вторую попытку воздействия на мировую историю. Она претворялась в жизнь в наименее подходящей для этого обстановке, в одной из квартир Петербурга на улице Коломенской. Как хитрый русский мужичок, «который посмотрит на тебя одним глазком и сразу все понятно» (134, 41), Василий Васильевич не кричал на всех углах о своих замыслах. «Гениальный обыватель» курил одну за одной папироски, посмеивался в свою редкую бороденку, вел бесконечные беседы во время воскресных встреч на своей квартире со сливками столичной интеллигенции. И если Дмитрий Сергеевич Мережковский и Зинаида Гиппиус везде и всюду твердили о Третьем Завете и Эре Святого Духа, то Розанов, разделявший с ними ожидание новой эпохи, о своих глубинных интуициях никому не говорил, хотя писал и публиковал в это время огромное количество статей, посвященных новой для него теме — половому вопросу.
Как гениальный обыватель (в отличии от простого обывателя), он знал, что Бытие, т. е. Бог наиболее полно воплощаются в Быте, а ось мира, ось мировой истории, соединяющая Бога и Быт, пронзает обе эти сферы в области Пола. Все интуиции Розанова заключались в попытке создать новую половую религию и в особом видении им роли собственной семьи в мировой истории (Розанов претендовал на роль Нового Адама). Именно к этому периоду относится также высказывания Василия Васильевича: «Я понял историю так, как будто держу ее в своих руках».(1 34, 151).
Третья попытка воздействия на мировую историю была предпринята Розановым после неудачи с созданием новой религии. Болезнь жены, воспринятая Василием Васильевичем как наказание Божие, помогла ему вернуться к идеалам славянофильского периода. Но это изменение взглядов Розанова нельзя рассматривать как возвращение на круги своя, оно в какой-то степени происходило по знаменитой диалектической формуле Гегеля (тезисантитезис — синтез), так как Розанов не отказывался от своих взглядов на пол. Поэтому классическая триада Православие, Самодержавие, Народность в розановском половом прочтении представляла собой нечто особенное, то есть опять Розанов оказывался пророком, но только не религии Пола, объединяющей в себе многие религиозные культы, а «полового православия».
К тому же в это время в Петербурге жил человек, который, по мнению Василия Васильевича полностью подтверждал подобное половое прочтение — это был Григорий Ефимович Распутин. Наверное, ни один человек в России и в мире не относился к Распутину как Розанов. Последний мог только мечтать о таком: мужик, плоть от плоти Руси, истовый богомолец, старец, первый советник Царя — и в то же время, по слухам, весьма своеобразно ведущий себя в отношении между полами (стоит ли говорить, что Розанов готов был поверить любым рассказам о половых подвигах Распутина).
Вышеперечисленные попытки в значительной степени определяют структуру настоящей работы. Если в первой части показывается становление исторических взглядов Розанова на фоне его детства, учебы в гимназии и университете, создание розановского «зерна», окончательно сформировавшегося во время написания труда «О понимании», то во второй части показывается рост этого зерна, то есть изменение розановских взглядов на историю и его попытки изменить саму историю.
В настоящее время историческая мысль в России переживает острый кризис, связанный прежде всего с теми глобальными переменами, которые произошли в последние десять лет на территории бывшего Советского Союза. Все эти изменения поколебали монополию марксистской парадигмы изучения истории, и на наших глазах на авансцене отечественной историографии появилось множество лиц, претендующих на новое осмысление исторических процессов. Большинство тех концепций, которые представляют вышеупомянутые историки, зародилось в недрах отечественной историографии в 60−70 гг. путем заимствования тех или иных положений, сложившихся в западноевропейской исторической науке в середине XX века (яркий пример подобного заимствования — работы А. Я. Гуревича и его отношение к исследованиям школы «Анналов»).
Подобные заимствования отнюдь не предосудительны, поэтому современный историк может выбирать на «историческом рынке» продукцию структурализма, постструктурализма, герменевтики, неопозитивизма и т. д. Но «садовнику, тревожащемуся, приживутся ли заморские сорта, успокоительно видеть, что в углу собственного огорода те сорта давно растут» (12, 56). Эти слова принадлежат современному русскому философу В. В. Бибихину, благодаря которому философское наследие раннего Розанова, прежде всего его книга «О понимании», была вновь введена в философский контекст современности. Понимание 9 как философская категория «вошло к нам без Розанова через широкие западные ворота» благодаря трудам по герменевтике Хайдеггера и Гадамера. Сам будучи одновременно переводчиком вышеупомянутых философов, Бибихин прекрасно видел важность и неустранимость предрассудков исследователя предания, благодаря которым и имеет шанс произойти понимание, в том числе и истории. Только поняв свое, можно понять и чужое. «Если бы мы вчитывались в Розанова раньше, он ввел бы нас давно в суть вопросов, к которым мы только теперь приобщаемся, читая экзотически чужое,» — пишет он (12, 56). То есть, возвращаясь назад, вчитываясь в Розанова, мы делаем заморское чужое своим чужим. Кроме того, в работах Василия Васильевича присутствует большое количество мест, которые могут помочь современным исследователям лучше понять как генезис, так и отдельные моменты в исторических построениях отечественных мыслителей Л. П. Карсавина и Л. Н. Гумилева.
10 «источники.
Основными источниками данной работы являются прежде всего собственные произведения Розанова и материалы личного происхождения, освещающие главные вехи его жизни.
Это, во-первых, фундаментальные философские произведения, относящиеся к начальному периоду творчества Розанова: книга «О понимании. Опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки как цельного знания», вышедшая в 1886 году, статьи «Цели человеческой жизни», «Органический процесс и механическая причинность».
Во-вторых, книги, изданные после 1898 года, обычно состоящие из журнальных и газетных статей разных лет с добавлением нескольких новых статей. Первые четыре сборника: «Сумерки просвещения. Сборник статей по вопросам образования», «Литературные очерки», «Религия и культура» и «Природа и история» вышли в свет благодаря активной помощи публициста и друга Розанова Петра Перцова. При работе с этими источниками необходимо учитывать, что хронологически они охватывали гораздо более ранние временные отрезки розановского творчества, чем указывалось в выходных данных книги, а при изменчивости взглядов Розанова, идеи, высказанные им в этих статьях, отнюдь не разделялись им самим в момент выхода очередного сборника.
В-третьих, газетные статьи. На протяжении долгих лет, с начала 90-х годов и практически до своей кончины Розанов печатался в московских и петербургских газетах, прежде всего в суворинском «Новом времени». В этой газете Розанов публиковаться в 1896 году, а уже через три года после предложения главного редактора, стал постоянным сотрудником этого издания. Несмотря на то, что Василий Васильевич неоднократно с иронией отзывался о своем сотрудничестве в газетах и постоянно подчеркивал, что делал он это ради денег, это всего лишь одна из его точек зрения на данную проблему.
Например, сам же мыслитель в плане издания собственного собрания сочинений указывал, что в последнее должны войти статьи о поле, напечатанные в «Новом времени». В действительности, как это будет сказано ниже, газета для Розанова была не только местом заработка и ареной публицистической полемики, но и способом религиозной проповеди. Поэтому неудивительно, что свои самые глубокие мысли Розанов мог высказать и на страницах философского трактата, и в столбцах какого-нибудь газетного фельетона.
Сотрудничество Розанова одновременно в нескольких газетах (во время первой русской революции он печатал свои статьи под собственным именем в консервативном «Новом времени» и под псевдонимом Варварин, с дозволения Суворина, в либеральном «Русском слове»), породило знаменитый миф о розановской беспринципности («изобличенный двурушник» — так назвал Розанова публицист Пешехонов, будущий министр продовольствия Временного правительства). Со временем, исследователи розановского творчества смогли показать определенную сиюминутность подобной мифологемы, уж слишком был широк сам Розанов, особенно в начале XX века, чтобы уместиться в рамках политической платформы какой-нибудь одной газеты того времени.
В-четвертых, статьи в журналах. Еще будучи учителем провинциальной гимназии в Ельце, благодаря знакомству по переписке с видным русским общественным деятелем и мыслителем Н. Н. Страховым, Розанов начал сотрудничать в различных московских и петербургских журналах. В первый, консервативный период своего творчества, Розанов печатался, в основном, в «Русском вестнике» и «Русском обозрении». Именно в «Русском вестнике» в первых четырех номерах за 1891 год была опубликована «Легенда о Великом Инквизиторе Ф. М. Достоевского» и именно этот труд принес известность Розанову среди читающей публики. В 1892 году этот же журнал опубликовал розановскую работу «Эстетическое понимание истории», являвшуюся, по сути, с одной стороны, изложением идей Константина Леонтьева, а с другой — собственных взглядов Розанова на историю. В совокупности с книгой «О Понимании» вышеназванные труды являются важнейшими источниками для реконструкции исторических взглядов мыслителя в начальный период его творчества.
Увлечение Розанова проблемами пола в наибольшей степени нашло отражение на страницах журналов «Новый путь» и «Мир искусства». Оба эти издания были органами декадентов, с которыми Василий Васильевич активно сотрудничал целое десятилетие своей жизни с 1897 по 1907 годы. В «Новом пути» у Розанова была собственная рубрика «В своем углу», посвященная главным образом проблемам пола, в этом же журнале была напечатана одна из главных его работ этого периода — «Юдаизм».
После возвращения Розанова в 1910 году в консервативный лагерь, его статьи можно было встретить и на страницах богословских журналов, например, в «Богословском вестнике», где главным редактором был розановский друг священник Павел Флоренский (здесь была напечатана в 1913 году статья «Не нужно давать амнистию эмигрантам», вызвавшая взрыв негодования в среде либеральной интеллигенции и послужившая одной из причин исключения Розанова из Религиозно-философского общества), и на страницах монархических изданий, типа журнала «Вешние воды».
В-пятых, «Опавшие листья» Розанова, книга последнего периода его жизни, вершина розановского творчества, написанная в совершенно особом, им самим созданном жанре. Благодаря этим работам, которые представляют собой, в сущности, тщательно отобранные погодные записи («Уединенное» — записи за 1911 год, оба «Короба» — за 1912, «Сахарна» — за 1913, «Мимолетное» — за 1914 и 1915 годы), можно с наибольшей степенью точности судить о всех оттенках и изменениях во взглядах Розанова.
Записи «Опавших листьев» Розанов вел до конца своей жизни. По утверждению В. Г. Сукача, они были переданы на хранение искусствоведу А. А. Сидорову (158, 759), но степень сохранности «листьев» различна, особенно пострадали записи с 1916 по 1918 годы.
В-шестых, переписка Розанова. Эпистолярное наследие Василия Васильевича огромно. Для данной работы особенно важна переписка Розанова с К. Леонтьевым, с П. П. Перцовым и Э. Голлербахом.
Письма К. Леонтьева к себе со вступительной статьей «Неузнанный феномен», с подробными комментариями к каждому письму Розанов опубликовал в 1903 году в журнале «Русский вестник».
Откомментированные письма самого Розанова к Леонтьеву в 1989 году опубликовала Г. Померанская в журнале «Литературная учеба», номер шесть. По этой переписке видно, насколько и в чем повлияли идеи К. Леонтьева на исторические взгляды Розанова.
Переписка Розанова с Перцовым продолжалась с 1896 по.
1919 год. Опубликована лишьчасть розановских писем, i приходящихся на период с 1896 по! 1901 годы (А.Л. Налепин в книге «В. В. Розанов. Сочинения» за 1990 год), то есть на время кардинального изменения его взглядов: уход из консервативного лагеря к декадентам.
Для изучения взглядов Розанова в 1917;1918 годах много информации дает его переписка с Э. Ф. Голлербахом. Переписка между ними длилась с середины 191!) года до кончины Розанова. Сам же Голлербах и опубликовал ее в 1922 году, в Берлине.
В-седьмых, документы, касающиеся лично Розанова. Это автобиография, написанная Розановым по просьбе историка философии и библиографа Н. Я. Колубовского для «Энциклопедического словаря» Брокгауза и Ефрона не позднее 20 февраля 1890 года. Текст ее был опубликован редактором-издателем С. Ф. Шараповым в газете «Русский труд» под редакционным заголовком «Автобиография Розанова" — прошение митрополиту Антонию, являющееся важным документом по истории второго брака Розанова. Оно восполняет фактическую сторону одной из самых важных страниц его биографии, а также представляет мотивировку писателем его мировоззренческих позиций (впервые опубликован В. Г. Сукач в книге «В. В. Розанов. О себе и жизни своей»).
Сюда же относится «Духовное завещание» — документ, составленный Розановым в особо сложный в духовном и материальном отношении периоде его жизни. Разрыв с консервативным журнальным лагерем, переход к новой теме пола, тяготы чиновничьей службы и осознание с рождением детей незаконности семьи, ее социальной незащищенности — все это вызвало крайнюю истощенность физических и душевных сил Розанова. Завещание написано 15 марта 1899 года и впервые опубликовано В. Г. Сукачем. И, наконец, ответы Розанова на анкету Нижегородской комиссии, написанные вскоре после гоголевских торжеств в Москве в конце апреля 1909 года, когда Розанова встретил на квартире у М. О. Гершензона составитель «словаря» писателей-нижегородцев".
Кроме того, в работе используются материалы русской публицистики: статьи современников Розанова о его творчестве, рецензии на его книги. Текстов подобного содержания, разбросанных по различным газетам и журналам, сохранилось большое количество, часть из них собрана в книге «Василий Розанов. Pro et contra».
В работе также используется мемуарная литература, прежде всего людей, живших рядом с Розановым и общавшихся с ним: его дочери Татьяны, 3. Гиппиус, А. Бенуа, А. Белого, А. Цветаевой, Э. Голлербаха, М. Ремизова, М. Пришвина, С. Дурылина и других. При работе с подобными источниками следует быть предельно осторожным. Например, свои воспоминания Татьяна Розанова, по признанию отца, наиболее близкая ему духовно из всех детей, писала в конце своей жизни при советской власти. Поэтому документально проверить свои детские впечатления ей не представлялось возможным, что и привело к некоторым фактическим ошибкам. Ниже, в главе, посвященной розановской.
15 историографии, будет приведен случай необоснованного цитирования данного источника.
Еще одним источником для данной работы послужили труды К. Н. Леонтьева и Ф. М. Достоевского, людей, в наибольшей степени повлиявших на исторические взгляды Розанова, о чем будет подробно рассказано в соответствующих главах.
Историография.
В отечественной историографии работ, посвященных В. В. Розанову, практически нет. В годы Советской власти на его имя было положено табу. Поэтому долгое время работы о Розанове появлялись только в русской эмиграции: это произведения 3. Гиппиус, В. Ильина, Г. Федотова, Г. Штаммлера, JI. Шестова, К. Мочульского, М. Спассовского, А. Синявского, Ю. Иваска, Е. Жиглевича. Кроме того, ни один из авторов историй русской философии (В. Зеньковский, Н. Лосский, А. Левицкий) не смогли обойтись без главы, посвященной Розанову.
На родине только в 1975 году в журнале «Вопросы литературы» была опубликована статья А. Латыниной, посвященная творчеству Розанова, под названием «Во мне происходит разложение литературы. (В.В. Розанов и его место в литературной борьбе), носящая литературоведческий характер.
Через пять лет в 1980 году вышла в свет книга философа Кувакина i.
Религиозная философия в России" где Розанову посвящена отдельная глава «Между „Святой Русью“ и обезьяной». По мнению Кувакина, «Розанов — философ консервативного мещанства», «Распутин русской философии и публицистики».
С 1988 года начинается массовое издание книг Розанова: вышло в свет более двадцати сборников розановских ра|бот, большое количество статей, авторы которых стремились донести до читателей основные идеи и вехи творческой биографии мыслителя. В основном это были либо литературоведы и писатели I.
— А. Николюкин, В. Г. Сукач, П. В. Палиевский, П. В. Померанская, Е. Иванова, И. Бочарова, А. Налепин, В. В. Ерофеев, В. Турбин, либо философы — Е. В. Барабанов, В. В. Бибихин, Д. Галковский, А. Грякалов, В. Кувакин.
Наиболее удачное, на наш взгляд, определение мировоззренческой позиции Розанова сделал В. Г. Сукач (один из лучших знатоков творчества мыслителя) в статье «Загадки личности Розанова». «Собственно ' мировоззренческим кредо.
Розанова я бы назвал радикальный консерватизм. Это не существование двух устремлений в одном лице, но синтетическое соединение двух в едином", — пишет Сукач (169, 14). Он же является и автором одной из первых крупных современных работ, посвященных' творческой судьбе Василия Васильевича, публикация которой, к сожалению, не была доведена до конца. Кроме того, Сукач предпринял издание собрания сочинений, из которого в свет вышли только первые два тома.
Собрание сочинений Розанова все же вышло в свет под редакцией другого крупного розановеда А. Николюкина. В 1997 году Николюкин издал биографию мыслителя. К настоящему времени издано 10 из 12 томов, подготовленных к публикации. В этом собрании сочинений обращают на себя внимание небольшие, но очень емкие по содержанию статьи С. Ф. Федякина, в которых автор исследует особенности розановской стилистики, играющей важную роль в творчестве Розанова.
Еще одним признанным специалистом по творчеству Розанова является петербургский литературовед Фатеев. В 1991 году он опубликовал одну из первых творческих биографий писателя «В. В. Розанов. Жизнь. Творчество, Личность». В 1995 году Фатеев подготовил сборник «В. В. Розанов. Pro et Contra», представляющий собой собрание текстов известных деятелей русской культуры, дающих оценку творчеству и личности Розанова.
Среди философов, занимающихся изучением наследия мыслителя, необходимо отметить работы Д. Галковского и В. Бибихина. Философский роман Д. Галковского «Бесконечный тупик», по мнению многих специалистов, — самое яркое произведение в отечественной философии рубежа 80−90 годов. Роман состоит из двух частей: основной и комментариев, занимающих приблизительно три четверти объема этой работы. Комментарии Галковского и по содержанию, и по стилистике напоминают розановские опавшие листья.
Благодаря работам другого отечественного мыслителя В. Бибихина стала очевидна уникальность и глубина первой, собственно философской книги Розанова «О понимании», на которую не обратили практически никакого внимания ни современники Розанова, ни многие исследователи его творчества. Бибихин показывает глубокую связь между этим произведением и всем дальнейшим творчеством Василия Васильевича.
Практически все вышеуказанные авторы в той или иной степени, хотя и бегло, затрагивают в своих произведениях вопросы, освещенные в данной работе. Это и периодизация розановского творчества, и публицистическая позиция мыслителя, отраженная на страницах газет и журналов в разные периоды его жизни, и его связь с крупными деятелями русской культуры, такими, как Ф. Достоевский и К. Леонтьев. Но только в середине 90-х годов появляются работы, подробно рассматривающие отдельные аспекты розановского творчества — это книги В.К. и С. В. Пишун «Религия жизни В. Розанова» и «Социальная философия В.В. Розанова» С. В. Пишуна также «Эстетика свободы» С. Носова. Среди этих работ книга С. В. Пишун наиболее близка к исследуемой нами теме. Работа дальневосточного философа имеет большое количество достоинств, приблизительно треть произведения посвящена детальному разбору розановского «О Понимании». Но неучитывание автором динамики позиции Розанова ко Христу (розановской христологии) при рассмотрении отношений мыслителя с Достоевским и Леонтьевым, как и с другими деятелями культуры, не позволяет С. В. Пишун глубоко проанализировать сложившиеся связи с вышеуказанными деятелями. К сожалению, в книге присутствуют и фактологические ошибки. Так, С. В. Пишун всецело основываясь на воспоминаниях дочери Розанова Татьяны, заявляет вслед за ней, что только после пребывания розановской семьи в Сахарне в 1913 году и «бесед с приказчиком помещицы Е.И. Апостолопуло», Розанов изменяет свое отношение к евреям. Многие документы, в.
19 том числе переписка Розанова с Гершензоном, свидетельствуют о том, что подобная перемена произошла значительно раньше.
Таково, в целом, состояние историографии по данной теме на настоящий момент. t глквл I.
ОСОБЕННОСТИ РОЗАНОВСКОЙ СТИЛИСТИКИ.
Главная сложность данного исследования — знаменитая розановская противоречивость. Мнения о знаменитой розановской противоречивости стали постоянными клише во многих работах, посвященных русскому мыслителю. Действительно, Василий Васильевич мог одновременно высказывать мысли, противоречащие друг другу, оценивать события с совершенно различных, часто несовместимых точек зрения. Гениальная мысль могла быть высказана Розановым в газетном фельетоне, а в философском эссе всегда находилось место для нецензурной полемики с каким-либо неприкасаемым из революционно-либерального лагеря. «Политический двурушник», «Иудушка Головлев», «писатель с органическим пороком» — каких только ярлыков на него не навешивали.
Типичен в этом смысле отрывок из письма Леонида Андреева Горькому от 11 апреля 1912 года: «Что за охота тебе тратить время и труд даже на пощечины для этого ничтожного, грязного и отвратительного человека. Бывают такие шелудивые и безнадежно погибшие в скотстве собаки, в которых даже камнем бросить противно, жалко чистого камня». (2, 341).
Большое видится на расстоянии. И это расхожее выражение очень подходит к данному случаю. Практически все серьезные розановеды отмечают уникальную целостность, присущую Розанову, несмотря на все его так называемые ренегатства: юдофильство и юдофобство, язычество и христианство, славянофильство и революционерство. Для Дмитрия Галковского, одного из самых глубоких продолжателей мысли Василия Васильевича, «Розанов, пожалуй, единственный русский мыслитель, который никогда не менял своих взглядов. Как сам о себе говорил Розанов: «На виду я — всесклоняемый. В себе (субъект) — абсолютно несклоняем, «не согласуем», «все мое творчество разрозненное, но внутренне стройное и цельное. (20, 99).
Апогеем непонимания розановской противоречивости стала статья известного русского политика и публициста Петра Бернгардовича Струве под характерным названием — «В. В. Розанов — большой писатель с органическим пороком», опубликованная в одиннадцатом номере журнала «Русская мысль» за 1910 год. В этой работе Струве (чьи политические взгляды менялись достаточно часто) выражал недоумение как Розанов мог печатать сборник своих статей за 1903;1907 года под общим названием «Когда начальство ушло», прославляющий революцию, и одновременно же публиковать в газете «Новое время» статьи, проклинающие ее. Как знак своего непонимания, Струве прибил на имени Розанова табличку с надписью «писатель с органическим пороком» (168,79). Данная статья послужила сигналом для травли Василия Васильевича в либерально-революционной прессе. В качестве примера достаточно привести название статьи Пешехонова «Бесстыжее светило или изобличенный двурушник» .
Розанов защищался: в газете «Новое время» были опубликованы ответы на обвинения в его адрес. Но в этой полемике мыслитель не высказался напрямую, а в какой-то степени спрятался за слова эпиграфа к одной из своих статей: «Разница между „честной и прямой линией“ и лукавыми „кривыми“, как эллипс и парабола, состоит в том, что по прямой летают вороны, а по вторым движутся все небесные светила». Самые пронзительные строки розановской статьи не были напечатаны в газете, но на исследовательское счастье они сохранились в архиве в неопубликованных гранках и в 1990 году, благодаря стараниям Е. В. Барабанова увидели свет в приложении ко второму тому собрания сочинений Розанова: — Сколько можно иметь мнений, мыслей о предмете?
— Сколько угодно. Сколько есть «мыслей» в самом предмете: ибо нет предмета без мысли, а иногда — без множества в себе мыслей.
Итак, по-вашему, можно иметь сколько угодно нравственных «взглядов на предмет», «убеждений о нем» ?
— По-моему и вообще по умному — сколько угодно.
— Ну, а на каком же расстоянии времени?
— На расстоянии одного дня и даже одного часа. При одушевлении.
— На расстоянии нескольких минут.
— Что же, у вас сто голов на плечах и сто сердец в груди?
— Одна голова и одно сердце, но непрерывно «тук, тук, тук» .
—. Где же тогда истина?
— В полноте всех мыслей. Разом. Со страхом выбрать одну. В КОЛЕБАНИИ.
— Неужели же КОЛЕБАНИЕ — принцип?
— Первый в жизни. Единственный, который тверд. Тот, которым цветет все, и все — живет. Наступи-ка УСТОЙЧИВОСТЬи мир закаменел бы, заледенел.
-. Что же прикажете думать и чему следовать?
— Статьям и книге. Статьям — непременно! Но и книгенепременнейше!
— Но ведь они исключают друг друга?
— Исключают. А вот вы в своей ЖИВОЙ ДУШЕ — и соедините. Поработайте. Попотейте. А то — что «брать готовенькое». Ослиное дело. Я же и статьи пишу, и книгу написал с надеждой не на конюшне. Я сам себя не знаю. И ни об одном предмете не имею одного мнения. Но сумма моих мнений, однако, есть более полная истина, чем порознь «имеемое» (кем-либо мнение)" (162, 671−672).
Кроме обвинений в противоречивости-беспринципности многие критики упрекали Розанова в неясности его статей, в отсутствии у него четкости мышления и очень часто — какой-либо последовательности в изложении материала. «И из Ваших статей, и из Ваших разговоров я вынес твердое убеждение, что Вы не имеете никакого точного представления о тех вещах, по которым так решительно высказываетесь., — писал Розанову известный критик и профессор литературы Семен Алексеевич Венгеров. — Для Вас Михайловский и взрыв Курской Богоматери сливаются в одно представление, и, живя в этом хаосе дико фантастических представлений, Вы произносите свой суд с решительностью, достойной лучшей доли» (158, 765).
Мысли самого Розанова о том, что он думал по поводу «кривых» траекторий, присущих миру, зафиксированы записью от 26 апреля 1915 года в книге «Мимолетное», которая не была опубликована при жизни писателя. да, мир (космос) действительно построен по началу кривых линий. Это не «попалось на язык», «не сорвалось» и не «случайно». Это — настоящая моя мысль и настоящая истина. Это очень серьезно, хотя, м.б. тут есть и странное.
А еще знаете м.б. более странное, что я прибавлю: что мир построен по неуловимым линиям.
Неуловимость — самая суть мира, его интимное и душа. Господи: какие пределы положены для учебников. Господи: благодарю Тебя, что Ты создал человека не по учебнику" (152).
Если одним из главных свойств мира по Розанову является неуловимость и в качестве ответа на этот вызов Василий Васильевич выставляет целое соцветие противоречий, причем очень часто розановская мысль соединяет, на первый взгляд, несоединимое, то как быть исследователю, который пытается использовать те или иные его высказывания, какие особенности структуры розановского мышления ему необходимо учитывать? Один из вариантов ответа можно найти в работах друга Василия Васильевича — известного русского мыслителя о. Павла Флоренского.
В работе «У водоразделов мысли» (где в основе первой главы этого произведения — «На Маковце» — лежит его письмо к Розанову, написанное в конце 1913 года) Флоренский описывает собственные ощущения при написании своей книги, одной из главных в его творчестве, так и оставшейся незавершенной. Парадоксальным образом описание Флоренским собственной структуры мышления напоминает особенности мыслительного процесса Василия Васильевича. По мнению автора данной работы, этим и объясняется взаимное притяжение столь разных на первый взгляд людей: ортодоксального священника, главного редактора журнала Троице-Сергиевой Духовной Академии с одной стороны и апологета полового вопроса, человека, отлучения которого от Церкви требовал в 1911 году епископ Термоген, с другой. Вот отрывок из книги Флоренского:. это не одно, плотно спаянное и окончательно объединенное единым планом изложения, — описывает он образ своего мышления, — но скорее — соцветие, даже соцветия вопросов, часто лишь намечаемых и не имеющих еще полного ответа, связанных же между собою не логическими схемами, но музыкальными перекликами, созвучиями и повторениями. Это — мысленных, мыслительных. струй кипенье, и колебательное их пенье, и шумный из земли исход мысль в ее рождении, — обладающая тут наибольшею кипучестью, но не пробившая еще себе определенного русла.
Связи отдельных мыслей ограничены и существенныно они намечены слегка, порою вопросительно, многими, но тонкими линиями. Эти связи, полу найденные, полу искомые представляются не стальными стержнями и балками отвлеченных строений, а пучками бесчисленных вопросов, бесчисленными волосками и паутинками, идущими от мысли не к ближайшим только, а ко многим, к большинству, ко всем прочим. Строение такой мысленной ткани — не линейное, не цепное, а сетчатое, с бесчисленными узлами отдельных мыслей попарно, так что у любой исходной точки этой сети, совершив тот или иной круговой обход и захватив на пути любую композицию из числа прочих мыслей, притом, в любой или почти любой последовательности, мы возвращаемся к ней же. Эта-то многочисленность и разнообразность мысленных связей делают саму ткань и крепкою и гибкою, столь же неразрывною, сколь и приспособляющеюся к каждому частному требованию, к каждому индивидуальному строению ума. Более в этой сетчатой ткани и промыслившему еевовсе не сразу видны соотношения отдельных ее узлов и все, содержащиеся возможности, взаимные связи мысленных средоточеиий и ему, нежданно, открываются НОВЫЕ подходы от средоточения к средоточению, уже закрепленные сетью, но БЕЗ ясного намерения автора" (175, 27).
Благодаря этому пространному описанию Флоренского можно представить те неожиданные переходы, те неуловимые «кривые», по которым следовала мысль Розанова.
Для более ясного понимания особенности розановских произведений необходимо также использовать труды известного философа и литературоведа Михаила Михайловича Бахтина. Сам Бахтин всегда обращал внимание своих учеников на творчество Василия Васильевича (можно предположить, что именно последнее было той благодатной почвой, на которой появились многие теоретические построения М.М. Бахтина).
Благодаря трудам Бахтина на первый план вышла в научной литературе многих гуманитарных дисциплин категория ДИАЛОГА. Бахтин сумел показать, что идущая со времен Гумбольдта традиция отодвижения на задний план коммуникативной функции языка и выдвижение других его функций, в которых «язык рассматривается с точки зрения говорящего, как бы ОДНОГО говорящего без НЕОБХОДИМОГОотношения к ДРУГИМ — участникам речевого общения», недопустима (8, 283). Он придал онтологическую глубину такому обыденному слову как диалог, показал что диалог-общение является глубинным свойством как отдельного человека так и всей культуры (Я и ТЫ, Я и ДРУГОЙ — главные категории построений Бахтина).
С тех пор как с легкой руки Бахтина стало принято рассматривать любое произведение культуры с оппозиции автортекст, в научной литературе явилась привычка рассуждать о «диалогичности» или «монологичности» того или иного автора, подразумевая под этим, насколько внутренне самодостаточны вышедшие из-под авторского пера тексты, насколько они открыты миру и вступают в диалог с другими текстами. Для Бахтина «текст живет, только соприкасаясь с другими текстами». Только в точке этого контакта текстов вспыхивает свет, освещающий и назад, и вперед, приобщающий данный текст к диалогу" (8, 364).
В этой связи образцом «монологичного» автора для Бахтина был Гегель. В его творчестве диалог между автором и миром постепенно превратился в один сплошной текст-монолог, в котором существовал «только один голос Гегеля: в результате этого глубинный смысл исчез». Образцом же «диалогичного» автора Бахтин считал Федора Михайловича Достоевского. Именно анализируя творчество Достоевского, Бахтин проясняет для себя основные категории своих научных построений, прежде всего — «диалог», «голос». По Бахтину, у Достоевского «повсюдупересечение, созвучие или перебой реплик открытого диалога с репликами внутреннего героев, повсюду — определенная совокупность идей, мыслей и слов проводится по нескольким неслиянным голосам, звуча в каждом по иному». Бахтин утверждает, что объектом авторских интенций является не совокупность идей сама по себе, как что-то нейтральное и себе тождественное, а проведение темы по многим голосам и разным голосам, «принципиальная, неотменная ее многоголосность и разноголосность, т. е. главная задача Достоевского — расстановка голосов в их взаимодействии» (8, 185).
Выше мы уже приводили ответ Розанова, этого «изобличенного двурушника», своим оппонентам — Струве, Пешехонову и Чуковскому: «. Что же прикажете думать и чему следовать?
— Статьям и книге. Статьямнепременно! Но и книгенепременнейше!
— Но ведь они исключают друг друга?
— Исключают. А вот вы в своей ЖИВОЙ ДУШЕ — и соедините. Поработайте. Попотейте. А то — что «брать готовенькое». Ослиное дело." .
Василий Васильевич Розанов, «один из лучших толкователей творчества Достоевского с точки зрения религиозно-философской и во многом ему конгениальный» (32, 4), это «воплощение трех братьев Карамазовых в одном человеке» (41, 73), использовал, как никто другой в своем творчестве полифонию, т. е. присутствие нескольких равноправных голосов в своих текстах. В отличие от Достоевского, у которого полифонию создавали внутри романа различные герои, Розанов, являвшийся по мнению многих критиков лучшим стилистом своего времени, никогда не писал в жанре романа, но свое звучание передавал читателям за счет тонкой расстановки собственных нетождественных друг другу голосов, причем каждый розановский текст, прямо по Бахтину, являлся своеобразной монадой, отражавшей в себе все тексты его мира, так, что уже сам читатель включался в диалог с Василием Васильевичем.
Розанов ценил своего читателя, как позже и Бахтин, он понимал, что без читателя-контекста его тексты мертвы. В жизни Василия Васильевича был печальный опыт, когда первый грандиозный труд «О Понимании» не нашел никакого отклика, а большая часть тиража была распродана на вес на Сухаревском рынке. Поэтому многие книги Розанова состояли почти наполовину из писем читателей к Василию Васильевичу («В мире неясного и нерешенного», «Семейный вопрос в России»), Голоса читателей как равноправные присутствовали в его текстах, причем Розанов всегда боялся выкинуть из их писем не относящиеся непосредственно к теме бытовые подробности, боясь нарушить этим цельное звучание письма.
Забота Розанова о своем читателе очень часто выражалась и в самой форме подачи мысли. Мысль, пойманная Розановым в ее зачатии лишь фиксировалась на бумаге определенным способом, и перед читателем представал еще живой мысле-образ, потенциально содержащий в себе возможность быть развернутым в целую мыслительную фигуру. Кроме создания «живых» мысле-образов, забота Розанова о читателе заключалась не и том, чтобы выказать свое мнение об им написанной книге, а в том, чтобы наметить смысловые ударения и тем проявить более отчетливо ритмику ее формально образующей схемы" (180, 598).
Розанов не мог смириться, что его уникальный голос, звучание его мысли передаются печатным станком одним и тем же способом, что и мысли какого-нибудь Ивана Ивановича с помощью одних и тех же знаков-букв (отсюда постоянные проклятия Гуттенбергу). Поэтому с помощью определенных, выработанных им самим способов (сокращений, пунктуации) Розанов давал возможность читателю услышать интонацию своих произведений. Василий Васильевич действовал как опытный композитор, который помогает музыкантам прочесть белые листы бумаги с нанесенными на них черными закорючками — нотами и извлечь из их музыкальных инструментов звуки таким образом, чтобы состоялось исполнение, т. е. нечто целое, неразрозненное, объединяющее в себе звучание отдельных партий.
Любое музыкальное произведение имеет большое количество вариантов исполнения, но нам важна авторская вариация, т.к. она задает систему отсчета для всех последующих исполнений. Если авторская вариация неизвестна, то мы можем легко попасть в ситуацию с инопланетными пришельцами на землю из одного фантастического рассказа: после катастрофы на нашей планете им досталось лишь несколько видеокассет, на основании которых были написаны тысячи научных трудов, созданы целые исследовательские институты, занимающиеся описанием земной цивилизации и ее представителей. И никто из пришельцев по воле автора этого рассказа так и не узнал, что к ним попали видеокассеты с мультфильмами Уолта Диснея.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
.
Мечта Розанова «быть бы Карамзиным» в определенной степени осуществилась. Карамзин, последний русский летописец, «благословивший в путь русскую историю», так, что после него «русские жили. под воздействием мысли, что наша история величава и прекрасна» и, таким образом, что «Нахимов, Корнилов, Невельский не были бы, может быть, такими, если бы в юности и молодом возрасте они не мыслили о России «по Карамзину», нашел свое понимание в Розанове в эпоху, когда сделать это было как никогда сложно. (105, 433) Профессора истории типа Милюкова, оседлавшие прогресс, выносили «смертный приговор» работам Карамзина, считая их безнадежно устаревшими. Розанов же видел, что при всех недостатках Карамзина, в его трудах есть нечто самое главное для историиблагоговение перед ней, и в нем есть священство, которого так недоставало современным Розанову историкам.
Мир создан не только «рационально», но и «священно», столько же «по Аристотелю», сколько «по Библии», столько же для «науки», как и для молитв — Хозяйство. Хозяйка печет пироги. Но если бы кто подумал, что это есть сумма «пекущей печи + необходимость еды», тот ошибся бы грубочайшим образом, ибо хозяйка бы разбила формы горшков, посуды, не «ожидай она к обеду любимого мужа» и не пеки она пироги с молитвою", -утверждал Розанов (143, 248).
Весь пафос его исторических взглядов и заключается в борьбе против позитивизма, господствовавшего в исторической науке, за возвращение священного в историю, за теологичноеть исторических процессов. Розанов вовсе не отрицает определенных заслуг позитивизма и соответствующей ему позитивной цивилизации, но видит их ограниченность. Историческая наука, окончательно оформившаяся в XIX веке, взявшая себе за образец естественные науки и свойственное им объяснение всех изменений через причинность, благодаря которому положение объекта в настоящем объясняется через его прошлые состояния, могла уловить в свои схемы определенные, наиболее осязаемые исторические формы: социальные, экономические и политические отношения, а «молитва хозяйки, ждущей своего мужа и пекущего для него пироги» в подобные сети не попадала. И все авторы объяснений типа природно-климатических влияний на образование государства, по Розанову, просто-напросто изымали из целого природу и климат, и в принципе не задавались вопросом, а почему именно этот климат встретился тому или иному народу в момент построения государства.
В наше время, когда борьба с позитивизмом вошла в моду, нельзя обойти вниманием и того феномена, что романовское внесение «священного» и «духовного» в историю требовало четкого и ясного ответа, что это за священное и духовное и почему его надо вносить. На наших глазах происходят забавные и в чем-то трагичные метаморфозы типа появлений оккультных историй. Вчерашние атеисты, выйдя на религиозные просторы с убеждением, что все духовное — это хорошо, жестоко поплатились за это, так как в этом мире существует строгая поляризация, и призыв апостола Павла «духов различайте» актуален, как никогда.
На исторические взгляды самого Розанова с момента его религиозного обращения в Университете, его духовные поиски, то или иное отношение Розанова ко Хрисгу, к Ветхому и Новому завету, к древним восточным культам отразились в наибольшей степени. Но в целом, его подход к истории, выраженный еще в первой книге «о Понимании», оставался неизменным: художественно понять и художественно выразить изучаемую эпоху основная задача историка. Художественное понимание позволяет нам уяснить, почему же розановские призывы к возвращению «священного» в историю привлекали и будут привлекать внимание. Провозгласив свой эстетический метод в первом философском труде, встретив человека с теми же убеждениями в лице Константина Леонтьева, причем последний своими работами нагляднр свидетельствовал о действенности эстетического подхода в истории, Розанов всю свою жизнь занимался эстетическими суждениями об истории. Как уже отмечалось, в книге И. Канта «Критика способности суждения» раскрывается сложный интеллектуальный характер эстетического суждения и его главное свойство, состоящее в невозможности обучения подобному суждению через понятия — в нем можно только упражняться. Поэтому эстетические суждения медика по образованию Леонтьева об историческом процессе вызывало у современников легкое недоумение своими «экстравагантностями». Должна была произойти революция 1917 года, чтобы отношение к Леонтьеву изменилось, практически то же самое произошло и по отношению к Розанову.
Розанов сумел преодолеть одно из главных соблазнов историзма, состоящий в том, что «последний, полагаясь на методологизм своего подхода, забывает о собственной историчности». «Подлинно историческое мышление должно мыслить также и свою собственную историчность» (17, 354) — эти слова немецкого мыслителя Георга Гадамера полностью применимы и к Розанову, постоянно показывающему, когда, где и по какому поводу была высказана та или иная его мысль, какое религиозное настроение доминировало в его душе. Объективизм, взятый на вооружение «большой» исторической наукой XX века, был глубоко чужд мыслителю. Исторический метод, вершина научной парадигмы Нового времени, требовал выхода историка из плена предрассудков в некую объективную историческую область, позволяющую ему непредвзято судить об историческом процессе. Для Розанова подобной сферы не существовало, что вовсе не приводило его к примитивным представлениям типа «историки все врут, так как каждый говорит свое».
Для него отказ от предрассудков означал отказ от традиции, что для Розанова было неприемлемым, его тезис был прямо противоположен: познать свою традицию и свое положение в ней. И этому тезису он следовал всегда, в момент ли христианских своих настроений, либо в момент воскрешения «забытой» древней половой традиции. Но Розанов, уходя своими корнями в православную традицию (его дед был священником), разделял, однако, один из главных предрассудков своей эпохи ¦ отрицание грехопадения человека, а, следовательно, и онтологическое повреждение человеческой воли. Отсюда и проистекала вся революционность Василия Васильевича — вера в то, что человек своими действиями может кардинально измелить этот мир в лучшую сторону, роднившая его и с революционерами, и с либералами, и выразившаяся в определенных попытках повлиять на исторический процесс (что и было показано в данной работе).
В настоящее время, когда российское общество переживает очередной приступ нигилизма, выражающийся и в распаде российской государственности, и в распаде понимания самих себя, работы Розанова оказались актуальны как никогда. Розанов как мыслитель, архаичный и современный, совопросник Парменида и пламенный публицист, глубоко укорененный в православную традицию и одновременно искренний борец с ней, прозорливый критик нигилизма и сам носитель этой болезни, может помочь многим людям, переживающим кризис и ищущих ответа на мучающие их вопросы на страницах исторических произведений. С одними испытывающими комплекс неполноценности от того, что самые современные исторические концепции созданы на Западе, Розанов просто щедро делится своими мыслями, показывая, что привлекательное «чужое» давно растет в углу собственного огорода, другим, потерявшим себя, свою Родину, но жаждущим найти традицию, Розанов дарит свое обретение России в момент, когда, казалось, от нее не осталось ничего: «До какого предела мы должны любить Россию. до истязания, до истязания самой души своей. Мы должны любить все до „наоборот нашему мнению“, голове. Сердце, сердце, вот она, любовь к родинечревна» (126, 572).
