Колониальный раздел Африки и позиция России: Вторая половина XIX в. — 1914 г

Актуальность темы

История колониального раздела Африки — важная часть истории международных отношений во второй половине XIX — начале XX вв. Отношения России с африканскими государствами, колониальное проникновение в Эфиопию и попытки основания опорных стратегических центров в прибрежных районах являются составной частью интеграционных процессов, которые, видоизменившись в XX в., получили свое продолжение в процессах деколонизации Африки.

Известно, что исторические аспекты международных отношений сохраняют значение в политике и политологии. В условиях «холодной войны» и биполярного мира, борьбы за геополитические приоритеты история колониального раздела Африки в XIX в. различно интерпретировалась на политических «полюсах» мира. В эпоху глобализации исторические предпосылки имеют актуальное научное и общественно-политическое значение. Они связаны и с постсоветским периодом в истории отечественной государственности (эволюция геополитики), и с решением широкого круга проблем суверенными африканскими государствами, и с меняющейся расстановкой сил в мире. Многие тенденции развития оказывается возможным установить, только обратившись к историческому прошлому международных отношений.

Африканские проблемы оказали непосредственное влияние на развитие англо-русских и русско-германских отношений, на становление Антанты. Формирование военно-политических союзов в конце XIX в. отразило весь спектр международных отношений и межгосударственных конфликтов, включая африканский регион, обусловило влияние колониального раздела Африки на внешнеполитическое развитие России. Африканский вектор российской внешней политики имеет непосредственное отношение к эволюции внешнеполитического курса, в целом, а также отражает процесс развития национально-государственного и массового сознания россиян.

Таким образом, контакты между Россией, с одной стороны, африканскими народами и государствами, с другой, на фоне колониального раздела континента имеют непосредственное отношение к российской истории, истории народов и государств Африки, истории международных отношений во второй половине XIX — начале XX вв. Изучение международных отношений как системного целого, невозможно без исследования частных проблем, какими и являются взаимоотношения между Россией и народами и государствами Африки. Воссоздание истории международных отношений в период, предшествовавший первую мировую войну, закономерно предполагает изучение африканского вектора в российской внешней политике. Рассмотрение данной проблемы позволяет уточнить и расширить наши представления об интеграционных процессах, истоках многих современных проблем в современных контактах между Западом и Востоком.

Научная актуальность проблемы дополняется ее общественно-политической значимостью. Определение содержания и масштаба участия царской России в межгосударственных отношениях в период колониального раздела Африки имеет актуальное значение для развития двусторонних отношений между Россией и африканскими государствами. В свою очередь, данные контакты имеют общее международно-политическое значение. Глобализация мира и интеграционные процессы сохраняют многие черты некогда биполярного мира и потому актуальны. Продолжительный период колониальной зависимости и сложный процесс деколонизации, нерешенность многих современных проблем африканских государств и сохраняющаяся напряженность в различных структурах международных отношений — все это обращает историка, экономиста, политолога к колониальному прошлому Африки и государствам, которые некогда принимали участие в разделе колоний и сфер влияния на континенте.

Преемственность имперской политики от царской России до Советского Союза в Африке очевидна для многих историков и политологов. «Империя Кремля» — это геополитический термин, который подразумевает не только вхождение в состав Советского Союза Средней Азии, Прибалтики и других регионов, но и целенаправленную политику по созданию стратегических плацдармов в Эфиопии, Мозамбике, Намибии и др. Западные политологи всегда видели в этом преемственность — от царизма до большевизма.

Таким образом, изучение взаимоотношений между Россией, с одной стороны, народами и государствами Африки, с другой, актуально, так как позволяет углубить наши представления о состоянии и направлениях эволюции международных отношений. Преемственность их развития от конца XIX в. до начала XXI в., способствует более полному и объективному пониманию процесса деколонизации, участия в нем России, а также оказывает помощь в определении современных закономерностей и проблем в системе международных отношений.

Предметом исследования стали взаимоотношения между Россией и государствами Африки с учетом противоречий и динамики развития международных отношений второй половины XIX в. — 1914 г.

Хронологические рамки диссертации охватывают период со второй половины XIX в. до 1914 г. Это был завершающий период в колониальном разделе Африки, когда, во-первых, обострилась борьба западных держав за сферы влияния на континенте и в других регионах мира, а во-вторых, активизировалась внешняя политика царизма. Именно в это время в Петербурге оформились различные военно-политические проекты, связанные с участием России в колониальном разделе африканского континента.

Территориальные рамки исследования включают в себя те регионы и государства Африки, которые являлись объектом внешней политики России и приняли участие в формировании системы международных отношений во второй половине XIX — 10-е годы XX вв., причем, приоритетное внимание уделялось Эфиопии, Марокко, Южной Африке.

Историография. В отечественной историографии была проделана большая научно-исследовательская работа по изучению взаимоотношений между Россией, с одной стороны, народами и государствами Африки, с другой.

В то же время до настоящего времени отсутствуют обобщающие труды по данной проблеме.

Дореволюционная российская историография признавала наличие у царизма, представлявшего «великую державу», национально-государственных интересов в различных регионах земного шара, в том числе в Африке. Историки и публицисты четко обозначили проблемы, связанные с созданием российских колониальных и стратегических плацдармов на африканском континенте. Подобно другим западным державам, Россия аргументировала внешнеполитическую и колониальную экспансию распространением «культуры» и «цивилизаторской миссией».

Особенность российской дореволюционной историографии состояла в том, что она, отражая интересы и умонастроения российского общества и составлявших его страт, процесс формирования внешнеполитического курса российского правительства являлась одновременно политологией. Поэтому дореволюционные исследования имеют, в определенной мере, значение источников. Содержание и выводы исследователей политизировались по вполне объективным причинам. Сращивание историографии и политологии получило впоследствии продолжение в советской исторической науке, когда речь шла о «бескорыстной» и «братской помощи» независимым государствам Африки.

Первые исследования по общей теме «Россия и Африка» были предприняты в конце XIX — начале XX вв. Исторические публикации, авторами которых были Ю. Л. Елец, К. А. Скальковский, И. И. Защу к, посвящались важным для царизма стратегическим регионам Африки1. В этих исследованиях российская африканистика сделала большой шаг вперед.

К.А. Скальковский2 предпринял первую в отечественной историографии попытку определить место России в колониальном разделе Африки и роль африканского вектора во внешнеполитическом курсе Российской империи. Его исследование было написано на основе материалов, главным образом, российской прессы. В то же время его книга не укладывается в каноны публицистического жанра. Четверть века работы в редакции иностранного отдела «Санкт-Петербургских ведомостей» и «Нового времени», широкий кругозор, способности политического аналитика позволили К. А. Скальковскому достаточно подробно и глубоко осветить многие вопросы, связанные с российским внедрением в Африку, поставить важные для историка проблемы. Он констатировал, что Россия имела колониальные интересы в Африке и отстаивала их дипломатическими и военными средствами. К. А. Скальковский отмечал, что африканское побережье Красного и Средиземного морей имело для России, прежде всего, стратегическое значение «на случай морской войны"3.

Классические традиции российской историографии, которая во многих отношениях базировалась на методологии позитивизма, отразили поддержку официального внешнеполитического курса российского правительства в Африке. Особый интерес К. А. Скальковского к Эфиопии объяснялся тем, что эфиопский вектор являлся одним из главных направлений внешней политики России в Африке. В частности, российский исследователь писал: «в Красном море. мы имеем вдесятеро более интересов, чем Италия"4. Вполне очевидно, что он выступал сторонником российских приоритетов в Эфиопии, которые предполагал отстаивать, преодолевая колониальный экспансионизм других государств. При этом делался акцент на конфессиональную общность российской и абиссинской церквей.

Вторым и не менее важным вектором К. А. Скальковский определил Марокко5. Огромное международно-политическое значение марокканского вопроса предполагало участие царизма в его разрешении и достижении приоритетов, как в Африке, так и в других регионах мира. Автор указывал также и на торговые интересы России в Африке, ссылаясь при этом на активную деятельность российских предпринимателей.

В монографии Ю.Л. Ельца6 исследовался абиссинский политический режим, а личность и деятельность негуса Менелика II оценивались в контексте межимпериалистических противоречий держав. Ю. Л. Елец обратился к наиболее значимым эпизодам в истории русско-эфиопских отношений, дал оценку военной и дипломатической миссии российского представителя Н. С. Леонтьева. Автор сознательно не акцентировал внимания на том, что Н. С. Леонтьев был официальным представителем российского военного министерства, а интерес царизма к Восточной Африке имел колониально-политический характер. Данное умолчание вполне уместно по политическим соображениям и только дополнительно подтверждает наличие у российского правительства вполне конкретных военных и дипломатических целей в северовосточной Африке. Историк одним из первых установил системную зависимость между политикой России в Эфиопии и обострением англо-русских противоречий в Средней Азии в конце XIX в.

Офицер российской академии Генерального штаба И.И. Защук7 изучал военно-исторические аспекты германской политики в Африке. Он определил дополнительные стратегические и политические возможности России в связи с обострением англо-германского колониального антагонизма. Как военный, автор понимал важность создания морских российских баз в Африке по мере становления стабильных мировых торговых и стратегических коммуникаций. В то же время И. И. Защук не являлся сторонником российской колониальной политики в Африке по европейской модели (захват обширных территорий, колониальная бюрократия и т. д.). Частная проблема в истории международных отношений (германские колонии) получила в его небольшой публикации развернутую военно-политическую оценку с точки зрения колониальной политики России в Африке и других регионах мира. И. И. Защук видел главную причину интереса царизма к Африке в возможности использовать обострение противоречий между европейскими державами по африканским делам для укрепления и расширения русского влияния, как в Европе, так и за ее пределами.

Таким образом, дореволюционная историография исходила из принципов имперского мировоззрения и обосновала правомерность российского колониально-политического внедрения в Африку, равно как и в другие регионы мира. В качестве наиболее перспективных африканских колониальных плацдармов были определены Эфиопия и Марокко. Российские авторы установили нерасторжимую связь между марокканским и Восточным вопросом для российской внешней политики. Российские историки, политологи, военные специалисты положили начало изучению африканского вектора во внешней политике России, а также влияния борьбы держав за раздел Африки на внешнеполитическую доктрину и формирование внешнеполитического курса царского правительства. Они исследовали широкий спектр конфессиональных, культурных, торгово-экономических, дипломатических, военных отношений России с африканскими государствами в конце XIX — начале XX вв. Аналитические оценки совмещались с описанием африканской экзотики, действий российских чиновников и авантюристов в Африке, вниманием к колониально-политической деятельности западных держав. Историческая наука, сомкнувшись с политологией, обусловила интерес к африканскому вектору в российском внешнеполитическом курсе как «разменной монете», которую использовали для обеспечения приоритетных интересов Российской империи, в частности, на Дальнем Востоке, в Средней Азии, Европе.

Дореволюционная историография России о политике царизма в Африке отразила объективные реальности своего исторического времени. В ней вполне органично и одновременно противоречиво совместились российская имперская идея, связанная с военно-политическим и территориальным ростом, и интеграционные процессы мирового значения конца XIX — начала XX вв. Состоялось становление официальной линии в российской африканистике. Это не исключало различных мнений, которые были связаны с борьбой внутри российского правительства и в общественно-политических кругах за «оптимальный» внешнеполитический курс (прогерманский или профранцузский, позиции министерства иностранных дел и военного министерства). Поэтому точка зрения К. А. Скальковского в оценке перспектив политики России в Африке не совпадает с мнением И. И. Загцука.

Выводы историков исходили из методологических принципов позитивизма, а также цивилизационной модели истории. Под влиянием западной историографии и колониальной политики в российской африканистике оформилась идея «цивилизаторства» по отношению к африканским народам, а также противопоставления российской «помощи» африканцам «корыстной» и «негуманной» колониальной политике государств Западной Европы. Важную роль сыграли воззрения Н. Я. Данилевского, который исходил из деления народов на «исторические и „неисторические“ о этнографический материал») .

Октябрьская революция 1917 г. обозначила рубеж и одновременно преемственность в развитии отечественной историографии. Началось переосмысление (нередко резко критическое) внешней политики царизма и историографии данного периода, четко обозначился методологический перелом. В течение короткого времени состоялся переход от «буржуазной» методологии позитивизма к «правильному», то есть марксистскому пониманию истории. Вне сомнения, важную роль сыграло утверждение марксистско-ленинской теории по национально-колониальному вопросу, что имело самое непосредственное отношение к африканистике, к истории отношений между Россией и африканскими странами.

Утверждение марксистской методологии привело к установлению партийно-государственного и методологического контроля над развитием исторической науки, к ее политизации. Разоблачение «империализма» и «экспансионизма» царской России в 20−30-е годы (в частности, инициативы по изданию документов «Красного архива») определило традиции и новизну научных подходов к изучению истории Африки и международных отношений. Показательно сохранение приоритетного интереса к Эфиопии, что отражало историографические тенденции дооктябрьского периода. В данный период появились работы Г. Крейтнера, И Левина, П. Лисовского по истории Эфиопии и русско-эфиопских отношений9.

Разоблачение «империалистической» и «экспансионистской» внешней политики царизма во многом обусловило четкость и однозначность оценок деятельности российских представителей в Эфиопии. В то же время методологическая категоричность исключила национально-государственный российский аспект и его место в общей системе межгосударственных отношений в конце XIX — начале XX вв. Так, Г. Крейтнер утверждал, что Россия являлась империалистической державой и участвовала в борьбе держав за колониальный раздел Эфиопии. По мнению автора, «царское правительство интересовалось Абиссинией как удобным местом, откуда можно было нанести чувствительный удар Англии"10, т. е. он определил африканский аспект англорусских противоречий. Г. Крейтнер на документальной основе доказал факт причастности российского правительства к организации экспедиции Н. И. Ашинова в Эфиопию. Офицера Н. С. Леонтьева, который в течение нескольких лет находился при абиссинском негусе, он совершенно справедливо называл «агентом русского правительства"11. Аналогичными были авторский подход и оценки другого советского историка — И. Левина12, который утверждал, что экспедиция Н. И. Ашинова была инспирирована российскими правящими кругами. Была показана роль Александра III в колониальном проекте по созданию российской колонии на побережье Красного моря.

П. Лисовский считал царскую Россию одним из участников колониальной борьбы империалистических держав за северо-восточную Африку, за колониальный раздел и передел мира. Он отмечал, что «Абиссиния являлась не только крупнейшей ставкой в борьбе держав за морские коммуникационные пути, весьма велико было ее значение и с точки зрения проблемы сухопутных трансафриканских путей"13.

Иная историографическая тенденция формировалась в советской науке относительно позиции России в Магрибе и Марокко. Характерно, что данная тенденция получила обобщающий смысл. Первые публикации о русско-марокканских отношениях появились в 30-е годы. Ю. Ратиане в статье «Агадирский кризис и позиция России"14 оценивал общие закономерности в политике европейских держав в Марокко и утверждал, что «Россия не имела никаких собственных интересов ни в Марокко, ни вообще в Африке» и «выступала только как союзница Франции"15. Учитывая предвоенный характер публикации, такой подход представляется совершено закономерным по политическим причинам. Однако такая интерпретация политики России в Африке фальсифицировала реальную расстановку сил на африканском континенте в конце XIX — начале XX вв.

В 40-е гг. в отечественной африканистике наблюдался историографический перерыв. Он связан с изменением проблемно-тематических приоритетов, а также с теоретико-методологической эволюцией. Победа марксистской методологии в ее сталинском варианте исключила многие вопросы, связанные с экспансией и милитаризмом царской России. Политика «пролетарского интернационализма» являлась во многом продолжением имперского внешнеполитического курса царизма. Это обусловило проблемную переориентацию советской историографии: военно-политическая тема уступила место культурологической, конфессиональной, этнологической тематике. Исследования по внешней политике России в Африке практически исчезла со страниц советских научных изданий. Оформлялся и ранее имевший место историко-методологический подход, основанный на отсутствии колониальных целей, альтруизме и «дружелюбии» России, ее правительства и конкретных представителей по отношению к странам и народам африканского континента. Военно-политические интересы России в Африке игнорировались, поскольку создавали представление о преемственности политики царской и советской России.

В то же время очевидным преимуществом, шагом вперед советской историографии стал стабильный интерес к историческому прошлому африканских народов, которые из объекта колониальной экспансии западных держав превращались в самостоятельный и политически активный субъект международных отношений. Сюжеты из истории русско-африканских отношений были затронуты в трудах Б. А. Вальской, М. П. Забродской и.

И.И. Бабкова16. Показательно, что в названия монографий были вынесены исключительно культурологические и научно-исследовательские аспекты деятельности официальных, в том числе военных, представителей царской России.

Авторы подробно осветили деятельность российских исследователей в изучении географии, этнографии, флоры и фауны, экономического и стратегического потенциала Африки. И. И. Бабков описал в своей работе африканские экспедиции Е. П. Ковалевского, В. В. Юнкера и А. В. Елисеева. Он утверждал, что «в отличие от подавляющего большинства западно-европейских путешественников, Ковалевский, Юнкер и Елисеев не выполняли никаких.

17 колонизаторских заданий". М. П. Забродская, описывая экспедиции русских путешественников в Эфиопии, даже не упоминала имени Н. И. Ашинова, экспедиции которого явно не вписывались в научно-исследовательскую деятельность России в Африке. Аналогичным образом, Б. А. Вальская акцентировала внимание только на научной деятельности Е. П. Ковалевского в Восточном Судане и Эфиопии, не упоминая о том, что он был профессиональным дипломатом и выполнял в Африке конкретные поручения российского правительства.

Большой вклад в изучение конфессиональных и культурологических аспектов в истории русско-эфиопских отношений внесла М. В. Райт. В своей.

1 8 работе «Русские экспедиции в Эфиопию и их этнографические материалы» она, используя новые архивные материалы, подробно описала деятельность российских ученых в Эфиопии во второй половине XIX в., установила хронологию экспедиций, их вклад в изучение этнографии и лингвистики.

Вне сомнения, при работе с источниками, в том числе архивными, М. В. Райт не могла не видеть политических и военных сюжетов, которые и составляли основу «научных» российских экспедиций в Африке. Через подчеркнуто культурологический и этнологический аспекты русско-эфиопских отношений, безусловно, видна более широкая тематика. М. В. Райт ненавязчиво обратила внимание на то, что «Эфиопия — единственная африканская страна, к которой проявляли непосредственный интерес господствующие классы дореволюционной России"19. Данное рассуждение не могло получить продолжения, так как требовало четкого определения места России в борьбе держав за раздел колоний и сфер влияния в мире. В результате появилась новая историографическая трактовка деятельности Н. И. Ашинова в Восточной Африке. В 50-е годы М. В. Райт писала о колониальном российском первопроходце как о представителе торгово-промышленных кругов Нижнего Новгорода, которые финансировали его деятельность по созданию русского поселения в Африке. Тем самым, ашиновская экспедиция утрачивала значение одного из векторов во внешней политике России.

В 50-е годы XX в. в советской историографии продолжилось исследование русско-марокканских отношений. Б. М. Данциг и В. И. Жиленко своей статьей о культурных и дипломатических контактах между Россией и.

Марокко в правление Екатерины II, в известной степени, возродили интерес советских африканистов к истории колониальной борьбы за Магриб. На основании архивных материалов, историки пришли к заключению, что Россия и Марокко в конце XVIII в., после переговоров, заключили официальный двусторонний договор о сотрудничестве и взаимопомощи.

Таким образом, в отечественной африканистике шел процесс накопления конкретно-исторического материала, вводились в научный оборот новые источники, обозначились основные регионы и проблемы исследований. Методологические каноны, с одной стороны, выступали препятствующим фактором для расширения проблематики исследования отношений между Россией и африканскими государствами. С другой стороны, марксистские положения по национально-колониальной теории объективно способствовали углубленному изучению истории народов и государств Африки. Изучение истории Эфиопии и Марокко неизбежно затрагивало различные аспекты истории отношений с Россией.

Переломным моментом в отечественной историографии стал I960 год -«год Африки». Обретение независимости бывшими британскими, французскими, бельгийскими колониями сопровождалось бескорыстной (но всегда ли бескорыстной?) помощью СССР африканским странам. Таким путем были созданы советские стратегические плацдармы в Эфиопии, Гвинее-Биссау, Анголе. «Год Африки» способствовал углублению историографического интереса к африканской теме. В то же время развитие военно-политических контактов между СССР и африканскими странами в биполярном мире, поддержка организацией Варшавского договора и СЭВ молодых независимых государств и национально-освободительного движения было обусловлено геостратегическими и геополитическими интересами СССР и стран социалистического лагеря. Это объясняет жесткие методологические и тематические границы советской историографии вплоть до середины 80-х годов.

Термин «российская колониальная политика» практически исчез со страниц научных изданий. Уместно говорить о концептуальном возврате к дореволюционной историографии, ее тезисам о «помощи» и «цивилизаторской миссии» России африканских народам и государствам, «антигуманном» и «экспансионистском» отношении Запада к проблемам африканских народов. Геополитические цели СССР в Африке совместились с марксистско-ленинскими методологическими принципами, оказав огромное влияние на африканистику и изучение внешней политики России и международных отношений во второй половине XIX — начале XX вв. Наличие политической конъюнктуры неизбежно вело к сохранению «белых пятен» в истории взаимоотношений России со странами и народами Африки, но также способствовало углубленному исследованию их исторического прошлого. Распад колониальной системы способствовал изучению истории ее становления и региональных особенностей.

В 60-е годы изучение отношений между Россией и государствами Африки отчасти интенсифицировалось. Изучались конкретные регионы. Была проделана огромная работа по исследованию русско-эфиопских отношений. Значительно расширилось общее информационное поле. Большую роль в этом сыграли В. А. Трофимов, И. И. Васин, Д. Р. Вобликов. Монографии посвящались суверенитету Эфиопии на различных этапах ее истории, а также борьбе держав (Англии, Франции, Италии) за колониальные приоритеты в Восточной Африке. Россия как бы «исключалась» из международных отношений в регионе. Однако на страницах исследований позиция России неизменно присутствовала, определялась авторами более или менее подробно.

В монографии Д.Р. Вобликова22 изложена марксистская (советская) версия истории борьбы эфиопского народа за независимость против британских, французских, итальянских колонизаторов. По мнению автора, существенную роль в срыве империалистических планов западных держав в отношении Эфиопии сыграла поддержка, оказанная эфиопскому народу Россией. Д. Р. Вобликов отмечал, что «царское правительство. проводило в.

23 отношении Эфиопии политику благожелательного нейтралитета". Такого же мнения придерживались В. А. Трофимов и И. И. Васин. Они также указывали на принципиальное отличие «гуманных» внешнеполитических целей России в Африке от агрессивной колониальной политики западных держав. Выводы И. И. Васина, Д. Р. Вобликова, В. А. Трофимова должны были исключить даже намек на существование преемственности между внешней политикой царской России и СССР в Африке.

Иным был профессионально-исторический взгляд Ф. А. Ротштейна на политику западных держав и России в Эфиопии, в других регионах Африки. Автор создал обширную панораму истории международных отношений в конце XIX в.24. Историк рассматривал Россию в качестве косвенного участника колониального раздел. Ф. А. Ротштейн акцентировал внимание на том, что в организации экспедиции Н. И. Ашинова принимали активное участие обер-прокурор Св. Синода К. П. Победоносцев, морской министр И. А. Шестаков, начальник Главной царской квартиры, генерал О. Б. Рихтер и сам Александр III. Ф. А. Ротштейн не являлся сторонником точки зрения, согласно которой царизм имел реальные колониальные интересы в Африке. Но историк однозначно определил место Восточной Африки для России в международных отношениях в конце XIX — начале XX вв. Он констатировал колониально-политический характер деятельности российских представителей, отрицая наличие в России колониальных проектов западного типа. Предметом изучения стала у Ф. А. Ротштейна также позиция царского правительства и общества по отношению к англо-бурской войне (1899−1902 гг.). Автор утверждал, что царизм стремился использовать войну между англичанами и бурами для российского территориально-политического расширения в Средней Азии и на Ближнем Востоке.

Отдельные, хотя и очень короткие по содержанию, сюжеты об отношениях между Россией и африканскими государствами присутствуют в обобщающих трудах и монографиях отечественных историков (В .И. Бовыкина,.

Л?

И.В. Бестужева). Они проливают дополнительный свет на формирование африканского вектора во внешней политике России во второй половине XIXначале XX вв. и важны для понимания внешнеполитической концепции царизма, в целом.

В рассматриваемый период времени активизировались также региональные исследования. Публикация Н. С. Луцкой об истории русско-марокканских отношений в конце XIX в. была основана на новых архивных документах и позволила во многом по-новому увидеть не только содержание двусторонних отношений, но также Восточный вопрос. В статье была установлена связь между российским дипломатическим присутствием в Марокко и всем комплексом международно-политических проблем в Средиземноморье. Выводы Н. С. Луцкой отчасти противоречивы. Отмечая, что «Россия не имела корыстных интересов в Марокко», Н. С. Луцкая, в то же время, утверждала, что российское правительство стремилось «воспользоваться.

Марокко как разменной монетой в своей внешней политике". Подчеркивалось, что Россия видела в Марокко не колониальную и стратегическую цель, но «средство, умелое и своевременное использование которым могло бы сослужить хорошую службу» .

В 70−80-е годы российская африканистика продолжала развиваться. Стабильно сохранялась традиция по изучению русско-эфиопских отношений. Характерно, что появление новых тем и проблем, связанных с изучением политики России в Африке, проходило достаточно необычным для исторической науки путем. Популяризация профессионально-исторических знаний приводила к появлению новых областей исследования, обращала к «белым пятнам», к «забытым» темам. Показательно, что в популярной книге.

Ю. Давыдова «Судьба Усольцева», посвященной, в частности, Н. И. Ашинову, автор ссылался на архивные материалы. Отсутствие специальных исторических трудов, объективно освещающих весь круг проблем о русско-эфиопских отношениях, привело к попыткам исторической романистики заполнить существующие пробелы. На основе архивных материалов Ю. Давыдов утверждал, что Н. И. Ашинов, В. Ф. Машков, Н. С. Леонтьев выполняли в Африке конфиденциальные поручения российского правительства. Но главным для Ю. Давыдова стало стремление обосновать утопизм и иллюзорность народнической общинной теории (поселенческий проект «Новая Москва»). Внешнеполитический аспект деятельности российских экспедиций в Африке остался за пределами публикации.

Среди научных исследований 70-х годов по истории русско-эфиопских отношений следует отметить также монографию И. И. Васина. На широкой источниковой базе автор показал борьбу Англии, Франции, Италии за Эфиопию. Он считал, что политика России в Эфиопии в конце XIX в. принципиально отличалась от политики западных держав. Предполагалось, что русский царизм совершенно бескорыстно заботился о сохранении независимости Эфиопии, а политическая деятельность российских представителей имела исключительно дипломатический смысл. И хотя интерпретация истории русско-эфиопских отношений И. И. Васиным ограничивалась сложившейся в советской историографии традицией, материалы об экспедициях В. Ф. Машкова и миссии П. М. Власова в Эфиопии не рассматривались только с культурологической точки зрения. А вот экспедиции.

Н.И. Ашинова историк не уделил должного внимания, учитывая, что она явно выходила за границы «дружелюбной политики» России.

Тем самым, политизированное историческое мышление хотя и сохраняло свое значение, но объективно начало постепенно размываться в результате накопления конкретно-исторических фактов, расширения источниковой базы.

Подтверждением тому стали монографии и статьи А. Бартницкого, И. Мантель-Нечко, А.А. Ханова31. А. Бартницкий, И. Мантель-Нечко отмечали, что «Россия в конце XIX в. проявляла огромный интерес к Эфиопии"32. Последующей российской историографии предстояло наполнить это высказывание конкретным содержанием и аналитическими выводами. Многие акценты, причем вполне обоснованно, сместились к изучению системы взаимосвязей в международных отношениях в конце XIX в. Историки считали англо-русский антагонизм в Средней Азии и на Ближнем Востоке главным фактором, побуждавшим российское правительство устанавливать и поддерживать отношения с Эфиопией. Так, А. А. Ханов писал в своей монографии, что правящие круги России «видели в Эфиопии удобный рычаг.

33 для воздействия на Англию". Вне сомнения, такой подход имел под собой основание, но внедрение царизма в Восточную Африку не ограничивалось «дипломатическими играми».

В 70-е годы в публикациях А. Б. Давидсона и В.А. Макрушина34 появились новые сюжеты о политике России в Южной Африке. Историю проникновения русских эмигрантов на юг Африки авторы начинали с попытки Петра I основаться на Мадагаскаре. А. Б. Давидсон и В. А. Макрушин изучали русские экспедиции в Южной Африке в XVIII — XIX вв. (Н. Полубояринова, Ю. Ф. Лисянского, Г. С. Лебедева, В. М. Головнина, И. А. Гончарова и др.). Историки фактически признали наличие стратегического интереса России к югу африканского континента и морским коммуникациям в Индийском океане.

В 70-е годы в советской историографии предпринимались попытки обобщения материалов по истории колониальной политики и международных отношений в конце XIX — начале XX вв. Это закономерно ставило вопрос о позиции царской России. В коллективной работе М. Б. Горнунга, Ю. Г. Липец, ос.

И.Н. Олейникова рассматривается история географических открытий и исследований в Африке. Авторы дали краткую хронологию истории взаимоотношений между Россией и государствами Африки, начиная с XV в. Советские историки избегали обращаться к военно-политическим аспектам этих отношений, секретные российские миссии называли «путешествиями любознательных людей». Показательно, что экспедицию Н. И. Ашинова историки даже не упомянули.

Перестройка положила начало новым отношениям между исторической наукой и властью. «Новое политическое мышление» неизбежно изменило сложившиеся стереотипы исторического мышления, оказало влияние и на африканистику. Началось переосмысление истории. С конца 80 — начала 90-х годов исследования по истории политики царской России в Африке активизировались. «Прорывом» в отечественной историографии можно считать.

37 монографию Е. В. Чистяковой, которая стала первой попыткой систематизации и анализа взаимоотношений между Россией и государствами Африки. Методологические новации сопровождались сохранением многих стереотипов профессионального мышления 60−70-х годов. Так, Е. В. Чистякова утверждала, что Россия никогда не участвовала в колониальной борьбе за раздел Африки. Такого же мнения придерживались и составители последнего то энциклопедического справочника «Африка» .

Важное место среди трудов отечественных африканистов по истории Эфиопии занимают работы Г. В. Цыпкина и B.C. Ягья39, содержащие ценный фактический материал по истории, экономике, культуре, политике Эфиопии в новое и новейшее время. Выбор хронологического периода определяет преемственность внешней политики Эфиопии, России и Запада от XIX к XX вв. Г. В. Цыпкин, как и многие советские историки, исходил из того, что Россия не являлась колониальной державой и потому не имела колониальных интересов в Эфиопии.

Важным событием в отечественной африканистике стало также издание монографии Т. Д. Мусатовой «Россия — Марокко: далекое и близкое прошлое"40, где на обширном архивном материале были подробно освещены малоизвестные страницы истории двусторонних отношений и связанных с ними международных событий. Внимание российского правительства к марокканскому побережью Т. Д. Мусатова объясняла его заинтересованностью в расширении влияния в Гибралтарском проливе, что, в свою очередь, имело непосредственное отношение к Восточному вопросу. Автор считала, что у России отсутствовали в Марокко торговые и экономические интересы, и миссия российских дипломатов в этом регионе была только наблюдательной. Т. Д. Мусатова сделала вывод, что Россия не принимала участия в «дележе» Марокко, учиненном Францией, Англией, Германией, Испанией и Италией.

В результате предпринятого историографического обзора можно сделать вывод о том, что в отечественной историографии сложились два различных подхода к освещению взаимоотношений между Россией и государствами Африки. В первом случае, преобладают сюжеты культурологической, конфессиональной и этнологической тематики. «Мирная» политика России противопоставляется «колониальной экспансии» Англии, Франции, Германии, Италии. Некоторые исследователи вообще избегают обращаться к геополитическим интересам России в Африке или упоминают о них вскользь. Такая интерпретация истории русско-африканских отношений советскими историками объяснялась и объясняется идеологическими и политическими причинами. Строительство социализма в Африке и создание здесь советских стратегических плацдармов, в частности, в Эфиопии, закономерно обусловило уход от тематики, которая позволяла связать в единое геополитическое целое политику царского и советского правительства в Африке, обосновать преемственность в африканском векторе внешней политики России.

Второй историографический подход связан с восприятием России как одного из участников колониального раздела мира. Историки исходят из наличия геополитических и колониальных интересов царизма в Африке. Речь идет о приобретении опорных военно-морских баз для российского флота или других колониальных проектах. При этом обращается внимание на расхождения по колониальным африканским вопросам между военным министерством и министерством иностранных дел. Историографические корни такой интерпретации уходят в 20-е годы. Данный подход в отечественной историографии первоначально был представлен Г. Крейтнером, П. Лисовским, И. Левиным, Ф. А. Ротштейном и другими. Его окончательное становление относится к 90-м годам и связано с общими процессами эволюции профессионального исторического мышления, методологическими новациями, расширением информационного пространства.

В 90-е годы расширяется тематика по изучению внешней политики России в Африке. Открылись ранее недоступные для историка фонды многих архивов. Были преодолены табу времен холодной войны и биполярного мира предшествующего историографического периода. «Империя Кремля», по выражению известного историка А. Авторханова, стала изучаться в преемственности от царской к советской России.

Исследования А. В. Хренкова способствовали расширению тематического интереса и возможностей исторического анализа при изучении двусторонних отношений между Россией и африканскими странами. В монографии историк рассмотрел историю русско-эфиопских отношений от их конфессионально-культурных истоков до Октябрьской революции41. А. В. Хренков установил основные этапы и ключевые события в русско-эфиопских отношениях, закономерности их становления и развития. Привлечение новых документов позволило автору осветить малоизвестные эпизоды, связанные с африканским направлением в российской внешней политике, а также влиянием на данный процесс международной обстановки и внутриполитических проблем в Эфиопии. Впервые системно были рассмотрены экспедиции В. Ф. Машкова, Н. И. Ашинова, Н.С. Леонтьева42.

Историк обозначил, по его собственному выражению, «политическую подоплеку» того, что долгое время считалось «ашиновской авантюрой», причастность к ней морского министра И. А. Шестакова, обер-прокурора Синода П. К. Победоносцева, консула в Каире М. А. Хитрово43. Таким образом, А. В. Хренков убедительно доказал, что ашиновская экспедиция представляла собой типичный для своего времени колониальный проект. Историк показал, что миссия В. Ф. Машкова в Эфиопию также была подготовлена в правительстве (прежде всего, военным министерством во главе с П.С. Вановским) и преследовала разведывательно-рекогносцировочные цели. А. В. Хренков пришел к выводу о том, что экспедиция В. Ф. Машкова была «пробным шагом российского правительства в отношении Эфиопии"44.

Одна из публикаций А. В. Хренкова была посвящена деятельности в Африке российского офицера Н. С. Леонтьева. Историк признал, что Н. С. Леонтьев пользовался «покровительством при дворе и в военном министерстве России45. Автор считал, что именно это министерство активно проводило курс на военно-политическое внедрение в Эфиопию, что, впрочем, не помешало историку назвать официального представителя России «авантюристом».

Цели российского правительства в Восточной Африке А. В. Хренков объяснил стремлением «создать известные затруднения для Великобритании в осуществлении ее имперских планов в отношении Персии, Средней Азии и Туркестана, на которые претендовала сама Россия"46. Российскую цель А. В. Хренков видел не в создании российского стратегического плацдарма в Африке, но в сохранении независимости Эфиопии, как препятствия для реализации британских колониальных проектов и достижении внешнеполитических целей царизма в других регионах мира.

Данные выводы построены на российской историографической традиции предшествующего периода. А. В. Хренков рассматривал политику России по отношению к Эфиопии в контексте борьбы держав за Африку, раздел колоний и сфер влияния, т. е. по ленинской теории империализма. Отчасти это позволило уточнить место африканского вектора в российской внешней политике, в международных отношениях. В то же время значительная часть конкретноисторического материала осталась не объясненной. Понятия «колониальная политика», в ее традиционном смысле (захват территорий, создание структур управления, поселенческое общество и др.), автор не распространял на Россию. Типологию колониальной политики царизма по западному варианту А. В. Хренков считал невозможной. Такой подход стал причиной противоречий в авторской концепции российской политики в Эфиопии. С одной стороны,.

A.В. Хренков признавал факт участия российского правительства в организации африканских экспедиций Н. И. Ашинова, Н. С. Леонтьева,.

B.Ф. Машкова. С другой стороны, историк назвал их «частными, действующими на собственный страх и риск». Факт финансирования правительством религиозных, дипломатических и военных миссий в Восточной Африке А. В. Хренков не считал колониально-политической деятельностью. Это явно противоречило четкой позиции российских военных, которые полагали жизненно необходимым создание стратегических плацдармов для флота в различных регионах мира. Опираясь на позицию консервативных кругов в министерстве иностранных дел, А. В. Хренков достаточно произвольно распространил ее на российское правительство и финансово-промышленные капитал, в целом.

Проблемы, связанные с политикой России в Эфиопии, нашли отражение также в диссертационном исследовании С. В. Григорьевой — «Русские частные и государственные инициативы в отношении Эфиопии 80−90-е гг. XIX в."47. В отличие от А. В. Хренкова, автор обратилась к типологическому сходству политики России и западных держав в Африке, главным образом, на материалах экспедиции Н. И. Ашинова, а интерес царизма к Эфиопии определила через ее стратегическое значение. В то же время С. В. Григорьева считала действия Н. И. Ашинова «спланированным внешнеполитическим шагом очень влиятельной политической группировки"48, но не правительственной акцией (хотя в числе организаторов были названы имена К. П. Победоносцева и И. А. Шестакова.). В этом отчетливо видны мифологемы отечественного исторического мышления, в котором не сложилось представления о типологическом сходстве колониальной политики т.н. великих держав во второй половине XIX — начале XX вв. В то же время авторская позиция относительно двойственности ашиновской экспедиции (авантюра частных лиц и одновременно участие членов правительства) свидетельствовала о начавшейся эволюции в оценках российской внешней политики.

Одновременно в отечественной историографии была поставлена важная проблема, связанная с расхождениями между позициями военного министерства и министерства иностранных дел России относительно приоритетных векторов и средств, используемых во внешней политике. Специальный раздел кандидатской диссертации А.В. Кузнецовой49, посвященной деятельности российского военного теоретика и разведчика М. И. Венюкова, на примере его деятельности в Африке ставит вопрос о различной интерпретации одних и тех же исторических фактов. А. В. Кузнецова считает, что М. И. Венюков, выражая мнение военного министерства, полагал необходимым колониальное присутствие России в Африке, выступал сторонником создания военно-морских баз на восточно-африканском побережье. Появление новой региональной сферы геополитических интересов России А. В. Кузнецова объясняет ростом военно-морской мощи России и обострением борьбы между западными державами в конце XIX в., особенно обострением англо-русских противоречий.

Представляет интерес также публикация Н.П. Подгорновой50 о русско-марокканских отношениях в XVIII — начале XX вв. Исследовательница считает, что Россию не следует считать участницей колониального раздела Африки по причине отсутствия у царизма проектов по захвату конкретных территорий на континенте. Царизму отводиться роль стабилизирующего фактора в средиземноморском регионе. Тем не менее, Н. П. Подгорнова исходит из того, что «развитие связей России с Африкой, включая Марокко, вписывалось в рамки геополитики Российской империи"51. Подобная двойственность при определении сущности российской политики в Магрибе связана с очевидным кризисом марксистско-ленинской теории по национально-колониальному вопросу и начавшимся процессом методологической ломки и концептуальных заимствований, с перестройкой отечественного профессионально-исторического мышления.

Рост интереса современной исторической науки к политике царской России в Африке прослеживается также в статье А. Б. Давидсона и f Л.

И.И. Филатовой, посвященной англо-бурской войне 1899−1902 гг.. Авторы назвали Трансвааль «болевой точкой в глобальной британской политике"53, а англо-русские отношения рассматривали с точки зрения общей расстановки сил в международных отношениях в конце XIX — начале XX вв. Здесь прослеживается связь концепции А. Б. Давидсона и И. И. Филатовой с мнением Ф. А. Ротштейна.

Сюжеты, связанные с политикой России в Намибии, в частности, русско-германские и англо германские отношения освещены в статьях Е.Ю. Пуховской54. Историк делает вывод о том, что намибийский полигон интересовал Россию с точки зрения обострения англо-германских отношений и открывавшихся для царизма дополнительных возможностей для территориально-политического расширения в Средней Азии и на Дальнем Востоке. Расширение региональных исследований позволило шире и глубже представить масштабы политики России в Африке и участие африканского вектора российской внешней политики в формировании международных отношений.

Таким образом, российская историография прошла в своем развитии четыре периода. Первый из них завершился в 1917 г. Дореволюционная историография имела своей методологической основой позитивизм. Заметное влияние оказывали также принципы цивилизационной теории истории. В начале XX в. интерес российских историков к проблемам колониального раздела Африки и определению позиции России заметно вырос. В историографии отразилась борьба мнений в российском правительстве и обществе относительно целесообразности участия царизма в борьбе держав за африканские территории.

В 20−30-е годы в отечественной историографии утвердилась методология марксизма (второй период). Если в первое десятилетие «империалистическая» и «экспансионистская» политика царизма являлась предметом «разоблачений», то в дальнейшем, по мере развития советской государственности, критический настрой постепенно ослабевал. Африканская тема исследовалась преимущественно в международно-политическом контексте.

После перерыва в 40-е годы интерес советских историков к политике царской России в Африке постепенно возрождался. Особенность третьего историографического периода состояла в исследовании преимущественно культурологической и конфессиональной тематики и уходе от военно-политических сюжетов. В 50−70-е годы понятие «колониальная политика» применительно к деятельности российских религиозных, дипломатических и военных миссий не использовалось. Марксистская теория по национально-колониальному вопросу жестко определяла тематику исторических исследований и интерпретацию исторических событий. «Год Африки» и создание социалистических (геополитических) плацдармов в Африке дополнительно регламентировали исторические исследования.

Новое политическое мышление" и начало перестройки положило начало четвертому периоду в развитии отечественной историографии. Началась эволюция методологических подходов к изучению внешней и колониальной политики России, рос интерес к африканскому вектору. Заметно увеличилось число статей, монографических исследований и обобщающих трудов, в которых затрагивались различные, в том числе и военно-политические сюжеты, по данной проблематике. Падение «железного занавеса» дало возможность профессиональным историкам познакомиться с научными и политологическими подходами западной историографии.

Западная историография неизменно проявляла большой интерес к деятельности православного духовенства, ученых, дипломатов и офицеров в различных регионах Африки. Интерпретация их деятельности как колониальной политики России принципиально отличалась от оценок в российской историографии. В зарубежной историографии однозначно определена преемственность «имперской» политики: от царизма до большевизма, а затем и Советского Союза. Строительства социализма в Эфиопии и Гвинее-Биссау, попытки по созданию геополитического плацдарма СССР в Намибии и Мозамбике оцениваются западными историками и политологами как продолжение экспансионистского курса царской России.

Одними из первых к данной тематике обратились французские историки Лависс и Рамбо. В «Истории XIX в."55 они подробно изложили ход и результаты экспедиции Н. И. Ашинова в Эфиопию. Тем самым, было доказано наличие колониально-политических интересов у русского царизма в Африке. Показательно, что Лависс и Рамбо обратились не только к деятельности чиновников из «верхнего эшелона власти», но и показали участие провинциальной бюрократии и промышленников в организации вторжения в Восточную Африку. Экспедиция Н. И. Ашинова однозначно оценивалась как неудавшаяся попытка российского колониального вторжения в Африку56. По мнению историков, интересы франко-русских союзнических отношений на исходной стадии формирования Антанты вынудили российское правительство «отречься от всякой солидарности с Ашиновым"57.

Ашиновская экспедиция 1888−1889 гг. всегда привлекала главное и пристальное внимание западной исторической науки. Она стала одним из со объектов исследования в монографии британского историка К. Джесмана. Ученый трактовал деятельность Н. И. Ашинова в Восточной Африке как переход России к активизации колониальной политики в Африке. Авторская точка зрения была обоснована многочисленными ссылками на дипломатические источники британского и эфиопского происхождения. К. Джесман видел главного инициатора вторжения в Африку в российском военном министерстве. Действия российского правительства в Эфиопии рассматривались британским историком как составная часть борьбы за колониальный раздел континента.

Другой британский историк, Р. Гринфильд в своей монографии «Эфиопия: новая политическая история"59 включил Россию в число держав, которые вступили в борьбу за создание колониального плацдарма в Эфиопии.

Особый историографический интерес представляет исследование Э. Т. Уилсона «Россия и Черная Африка перед второй мировой войной», изданное в Лондоне в 1974 г. 60. Автор привлек широкий круг разнообразных материалов французского, британского, немецкого и российского происхождения. Историк рассмотрел политику России в Африке, начиная с 1700 г., отметил тенденцию к росту интереса царизма к континенту. По его мнению, это отчетливо проявилось к концу XIX в., когда четко обозначился африканский вектор во внешнеполитическом курсе царизма. Э. Т. Уилсон полагал, что конечной целью российского правительства было создание колоний в Африке, а средства и методы, которые при этом использовались, полностью совпадали с западным вариантом колонизации африканских территорий.

Аналогичной точки зрения придерживались С. Проути и Э. Розенфельд, которые истоки российского колониального присутствия в Эфиопии видели в деятельности российского правительства и лично Александра III61. Историки сделали вывод о неуклонном наращивании военно-политического присутствия России в регионе и на континенте на рубеже XIX—XX вв.

Региональные и частные сюжеты из истории колониальной политики России в Эфиопии в конце XIX — начале XX вв., ее влияние на международные и двусторонние отношения рассмотрены также в монографическом следовании С. Рубенсона62. Историк рассмотрел внешнеполитическое положение Эфиопии в условиях интенсивно протекавшего колониального раздела Африки и отметил, что русско-эфиопские отношения были «более сердечные и искренние"63, чем взаимоотношения Эфиопии с другими западными государствами. Историк сделал акцент на том, что Россия в конце XIX в. не признавала итальянского протектората над Эфиопией. С. Рубинсон считал, что это является очевидным свидетельством заинтересованности царской России в сохранении и упрочении своих позиций в Эфиопии.

В целом, интерес британской историографии к данной теме был обусловлен изучением англо-русских отношений и противоречий, формированием Антанты и новой международно-политической расстановкой сил накануне первой мировой войны.

Английский историк Ф. Парсонс64, в отличие от своих коллег, большее внимание уделил изучению русско-марокканских отношений в рубежные десятилетия конца XIX в. Автор исходил из того, что политика России в Марокко не была самостоятельной, но подчинялась внешнеполитическому курсу союзнической Франции на фоне нарастания франко-германских и русско-германских противоречий.

Изучение истории международных отношений побудило обратиться известного американского историка Е. Андерсона65 к истории «марокканских кризисов», которые, как известно, предшествовали первой мировой войне. Ученый определил степень заинтересованности и уровень участия российского правительства в разрешении кризисов, а также источники интереса царизма к Магрибу. Е. Андерсон считал, что в конце XIX — начале XX вв. «марокканская проблема была политическим барометром Европы"66, в связи с чем Марокко привлекало внимание всех великих держав, в том числе и России. Колониально-политическая деятельность царского правительства рассматривалась историком совместно с аналогичной деятельностью других держав. По мнению Е. Андерсона, позиция России в марокканском вопросе во многом объяснялась франко-русскими союзническими отношениями, включая финансовую зависимость России от Франции.

Большинство трудов по истории двусторонних и международных отношений, которые издавались в 30−80-е годы на Западе, включает в себя африканский вектор внешней политики России (Э. Улендорф, С. Нивен,.

С. Панкхурст, Дж. Маркакис, М. Абн-Насер, Д Линг и др.). Необходимо заметить, что отношения России с народами и государствами Африки упоминаются в этих работах лишь в связи с освещением важнейших событий истории африканских стран.

Обращение к западной историографии, тематике и методологии ее исследований необходимо для более глубокого понимания широкого круга проблем, связанных с политикой России в Африке и историей международных отношений во второй половине XIX — начале XX вв.

Подводя итог историографическому обзору, следует отметить, что отечественная и зарубежная историческая наука внесла огромный вклад в изучение истории отношений между Россией, с одной стороны, и народами и государствами Африки, с другой. Статьи и монографии, справочные издания и обобщающие труды, научно-популярные публикации и исторические романы отразили становление и развитие в отечественной африканистике интереса к внешней политике России в Африке.

В тоже время комплексный анализ и реконструкция в общеисторическом контексте тенденций, закономерностей, последовательности исторических событий в рамках данной проблемы до настоящего времени отсутствует. «Белые пятна», мифологемы, псевдонаучные и искусственно политизированные трактовки исторических событий деформируют наши представления о содержании истории, о главных и второстепенных векторов в российской внешней политике во второй половине XIX — начале XX вв. Эволюция методологических подходов, интеграция новых концептуальных идей, расширение тематики в отечественной историографии способствует уточнению многих представлений о внешней политике России и типологических характеристиках колониальной политики, которая сыграла важную роль в истории международных отношений накануне первой мировой войны. Применение термина «колониальная политика» применительно к России открывает новые перспективы для научного познания истории современного интегрированного мира, позволяет конструктивно строить отношения с западными и африканскими государствами и народами.

Цель и задачи работы определены с учетом достижений отечественной и западной историографии в изучении международных отношений и внешней политики России во второй половине XIX в. — 1914 г., истории народов и государств Африки. Цель диссертационного исследования состоит в системной реконструкции и комплексном анализе отношений между Россией, с одной стороны, народами и государствами Африки, с другой.

В соответствии с целью исследования поставлены следующие задачи:

— рассмотреть предысторию отношений между Россией и африканскими странами в XV—XVIII вв. (конфессиональные, торгово-экономические, дипломатические, военно-политические, научно-культурные) с точки зрения последующего развития и эволюции данных отношенийпроанализировать содержание и масштаб участия России в колониальном разделе Африке в связи с развитием геополитической и внешнеполитической доктрины царизма, а также с учетом эволюции международных отношений на рубеже XIX — XX вв.;

— установить влияние африканского вектора внешней политики России на позиции царизма в Средней Азии, на Ближнем и Дальнем Востоке, в средиземноморском регионе (Восточный вопрос) и других регионах мира, на двусторонние отношения с Францией, Англией, Германией, Италией;

— определить основные центры и регионы российского внедрения в Африку в конце XIX — начале XX вв.:

— обозначить основные периоды и ключевые эпизоды в истории русско-эфиопских отношений, их содержание, а также целевые установки внешней политики российского правительства в Восточной Африке, с учетом ее эволюции;

— осветить основные периоды русско-марокканских отношений, включая предысторию их установления, в связи с завершением колониального раздела Африки и ростом актуальности Восточного вопроса накануне первой мировой войны;

— дать оценку малоизвестным и дискуссионным проблемам в российской и западной историографии (деятельность Н. И. Ашинова, В. Ф. Машкова и Н. С. Леонтьева и других колониальных первопроходцев, позиция правящих кругов России по отношению к возможностям и перспективам колониального внедрения в Африку, расхождение мнений среди российских военных и дипломатов относительно сроков и методов в создании российских стратегических плацдармов в Африке);

— установить позицию России в англо-бурской войне 1899−1902 гг., с точки зрения новых внешнеполитических перспектив для российской дипломатии и колониального раздела Африки:

— дать общую типологическую характеристику российской внешней политике в Африке, с точки зрения ее колониально-политического смысла.

Методология исследования. Цель и задачи диссертационного исследования основаны на принципах историзма и системного подхода. Принцип историзма был использован для выявления хронологической последовательности событий, рассмотрения исторических явлений во взаимосвязи и развитии, а также с учетом изменений конкретной обстановки в регионе и мире на изучаемом отрезке истории. Применение системного анализа позволило оценить международные события в их общеисторическом значении с учетом страноведческой конкретики. Кроме того, системный подход позволил определить общие тенденции и закономерности международных отношений во второй половине XIX — начале XX вв.

Обращение автора диссертации к методологии марксизма вполне закономерно вследствие наличия связи между экономическими и внешнеполитическими интересами России. При написании диссертации учитывались разработки марксизма о колониальной политике и национально-освободительном движении. Идентификация колониализма, как одного из признаков империализма, связана с вывозом товаров и капитала, закономерно обострившим борьбу держав за территории. Моделирование истории, как совокупности цивилизаций, с присущим ей интересом к конфессиональному и ментальному факторам позволило расширить теоретическое и информационное пространство исследования.

Применение сравнительно-исторического метода помогло выявить степень влияния тех или иных международных событий на политику России в.

Африке, определить уровень взаимного влияния стран и виды связей между ними. В диссертации был проведен компаративный анализ политики России с колониальной политикой западных держав в Африке. Научная значимость данного метода состоит также и в возможности сопоставления изменений во взаимоотношениях между Россией и народами и государствами Африки на разных этапах их развития.

В диссертационном исследовании использовались классификационный и проблемно-хронологический методы. Практическое использование в диссертации научных возможностей различных методологий помогло решению поставленных задач и способствовало разностороннему анализу политики России в Африке, а также оказали огромную помощь в работе с источниками и при разработке концепции диссертации.

Источниковая база диссертации представлена архивными материалами, опубликованными документами, мемуарной литературой, путевыми заметками, дневниками, прессой и публицистикой. Ряд источников впервые вводится в научный оборот, другие — интерпретируются в контексте проблем, исследуемых в диссертации.

К первой группе источников относятся документы из Архива внешней политики Российской империи (АВПРИ), Российского государственного Военно-исторического архива (РГВИА), Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ), Российского государственного архива военно-морского флота (РГАВМФ).

В фондах АВПРИ («Политархив», «Канцелярия министерства иностранных дел», Отчеты министерства иностранных дел", «Посольство в Берлине», № 154, № 139, № 159) хранятся телеграммы, письма, докладные записки, отчеты, «всеподданнейшие доклады», инструкции официального Петербурга, донесения российских дипломатов из Берлина, Лондона, Парижа, Рима. Ценнейшим источником являются секретные инструкции военного и морского министерств, министерства иностранных дел российским путешественникам и дипломатическим представителям России в Африке, всеподданнейшие доклады" высших государственных чиновников России (В.Н. Ламздорфа, М. Н. Муравьева, А. П. Извольского, Н. К. Гирса, П. С. Ванновского, И. А. Шестакова и др.), годовые отчеты министерства иностранных дел. Эти и другие документы отражают процесс становления африканского вектора во внешнеполитическом курсе России в конце XIXначале XX вв., а также разногласия между министерствами и входящими в их состав структурами по различным вопросам внешней политики. Они позволяют определить причины интереса российского правительства к африканским государствам и народам, обозначить приоритеты политики царизма в Эфиопии и Марокко, реконструировать взаимоотношения между Россией и африканскими правительствами и их лидерами, а также международные отношения в конце XIX — начале XX вв. Переписка министерства иностранных дел с военным и морским министерствами содержит дополнительную информацию о содержании противоречий в российских правящих кругах относительно политики России в Африке.

Донесения русских послов из Парижа, Лондона, Берлина позволяют выяснить реакцию западных держав на политику России в Африке, установить связь между европейской и колониальной политикой западных держав, в частности место африканского региона в становлении англо-русского антагонизма. Ценные, нередко уникальные сведения содержатся в донесениях, докладных и аналитических записках дипломатов и путешественников, в частности, П. М. Власова, В. Ф. Машкова, В. Р. Бахерахта, С. А. Лихачева, К. Н. Лишина, П. С. Боткина, Е. В. Саблина и мн. др. Эти материалы потребовали тщательного изучения, так как дают подробные представление о содержании и направлениях политики России в Африке.

В частности, в исследовании русско-марокканских отношений большую помощь оказали донесения российского министра-резидента в Марокко В. Р. Бахерахта, которые позволили определить расстановку внешнеполитических векторов в российском правительстве, а также связь марокканской проблемы с Восточным вопросом.

Среди материалов ГАРФ, которые освещают различные стороны деятельности российского правительства и предпринимательских кругов в Африке, особый интерес представляет трехтомное дело департамента полиции об экспедиции Н. И. Ашинова. (Ф. 102. Оп. 92. Д. 598.) Долгое время эти документы оставались закрытыми для историков. «Дело» дает возможность реконструировать ход ашиновской экспедиции и содержит свидетельства о причастности к ней правительственных чиновников и лично Александра III. Эти материалы позволяют идентифицировать «ашиновскую авантюру» как первую попытку реализации африканского колониального проекта.

Фонды РГВИА содержат разнообразную по содержанию и происхождению информацию о позиции России в англо-бурской войне 18 991 902 гг., о деятельности в Эфиопии и на юге Африки санитарных отрядов Российского Красного Креста, об исследовательских и военных экспедициях В. Ф. Машкова, А. К. Булатовича, Н. И. Ашинова, Н. С. Леонтьева и др. Документы свидетельствуют о правительственных инициативах по колониальному внедрению в Африку, о деятельности конкретных правительственных чиновников и колониальных первопроходцев, о проектах военного руководства России по созданию опорно-стратегических баз на африканском побережье и их реализации, об отношениях с африканскими государствами и их политическими лидерами. В частности, материалы РГВИА не только подтверждают, что в организации экспедиции В. Ф. Машкова в Африку участвовали военное министерство, министерство иностранных дел, Св. Синод, но и освещают расхождения между первоначальным проектом и колониально-политическими действиями российского первопроходца.

Большое значение для исследования представляли архивные документы, содержащие анализ экономических ресурсов, торговли, потребительских возможностей африканских регионов. Данные материалы фиксировали интерес представителей финансово-промышленных и торговых кругов России к Эфиопии, Марокко и югу Африки, которые рассматривались в качестве перспективных источников сырья и рынков сбыта для российской промышленности.

В фондах РГА ВМФ находятся материалы, отражающие внимание российского правительства к Юго-Западной Африке (отчет о посещении российским корветом «Скобелев» Намибии в 1885 г.). Эти документы дают представления о позиции России по отношению к германской экспансии в Африке, о мнении российских офицеров и дипломатов на колониальную политику, о наличии российских колониальных проектов относительно Юго-Западной Африки.

Архивные материалы составили основу диссертационного исследования. Они свидетельствуют о наличии глубокого, системного, стабильного и целенаправленного интереса российского правительства и предпринимательских кругов к Африке, ее регионам, государствам и народам, стремлении к созданию российских колониальных и военно-морских плацдармов на континенте. Данные материалы отражают сложную и противоречивую эволюцию внешнеполитического курса России в Африке, а также ее место в международных отношениях в конце XIX — начале XX вв.

Вторая группа источников включает в себя опубликованные документы по истории международных отношений. Сборники консульских донесений, изданные в России в 1898—1906 гг. дают разнообразные сведения о деятельности российского правительства в Африке и африканских сюжетах в истории западной дипломатии, включая Россию. Донесения российских дипломатов, в частности П. М. Власова, А. А. Орлова, С. А. Лихачева из Марокко и Эфиопии содержат информацию о внутриполитическом положении, экономике африканских стран, возможностях развития торгово-экономических отношений с Россией, политике западных держав в Марокко и Эфиопии. Они отражают характер и степень заинтересованности российского правительства и предпринимательских кругов в событиях, происходящих на африканском континенте в конце XIX — начале XX вв.

В 30-е годы были опубликованы документы, разоблачающие экспансионистские цели политики царизма в Африке. В частности, материалы го.

Красного архива" раскрывают подробности одного из колониальных проектов времен Николая II, связанного с приобретением территорий на юге Африки (проект бурского генерала Ф.Я. Жубера-Пинаара). В сборнике документов «Реформы Петра I"69 содержатся материалы, освещающие неудавшуюся попытку Петра I основать на о. Мадагаскар военно-морскую базу для российского флота. Данные документы свидетельствуют о первом проявлении политико-стратегического интереса в России к Африке.

После 30-х годов публикация документов о российской политике в Африке надолго прекратилась. Это объяснялось вполне объективными причинами, связанными с наличием геоэкономических и геостратегических интересов СССР в Африке, а также имперским типом советской государственности. Перестройка сделала доступными многие архивные фонды для российских историков. В 90-е годы началась публикация архивных материалов, касающихся политики царизма в Африке. «Прорывом» в этом.

70 отношении стал сборник документов «Россия и Африка». Этот сборник имел особое значение при работе над темой исследования. Он включает в себя документальные свидетельства о взаимоотношениях России с Эфиопией и Южной Африкой с XVIII в. по 1917 г. Публикуемые в сборнике документы позволяют делать выводы о характере, содержании, приоритетных направлениях русско-эфиопских отношений, политики России на юге Африки. Ценнейшими источниками являются переписка между департаментами министерства иностранных дел, донесения российского представителя в Эфиопии П. М. Власова, офицера А. К. Булатовича и др. Документы, касающиеся экспедиции Н. И. Ашинова, дают возможность выяснить ее характер, организаторов. Материалы сборника об англо-бурской войне 18 991 902 гг. показывают причины интереса России к Южной Африке, как в региональном значении, так и в системе международных отношений. Развернутый анализ внешнеполитических возможностей России в связи с военными действиями на африканском юге дан в записке заместителя министра иностранных дел В. Н. Ламздорфа, рассматривавшего колониальный раздел Африки между западными державами как один из главных «инструментов» российской дипломатии.

Опубликованные в сборнике «Российско-эфиопские отношения в конце.

XIX — начале XX вв." документы дают представления о различных периодах и содержании двусторонних отношений и их международно-политическом.

71 аспекте. Они уточняют детали в исторических сюжетах о деятельности в Эфиопии Н. И. Ашинова, В. Ф. Машкова, Н. С. Леонтьева, П. М. Власова,.

A.К. Булатовича, С. А. Лихачева. Материалы сборника позволяют проследить процесс подчинения Эфиопии иностранными державами, определить место и роль России в этом процессе. Ценные сведения представлены в переписке российского консула в Каире М. А. Хитрово с министром иностранных дел Н. К. Гирсом, в отчетах В. Ф. Машкова, Н. И, Ащинова, А. К. Булатовича, Н. С. Леонтьева, в инструкциях министерства иностранных дел российскому представителю в Эфиопии П. М. Власову.

Сборник документов «Россия — Марокко: история связей двух стран в документах и материалах (1777−1916 гг.)» включает в себя воспоминания русских путешественников, побывавших в Марокко (Н.С. Скуратова,.

B.П. Боткина, А. Н. Демидова, А. Сумарокова, В.И. Немировича-Данченко), а.

72 также официальные документы, освещающие политику России в Марокко. Особенно важны материалы об установлении первых контактов между Россией и Марокко, о появлении и деятельности российского генерального консульства в Марокко, о внутриполитическом положении в Марокко в конце XIX — начале.

XX вв., о политике западноевропейских держав в этой стране, о перспективах развития российско-марокканской торговли. Донесения российских министров-резидентов в Марокко В. Р. Бахерахта, П. С. Боткина, других сотрудников генерального консульства, инструкции министерства иностранных дел отражают основные направления российской политики в Марокко и попытки России установить свое влияние в данном регионе.

РОССИЙСКАЯ.

ГОСУДАРСТВЕННАЯ j SWSftMOTEKA 41.

Обширные и разнообразные сведения об англо-бурской войне 18 991 902 гг, которая на рубеже веков стала эпицентром международных отношений, содержатся в сборнике документов «Англо-бурская война 189 973.

1902 гг.". Материалы и воспоминания очевидцев, представленные в этом сборнике, свидетельствуют о том, что российское правительство и лично Николай II внимательно следили за событиями в Южной Африке. Российское министерство иностранных дел стремилось получать полные сведения о военном, экономическом и внутриполитическом положении Англии, ее колониальной политике, перспективах африканских колоний. С этой точки зрения, особую ценность имеют приведенные в сборнике донесения российского посла в Великобритании Е. Е. Стааля, российских военных агентов — полковника П. А. Стаховича, подполковника В.И. Ромейко-Гурко, поручика А. Е. Едрихина. Документы определяют влияние англо-бурской войны 18 991 902 гг. на политику России в Африке.

Опубликованные документы дают возможность составить цельное представление об истории взаимоотношений между Россией и народами и государствами Африки, содержат обширный конкретно-исторический материал.

Третью группу источников составили мемуары, публицистика, переписка государственных и политических деятелей России. Характеристика источников данного типа дает общую картину внешней политики России, включая ее африканский вектор. Переписка обер-прокурора Св. Синода К. П. Победоносцева с нижегородским губернатором Н. Н. Барановым и Александром III раскрывает истоки так называемой «ашиновской авантюры» и причастность к ней правящих кругов России74. Источник подробно показывает цели русского царизма в организации экспедиции Н. И. Ашинова в Восточную Африку.

Дневники советника министра иностранных дел В. Н. Ламздорфа определяют состав организаторов ашиновской экспедиции: К. П. Победоносцев,.

И.А. Шестаков, О. Б. Рихтер, Н. М. Баранов, Александр III. Другим источником, подтверждающим причастность и уровень участия российского правительства во вторжении в Восточную Африку, являются материалы.

76 государственного секретаря А. А. Половцова. Воспоминания крупного железнодорожного предпринимателя В. А. Панаева также содержат подробные описания и детали, показывают роль в деятельности Н. И. Ашинова российского консула в Каире М. А. Хитрово, издателя газеты «Московские ведомости» .

М.Н. Каткова и полковника Донского войска И. А. Дукмасова. Таким образом, мемуары и публицистика дают обширный и разнообразный по сюжетам и интерпретации материал, который позволяет реконструировать обстановку в России в конце XIX — начале XX вв., реакцию различных правительственных структур и сословий на активную внешнюю политику России, имперское колониально-политическое мышление.

Четвертая группа источников представлена африканскими путевыми заметками, отчетами и другими свидетельствами российских путешественников, офицеров, писателей, журналистов (В.П. Боткина, Е. П. Ковалевского, А. В. Елисеева, В. В. Юнкера, М. И. Венюкова, А. К. Булатовича, JI.K. Артамонова, П. Н. Краснова, Н. С. Гумилева и др.). Особый интерес представляют свидетельства ученых и офицеров, выполнявших в Африке официальные поручения российского правительства, занимавшихся сбором.

7R разведывательной информации. Так, отчет Е. П. Ковалевского свидетельствует о том, что российский путешественник, находясь в Эфиопии, выяснял возможности установления дипломатических и торговых отношений с африканскими странами, расположенными на побережье Красного моря, их стратегический потенциал.

Важным источником являются дневники П. Н. Краснова, возглавившего.

70 конвой российской миссии в Эфиопию в 1898 г.. П. Н. Краснов больше известен нам как деятель «белого» движения, чем как публицист и путешественник, который талантливо описал свои поездки в Эфиопию. Дневники П. Н. Краснова получили большую известность в конце XIX в. и дважды переиздавались. Они дают информацию о русско-французских отношениях, событиях итало-эфиопской войны, политической жизни Эфиопии.

Историко-географический очерк «Абиссиния» В. Ф. Федорова (псевдоним В.Ф. Машкова), содержит сведения о целях его экспедиций в Эфиопию80. Большой интерес представляет последний раздел, в котором дана авторская характеристика политического положения современной ему Эфиопии и ее взаимоотношений с европейскими государствами, включая Россию. В. Ф. Машков дал развернутую программу действий России в Эфиопии.

А.К. Булатович, участник дипломатической миссии П. М. Власова в Эфиопии, в своей книге разъясняет цели и задачи политики колониальных о 1 держав, в том числе и России, в Африке и, в частности, в Эфиопии. Мнение А. К. Булатовича относительно деятельности России и ее перспектив в Эфиопии отразило типичные для колониальной эры российские цивилизаторские иллюзии, а также обострение англо-русского антагонизма.

Союз русской православной церкви и государства, исторически сложившийся в России, обусловил единство внешнеполитических и конфессиональных целей. Убедительным доказательством тому являются материалы, автором которых является архимандрит Порфирий Успенский, глава русской православной миссии в Иерусалиме. Он сформулировал основополагающие принципы будущей политики России в Эфиопии. П. Успенский, обладая способностями дальновидного политика, смог высоко оценить стратегическое и торговое значение Суэцкого канала и возраставшее, в связи с этим, значение портов Красного моря и Эфиопии. Его аналитические обзоры и выводы обращены не только к конфессиональным проблемам, но также к колониальному опыту западных держав и к перспективам российской колониальной политики в Африке.

Отчет" российского офицера JI.K. Артамонова подробно повествует о Фашодском кризисе, который в конце XIX в. оказался в центре внимания западных держав. Кроме этого, в книге дан этнографический и географический обзор Эфиопии. Для российского правительства представляли интерес сведения о населении, природе и минеральных ресурсах Африки. Автор писал о планах России установить свое влияние в Эфиопии.

Показательно, что «Отчет» JI.K. Артамонова, подготовленный к печати, в конце XIX в. издан не был. Его опубликовали лишь в 1979 г. Российское правительство скрывало цели своей политики в Африке.

Статьи офицера российского Генерального штаба, известного военного чиновника М. И. Венюкова позволяют реконструировать внешнюю политику.

О л.

России и международные отношения в конце XIX — начале XX вв.. В них изложены идеи и проекты, связанные с участием царизма в колониальном разделе Африки, а также дана оценка политики и противоречий между западными державами (Англией, Францией, Германией, Италией) по колониальным вопросам. Материалы М. И. Венюкова выявляют расхождения мнений в военном министерстве и министерстве иностранных дел по вопросам внешней политики России в Африке, дают оценку перспектив экономического развития и стратегического значения Марокко и Эфиопии для России.

В конце XIX — начале XX вв. Африку посещали не только военные, но и поэты, писатели, художники. Их воспоминания и свидетельства об африканских странах также являются интересными и ценными источниками85. Они помогают воссоздать многие события, происходившие в Африке в конце XIX — начале XX вв. и отражают ставший многосторонним интерес России к Африке.

К пятой группе источников относятся материалы российской периодической печати конца XIX — начала XX вв. «Московские ведомости», «Новое время», «Вестник Европы», «Русская мысль», «Русский вестник», «Русский архив», «Наблюдатель», «Русское обозрение» и другие периодические органы фиксировали растущий и стабильный интерес правительства, предпринимательских кругов, общественности России к Африке. Анализ источников этой группы определил суть геополитических интересов царизма к африканскому континенту. Российские газеты и журналы постоянно помещали на своих страницах информацию о событиях, происходящих на африканском континенте, колониальной политике западных держав и России. Отбор информации и ее интерпретация различными периодическими изданиями отражали особенности отношения к африканской теме различных слоев российского общества. «Московские ведомости», «Новое время», «Наблюдатель», выражавшие мнение радикальных российских кругов, отстаивали идею геополитического расширения России и откровенно призывали к проведению активной колониальной политики в Африке. Напротив, редакция «Вестника Европы», отражая официальную позицию министерства иностранных дел России, выступала за «осторожные» политико-дипломатические действия в Африке. Изучение российской прессы позволяет сделать выводы о том, российскому ментальному и политическому сознанию была присуща мысль о создании стратегического плацдарма на африканском континенте.

Таким образом, комплекс использованных источников дает возможность решить поставленные цель и задачи исследования, реконструировать взаимоотношения между Россией и народами и государствами Африки во второй половине XIX в. — 1914 г.

Научная новизна диссертации состоит в том, что в ней впервые в отечественной историографии предпринята попытка системного и целостного изучения взаимоотношений между Россией, с одной стороны, народами и государствами Африки, с другой, во второй половине XIX в. — 1914 г. В единую систему сведены и проанализированы материалы по истории международных и двусторонних отношений. Подробно рассмотрены частные и государственные российские колониальные инициативы по установлению и развитию русско-эфиопских и русско-марокканских отношений, а также влияние африканского вектора на внешнеполитический курс России, на двусторонние отношения с западными странами. В диссертации обозначена авторская позиция по поводу дискуссионных проблем в отечественной и западной историографии, связанных с конкретными мероприятиями царизма в Африке и определением их типологической сущности. Деятельность российских ученых, офицеров, христианских миссионеров, путешественников рассматривается как деятельность первопроходцев, которые объективно представляли колониальный авангард. С колониально-политических позиций оцениваются также дипломатические и военные мероприятия царского правительства, с учетом принципиальных отличий, которые существовали при сравнении с действиями Англии, Франции, Германии и Италии в Африке. Анализ взаимоотношений России с африканскими народами и государствами расширяет и уточняет наши представления о российской внешнеполитической концепции и содержании международных отношений во второй половине XIX в. — 1914 г.

Практическая значимость исследования заключается в том, что ее конкретно-исторические материалы и выводы могут быть использованы при написании монографий и обобщающих работ по истории внешней политики России и международных отношений во второй половине XIX в. — 1914 г., при сравнительно-историческом анализе германской, британской, французской, российской политики в Африке. Диссертационное исследование предоставляет обширный материал для изучения российской геополитической теории, определения основных векторов внешней политики царизма.

Ряд материалов диссертации может быть использован при написании учебников, учебных пособий по истории Отечества, стран Европы, Азии и Африки, международных отношений. Приводимые в диссертации конкретно-исторические сведения могут быть полезны в учебном процессе: при разработке курсов лекций и семинаров, спецкурсов и спецсеминаров по истории России и международных отношений, а также при подготовке и написании дипломных и курсовых работ.

Апробация работы. Диссертация была подготовлена на кафедре всемирной истории Иркутского государственного педагогического университета. Основные положения и результаты исследования были изложены в опубликованных статьях, сообщениях, тезисах и докладах на международных и региональных конференциях в г. Иркутске.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Взаимоотношения между Россией и государствами Африки имеют свою предысторию и историю. Они прошли длительный путь в развитии: от эпизодических конфессиональных и торгово-экономических контактов в XV в. до оформления колониальных проектов и попыток их практической реализации в конце XIX — начале XX вв. В истории установления межконтинентальных и межгосударственных контактов можно выделить четыре периода.

Первый из них охватывает XV — XVII вв. В этот период приоритетное значение имели конфессиональные и торговые отношения, характер которых постепенно изменялся от эпизодических к систематическим. Африканские христианские святые места (например, Египет, Синай) посещали многие русские паломники. Кроме конфессиональных, паломнических целей, они, по поручению российского правительства, нередко обращались к изучению состояния судоходства и торговли, устанавливали дипломатические отношения с местной знатью и представителями государственной администрации. К середине XVII в. эти контакты получили продолжение в оформлении уже устойчивого интереса российских торгово-предпринимательских кругов к возможностям африканского рынка, к природным ресурсам континента. Таким образом, религиозно-паломнические, а затем предпринимательские, финансово-экономические интересы стояли у истоков культурного, научного, военного и политического сотрудничества между Россией, с одной стороны, народами и государствами Африки, с другой.

В XV — XVII вв. в Африке побывали казначей Ивана III Михаил Григорьев, московский дьяк Трифон Коробейников, купцы Василий Поздняков и Василий Гагара, православный писатель Арсений Суханов и многие другие. Знания об Африке в России постоянно расширялись. Экзотическая информация, рассчитанная на то, чтобы поразить российского обывателя, постепенно приобретала прагматический экономический и политический облик. Это являлось закономерным результатом завершавшейся эпохи Великих географических открытий, когда Западная Европа и Россия осознавали новые перспективы внешнеполитической деятельности. Личные контакты россиян, неофициальных или полуофициальных представителей российского правительства перерастали в официальные отношения. Конфессиональные, торгово-экономические и культурные контакты стали предпосылкой для военно-политического внедрения царской России в Африку. В XVII в., в правление Алексея Михайловича, впервые была предпринята попытка использовать конфессиональную общность русской и эфиопской церквей для превращения двусторонних конфессиональных отношений в военно-политический союз между Россией и Эфиопией.

Начало второго периода связано с деятельностью Петра I. Африканский вектор оформился в качестве самостоятельного направления в российской внешней политике. Этому во многом способствовали рост мощи российского флота и имперской государственности, укрепление стратегических позиций России в Балтийском и Северном морях, развитие мировой торговли, становление мировой колониальной системы. Выход России в мировой океан имел важное государственное и международно-политическое значение. «Окно в Европу» становилось также «окном в Африку». С именем Петра I связаны первые российские колониальные проекты: основание опорного пункта на мысе Доброй надежды (юг Африки) и переход о. Мадагаскара в русское подданство. Активизация политики западных держав в Африке позволила русской дипломатии по-новому оценить проблемы и перспективы Восточного вопроса. Геополитическое значение Средиземного моря для России в системе международных отношений, конфронтация с Османской империей закономерно и неизбежно вели к установлению дипломатических отношений с африканскими государствами. Приоритетное значение в африканской политике Петр I отводил Эфиопии и югу Африки. Появился русско-эфиопский словарь. Установление дипломатических отношений призвано было стать первой стадией колониально-политического внедрения России на континент. При этом всемерно учитывался колониальный опыт западных держав в Африке.

Африканский вектор Петра I во внешней политике России продолжила Екатерина II. В ее правление российское правительство впервые проявило интерес к Марокко, что было связано со значением Магриба в средиземноморском регионе, т. е. с Восточным вопросом. Царское правительство направило русские экспедиции для исследования юга Африки, стратегическое значение которого в мировой торговле и международных отношениях становилось очевидным. В XVIII в., по мере нарастания межгосударственных противоречий и военно-морского противостояния крупнейших держав мира, торгово-экономические и военно-политические проекты в России окончательно оформились. По заданию правительства, российские морские офицеры регулярно посещали южноафриканские порты, выявляли их стратегические и торгово-экономические возможности, устанавливали контакты с местным населением. На юге Африки появилась многочисленная русская диаспора. Это создавало дополнительные условия для реализации российских колониальных проектов, для освоения трансокеанских торговых и стратегических коммуникаций. Возникли проработанные проекты создания российских военно-морских баз на африканском юге. Такие инициативы исходили из Адмиралтейской коллегии, что объяснялось ростом значения России как сильной морской державы. Африканские колониальные проекты, происходившие из военного и морского министерства, опережали, а иногда и вступали в противоречия с деятельностью российских дипломатов и министерством иностранных дел. Профессиональные дипломаты имели собственное представление о содержании российского внешнеполитического курса и поэтапной реализации колониальных проектов различной направленности. При этом, в отличие от российских военных, не предполагалось использовать методы откровенно силового давления.

Таким образом, в течение XVIII в. в российской внешней политике четко обозначились три африканских вектора — Эфиопия, Марокко и юг Африки. Это свидетельствовало о стремлении царизма утвердиться в ключевых регионах континента и не исключало впоследствии создания здесь прочных плацдармов, российского территориально-политического расширения на континенте. Расширение геополитического пространства России, как государства имперского типа, способствовало оформления стабильного и целенаправленного интереса российского правительства к африканскому континенту.

Третий период (от начала до 80-х годов XIX в.) характеризуется нарастанием борьбы держав за раздел территорий и сфер влияния в Африке и в других регионах мира. Это способствовало активизации политики России в Африке. В XIX в. контакты России с африканскими странами приобрели систематический характер, оформились конкретные внешнеполитические, дипломатические и военно-политические цели. Это был период первых попыток практической реализации колониальных проектов.

Колониальной экспансии, как известно, предшествовали экспедиции, которые официально имели научно-исследовательский статус. Углубился интерес к культуре и этнографии африканских народов и государств. Деятельность российских географических экспедиций была связана со сбором подробной информации о ландшафте, минеральных и других ресурсах континента и его отдельных регионов. Руководящая роль офицерского состава российской армии в подобных «научных» исследованиях совпадала с аналогичной деятельностью других государств и потому, вне сомнения, выступала одной из классических форм колониального внедрения (деятельность «географов» — англичанина Стенли, немца Шнитцера). В 20−80-е гг. XIX в. экспедиции А. С. Норова, Е. П. Ковалевского, А. И. Бутакова, Е. В. Путятина, Э. И. Эйхвальда, А. В. Чихачева, В. В. Юнкера, А. В. Елисеева и других российских исследователей, действовавших в различных регионах Африки, имели разведывательное значение. Они занимались сбором сведений о береговом рельефе, о климате, о природных ресурсах, о торговле, о населении африканских государств. Эти сведения представляли огромный интерес для российского правительства и имели значение для последующего внешнеполитического и стратегического развертывания в Африке. Вряд ли стоит игнорировать вклад русских исследователей в изучение африканского континента. Однако в центре внимания российского правительства неизменно находились, прежде всего, прагматичные интересы, связанные с укреплением позиций России в различных регионах мира, в менявшихся международных отношениях.

Сохранялось приоритетное значение ранее определившихся основных направлений российской политики в Африке — Эфиопия, Марокко, Южная Африка. Конкретизировались проекты по установлению дипломатических отношений с африканскими государствами. В первой половине XIX в. путь вокруг Африки стал главной транспортно-коммуникационной связью между европейской частью России и русским Дальним Востоком для судов военно-морского флота.

Внешняя политика царской России в Африке получила теоретическое (геополитическое) обоснование. С. М. Соловьев писал о территориальном расширении России как способе ее национально-государственного существования. Известны контакты российского историка с царским правительством, интерес российских дипломатов к исследованиям историка по Восточному вопросу. Появление исторических и геополитических обоснований для российского продвижения за океан совпадало с появлением аналогичных теорий на Западе. Это позволяет говорить о типологическом сходстве политики России и других западных держав в Африке. Активизация российского внешнеполитического курса, включая африканский регион, предполагала активное участие царизма в колониальной борьбе за раздел сфер влияния. Не исключалось использование «африканской карты» для реализации колониальных и иных внешнеполитических проектов России в других регионах мира.

Хронологические рамки четвертого периода охватывают 80-е гг. XIX в. -1914 г. В это время число российских колониальных проектов, связанных с Африкой, значительно увеличилось. Ускорение темпов развития российского капитализма и рост влияния финансово-промышленных кругов в правительстве были связаны с видоизменением внешнеполитического курса, эволюцией российской внешнеполитической доктрины, борьбой внутри российского правительства за выбор приоритетных направлений в Европе и других регионах мира (Дальний Восток, Средняя Азия, Кавказ, Балканы, Африка и др.) -прогерманская или пробританская ориентация.

В конце XIX в. отдельные регионы Африки окончательно превратилась во внешнеполитические объекты царизма. Активизировалась деятельность российского правительства, министерства иностранных дел, военного и морского министерств в Эфиопии и Марокко. Англо-бурская война 18 991 902 гг. создала для России условия для укрепления позиций на юге Африки и в других регионах мира. В конце XIX в. были установлены официальные дипломатические отношения между Россией и Марокко, между Россией и Эфиопией, между Россией и республикой Трансвааль. Здесь же возникли центры противоречий, развернулась борьба с другими державами за колонии и сферы влияния. Африканский вектор российской внешней политики создал напряженность в отношениях с Францией, Англией, Италией. Рост значения трансокеанских коммуникаций побуждал российское правительство активизировать деятельность по созданию опорных пунктов, угольных станций для военного и торгового флота в Африке. Растущее значение Восточного вопроса в международных отношениях закономерно усиливало внимание к колониальному разделу Африки, в целом, и конкретно — к Магрибу.

В политике России в Африке отчетливо проявились военно-стратегические, политические и торгово-экономические цели. Растущий интерес к внутриполитическим проблемам в Эфиопии и Марокко, внимание к личным контактам с негусом и султаном дополнялся установлением отношений с государственными и политическими деятелями бурских республик. Миф об «освободительной» войне на юге Африки, реакция российского политика и обывателя на англо-бурскую войну 1899−1902 гг. в полной мере отразили остроту англо-русских противоречий.

Проблемы развития африканского континента, государств и народов рассматривались российским правительством, прежде всего, с учетом международно-политической обстановки, а также перспектив развития двусторонних отношений с Англией, Францией, Германией, Италией. Министерство иностранных дел России фиксировало и стремилось всемерно использовать возможности для манипуляции противоречиями между западными державами на африканском континенте с целью получения «компенсаций» в других регионах мира.

В 1884—1885 гг. Россия приняла участие в работе Берлинской конференции. Российское правительство использовало конференцию для уточнения внешнеполитического курса и его отдельных, региональных направлений. Особое внимание уделялось возросшей в конце XIX в. колониальной активности Германии и Англии в Африке, равно как и перспективам использования растущих англо-германских колониальных противоречий. Обострение англо-русских противоречий в значительной мере определило поддержку, которую царизм оказал германскому вторжению в Юго-Западную Африку. Возникновение нового очага англо-германских противоречий и поддержка со стороны России способствовали временному ослаблению русско-германского антагонизма. Россия стремилась использовать борьбу Англии и Германии за южную и юго-западную Африку в интересах колониального расширения на Дальнем Востоке и в Средней Азии. Таким образом, англо-русские противоречия оказались связанными и с африканскими проблемами. Война на юге Африки рассматривались российскими дипломатами с точки зрения достижения национально-государственных целей в Персии, Турции, Индии, на Дальнем Востоке. Россия стремилась расширить свое геополитическое влияние в этих регионах, используя колониальные неудачи Англии на начальной стадии войны в Южной Африке. Африканский аспект англо-русских противоречий имеет, тем самым, важное значение для понимания законов формирования двусторонних и международных отношений в конце XIX в.

Активизация колониальной политики западных держав в Эфиопии, Марокко, на юге Африки и в других африканских регионах представляла политический интерес для царизма, так как вела к ослаблению их позиций в других регионах, в частности, в Средней Азии, Европе, на Дальнем Востоке, где царизм стремился к геополитическому расширению. К концу XIX в. система международных отношений стала единой и целостной, и потому африканский вектор российской внешней политики оказался связанным с другими регионами, с двусторонними отношениями практически всех государств Западной Европы, которые принимали участие в колониальном разделе Африки. Политика России в Африке во многом диктовалась международной конъюнктурой, расстановкой сил и позиций западных держав. Но она также подчинялась общим стратегическим целям и задачам, из которых исходил царизм в конце XIX — начале XX вв. Российские колониальные проекты в Африке, а также те дипломатические игры, которые исходили из возможности использовать борьбу западных держав на континенте, призваны были определить оптимальный внешнеполитический курс царизма. При этом предполагалось охватить максимальное число колониально-престижных регионов.

Разработка колониальных проектов в Африке предполагала два подхода. Один из них сложился в министерстве иностранных дел и базировался на использовании традиционных, дипломатических средств. Второй подход оформился в военном и морском министерствах, где профессионально высоко оценивали стратегическое значение бухт и береговой линии Африки. Военное руководство стремилось максимально активизировать военно-политическую деятельность в Африке, игнорируя возможное ухудшение отношений, прежде всего, с Англией. В конце XIX — начале XX вв. в России активно разрабатывались проекты по аннексии африканских портов и созданию здесь российских военно-морских форпостов. Реальными считались объекты, расположенные на побережье Красного и Средиземного морей, на южном и юго-западном побережье Африки. Российские офицеры В. Благодарев,.

А.А. Ивановский, Г. Чухнин, Дюшен, Никонов, по приказу военного и морского министерств, производили в разных частях африканского материка рекогносцировочные операции, способные в дальнейшем обеспечить здесь российское присутствие, а в перспективе — российские колониальные плацдармы. Офицер Генерального Штаба М. И. Венюков был направлен с разведывательной миссией в Эфиопию и в Северную Африку для выявления конкретных стратегических интересов России в регионе. Как выразитель имперской идеи, военный чиновник считал необходимым обеспечить российское колониальное присутствие в Африке. Началом этой политики, по его мнению, должно было стать основание опорного пункта на побережье Красного моря. Военное руководство России не только не исключало, но настаивало на использовании силовой политики для преодоления противодействия западных держав. Регулярные заходы российских военных судов в африканские порты были вызваны не только потребностью в угле и провианте. Они являлись также демонстрацией военно-морской мощи России.

Колониальные проекты российских военных в Африке нашли поддержку в финансово-промышленных кругах. В связи с этим русские путешественники, дипломаты, православные миссионеры неизменно изучали условия внутреннего рынка в Африке, выясняли перспективы развития торговых отношений между Россией и африканскими государствами. Финансово-промышленные и торговые круги России, наряду с предпринимателями Англии, Франции, Германии, Испании, претендовали на участие в колониальном разделе сфер влияния в Африке. Торгово-экономическая деятельность являлась обязательным компонентом большинства российских колониальных проектов. Эфиопия, Марокко, Южная Африка рассматривались российским правительством в качестве обширных рынков сбыта российских товаровмасла, пшеницы, керосина, спичек, оружия и др. Для развития торговых отношений с бурскими республиками предполагалось использовать многочисленную русскую диаспору, в том числе, в Иоганнесбурге.

В то же время вполне очевидно, что торгово-экономическая подоплека российской внешней политики в Африке имела второстепенное значение. Главными являлись военно-стратегические и политические цели. Торговля рассматривалась российскими дипломатами и военными как способ установления и развития межгосударственных отношений, как способ российского колониального внедрения. Министерство иностранных дел рассматривало африканский вектор во внешней политике России в качестве важнейшего дополнительного и перспективного средства для территориального и политического расширения в других регионах мира, прежде всего, в Средней Азии и на Дальнем Востоке. Военное и морское министерства акцентировали внимание на колониально-стратегическом значении африканских территорий и предлагали незамедлительно создать опорные военно-морские пункты в Африке.

Данная точка зрения широко пропагандировалась в российской прессе, которая в конце XIX в. активно формировала так называемое «общественное мнение». Колониальная идея относительно создания российского стратегического плацдарма в Африке постепенно оформлялась и конкретизировалась в российском общественно-политическом сознании. Большую роль в ее становлении сыграла редакция «Московских ведомостей» во главе с М. Н. Катковым. Позиция М. Н. Каткова и его окружения отличалась националистическим содержанием, имперским духом, англофильством во взглядах на внешнюю политику России. «Московские ведомости» активно пропагандировали идеи, связанные с геополитическим расширением и активизацией внешней политики России в Африке.

Военное и морское министерства, финансово-промышленные круги и т.н. общественность выступали сторонниками проведения широкомасштабной колониальной экспансии в Африке. При этом преобладала национально-государственная риторика, связанная с «обороной», «защитой» российских интересов против «происков» враждебных ей государств. Подобно аргументам в пользу заокеанской экспансии, которые издавна использовались западноевропейскими дипломатами и сторонниками колониальной идеи, в России получили распространение лозунги о «цивилизации» и «культуре», которые россиянин призван был нести африканским народам. При этом российский «гуманизм» противопоставлялся «экспансии» и «агрессии» западных держав.

Продолжительное время приоритетными во внешней политике России в Африке являлись русско-эфиопские отношения. Первая попытка их установления была предпринята во второй половине XVII в., в правление Алексея Михайловича. Инициатива исходила из Саксонии, которая стремилась вовлечь Эфиопию в союз, направленный против Османской империи, используя российскую дипломатию. Таким образом, уже у истоков Восточного вопроса в российской внешней политике присутствовал эфиопский вектор. В XVIII в., в правление Петра I и Елизаветы Петровны вновь предпринимались, причем неоднократные, попытки установления дипломатических отношений с Эфиопией. Их крах объяснялся политической несвоевременностью, отсутствием реальных интересов у царизма в Африке, а также отсутствием отлаженных транспортно-коммуникационных связей.

В начале XIX в. научные, конфессиональные и военно-политические интересы впервые совместились. В России появились конкретные политические проекты Е. П. Ковалевского и П. Успенского, цель которых состояла в использовании абиссинского стратегического плацдарма. Авторы проектов указывали на обострение борьбы за морские коммуникации и опорные морские базы, призывали российское правительство использовать конфессиональную общность российской и абиссинской церквей в национально-государственных интересах России. Речь шла, прежде всего, о портах на Красном море. Е. П. Ковалевский предложил установить первоначально консульские и торговые отношения с Эфиопией. Его идеи получили развитие и оформление в проекте П. Успенского, который сформулировал главные цели российской политики в Восточной Африке.

Выгодное географическое положение, богатые природные ресурсы, потребительские возможности местных рынков, а также перспективы выхода Эфиопии выхода к морю — все это объясняет причины и стабильность российских интересов в регионе. В конце XIX в. в России широко дебатировались разнообразные и многообещающие перспективы развитии русско-эфиопских отношений. Выступая в поддержку сохранения суверенитета Эфиопии, российское правительство рассчитывало на приоритетное положение в регионе. Предполагалось использовать конфессиональные контакты, которые издавна сложились между русской и абиссинской церквями. Конфессиональной «общности» предстояло сыграть едва ли не главную роль в распространении российского военно-политического влияния в Эфиопии. Единство было ослаблено тем, что руководимое Н. К. Гирсом министерство иностранных дел выступало за использование исключительно политико-дипломатических средств. В то же время внешнеполитический радикализм (М.Н. Катков, К. П. Победоносцев, Н. М. Баранов, М. А. Хитрово, И. А. Шестаков и др.), происходивший из военного и морского министерств, был ориентирован на силовое давление.

Военное руководство исходило из первоочередной цели — основание, при поддержке со стороны правительства Эфиопии, опорного российского плацдарма на восточном побережье Африки. С этим связаны экспедиции в Эфиопию в конце XIX в. Н. И. Ашинова, В. Ф. Машкова, Н. С. Леонтьева. То, что впоследствии стали называть «ашиновской авантюрой», являлось первой попыткой российского колониального внедрения в Африку. Военное и морское министерство, игнорируя поддержку со стороны министерства иностранных дел и используя личные контакты, оказалось не в состоянии решить не только военный, но и дипломатический вопрос. Причастность к экспедиции видных российских правительственных чиновников (М.А. Хитрово, И. А. Шестакова, О. Б. Рихтера, К. П. Победоносцева и др.) и самого Александра III совершенно очевидна. Но их прямая поддержка вторжения в Африку оказалась непродолжительной. Как только возникла реальная опасность ухудшения франко-русских отношений у истоков формирования Антанты, высокопоставленные чиновники и царь отказались от замысла и дезавуировали Н. И. Ашинова. Это не меняет его роли в истории российской внешней политики как колониального африканского первопроходца. Опасность открытой конфронтации с западными державами, прежде всего, с Англией и Францией, угроза ослабления позиций России на Дальнем Востоке и в Средней Азии побудила российские «верхи» отказаться от африканского проекта. Поэтому африканские экспедиции не получили официального правительственного статуса. Уместно вспомнить механизм реализации западных колониальных проектов, когда, в случае неудачи, британское и германское правительство отрекались от предпринятой ранее поддержки колониальных первопроходцев, а, в случае военно-политического успеха, объявляли его организаторов официальными государственными представителями.

Неудача экспедиции Н. И. Ашинова не стала концом попыток военно-политического и финансово-экономического внедрения России в Эфиопию. В последующий период российское правительство оказывало Эфиопии дипломатическую, финансовую и военную помощь в ее борьбе за независимость против Италии и Англии. Независимая Эфиопия оставалась потенциальным объектом внешнеполитической экспансии России. Кроме того, укрепление позиций в Восточной Африке призвано было противодействовать реализации грандиозного британского колониального проекта по созданию «Срединной Африки», в которой должны были слиться все британские колонии от Каира до Капштада.

Интересы российского и эфиопского правительств в конце XIX — начале XX вв. во многом совпадали. Прежде всего, потому, что обе страны видели в Англии своего главного противника. Абиссинский негус стремился заручиться поддержкой царской России. В свою очередь, царизм, оказывая политическую и военную поддержку Эфиопии, настойчиво стремился к приобретению плацдарма на восточном побережье Африки. Совпадение национальногосударственных интересов привело к установлению в 1898 г. официальных дипломатических русско-эфиопских отношений.

Вторым объектом российских военно-политических и колониальных устремлений являлось Марокко, что объяснялось важным геополитическим значением этого региона. Его значение в международных отношениях на рубеже XIX — XX вв. продолжало расти. Это было связано с интеграционными процессами, с завершением борьбы за раздел колоний и сфер влияния, с усилением актуальности Восточного вопроса в новых исторических условиях.

Предыстория внимания российского правительства к Магрибу связана с политикой Екатерины II. Она являлась сторонницей обеспечения российских торгово-экономических приоритетов в Марокко, по отношению к другим державам. Следует отметить общую перспективность данного внешнеполитического подхода. Главным являлся вопрос об обеспечении свободного выхода в Средиземное море, когда конфронтация с Османской империей являлась почти непреодолимым препятствием, но одновременно и мощным стимулом к развитию двусторонних русско-марокканских отношений. В XIX в. геополитическое положение Марокко, которое позволяло контролировать Гибралтарский пролив, по мере развития трансконтинентального судоходства, приобрело для России, равно, как и для других держав, большое значение. Российские дипломаты (Х.А. Ливен, А. М, Горчаков, К. В. Несельроде, Э. Кнебель, А. И. Нелидов, М. А. Горчаков и др.) на протяжении всего XIX в. указывали на необходимость установления дипломатических отношений с Марокко. Марокканский вопрос рассматривался как составная часть проекта в борьбе за геополитическое влияние в Средиземноморье. Очевидна связь марокканского и Восточного вопроса для российской внешней политики. Россия была заинтересована в обеспечении своим торговым и военным судам свободного выхода в Средиземное море и Атлантический океан. Российские интересы неизбежно пришли в столкновение с аналогичными устремлениями «новых» и «старых» колониальных державФранции, Англии, Германии, Испании. Проблемы межгосударственных отношений в Европе, Восточный вопрос, колониальный раздел Африки — все это замкнулось на марокканской проблеме.

В конце XIX в. российское министерство иностранных дел совершенно обоснованно оценило марокканскую проблему как новый региональный эпицентр международных противоречий, которые предшествовали и приняли участие в подготовке первой мировой войны. Это потребовало определения позиции России и политического прогнозирования дальнейших перспектив развития североафриканского региона. Именно этим обстоятельством и объясняется настойчивое стремление российского правительства установить дипломатические отношения с Марокко. В 1897 г. в Марокко было учреждено российское генеральное консульство во главе с министром-резидентом В. Р. Бахерахтом. Российские политики считали необходимым постоянно контролировать расстановку сил в марокканском вопросе и с этой целью дипломатически присутствовать в регионе. В целом, политика российского правительства в марокканском вопросе соответствовала его внешнеполитической концепции, которая определялась союзническими отношениями с Францией и финансовой зависимостью от нее, а также остротой англо-русских противоречий. Поэтому Россия вынуждена была способствовать реализации колониальных проектов Франции в Марокко и противодействовать росту британского влияния в регионе.

В то же время значение событий в Марокко не исчерпывалось использованием дополнительных и, вне сомнения, перспективных возможностей для российской дипломатии. Анализ торговли, изучение экономических ресурсов региона привели российское правительство к выводу о перспективе создания здесь источников сырья и рынков сбыта для российской промышленности. Министерство иностранных дел России полагало возможным поставлять в Марокко керосин, пеньку, деготь, смолу, канаты, сахар, металлургические изделия, ткани. Высоко оценивалось и сырьевое значение Марокко. Поэтому национально-государственным интересам России, как и в случае с Эфиопией, отвечало сохранение суверенитета и территориальной целостности Марокко, равенство прав иностранных государств в этой стране. Однако, вне сомнения, стратегическая важность Марокко, расположенного на берегу Гибралтарского пролива, на стыке Европы и Африки, превалировала над торгово-экономическим значением страны для России. В военном и морском министерстве России существовали проекты по созданию военно-морских баз для российского флота на северо-западном побережье Африки.

Проблемы европейской и азиатской политики оказались для царизма более актуальными, чем приобретение российского колониального плацдарма на африканском побережье. Фактически победила линия министерства иностранных дел. Однако интерес России к африканскому континенту не был утрачен и в дальнейшем. Российское правительство продолжало направлять в Марокко и Эфиопию тайных агентов, разведчиков, дипломатов, врачей, ученых вплоть до первой мировой войны.

Российская модель колониальной политики на африканском континенте отчасти совпадала, но также имела существенные отличия от западного образца. У основ колонизации Франции, Англии, Германии, Италии стояли христианские миссионеры, ученые, торговцы-предприниматели, авантюристы-первопроходцы. Именно они сыграли роль колониального авангарда. Вторая волна колонизации сопровождалась основанием концессионных и торгово-предпринимательских обществ аналогичного типа. Возникали стационарные поселения, которые вели «неэквивалентную торговлю» с аборигенным обществом. Конфессиональные, экономические и военные инициативы получали продолжение в государственной поддержке частного предпринимательства при заключении т.н. «договоров о дружбе» (третья волна).

Политика России в Африке на начальном этапе колонизации по многим позициям совпадала с деятельностью западных держав. Российское правительство активно использовало конфессиональный фактор и православное духовенство для военного и политического внедрения на африканский континент. С XV в. Африку активно посещали представители финансово-промышленного и торгового капитала России. Разрабатывались проекты создания частных российских торговых кампаний, опорно-стратегических баз в Африке. Российские военные корабли регулярно заходили в африканские порты. В конце XIX в. была предпринята практическая попытка основания на африканском континенте российского колониального плацдарма («казацкая вольница» в Абиссинии). На различных этапах российского колониального внедрения в Африку активное участие принимали правительственные инстанции России — военное и морское министерства, Азиатский департамент, Св. Синод.

Но частные инициативы в Африке, поддерживаемые близкими правительству кругами, все же не получили официальной государственной поддержки. Приоритет европейских и азиатских проблем во внешней политике стали препятствием для интенсификации колониального внедрения в Африку и создания здесь сфер российских интересов. Таким образом, российская модель колониальной политики в Африке представляла собой незавершенный вариант колонизации по западному образцу.

Реконструкция истории взаимоотношений между Россией и африканскими государствами является неотъемлемой составной частью международных отношений. Развитие двусторонних отношений между Россией и Африкой во второй половине XIX в. — начале XX в. значимо в общеисторическом контексте, а также в связи с процессами деколонизации Африки.