Амбисемия как характеристика амбивалентной языковой личности

АМБИСЕМИЯ КАК ХАРАКТЕРИСТИКА АМБИВАЛЕНТНОЙ ЯЗЫКОВОЙ ЛИЧНОСТИ Н. С. Котова

Цель статьи — обосновать амбисемию как характеристику амбивалентной языковой личности (АЯЛ). АЯЛ, на основе подхода В. И. Карасика [3. C. 19] рассматривается как вид языковой личности, определяемый совмещением полярных, взаимоисключающих начал. В понимании «личностного раздвоения» подчеркивают многоаспектность, причем системный и методологический аспекты анализа признаются актуальными, но неравномерно исследованными [см. анализ истории вопроса: 4. C. 16−18].

Амбисемия трактуется нами как такая характеристика языковых и речевых феноменов (единиц, признаков), которая выражает названное совмещение и указывает на их способность «актуализировать приращение знания, возможность новых интерпретаций» [7. C. 28]. Проиллюстрируем амбисемию в представлении АЯЛ следующим контекстом, где конкретизация «раздвоения» взаимодействует с обобщением, чему служит семантическая структура единиц `я', `себе', `диалог'; амбисемия концентрируется во фрагментах я повстречал бы самого себя и понравился бы я самому себе; такой примерно диалог время от времени мне приходится вести с самим собой.

Например, «уже многие годы меня мучает неотвязная мысль, и вот какая. Если бы я был не самим собой, а каким-то другим человеком, ну, совершенно другим, и повстречал бы самого себя, неважно где, на улице, в ресторане, в метро, интересно, понравился бы я самому себе, вернее, тому, кем был я был, если бы не был самим собой"1.

Для подобных примеров справедлива характеристика амбивалентности медиатекста, проявляющейся в специфике функционирования целого ряда единиц и связанной с полифонией: «Нередко медиатекст функционально неравноценен с точки зрения его восприятия: он полифоничен <. > Налицо конфликт, или столкновение противоположных сторон, мнений, сил; серьезное разногласие, острый спор <. > специфической чертой которого является свойство амбивалентности, двойственности чувственного переживания, выражающейся в одновременном синтезе противоположных чувств и неоднозначном отношении человека к окружающему миру <.> Амбивалентность медиатекста характеризуется следующим: наряду с языковыми экспликациями <.> в тексте используются и различные импликации (аллюзия, подтекст, претекст, затекст, прецедентные феномены)» [8. C. 398].

Подчеркнем, что ряд научных традиций акцентирует собственно лингвистическую направленность анализа амбивалентности — например, антропоцентрический (антропофилический) анализ негопозитивности позволил заключить: «Амбивалентный (поливалентный) характер приобретают, в случае подключения негативных блоков, и позитивные блоки „гениальности/талантливости“, „веры/безверия“, „оценки/самооценки“.» [6. С. 113].

Соответствующее обоснование амбисемии предполагает учет системнолингвистического и методологического анализа. Характеризуя амбисемию, В. А. Татаринов подчеркивал как определяющий признак гибкость семантической структуры. Отметим его на примере лексики. В лексике проявляются те общие характеристики АЯЛ, которые определяются в грамматике и в прагматике. Но определяются они специфично, с опорой на лексическую системность. «В словелексеме всегда присутствуют такие значения, которые объединяют ее с десятками и сотнями других слов-лексем» [2. С. 26].

Полагаем, что эта черта свойственна как апеллятивным номинациям, так и онимическим, в чем проявляется единая лексическая системность. Амбисемию в связи с гибкостью семантической структуры апеллятивных именований иллюстрирует следующее использование единицы `другой' в разных лексико-семантических вариантах, которые являются и грамматически дифференцированными:

«Таня была замужем, но <. > под большим секретом для окружающих и даже для самой себя она ждала Другого. Искать этого Другого было некогда и негде, поэтому она ждала, что он сам ее найдет <.> возьмет за руку и уведет в интересную жизнь. А вместо этого входила очередная старуха и поднимала платье [в кабинете для инъекций. — Н. К.] <.> Таня обижалась на свою жизнь <.> Выражение обиды и недоверия прочно застыло на Танином лице. И если бы Другой действительно открыл дверь и явился, то не разглядел бы ее лица под этим выражением. Он сказал бы: «Извините.» и закрыл дверь.

Таня жила с одним, а ждала другого, и двойственное существование развинтило ее нервную систему. Человек расстраивается, как музыкальный инструмент"2.

В первом абзаце реализуется производный лексико-семантический вариант, характеризуемый как субстантивированная единица мужского рода (см. пометы в словарной статье). Причем он наделен особой коннотацией исключительности, что в письменной форме контекста акцентировано прописной буквой. Во втором же абзаце представлено исходное, местоименно-адъективное значение — см.:

ДРУГОЙ. 1. Не этот, не данный. 2. Не такой, как этот, иной.

Другой, м. Кто-л. иной.3

Амбисемия, то есть «приращение», формирующее единство контрастных значений, здесь закреплено в смысловой структуре слова. Ему сопутствует маркер амбивалентности, единица ` двойственное' (подчеркнута в контексте).

Еще более показательно соотнесение амбивалентности как закономерной (1) и «незакономерной» (2) черты личности: ср. выделенные маркеры.

(1) «Вид зарева действует на всех одинаково. Как барыня, так и слуги чувствуют внутреннюю дрожь и холод, такой холод, что дрожат руки, голова, голос <.> Страх велик, но нетерпение еще сильнее <.> Хочется подняться выше и увидеть самый огонь, дым, людей! Жажда сильных ощущений берет верх над страхом и состраданием к чужому горю. Когда зарево бледнеет или кажется меньше, кучер Гаврила радостно заявляет: — Ну, кажись, тушат! Помогай бог!

Но в голосе его все-таки слышится нотка сожаления. Когда же зарево вспыхивает и становится как будто шире, он вздыхает и отчаянно машет рукой, но по пыхтенью, с каким он старается подняться на цыпочки, заметно, что он испытывает некоторое наслаждение. Все сознают, что видят страшное бедствие, дрожат, но прекратись вдруг пожар, они почувствуют себя неудовлетворенными. Такая двойственность естественна, и напрасно ставят ее в укор человеку-эгоисту.

Вид несчастья сближает людей. Забывшая свою чопорность барыня, Семен и двое Гаврил идут в дом. Бледные, дрожащие от страха и жаждущие зрелища, они лезут по лестнице на чердак." ;

(2) «На первом же партсобрании Виктор ужаснулся. Куда я попал, восклицал он про себя, они же ненормальные все! Как можно так раздваиваться? С утра говорить одно, в течение дня делать другое, а на собрании цинично проповедовать третье. Вот прапорщик Сушко, к примеру, ворюга несусветный. Тащит всё без зазрения совести. А на собрании бьет себя в грудь и доказывает, что партийная совесть не позволяет ему поступать иначе (а они обсуждали в тот день какоето передовое новшество), чем того требуют советские законы и принципы морального кодекса строителя коммунизма"5.

Обратимся далее к онимическим номинациям; привлечем классический материал, который, однако, не подвергался анализу в указанном аспекте, — текст «Барышня-крестьянка» в «Повестях Белкина». Для пушкинского гения значимо представление главной героини Лизы-Акулины разными гранями единой сущности. Этому сопутствует избирательные ассоциативные связи каждой номинации. Причем у каждого онима не полностью совпадают векторы гибкости семантической структуры. Так, выбор имени Акулина коррелирует с определенной сферой его употребления. (Ограничения в этом плане могут быть в операциональных целях конкретизированы: при всей неповторимости онима Акулина в ткани данного текста, он может быть системно соотнесен, например, с онимом Агафья и не может — с именем Полина).

См. в контексте выделенные маркеры амбивалентноси и единицы, ассоциируемые с амбисемичным онимом Акулина:

«- Ах, Настя! Знаешь ли что? Наряжусь я крестьянкою…

- В самом деле.

- А по-здешнему я говорить умею прекрасно… Какая славная выдумка!..

Она повторила свою роль <…> говорила на крестьянском наречии, смеялась, закрываясь рукавом, и получила полное одобрение Насти <.>

- Небось, милая, — сказал он [молодой охотник. — Н.К.] Лизе, — собака моя не кусается <.>

- Да нет, барин, — сказала она, притворяясь полуиспуганной, полузастенчивой, — боюсь: она, вишь, такая злая; опять кинется.

Алексей <.> между тем пристально глядел на молодую крестьянку.

- Я провожу тебя, если ты боишься, — сказал он ей, — ты мне позволишь идти подле тебя?

- А кто те мешает? — отвечала Лиза, — вольному воля, а дорога мирская.

- Откуда ты?

- Из Прилучина; я дочь Василья-кузнеца, иду по грибы (Лиза несла кузовок на веревочке).

- А ты, барин? Тугиловский, что ли?

- Так точно, — отвечал Алексей, — я камердинер молодого барина. Алексею хотелось уравнять их отношения. Но Лиза поглядела на него и засмеялась.

- А лжешь, — сказала она, — не на дуру напал. Вижу, что ты сам барин.

- Почему же ты так думаешь?

- Да по всему. Да как же барина с слугой не распознать? И одет-то не так, и баишь иначе, и собаку-то кличешь не по-нашему.

Лиза час от часу более нравилась Алексею. Привыкнув не церемониться с хорошенькими поселянками, он было хотел обнять её; но Лиза отпрыгнула от него и приняла вдруг на себя такой строгий и холодный вид, что хотя это и рассмешило Алексея, но удержало его от дальнейших покушений.

- Если вы хотите, чтобы мы вперед были приятелями, — сказала она с важностию, — то не извольте забываться.

- Кто тебя научил этой премудрости? — спросил Алексей, расхохотавшись <.>

Лиза почувствовала, что вышла было из своей роли, и тотчас поправилась.

- А что думаешь? — сказала она, — разве я на барском дворе никогда не бываю? Небось: всего наслышалась и нагляделась. Однако, — продолжала она, — болтая с тобою, грибов не наберешь. Иди-ка ты, барин, в сторону, а я в другую. Прощения просим.

- Как тебя зовут, душа моя?

- Акулиной, — твечала Лиза. <.>

- Милая Акулина, расцеловал бы тебя, да не смею. <.>

Она решилась на другое утро опять явиться в рощу Акулиной <…>

Он бросился на встречу милой Акулины. Она улыбнулась восторгу его благодарности <.> Лиза призналась, что поступок ее [второе свидание. — Н.К.] казался ей легкомысленным, что она в нем раскаивалась <.> и что она просит его прекратить знакомство, которое ни к чему доброму не может довести. Всё это, разумеется, было сказано на крестьянском наречии; но мысли и чувства, необыкновенные в простой девушке, поразили Алексея. Он употребил всё свое красноречие, дабы отвратить Акулину от ее намерения; уверял ее в невинности своих желаний <.> заклинал ее не лишать его одной отрады: видаться с нею наедине, хотя бы через день, хотя бы дважды в неделю. Он говорил языком истиной страсти и в эту минуту был точно влюблен. Лиза слушала его молча".

Особенно показательны корреляции Лиза-Акулина в речи повествователя. Неслучайность именований в каждом фрагменте взаимодействует с относительной «броскостью» или «незаметностью», той или иной степенью мотивации выбора. Таким образом, для амбисемии оказывается благоприятной специфическая смысловая структура онима (сложно, превращенно отражающая «произвольность» знака, этимологический план, фоностилистические характеристики и другие тесно взаимосвязанные системные признаки).

Тонкая, многогранная амбивалентность (характерная для флиртующей языковой личности [1. С. 210]), естественно, предполагает в системе языка и речи более элементарную амбисемию. В таких случаях векторы амбисемии связаны с разными сферами использования соотносительных номинаций. Например:

«Ты спрашивал — кто я — Куприна или Леонтьева? Я и Леонтьева и Куприна. Для удобства я сделала себе двойную фамилию, и где нужно — я Куприна, а где нужно говорить фамилию Леонтьевой — я Леонтьева. Те люди, которые меня хорошо знают, знакомы давно, зовут меня Куприной. Те люди, с которыми я знакомлюсь мимолетно, зовут меня Леонтьевой…"6.

Приведенный пример, являя амбивалентность в простейшем виде, акцентирует два взаимосвязанных свойства. Это, во-первых, принципиальная способность многих онимов к амбисемии. А во-вторых — языковое единство такого элементарного представления с более сложным — единство, вытекающее из природы номинации и ее системных связей.

Проведенный анализ дает основания для следующих выводов.

1. Амбисемия как характеристика АЯЛ обосновывается системой признаков. Основной признак, детерминирующий такое качество амбисемии, — это закономерный характер связи между семантическими приращениями и потребностью представить личностное богатство, внутренние контрасты ЯЛ.

2. Системность амбисемии в сфере АЯЛ проявляется также в многообразии ее представления. Амбисемию репрезентируют как тонкая, разноаспектная амбивалентность, так и достаточно элементарные случаи «совмещения полюсов». Системное единство различных способов представления АЯЛ обеспечивается прежде всего частично совпадающим составом единиц — носителей амбисемии.

3. Соответственно, амбисемия как характеристика АЯЛ детерминирована взаимосвязью между сущностью амбивалентности, с одной стороны, и природой языковой системы и ее речевой реализации — с другой. Как в подсистеме апеллятивов, так и в подсистеме онимов определяются средства, при реализации которых актуализируются резкие семантические контрасты и которые благоприятствуют амбивалентности. Это сходство акцентирует единую лексикосемантическую системность.

4. Выявление наиболее характерных апеллятивных и онимических носителей амбисемии дает возможность наметить лексико-семантическую основу регулярности в представлении АЯЛ. Соответствующие средства — это системный потенциал амбивалентности. Их функционирование само по себе может побудить автора текста реализовать системную предпосылку для репрезентации АЯЛ.

Примечания языковой феномен амбисемия оним

1. Новоженов, Л. Маленький неприятный текст / Л. Новоженов // Моск. комсомолец. — 2008. — № 1−2. — С. 29.

2. Токарева, В. С. Один кубик надежды / В. С. Токарева // Токарева, В. С. Когда стало немного теплее / В. С. Токарева. — М.: АСТ, 2007. — С. 65.

3. Большой толковый словарь русского языка / под ред. С. А. Кузнецова. — СПб.: РАН: Норинт, 2004. — С. 285.

4. Чехов, А. П. Недобрая ночь / А. П. Чехов // Чехов, А. П. Собр. соч.: в 12 т. Т.4. / А. П. Чехов. — М.: ГИХЛ, 1955. — С. 501−502.

5. Лобанов, А. А. Четыре точки / А. А. Лобанов // Наш современник. — 2007. — № 11. — С. 150.

6. Цитируется письмо Л. А. Куприной-Леонтьевой А. И. Куприну от 14 сентября 1922. См. Куприна, К. А. Куприн — мой отец / К. А. Куприна. — М.: Худож. лит., 1999. — С. 258.

7. Дементьев, В. В. Семиотика флирта / В. В. Дементьев // Я и другой в пространстве текста. — Пермь; Любляна: Перм. гос. ун-т: Люблян. ун-т, 2007. — С. 206−258.

8. Дяговец, И. И. Система единиц русского языка: Иерархический разрез / И. И. Дяговец. — Донецк: Донецкий нац. ун-т: ООО «Лебедь», 2008. — 100 с.

9. Карасик, В. И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс / В. И. Карасик. — М.: Гнозис, 2004. — 390 с.

10. Котова, Н. С. Мена коммуникативных ролей в аспекте амбивалентной языковой личности / Н. С. Котова // Социальные и гуманитарные науки: межвуз. сб. — М.: МГОУ, 2004. — Вып.5. — С. 16−19.

11. См.: Котова, Н. С. Разновидности амбивалентной языковой личности в образной системе художественного текста / Н. С. Котова // Культурная жизнь Юга России. — 2007. — № 5. — С. 77.

12. Сорокин, Ю. А. Прецедентный текст как способ фиксации языкового сознания / И. М. Михалева, Ю. А. Сорокин // Язык и сознание: парадоксальная рациональность: коллект. моногр / отв. ред. Е. Ф. Тарасов. — М.: РАН, 1993. — С. 98−117.

13. Татаринов, В. А. Теория терминоведения. Теория термина. Т.1. — М.: Наука, 1996. — 200 с.

14. Черкасова, М. Н. Амбивалентность как свойство конфликтогенного дискурса: лингвостилистическая характеристика медиатекста / М. Н. Черкасова // Журналистика в 2007 г.: СМИ в условиях глобальной трансформации социальной среды. — М.: МГУ, 2008. — С. 398−399.