Образ Цагаан эбугена — Хозяина земли в искусстве монголо-язычных народов: Монголия, Калмыкия, Бурятия

Актуальность исследования. Современный этап развития человечества характеризуется глобальным кризисом самого человека как целостности. Одной из составляющих этого кризиса является кризис отношений человек — Мир, разорванность связей человек — Природа. Активный поиск путей выхода из кризисных проблем вызвал всплеск интереса современной науки к вопросам теории и философии традиции, её роли и смыслам, к традиционным культурам, в том числе, к культурам Востока. Опираясь на универсальные ценности, законы бытия традиционные культуры несли важный конкретно-исторический опыт решения проблем, волнующих человечество сегодня.

В свете сказанного обращение к феномену Цагаан эбугена — божества народов монгольского ареала, имеющего древнейшие корни духа, «гения места», Хозяину таких природных стихий, как земля и вода, Хозяину Земли как планеты, несомненно актуально. Культ святых, священных мест, например, олицетворяемый Цагаан эбугеном и являющийся существенной частью религиозно-художественной традиции монгольского мира, уходит своими корнями в глубокую древность и его научное изучение позволяет заново открыть и претворить в свете современного научного мировоззрения ряд важнейших принципов, входящих в универсальные основы единства человека и Природы. Кроме того, Цагаан эбугена почитают как семейно — родового покровителя, хранителя жизни, благоденствия, плодовитости всего живого. Устойчивость феномена Белого старца в культуре монгольского мира, таким образом может быть обусловлена не только религиозно-мифологическими верованиями, но и социальной природой отношений человека с окружающей средой, то есть потребностью общества в особом механизме закрепления и передачи новым поколениям основных норм, ценностей, порядка образа жизни, потребностью в особом, торжественном, «оформлении» «узловых моментов» жизни народа, государства, социальных групп, семьи, отдельного человека.

Изучение феномена Цагаан эбугена важно и для углубленного осмысления проблем истории народов монгольского ареала, и их культуры. Современная 3 монголистика характеризуется повышенным интересом к образу Белого старца, находя в нем отражение целого ряда важнейших, «системообразующих» черт ментальности монгольского этноса. Не случайно калмыки, в силу исторических обстоятельств покинувшие в начале XVII века свою историческую родинуЗападную Монголию и осевшие в низовьях Волги, сохранили и укрепили образ Цагаан эбугена в своей культуре, потеряв другие локальные божества. Феномен Цагаан эбугена, отражающий традиционные верования и мировоззрение народа в прошлом, в силу большой консервативности и устойчивости представляет важный источник при решении вопросов этногенеза и историко-культурных проблем.

Наконец, изучение образа Цагаан эбугена актуально и для наук об искусстве Востока. Изобразительная традиция, связанная с ним, достаточно полно охватывает практически все этапы развития пластических искусств и шире, художественной культуры, отражая многие национальные особенности искусства народов монгольского, и не только монгольского (индо-тибетского, китайского), мира: от архаики и хтонической застылости до буддийской созерцательности и утонченных цвето-пластических средств. В силу широты бытования Цагаан эбугена в монгольском ареале изучение его художественного образа дает большой материал для раскрытия особенностей развития изобразительного искусства отдельных национальных регионов, отражает специфику тех или иных локальных художественных школ.

Изучение изобразительных материалов, связанных с образом Цагаан эбугена ценно и само по себе. Трудные исторические судьбы народов Монголии, Калмыкии, Бурятии привели к утрате многих памятников старины. Бережное охранение, собирательство произведений, посвященных Цагаан эбугену, среди которых встречается немало высокохудожественных образцов, позволяет культуре народов монгольского ареала не потерять себя в хлынувшем ныне потоке массовых идей, массового искусства, массового сознания.

Степень разработанности проблемы. Глубокая укорененность образа Цагаан эбугена в традиционную культуру тюрко-монгольского мира обусловила давний и пристальный интерес к нему российских, монголо-язычных и европейских исследователей. Этот интерес поддерживался и общим вниманием к «диковиной» культуре Востока в целом.

До кон. XIX — нач. XX в. работа исследователей носила преимущественно характер собирательства, накопления разнообразного фактического материала, его описаний, публикаций и первых эмпирических обобщений. Прежде всего следует назвать материалы работы Азиатского общества в Париже (1822), Королевского азиатского общества в Лондоне (1823), германской школы востоковедение, отличающейся особым вниманием к истории древнего и средневекового монгольского мира (например, Германское востоковедческое общество в Лейпциге- 1845) и др. Неоценимый материал собрали и частники посольств, духовных миссий, известные путешественники, историки, археологи, этнографы и т. д. — П. Карпини, В. Рубрук, М. Поло, Н. Я Бичурин, A.M. Позднеев, Н. Г. Потанин, Г. Е.Грум-Гржимайло, В.Е. Грум-Гржимайло, Н. М. Пржевальский, Н. В. Бадмаев, Б. Я. Владимирцев, П. К. Козлов, С. Ф. Ольденбург, А. Д. Руднев, Н.К.и Ю. Н. Рерихи, Э. Э. Ухтомский, Н. Н. Пальмов, П. П. Хороших, Н. Н. Поппе, И. А. Житецкий, А.-Г. Нацов, Н. Шастина, и др. Сбор материалов велся широко, по разным критериям. Доминировал «синкретический» подход: каждый из исследователей собирал и религиоведческий, и этнографический, и искусствоведческий и т. д. материалы. Здесь были записи многочисленных вариантов фольклора, мифов, легенд, сказаний, шаманских призываний, буддийских сутр и т. д. и ксилографы, описания культовых мест, обрядов, обычаев, традиций, а также коллекции предметов быта, произведений изобразительного искусства, путевые зарисовки и т. п. Важное место в накоплении материалов о культуре народов монгольского ареала занимал сбор различных списков сочинений принадлежащих знаменитым тибетским и монгольским ламам (Сумба Хамбо Ишбалжир, Чжалцан Ролби-дорже, Агванхайдув), мастерам-составителям авторитетных руководств, сбор списков переводов фундаментальных тибетских трактактов, распространенных в монгольском регионе, таких как Ганджур и Данжур. В трудах исследователей были зафиксированы первые упоминания о бытовании культа Цагаан эбугена в средине XIX — начале XX вв. В «Очерках северо-западной Монголии» Г. Н. Потанин зафиксировал случаи отправления культа на территории Монголии, и у отдельных групп бурятов. A.M. Позднеев фиксирует культ Цагаан эбугена в Кобде, в Ихэ Хурээ и в бурятии. Н. В. Бадмаев в очерке о калмыцких праздниках отмечает слияние празднования калмыками дня зимнего солнцестояния с глубоко почитаемым ими днем кочевки Хозяина Года (Джилийн эзэн, Цагаан авги). В полевых материалах А.-Г. Нацова встречается упоминание о Цагаан эбугене в связи с обрядами и обычаями бурятов, а также с мистерией Цам. На основании материалов сутр и шаманских призываний, Н. Н. Поппе выпустил работу, в которой наряду с описанием жертвоприношений огню, охотничьих ритуалов, текстов связанных с почитанием обо, заклинанием блуждающей души в случае болезни или смерти, вошли молитвы, адресованные Цагаан Эбугену.

Исследователи развернули очень большую работу по сбору коллекций предметов культового искусства народов монгольского мира, предметов бытавыполнили их первые описания. Немалую роль в формировании собирательской культуры и культуры восприятия культового искусства исследователями сыграли собрания культовых предметов, хранящиеся в крупнейших действующих монастырях — духовных центрах Монголии, Бурятии и Калмыкии (Эрдэнэ Дзу, Баруун Хурээ, Дзун Хурээ, Ихэ Хурээ, Гусиноозерский дацан, Тюменевский хурул и т. д.). Собрания «восточных диковинок» формировали почву, в дальнейшем благоприятствующую как для знакомства и роста общего широкого интереса Запада к искусству Востока, так и для углубленного изучения отдельных его проблем и конкретных образов. Большое значение имели собрания восточных древностей князя A.M. Черкасского, П. Г. Фролова, А. В. Игумнова, А. В. Бурдюкова, A.M. Позднеева, князя Э. Э. Ухтомского, П. П. Хороших, Н.К. и Ю. К. Рерихов и др.

Полевые работы исследователей были продолжены в середине и во второй половине XX в.- не прерываются они и сейчас. Среди ученных, ведущих большую экспедиционную работу, можно назвать следующие имена: Б. Ринчен, Т.

Ренчинсамбуу, Ж. Цолоо, С. Дулам, Н. Нарантуяа, Б. Содном, Г. Чанцал, Л. Дуламсурэн, А. Мостер, В. Хайссиге, В. Форман, Н. JI. Жуковская, И. И. Соктоева, К. М. Герасимова, Э. П. Бакаева, С. Г. Батырева, и др. Экспедиционные материалы нынче пополняют фонды музеев, научно-исследовательских институтов, фонды библиотек и т. д. Материалы полевых работ, связанные с образом Цагаан эбугена вошли, например, в вышедший в 1985 году в Улан-Баторе сборник под названием «Долгожитель Цагаан-эбуген». Д. Логой в 1998 г. выпустил в Улан-Баторе сборник буддийских сутр, в котором встречаются новые варианты текстов, посвященные Цагаан эбугену. В публикации Г. Чанцала и JI. Дуламсурэна («Ирээдуй иш узуулсэн зул хэмээх судар», 1995) приводится буддийская сутра о Зеленной Таре, в которую входит редкий сюжет ее встречи с Цагаан эбугеном. В связи с работой исследователей над текстами и буддийских сутр необходимо упомянуть имя Ж.Цолоо. Работая в фонде тод бичиг Института лингвистики и литературы (Улан-Батор) он перевел сутру «Цагаан ШвгЩний сан оршвой» с тод бичиг на новую письменность: кириллицу, и выполнил глубоко содержательную аннотацию к ней.

В XX в. в востоковедении начался период активных научных обобщений и систематизации. Он привел к углублению специализации внутри монголоведения как части востоковедческой науки. Специализации складывались по пристрастиям исследователей к культуре того или иного восточного региона или народа, по интересу к религиозной проблематике, философии, филологии, истории, искусству и т. д. Важное место в развитии научной систематизации частных и государственных коллекций играла активная музейная и выставочная деятельность, требовавшая полноты атрибуции экспонируемых произведений. Для развития российского востоковедения трудно переоценить значение создания в 1818 году хранилища восточных рукописей и монет — Азиатский музей, ставший академическим востоковедческим центром. Большая работа по описанию и каталогизации вещей была проведена в связи с образованием в Москве Музея Востока (1918 г.) и организация отдела Востока в Эрмитаже (1920). В 1919 г. в Петрограде проходила первая выставка буддийского искусства. В связи с этим академиками С. Ф. Ольденбургом и Ф. И. Щербатским и профессором Б. Я. Владимирцовым были напечатаны соответствующие очерки. В Музее Востока в 1927 — 1928 годах была выставлена коллекция A.M. Позднеева. В течение XX в. особенно к его концу в целом научный интерес к осмыслению культур Востока активно развивается и углубляется.

Что касается изучения образа Цагаан эбугена наукой XX — нач. XXI в., то здесь, прежде всего, следует выделить его исследование в рамках исторических, мифологических, историко-религиоведческих и этнографических, культурологических контекстов. Основываясь на функциях, свойствах, характеристиках Цагаан эбугена, большая часть исследователей ищут истоки этого образа в шаманизме (Б.Содном, Э. П. Бакаева, С. Г. Батырева, H.JI. Жуковская, С. Ю. Неклюдов, А Мостер, В. Хайссиг, и др.). Французский ученый.

A. Мостер описывает образ Белого старца в рамках религиозных верований ордоских монголов и возводит его к шаманским культамнемецкий исследователь.

B. Хайссиг, называет Цагаан эбугена псевдобуддийским божеством, тем самым также склоняясь к его шаманским корням. Л. Н. Жуковская относит культ Белого старца к культу природы, вдвигая его тем самым в ранние формы религии.

Исследуя генезис Цагаан эбугена и выделив три типа его основных функций: Хозяин Земли и местности, семейно-родовой покровитель, один из срунмахранителей веры, помогающих людям только в этой жизни, — К. М. Герасимова в фундаментальном издании, подготовленном Сибирским отделением АН СССР «Ламаизм в Бурятии XVIIIнач. XX вв. Структура и социальная роль культовой системы» (1983), связывает основу этого образа с канонизированным образом родового жреца-шамана.

Углубленное изучение шаманизма саяно-алтайской культуры в последние годы выявило связь образа Хозяина Земли с этногенетическими корнями саяно-алтайской культурно-исторической вариации «тенгрианства», называемой «Белая Вера». Исследователи делают предположение о том, что «Белый Старец», -персонаж религиозно-мифологической картины мира народов Саяно-Алтая, -первоначально почитался как тотемный предок одного из сакских родов, населявших Саяно-Алтай ещё в дотюркский и догуннский периоды, т. е. в скифо-сарматскую, «древнеарийскую» эпоху1. Это существенно отодвигает время оформления образа вглубь истории.

Важный уровень исследований феномена Цагаан эбугена связан с трудами, посвященными его включению в пантеон буддизма (A.M. Позднеев, Н. Шастина, Б. Ринчен, В. Форман, А.-Г. Нацов, H.JI. Жуковская, Ж. Цолоо, Э. П. Бакаева, С. Г. Батырева, Г. Чанцал, Л. Дуламсурэн).

Трудно переоценить значение работы A.M. Позднеева «Очерки быта буддийских монастырей и буддийского духовенства в Монголии в связи с соотношением сего последнего к народу», написанные на основе экспедиционного дневника (1876−1879) в области изучения северного буддизма в монгольском ареале. Здесь исследователь публикует одну из сутр, посвященных Цагаан эбугену, и фиксирует двойственность его положения в буддийском пантеоне: с одной стороны, изображения Белого старца входят в комплекс буддийских монастырей, а с другой — «его не пускают дальше порога».

Фундаментальной монографической работой в области ассимиляции добуддийских культов ламаизмом стало исследование H.JI. Жуковской. Ученный раскрывает сложные взаимоотношения традиционных верований, среди которых системно описывается образ Цагаан эбугена, и ламаизма. Она приводит убедительные доказательства того, что включение языческих образов в пантеон северного буддизма не являлось следствием чисто механических заимствований. Развивая этот подход Э. П. Бакаева и С. Г. Батырева отмечают, что ассимилируемый буддизмом архаический образ Белого старца привел к фольклоризации буддийского пантеона и ритуала.

Исследователи уделяют немало внимания образу Цагаан эбугена и в связи с описанием буддийской мистерии Цам (A.M. Позднеев, Н. Шастина, Б. Ринчен, В. Форман, А.-Г. Нацов, В. Ц. Найдакова, А. Кимура, М.А.Дэвлет). Особо следует выделить работу В. Ц. Найдаковой, посвященную бурятской мистерии. Она.

1 См. 3. Абаев Н. В., Фельдман B.P., Хертек Л. К. «Тенгрианство» и «ак чаян» как духовно-культурная основа кочевнической цивилизации тюрко-монгольских народов Саяно-Алтая и Центральной Азии. Http://e-lib.gasu.ru/SocPr/2002/sp2.shtml. — 2002. раскрывает Цам не только как феномен театральной культуры, но, что очень важно, отмечает: Цам никогда не терял своего религиозного назначения. Доказательством этого, на ее взгляд, является то что закрытая часть Цама, где участвуют лишь посвященные, также театральна по своей природе.

Среди рассматриваемого исследователями круга проблем важной стала и проблема отношения образа Цагаан эбугена с родственными образами религий других регионов Востока. Она приобрела особый размах в рамках научного направления второй половины XX века, связанного с диалогом культур. Еще в конце XIX в. A.M. Позднеев обнаружил в культовом сознании бурятов-шаманистов известное слияние образа Цагаан эбугена и Святителя Николая. Это наблюдение подтверждает Г. Д. Нацов. Об этом же пишет H.JI. Жуковская, отмечая, что в период активной христианизации во второй половине XVIII — начале XIX в. образ Цагаан эбугена стал соотноситься с образом одного из самых популярных святых православной церкви — Николой Угодником. Известно, что образ Николая Чудотворца в христианстве подвергся, пожалуй, самой сильной фольклорной мифологизации. Культ его на Руси вплоть до XVIII века был низовым, плебейским, сливался на периферии с реликтами языческих медвежьих культов. Он восходил к персонажам славянской мифологии: к Миколе, Николе, к Велесу — покровителю скотоводства и земледелия, «скотьему богу», культ которого переплетался с почитанием медведя как хозяина животныхк хозяину земных водусмирителю водных стихийк наделяющему богатствомк милостивому земному персонажу — Заступнику, противостоящему грозному небесному громовнику и др. (В.В.Иванов, В. Н. Топоров, Б. А. Успенский и др.). Таким образом, как Цагаан Эбуген в народной религии стал своеобразным соединительным звеном между добуддийским язычеством и буддийским религиозным комплексом, так и Никола Угодник оказался «местом встречи» дохристианских персонификаций и христианской святости1. Наряду с общностью ряда функций и внешним сходством вышеназванные обстоятельства могли играть.

1 См. подробнее Батчулуун С. Уроженке О. А. Об иконографических универсалиях в буддийском искусстве монголо-этнических народов: образ хозяина земли Белого Старца Цагаан Эбугена // 100 лет со дня рождения Ю. Н. Рериха. Материалы международной научно-общественной конференции. — М., 2003. — С.339−346 не последнюю роль в контаминации этих образов. Среди параллелей Цагаан эбугена и божеств Восточной и Центральной Азии В. М. Монтлевич H.JI. Жуковская, К. М. Герасимова и др. называют китайских Шоу-сина и Туди, тибетского Пехара, японских Фукуродзю и Дзуродзина.

Образ Цагаан эбугена получил освещение и в искусствоведческих публикациях. Основы иконографических и иконометрических, стилистических и т. д. исследований художественных памятников Востока были заложены С. Ф. Ольденбургом, Б. А. Куфтиным, Н. К. Рерихом, Ж. Туччи, Л. Дагяб, Т. В, Сергеева, Н. Цултэм, С. Г. Батырева и др.

Искусствоведческие исследования, посвященные образу Цагаан эбугена, отчетливо делятся по своеобразию его воплощения в национальных художественных школах народов монгольского ареала.

Имеющее наиболее развитую традицию бурятское искусствоведение содержит небольшие, но обстоятельные публикации, посвященные образу Цагаан эбугена, поднимающие разнообразную художественную проблематику. В. М, Монтлевич (1968) фактический открывает проблему сложных тибетских, китайских, монгольских иконографических и стилевых влияний на бурятские изображения. Работа К. М. Герасимовой, ее переводы и комментарии (1974), дают ключ к анализу иконометрии Цагаан эбугена, важной для определение его места в буддийском пантеоне. Труды И. И. Соктоевой (1971), и И. Балдано (1985) освещают крайне сложные проблемы отношения отдельных изображений Цагаан эбугена к местным национальным школам и народной традиции. В небольшой по объему статье ЦБ. Бадмажапов убедительно сочетает глубину художественно-пластического анализа произведений с глубиной их религиозно-философского осмысления. О значении произведений, связанных с образом Белого старца для картины развития бурятского изобразительного искусства свидетельствует ряд публикации интереснейших памятников в альбоме «буддийская живопись Бурятии» (1995), «Историко-культурный атлас Бурятии» (2002), в альбоме, посвященном фондам музея истории Бурятии им. М. Н. Хангалова (2004).

Изучение образа Белого старца калмыцким искусствоведением связано с работами С. Г. Батыревой. Региональные особенности Ламаизма в Калмыкии, характер народной культуры, своеобразие истории, на ее взгляд, объясняют специфики иконографии композиции, нюансы в осмыслении здесь образа Цагаан эбугена. Несмотря на глубокие и сильные корни развития монгольского изобразительного искусство в целом, несмотря на высокохудожественные образцы, посвященные Цагаан эбугену, образ Белого старца в монгольской науке об искусстве не получил должного освещения.

Как видно из настоящего обзора до 2004 года образ Цагаан эбугена не был предметом развернутого специального исследования. В 2004 году в Улан-Удэ в Восточно-сибирской академии культуры искусства Э. А. Неманова выполнила и в институте монголоведения будологии и тибетологии СО РАН защитила диссертацию на соискание ученной степени кандидата исторических наук «Семантика образа Белого старца в традиционной культуре монгольских народов». Работа, имеющая историко-культурологический характер, базирующая на материале культуры Бурятии конца XVIII — XX вв. (19 обстоятельно проанализированных известных текстов, хранящихся в рукописном фонде СПбФ ИВ АН РФ, 12 разновременных иконографических матриц изображений Белого старца, хранящихся в фондах музея истории Бурятии им. М.Н. Хангалова) стала первым монографическим исследованием культа Белого старца.

Таким образом, к настоящему времени исследователями немало сделано для изучения образа Цагаан эбугена. Однако, комплексный анализ материалов, связанных с его отражением в изобразительном искусстве второй половины XVII—XX вв., остается вне внимания и искусствоведов, и культурологов.

Объектом исследования является феномен Цагаан эбугена, во всей полноте включающий в себя мировоззренческие и художественно-эстетические основы религиозно-мифологической картины мира, бытовавшей в традиционной культуре монголо-язычного ареала. Складываясь постепенно, начиная с древних времен, феномен Цагаан эбугена, однако, не относится только к традиционным локально ограниченным культам: таким, как культ конкретных духов-хозяев.

Нельзя его отнести и только к мировым религиям: в нашем случае — к буддизму. Цагаан эбуген не является также и узко-национальным или этно-территориальным божеством. Он имеет очень широкую сферу бытования, охватывающую целые субконтиненты этнических групп монголо-тюркского мира: культ его чрезвычайно популярен в Монголии, Внутренней Монголии, Калмыкии, Бурятии, Туве и др. Кроме того, уходя корнями в глубокие архаические пласты культуры, он оказался органично ассимилирован буддизмом, при этом не потеряв древней окрашенности.

Ключ к пониманию своеобразия феномена Цагаан эбугена заключен уже в его имени: философия имени, как известно, показывает, что называние, именование в древнем сознании всегда имело сакрально значимый характер, непосредственно связываясь со скрытой сущностью проявленного (А.Ф.Лосев, П.А. Флоренский).

В Монголии Цагаан эбугена называют Цагаан овгон — Белый старец. Халхасцы именует его ЦаИан буурл овгн — белый седой старец, ордосцы -«Мялзангийн цагаан овгон». Слово «мялзан» имеет два смысла: «лысый» и «чума животных». В таком названии проявляется двойственная природа Белого старца, который может быть и охраняющим, и грозно карающим божеством. Именно с этими качествами связано его почтительное имя у этнической группы цаатановТаа: Таа — особая форма уважительного обращения, близкая к «вы». Так обращаются к сильному божеству, не употребляя его имя, чтоб избежать нежелательных форм вызывания.

В Калмыкии, кроме «Цагаан овген», его именуют Цагаан авга — Белый дядя по линии отца, что говорит о важности для калмыков патрилинейного продолжения рода. Он именовался здесь также Делкян Цаган овген — Белый старец Вселенной, Делкян эзен1 — Хозяин всей Земли. Еще одним калмыцким именем Цагаан эбугена является Ики бурхан — Великое божество «Ики» по значению может приравниваться к эпитету «Богд»: Когшин Богдо — Старый.

1 Бакаева Э. П. Белый старец: особенности мифологических характеристик у калмыков.//Теегин герл. — Элиста, 1998, № 6. — С. 82- Батырева С. Г. Старокалмыцкое искусство. — Элиста, 1991. — С, 15. владыка1, Белый старец, — эти имена также встречаются в Калмыкии. В целом здесь Цагаан эбуген считается общекалмыцким покровителем. В Бурятии Хозяина Земли именуют преимущественно Саган убген — Белый старец.

Многочисленные имена Цагаан эбугена свидетельствуют о разнообразии его функций и пространств, за которые он ответственен. Среди именований Белого старца у всех рассматриваемых монголо-язычных народов чаще других звучат слова: «Цагаан» и варианты «эбуген» — старец. Термин «эбуген» приравнивается к понятию мудрость мира, совершено-мудрый. Он присваивается не обязательно человеку пожилого возраста, старику. Признание «старцем» получает мудрый, справедливый и совершенный. В одной из сутр о Цагаан эбугене говорится: «ставший, как Вселенная, совершенным». Б .Я. Владимирцов указывал, что монгольское слово эбуген или uvug dedes может означать и «родоначальник». Этот смысл3 находит отклик в якутском слове Шбугэ — «родоначальник», «предок"4. В бурятском языке «эбуген» — почтительное название шаманского духа, эпитет, присваиваемый почитаемым покойным шаманам, независимо от возраста5. В «Сборнике летописей» Рашид-ад-дин пишет: для прапрадедов далее седьмого поколения нет специальных терминов, их всех называют эчигин-эбуген6. Название «эбуген», таким образом, подчеркивает древние корни персонажа.

Кроме именования эбуген к Белому старцу применяют названия буурал и бурхан. Оба слова означают «старец», «седой». Почитание старцев — буурал, по мнению С. Дулама, связывается с тем временем, когда в древности монголы называли хозяев священных деревьев «burha, burhan», что родственно словообразованию Burgan — bur-a — burga — burgasun (кустарник). Корень «Бур» в древнем анимистическом сознании указывает на хозяина дерева или кустарника7. Кроме того, с деревом связывается образ «древа мира», соединяющего мировые.

1 Батырева С. Г. К вопросу региональной специфики иконографии Белого старца. Монголо-ойратские и бурятские параллели в живописи буддизма.//Международная конференция монголоведов. — Улан-Батор, 2002. — С.24−25.

2 «Цагаан овгон Цэрэндугийн сан оршвой». (См. приложение).

3 Владимирцов Б. Я. Общественный строй монголов. Монгольский кочевой феодализм. — Л., 1934. — С.50.

4 Якутско-русский словарь. — M., 1972, — С. 282.

5 Манжигеев И. А. Бурятские шаманские и дошаманские термины. — М., 1978. — С.78.

6 Рашид ад дин. Сборник летописей. Т. 1. — М., 1952. — С.60.

7 Не случайно на монгольском языке умершего называют «Бурхана болсон», то есть «стал Бурханом». См.: Плано Карпини, Вильям Рубрук. Монголд жуулчилсан. Орч. Гэрэлцогт. — Улан-Батор, 1983. С. 81 сферы. Оно играет в этой системе важную посредническую роль, в известном смысле, родственную роли божества. Отсюда и выражение: «Бут 6vp Бурхан болсон» — «все кустарники стали богами"1. Позднее под влиянием буддизма божество Бурхан стал именоваться Буддха.

Итак, при рассмотрении многочисленных трактовок слова «эбуген» оказывается, что этим именем назывался и мудрый старец, и родоначальник, предок, и хозяин древа. Выше приведенный этимологический анализ подтверждает мнение тех исследователей, которые полагают: в древности не было специального слова, несущего смысл понятия — «Божество" — по всей видимости, под Божеством подразумевался «старец».

Другим важным словом, входящим в именование Хозяина Земли, является слово Цагаан — белый. Популярность белого цвета у монгольских народов необычайно велика. Происхождение символики белого цвета ученные связывают с астральными культами луны и солнца2. Лунный календарь определяет дату одного из главных праздников Монголии, который сохранился и по сей деньпраздника Цагаан Сар — белый месяц, то есть Новый год по лунному календарю. Во встрече этого Нового года особую роль играет культ Цагаан эбугена: именно к нему обращаются с просьбой о благопожелании на предстоящий год, делая при л этом специальные приношения на горе у обо. По всей видимости, поэтому калмыки называют его Джилиийн эзэн — Хозяин года4.

Символика белого цвета у народов монгольского ареала с древнейших времен связана и с чистотой материнского молока, с «молоком» Млечного пути. Молоко для монголов — ритуальный напитокего нельзя проливать, а если это случайно произошло, — нужно прикоснуться ко лбу частицей пролитого молока. Молоко — символ плодородия, Небесного благоговения, пожелания Света. Перед.

1 Дулам С. Монгол домог зуйн дур. — Улан-Батор, 1989. — С. 165.

2 Герасимова К. M. Символика орнамента на стеклохранилище.// Зап. БМНИИКЭ. Вып. 8. 1948. — С. 173.

3 О символике белого цвета см.: Арьяасурэн Ч. Монгол ёс заншлын их тайлбар толь. Т.1. — Улан-Батор, 1992. — С. 325- Пурэв О. Монгол БП [Игийн шашин. — Улан-Батор, 1998. — С. 127.

4 Батырева С. Г. Старокалмыцкое искусство. — Элиста, 1991. — С. 15. началом всякого нового пути производится кропление молоком вслед уходящему. В ритуал подношений Цагаан эбугена входит обязательное кропление молоком.

Таким образом, неразрывность имени Цагаан эбугена с самыми сакральными понятиями древности свидетельствует об его особом месте в культуре монгольского мира. В нем переплетаются почитание «Великого», «Вселенского» божества с очень конкретными признаками образа жизни монгольских народов, например, номадизмом: в Калмыкии Белого старца нередко называют Нуудг бурхан — кочующий бурхан, то есть божество каждый месяц в новолуние и полнолуние возвращающееся на свои кочевья.

Предметом исследования является художественный мир, сформированный образом Цагаан эбугена, и рассмотренный в единстве культурологических и художественно-эстетических аспектов, представляющий уникальную систему сосуществующих или эволюционирующих пластов, элементов, черт, воплощенных в произведения изобразительного искусства через комбинацию сюжетных мотивов, пространственно-временной организации, предметно образной среды, что находит преломление в художественной ткани произведения, содержательном наполнении скульптуры, танок, росписей и др., в их цветопластическом языке.

Территориальные и хронологические рамки.

Диссертация написана на материале изобразительного искусства Монголии, а также Калмыкии и Бурятии — монголо-язычных народов, вошедших в состав России.

Работа выполнена на материале произведений пластических искусств, датированных второй половиной XVII — началом XX вв. Выбор хронологических рамок исследования обусловлен тем, что автором не выявлено непосредственных, точно относящихся к изображению Цагаан эбугена произведений в период до «третьей волны» буддизма. Кроме того, исторически XVII в., — начальная граница исследования, — совпадает со временем сложения калмыцкого и бурятского народов и их национальных культурконечная граница, — начало XX в., — для Монголии, Калмыкии и Бурятии является предреволюционными годамипоследующие за революциями (1917, 1924 гг.) события привели к разрушению буддийских центров и утрате многих художественных памятниковрелигиозно-мифологический пласт культуры и искусства ушел в андеграунд или был уничтожен.

Материалом настоящего исследования являются визуальные и вербальные источники. В качестве основных источников при подготовке диссертации использованы: скульптурные и живописные произведения, изображающие Цагаан эбугена, хранящиеся в фондах и экспозициях следующих музеев: Монгольского национального исторического музея (г. Улан-Батор), Монгольского государственного музея изобразительных искусств им. Дзанбазара (г. Улан-Батор), музея Востока (г. Москва), Историко-краеведческого музея им. М. Н. Хангалова (г. Улан-Удэ), Государственного музея изобразительных искусств Республики Калмыкия (г. Элиста), Калмыцкого республиканского краеведческого музея им. Н. Н. Пальмова (г. Элиста), — а также частных коллекций в г. Улан-Батор, в центрах сомонов Харакорин, Шанх, Бат-Олзийтматериалы полевых экспедиции автора, проходивших в 2000;2003 годах в Монголии в районах Шанх, Хархорин, Хогно хан. Полевые материалы представляют собой описания культовых мест, связанных с Цагаан эбугеном, описания и фотофиксацию живописных и скульптурных изображений, хранящихся там, записи бесед с информаторами, в которых содержатся сведения о почитании мест, формах и характере обрядов, об исторических фактах, мифах и легендах. В полевые материалы вошли вышеназванные сутры, полученные от монахов-информаторов, а также беседы с художниками-реставраторами (Д.Хишигбаяр (1947;2003), главный реставратор Реставрационного центра Государственной галереи Монголии, Пурэвбат — учитель искусства Духовного университета при монастыре Гандантэгчилэн и др.). Ценными источниками является также — этнографические описания, сделанные путешественниками, ученными и миссионерами (Плано Карпины, Рашид-ад-дин, A.M. Позднеев и др.).

Целью работы является исследование становления, своеобразия и эволюции образа Цагаан эбугена в системе пластических искусств (живопись, скульптура, декоративно-прикладное искусство) народов монгольского ареала.

Для достижения этой цели в работе ставятся и решаются следующие задачи:

— рассмотрение истоков формирования образа Цагаан эбугена в контексте древней картины мира (архаика, шаманизм, тенгрианство);

— исследование эволюции образа Белого старца и его канонизации в буддизмеопределение его места в пантеоне северного буддизма;

— выделение развернутой иконографической и иконометрической основы образа Цагаан эбугена;

— исследование художественных особенностей образа Цагаан эбугена в искусстве народов монгольского ареала и выявление вариативности образа, обусловленной его ареальностью:

• изучение своеобразия образно-пластического наполнения феномена Цагаан эбугена различными пластами художественного сознания народов Монголии;

• описание иконографических цвето-пластических, конкретно-образных особенностей образа Белого старца в танках Калмыкии;

• выявление специфики эволюции образа Цагаан эбугена от древних хтонических интонаций к возвышено-одухотворенным характеристикам в скульптуре, монументальной живописи и танках Бурятии;

• анализ влияний и взаимовлияний художественных традиций народов восточного региона на образ Цагаан эбугена;

— определение роли и места Цагаан эбугена в сценографии и духовно-смысловом пространстве мистерии Цам.

Теоретическая и методологическая база исследования включает в себя совокупность искусствоведческих и культурологических методов, методики иконометрического, стилистического, сравнительно-художественного анализа, отражающие системный, многоуровневый подход к изучению культуры и искусства монголо-язычных народов. Диссертация опирается на российские, монгольские и западно-европейские фундаментально-теоретические работы в сфере истории, мифологии и религиоведения (Д. Банзаров, Г. Р. Галдановой, Ч. Далай, Д. С. Дугаров, Н. JL Жуковская, Т. М. Михайлов, Б. Ринчен, С. А. Токарев, М.Н. Хангалов), в сфере этнографии и фольклористики (С.Бадамхатан, С. Дулам,.

H.Н. Поппе, А. М. Позднеев, Т. Ринчинсамбуу, А. М. Сагалаев, В. Хайссиге, Ж. Цолоо), культурологии (М. М. Бахтин, Пропп, Д.С. Лихачев), структурно-семиотического анализа (Ю.М.Лотман, В.Н. Топоров), искусства (С.Г. Батырева, К. М. Герасимова, Б. А. Куфтин, В. М. Монтлевич, Ю. Н. Рериха, Т. В. Сергеева, И. И. Соктоева, Н. Цултэма, Ц.Б. Цыренжапов).

В процессе исследования применялись традиционные историко-искусствоведческие методы. Сравнительно-исторический метод позволял соотнести ценности разных этапов развития религиозно-мифологической картины мира со становлением и развитием образа Цагаан эбугена в культуре и искусстве. Не менее значим им оказался и типологический метод, благодаря которому была предпринята попытка сгруппировать наиболее характерные признаки изображения Цагаан эбугена и выявить его иконографию, а также стилистические особенности в скульптуре и живописи различных национальных школ. В процессе исследования применялся также структурно-семотический подход, позволяющий раскрыть своеобразие выразительных средств, художественные значения и смыслы произведений. При сборе полевых материалов использовались методы экспедиционной работы: непосредственное наблюдение, фотофиксация, интервьюирование. При изучении музейных источников основным методом было научное описание и анализ художественных произведений и предметов.

Основные положения, выносимые на защиту.

I. Уходя корнями в архаические формы сознания образ Цагаан эбугена складывался в культуре монголо-тюркских народов на протяжении тысячелетий. Его активно структурировали шаманизм, тенгрианство, эпическая литература и канонизировавший его северный буддизм. До сих пор он остается живым, развивающим явлением, «кочуя» в храмовом сознании от родового предка и Хозяина Земли, от локального хтонического божества до разряда дхармапал.

2. Изобразительный иконографический комплекс Цагаан эбугена многовариантен. В нем нашли отражение практический все его функции наиболее разработанной оказалось его миромоделирующая роль.

3. Уникальность роли Цагаан эбугена в Цаме заключается в том, что через этот образ сохраняется архаическая традиция единства мистерии и смеховой культуры.

4. Произведения изобразительного искусства монгольского мира, посвященное Цагаан эбугену, в целом характеризуются сосуществованием различных художественных традиций и стилевых решений: от архаико-хтонических форм до утонченно-возвышенных, от декоративных обобщений до китча.

Научная новизна исследования обусловлена выбором его объекта и комплексным подходом к осмыслению феномена Цагаан эбугена в искусстве народов монгольского ареала. Она выражается в следующих положениях.

Впервые проведено изучение образа Цагаан эбугена в пластических искусствах (скульптура, живопись, мистерия Цам) народов Монголии, Калмыкии, Бурятии в культурологическом, мифологическом, религиоведческом, этнографическом, археологическом, искусствоведческом контекстах.

На основе систематизации археологического, этнографического мифологического религиозного, изобразительного материалов, прослежено становление образа в культуре монгольского мира. Впервые рассмотрен образ Белого старца в монгольском эпосе.

В русскоязычное монголоведение введен ряд сутр, посвященных Белому старцу: «Газрын эздийг номхотгогч Цагаан овгон „Цэрэндуг“ ийн тангарийн судар оршвой» (сутра «Клятва Цагаан эбугена „Цэрэнцуг“, усмирителя хозяев земель») — «Цагаан овгон „Цэрэндугийн даллага“ оршвой» («Призывание Белого старца Цэрэндуга») — «Газар усыг номхотгон даран чадагч нэртэй судар» («Сутра умеющего усмирять землю и воду») — «Цагаан овгоний сан судар оршвой» (сутра «Цагаан эбугена») — «Газар усны эзэн Цагаан овгоний тахилийн сан» («Воскурение неисчислимому Белому старцу, хозяину земли и воды») — «Газар усны эзэн Цагаан овгоний заслын судар» (сутра «Хозяина земли и воды Цагаан эбугена»), — а также и прокомментирован эпос («Аргил Цагаан овгон», «Баян Цагаан овгон»).

Впервые с возможной ныне полнотой на большом конкретном материале пластических искусств выделены и систематизированы иконографические черты Хозяина Земли (иконометрия, сюжеты, мотивы, позы, жесты, одежда, символы, атрибуты, и т. п.) — обозначено место Цагаан эбугена в буддийском пантеонеатрибутирован ряд памятников.

Исследован образ Цагаан эбугена в монгольском изобразительном искусстве. Выделено имя монгольского мастера — автора выдающегося живописного произведения из монастыря Эбугент — «Мастер танки Цагаан эбугена из монастыря Эбугент».

Введен в искусствоведческий обиход (описан, выполнен иконографический, стилистический, сравнительный анализы, а также анализ образных смыслов) ряд художественных памятников, выявлена специфика художественной трактовки образа Хозяина Земли в творчестве монгольских, калмыцких и бурятских мастеров.

Исследована сценография образа Цагаан эбугена в храмово-площадной мистерии Цам, к интерпретации образа Белого старца в Цаме применены категории смеховой культуры, разработанные В. Я. Проппом, М. М. Бахтиным, Д. С. Лихачевым, уточняющие внутренние смыслы образа в Цаме.

Апробация работы. Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на заседании кафедры истории искусств Уральского государственного университета им. A.M. Горького (г. Екатеринбург).

Основные положения и выводы исследования отражены в четырех публикациях. Отдельные аспекты работы представлены в форме докладов на следующих конференциях: ежегодная конференция молодых специалистов в Государственном педагогическом университете, г. Улан-Батор (1999), Международная научно-общественная конференция, посвященная 100-летию со дня рождения Ю. Н. Рериха, г. Москва (2003), VI Конференция молодых ученных.

Путь Востока: межкультурная коммуникация", Санкт-Петербургский государственный университет, г. Санкт-Петербург (2003), Республиканская научно-практическая конференция «Искусство во времени и пространстве евразийской художественной культуры», г. Элиста (2003).

На основе материалов исследования был подготовлен и прочитан спецкурс по проблемам культуры и искусства Монголии, предназначенный для студентов факультета искусствоведения и культурологи (Уральский госуниверситет- 2001, 2002).

Теоретическая и практическая значимость диссертации. Изучение феномена Цагаан эбугена дает выход на широкий круг проблем в различных областях знания, относящихся к диалогу, взаимовлияниям, взаимопроникновению культур, искусств, традиционных религиозных верований (древние культы природы, язычество, шаманизм, тенгрианство и т. д.) и мировых религий у различных народов. Отдельные теоретические вопросы и заключения могут быть использованы в культурологических и религиоведческих исследованиях, а также в таких разделах искусствоведческой науки как технология, история, теория, психология, философия искусства.

Материалы, основные выводы и положения диссертации могут быть применены при подготовке и чтении учебных курсов гуманитарного цикла, а также в организации выставочных проектов и в музеефикации произведений (описание, атрибуции, датировка и т. д.).

Структура диссертации.

Диссертационная работа состоит из введения, четырех глав, заключения, списка использованной литературы и приложений. Список использованной литературы состоит из монгольских, русских, западно-европейских источниковвсего 345 наименований. В приложение включены: каталог произведений, изображающих Цагаан эбугена, иконометрические схемы, иллюстрации, тексты сутр, посвященных Цагаан эбугену на монгольском и тибетском языках, собранные и переведенные диссертантом. Каталог составлен на материале частных коллекций, действующих монастырей Монголии и Калмыкии, а также.

Заключение

.

Подводя итог диссертационной работы, необходимо прежде всего подчеркнуть: в условиях современной, крайне не устойчивой картины мира в число приоритетных направлений исследований истории культуры активно входит изучение традиционных форм культуры и искусства. В культуре монголо-язычных народов одним из самых популярных фольклорных образов остается образ Белого старца. Он и сегодня выступает во многих узловых моментах жизни, являясь покровителем целой нации монголов, калмыков, бурят. Как показывает проведенный анализ, его ведущее место может объясняться тем, что культ Цагаан эбугена представляет собой своеобразную совокупность культа Природы и этнических форм культа предков. В образе Белого старца можно видеть феномен, связующий Природу и человека, Космос и социум, предков и потомков, сакральное и обыденное. В нем находит выражение «природно-родовое религиозное чувство», присущее народному сознанию, живущее в глубинах духовной памяти, основывающееся на архетипических, универсальных чертах различных моделей переживания и осмысления бытия. Комплексное изучение образа Цагаан эбугена в истории изобразительного искусства народов монгольского ареала позволяет выявить редкую устойчивость архаических пластов традиционного мировоззрения и одновременно их пластичность, способность в ходе истории к трансформациям, преображениям, но не утрате.

Проведенное в работе исследование подтверждает древнейшие корни образа Белого старца. Архаические формы сознания не создали той системы черт, функций, свойств и т. д., которая в дальнейшем вырастет в феномен, получивший имя — Цагаан эбуген. Однако именно архаическая картина мира несла в себе необходимые и достаточные элементы для того, чтобы образ Хозяина Земли, Белого старца сложился в культуре монголо-тюркских народов. В её древнем пространстве бытовали и некие иконографические инварианты, пластические предыстоки антропоморфного изображения мужского божества, которое в геокультурном пространстве будущей Монголии может быть связано и с образом Цагаан эбугена. Шаманизм и тенгрианство активно структурировали этот образ, в эпической литературе он наполнился героическим пафосом. Исследование подтверждает, что и в буддизме образ не потерялся. Не механически, но, совершив ряд духовных деяний, он перешёл на новый уровень и стал не псевдобуддийским божеством, а охранителем веры. Войдя в пантеон северного буддизма, Цагаан эбуген там прочно утвердился, хотя и не обрел устойчивого места и мигрировал, «кочевал», в храмовом пространстве и храмовом сознании от родового предка, от локального местного хтонического. божества до разряда дхармапал, — в зависимости от развития буддизма в монгольском ареале и ассимиляции в нем культов добуддийского происхождения. Об этом свидетельствуют и вербальные источники, и иконометрический, и стилистический анализы произведений изобразительного искусства.

Иконографический феномен Цагаан эбугена в пространстве культуры монгольского ареала относится к живым, развивающимся явлениям, эволюционирующим и в XX веке. В изобразительной иконографии нашли отражение практически все функции Цагаан эбугена, даже образ героя-богатыря. Наиболее развитыми оказались метафизические, миромоделирующие элементы (пещера, дерево, водоплавающие птицы, олени, головной убор, одежда, пояс, поза, мудра, посох, трон, и др.). Эти, — по сути своей подобные, — свидетельства медиальной роли Белого старца в представлениях монголо-язычных народов о вселенских началах, о космическом порядке прослеживаются и в танках, и в скульптуре, и в декоративно-прикладном искусстве. Они повторяются, по-разному «рифмуются», пластически и ритмически трансформируются, образуя бесконечно вариативную совокупность времен и пространств, смыслов и значений лика мироздания, как оно преломлялось через образ Хозяина Земли. Эквивалентность Цагаан эбугена архетипам устойчиво гармонизирует отношения между Небом и Землей. Меньшую разработанность в иконографии получило сюжетно-бытовое начало образа. Исследование показывает, что несмотря на богатый многовариантный иконографический комплекс Цагаан эбугена, традиционная культура монгольского мира так и не выработала единый презентирующий его символ.

Своеобразно представлен Цагаан эбугена в мистерии Цам. Наиболее широко здесь проявлен буддийский пласт. Сложнее обстоит дело с отражением его эпических корней: напрямую они не выражены ни в сюжетах, ни в танце. Однако отзвуки эпического явственно звучат через смеховую культуру. Смех утверждал жизнь и помогал очищающему завершению мистерии. Образ Белого старца, с появлением которого связывался народно-площадной смех, играл здесь уникальную роль. Именно он соединял мир глубокой тайны мистерии и крайне разноуровневых её зрителей. Образ «народно-комического» героя, раскрывающийся через понятия смеховой культуры средневековья, разработанные российскими ученными, давал ключ к пониманию новых внутренних смыслов мистерии.

В ходе исследования было выявлено многообразие стилевых решений, образно-смыслового наполнения произведений изобразительного искусства, посвященных Цагаан эбугену. Первое может быть объяснено как эволюцией художественного языка, так и сосуществованием в неоднородном массиве изобразительного искусства монголо-язычного региона различных художественных традиций и стилевых решений: от архаико-хтонических форм композиций, близких к онгонам, до произведений, отличающихся утонченностью линеарных и тональных решений (в пределах цвето-платического обобщения, возможного для божества, имеющего древние корни) или мастерством декоративной стилизации.

Бытовавший в периферийных зонах буддийского мира и исполнявшийся мастерами провинциальных школ региона, образ Цагаан эбугена имел и своеобразную национально-стилевую окрашенность. Региональные особенности ламаизма в Монголии, Калмыкии и Бурятии, своеобразие их истории, характер народной культуры объясняют специфику трепетно сохраняемого и в то же время экспериментально смело трансформируемого любимого образа. В калмыцких танках доминирует очеловеченный психологизированный образв Бурятии прослеживается тяготение к тибетским каноническим образцамв монгольском изобразительном искусстве сосуществуют тенденции сохранения архаизированного облика, создания утонченного, возвышенно-одухотворенного образа, а также образа, окрашенного теплотой, милующей всё живое на Земле. Ещё раз подчеркнем, что при всем разнообразии художественно стилевых обобщений, образ Хозяина Земли везде узнаваем. Художники развивают древний образ в пределах, позволяемых хтоническим типом.

К образу Белого старца обращались и профессионалы-художники из монастырских школ, владеющие высоким религиозно-художественным мастерством и народные мастера — носители наивного и мудрого переживания образа близкого божества, и ремесленники, выполняющие массовые заказы на популярный образ, что, как показывает работа, не могло не сказаться на художественном уровне вещей.

Исследование обнаруживает, что внутри художественного целого, именуемого изображениями Цагаан эбугена, сложно переплетаются особенности тибетского канона, китайских влияний, индийской традиции и национальной художественной ментальности, отбирающей, художественно обобщающей и преломляющей отдельные, — часто противоположные, заимствуемые, — формы в гармоничное художественно цельное произведение. Такое «смешение стилей» далеко от эклектики и ближе к художественному явлению, называемому ныне историзмом.

Как показывает материал, изобразительное искусство играет важную роль в осмыслении и трансформации образа Хозяина Земли в культуре региона в целом. Презентируя различные грани то наиболее архаических, то буддизированных, то народных пластов художественного сознания, этот образ дает богатый материал для изучения особенностей искусства монголо-язычных народов. Через зримые черты Цагаан эбугена, сохраненные в пластических произведениях, в пространстве искусства происходило своеобразное, непосредственное духовно-практическое освоение лика Земли: его архаизация или утонченное возвышение. Анимистические (зооморфные) представления о Хозяине Земли постепенно сливались с космическим образом бога-творца и закрепились в образе Белого старца. Само произведение в этом случае словно становилось временно ограниченной частью бесконечного космического пространства, в котором происходило общение, взаимодействие Земли, её Хозяина и человека. Через искусство монгольский мир осваивал Землю в ее разных ипостасях: от древнего косного состояния: пещера — Земля-тотем, — к состоянию Земли как «чистого рая», благодатной гармонии всего живущегоот плоскостных решений к ракурсам планиметрических панорам, к тотему-Космосу над Землей. Какой чувствовал художник Землю, таким и изображал он ее Хозяина.