Российские эмигранты в Северной Маньчжурии, начало 1920-х-1945 гг.: Проблема социальной адаптации

В конце 1980;х — начале 90-х гг. российское историческое сознание приоткрыло одну из закрытых страниц истории России, России Зарубежной, эмигрантской. С тех пор актуальность данной проблематики, несмотря на то, что ее изучение было инициировано событиями, прежде всего, политическими, как в исторической науке, так и в общественном российском сознании не ослабевает. Подтверждением тому может служить Конгресс соотечественников, состоявшийся в октябре 2001 г. в Москве. Конгресс собрал не только потомков и представителей различных волн российской эмиграции, но и всех заинтересованных эмигрантской проблематикой. Кроме всего прочего, Конгресс коснулся такой важной проблемы, как проблема гражданского примирения между различными частями российского сообщества, начало раскола которого положили события революции 1917 г. и Гражданской войны. Отмечалось, что «новая Россия перестала считать эмигрантов дальнего зарубежья предателями, дав моральное право им решать: где хорошо — там и жить"1. Между тем на уровне массового российского сознания еще продолжают сохраняться элементы стереотипа негативного восприятия России белой, эмигрантской, заложенные в советский период. В этом отношении изучение истории российской эмиграции способствует процессу сближения двух Россий.

Существует большое количество разнообразных аспектов в исследовании истории российской эмиграции, которые, как отмечал академик Г. В. Мелихов, являются порождением самой новизны и неизученности проблемы. В своей работе мы обращаемся к такому аспекту истории российской эмиграции в северо-восточном Китае (Маньчжурии), как социальная адаптация эмигрантов к условиям новой социально-культурной среды.

Кроме новизны и неизученности, актуальность избранной темы обусловлена еще рядом факторов. Во-первых, после распада Советского Союза.

1 Россия без белых, Россия без красных //Российская газета. 2001. 12 окт. С. 5.

2 Мелихов Г. В. Российская эмиграция в Китае (1917;1924 гг.). М., 1997. С. 5. его территория стала ареной крайне интенсивной миграционной активности, теснейшим образом связанной с проблемой адаптации мигрантов. В связи с этим опыт изучения конкретной группы российской эмиграции в свете сегодняшних этнополитических процессов в России представляется достаточно важным.

Во-вторых, чрезвычайный интерес представляет изучение опыта приспособления русских в ситуации резкого, катастрофического изменения всех условий жизни с точки зрения выявления потенциальных возможностей русской культуры к самосохранению и творческому взаимодействию с чужой средой. Это тем более интересно, что современное российское общество переживает связанный с ломкой устоявшихся стереотипов период коренного переструктурирования жизненных моделей, ориентаций, который чем-то напоминает ситуацию эмиграции.

В-третьих, важным обстоятельством являются геополитические соображения. Соседство двух великих держав, России и Китая, взаимоотношения которых во многом определяют международную обстановку в Азии, в различные исторические периоды носило разный характер. Но никогда русская и китайская культуры не соприкасались столь тесно, как в первой половине XX в. В этом отношении рассмотрение позитивного опыта взаимодействия двух культур и народов, открывающее потенциальные возможности для использования этого опыта в современных условиях, особенно актуально.

Объектом диссертационного исследования выступает российская эмигрантская колония в Северной Маньчжурии в 1920;е — 1945 гг.

Предметом исследования является процесс социальной адаптации российских эмигрантов к условиям новой социально-культурной среды.

Социальную адаптацию мы, вслед за представителями исторической социологии, рассматриваем как процесс приспособления индивида при помощи различных социальных средств в направлении растущего соответствия и совместимости с новой социально-культурной средой. Адаптация являет собой динамичный, длящийся во времени процесс. Это своего рода континуум, на одном конце которого — дезадаптация или отторжение, а на противоположном — ассимиляция3.

Формы, содержание и результаты социальной адаптации эмигрантов напрямую связаны с мотивами эмиграции4. Мотивации определяют тип миграционного поведения. Принимая за основу различие мотиваций миграции, обычно выделяют беженцев, вынужденных и добровольных мигрантов5. Послереволюционная эмиграция из России носила в основном вынужденный характер, зачастую принимая форму бегства. В ее мотивах, безусловно, преобладал аффективный компонент, нежели целерациональный выбор. Мотивационная основа предопределила выбор формы адаптации (зачастую неосознанно) российских эмигрантов, который обозначают как вынужденная (или внешняя) адаптация, когда для удовлетворения своих жизненно важных целей индивид, не принимая новых социальных ценностей, противоречащих его представлениям и установкам, тем не менее, вынужден согласовать свое поведение с нормами социального окружения, подчиняться правилам «новой игры"6. При этом базовые ценности личности и индивидуальные нормы остаются незатронутыми.

На процесс социальной адаптации оказывают влияние множество факторов, которые могут, как способствовать, так и препятствовать этому процессу. Условно все факторы можно разделить на внешние и внутренние или индивидуальные. Внешние факторы связаны с конкретно-историческими условиями, культурными особенностями страны пребывания, деятельностью определенных институтов. Так, большую роль в процессе адаптации играют политическая и социально-экономическая ситуация в стране-реципиенте, политика государства в отношении иммигрантов,.

3 Фотеева Е. Социальная адаптация после 1917 г.: жизненный опыт состоятельных семей // Судьбы людей: Россия. XX век: Биографии семей как объект социологического исследования. М., 1996. С. 243, 245.

4 Особую сложность здесь представляет то, что разработка понятийного аппарата исследований миграционных процессов, которые проводились главным образом в рамках зарубежных социальных наук, происходила в терминах целерационального выбора. Это, по словам М. Раева, «не всегда позволяет выразить реальности Зарубежной России», поскольку в сфере мотиваций российской эмиграции (особенно послереволюционной) преобладал аффективный компонент.

5 Подробнее см.: Айрапетов B.C. Социальная адаптация вынужденных мигрантов и беженцев // Вестник РАН. 1993. № 10. С. 889.

6 Шабанов М. А. Социальная адаптация в контексте свободы // Социс. 1995. № 9. С. 83. международная обстановка и деятельность международных организаций, наличие родственной диаспоры в местах переселения7. Вероятно определенное влияние оказывает исторически сложившаяся модель адаптации, присущая этносу, к которому принадлежит эмигрант8.

К индивидуальным факторам социальной адаптации относятся такие, как социальная и профессиональная принадлежность индивида, половозрастные и личностные характеристики, национальность и т. д.

Акцент на тех или иных факторах определяется целями исследования. В нашем случае внешние факторы социальной адаптации выступают скорее как составляющие исторического и социального контекстов, в которых действуют конкретные индивиды, рассматриваемые нами не в качестве жертв объективных обстоятельств, а в качестве активных личностей, контролирующих свою жизнь и формирующих свое будущее9.

Целью диссертационного исследования является характеристика процесса социальной адаптации российских эмигрантов в Северной Маньчжурии с позиции обусловленности его влиянием индивидуальных факторов.

Для решения поставленной цели выделяются следующие задачи:

— на основе анализа индивидуального опыта, выраженного в биографических источниках, выявить социальные механизмы адаптации эмигрантов, то есть то, к каким социальным средствам прибегали индивиды в процессе приспособления к меняющимся условиям социально-культурной среды Северной Маньчжурии на протяжении 1920;х — середины 1940;х гг.;

— проанализировать соотношение и влияние внешних и внутренних факто.

7 Поляков Ю. А. Проблемы эмиграции и адаптации в свете исторического опыта // Новая и новейшая история. 1995. № 3. С. 11, 12.

8 Арутюнян Ю. В., Дробижева Л. М., Сусоколов A.A. Этносоциология: Учеб. пособие для вузов. М., 1998. С. 95.

9 Здесь мы исходим из положений, выдвигаемых новой социальной историей, согласно которым общество является «продуктом взаимодействия участников общественных процессов», «социальной практикой действующих в этих процессах лиц». В связи с чем, в центре внимания оказываются конкретные индивиды, берется установка на изучение постоянно меняющихся ситуаций конкретной социальной практики. Воздействие базовых общественных структур исследуется не абстрактно, но через их влияние на конкретных субъектов, способных испытывать и преобразовывать это воздействие сугубо индивидуально. ров адаптации на выбор адаптационных стратегий эмигрантами первого и второго поколений;

— выделить сходство и различие в процессе приспособления представителей первого и второго поколений российских эмигрантов в Северной Маньчжурии;

— рассмотреть типичные траектории социальной мобильности индивидов в новых условиях, как показатель результата адаптации.

Хронологические рамки исследования охватывают период с начала 1920;х по 1945 г. Вплоть до 1920 г. в Северной Маньчжурии и вообще в Китае российское население пользовалось особыми правами (экстерриториальность, консульская юрисдикция), предоставленными им на основе ряда соглашений конца XIX — начала XX в. между Российской империей и Китаем. В 1920 г. русские потеряли все эти права, превратившись в людей без гражданства, эмигрантов, а падение белых правительств на Востоке России в 1920;1922 гг. закрыли для них возможность возвращения на Родину. То есть начало 1920;х гг. следует считать начальной точкой отсчета существования российской эмиграции на территории Китая. Верхняя граница определена событиями советско-японской войны августа 1945 г., которые привели к установлению советского контроля над северо-восточным Китаем. В результате деятельности советских органов госбезопасности по насильственной репатриации эмигрантов с этой территории в 1945;1946 гг. российская эмигрантская колония в Маньчжурии фактически была уничтожена. Внутри рассматриваемого хронологического периода можно выделить два этапа. Первый (1920;1931 гг.) — этап существования на территории Маньчжурии Особого района Восточных провинций (ОРВП), практически автономного от пекинского правительства. Второй (1932;1945 гг.) — этап, связанный с оккупацией Маньчжурии Японией и существованием здесь государства Маньчжоу-го. В отдельных случаях автор обращается к периоду, предшествовавшему 1920 г., что, однако, не противоречит общим принципам выбора хронологических рамок.

Территориальные рамки исследования ограничены территорией Северной Маньчжурии с бывшей полосой отчуждения КВЖД, где была сконцентрирована основная масса российских эмигрантов в Китае. Внутри указанных территориальных рамок центральное внимание уделено Харбину, где проживало свыше половины всех российских эмигрантов Маньчжурии, и где процесс социальной адаптации эмигрантов разворачивался во всей его вариативности и полноте.

Методология настоящего исследования строится на основе относительно новых разработок в области современных гуманитарных наук, во многом базирующихся на феноменологической парадигме. В рамках вызванных к жизни постмодернистской мыслью научных направлений, таких как «новая историография», «новая интеллектуальная история», «микроистория», «другая социальная история», а также историческая социология, произошло смещение угла зрения с объективных, внешних по отношению к индивиду элементов (структур, институтов) на конкретного индивида, исторического актора. В связи с чем, была принята установка на изучение постоянно меняющейся ситуации конкретной жизненной практики. Воздействие базовых общественных структур стало исследоваться не абстрактно, но через их влияние на конкретных субъектов, способных испытывать и преобразовывать это воздействие сугубо индивидуально. Смена объекта исследования привела к изменению исследовательских процедур, центральное место среди которых заняли интерпретационные методики, основывающиеся на беспредпосылочной герменевтике, идеях диалогичности ситуации познания.

Исследуя процесс социальной адаптации российских эмигрантов, мы в центр внимания поставили категории «опыта» и «переживания», которые образуют основу внутренней связи субъекта истории с объективными детерминантами его индивидуального и коллективного поведения. В исследовании постижение «субъективной реальности» оказывается тесно сопряжено с анализом макроструктур и макропроцессов. Категориальный аппарат нашего исследования процесса социальной адаптации эмигрантов включает в себя следующие основные понятия: «стиль жизни», «адаптационные стратегии», индивидуальные, семейные, групповые «ресурсы», разноуровневые социально-исторические «контексты».

Стиль жизни" можно определить как «структурированные во времени и пространстве модели образа жизни, которые зависят от ресурсов (материальных и культурных), от типа семьи и хозяйства, а также от ценностных установок"10. В ситуациях выбора индивидом или группой вариантов поведения из набора предлагаемых им обществом вариантов, стиль жизни проявляется как сравнительно устоявшийся тип решений, принимаемых в критической ситуации. Вероятно, стиль жизни определяет и критерии адаптированности индивида в обществе, то есть показатели совместимости индивида со средой, в которой он вынужден жить. Индивиды, группы или общества могут целенаправленно культивировать стили жизни, чтобы тем самым обозначать социальные различия и формировать свою идентичность11. Любое общество вырабатывает некий нормативный стиль жизни, который в большей или меньшей степени становится обязательным для всех членов общества. Наряду с этим стилем жизни существуют другие, индивидуальные и групповые.

Разнообразие стилей жизни предполагает различие критериев адаптированности. Очевидно, что общественные и индивидуальные (групповые) критерии адаптированности индивида могут не совпадать. К тому же, если набор общественных представлений об успешности адаптации достаточно однороден, то индивидуальные представления весьма разнородны и зависят как от личностных, так и от групповых особенностей индивида.

Понятие стиля жизни для нас чрезвычайно важно. Оно позволяет соотнести желательную (нормативную) для общества модель поведения с моделью, вырабатываемой под влиянием индивидуальных и групповых представлений, и, как следствие, выявить соотношение между общественными.

10 Дингес М. Историческая антропология и социальная история: через теорию «стиля жизни» к «культурной истории повседневности» // Одиссей. Человек в истории. М., 2000. С. 106.

Там же. С. 106. и индивидуальными критериями адаптированности, значительно определяющее успешность адаптации индивида в обществе.

Понятие «адаптационная стратегия» включает в себя набор определенных социальных действий индивида, которые в процессе достижения им жизненно важных целей способствуют его совместимости с новой социально-культурной средой. Выбор той или иной адаптационной стратегии определяется соотношением между общественными и индивидуальными (групповыми) представлениями о жизненных целях при наличии различных ресурсов.

Ресурсы" являются выражением социального капитала12, которым располагает индивид, и на который он опирается в процессе достижения жизненных целей. Ресурсы могут иметь различный характер, являясь индивидуальными, групповыми, семейными. Ресурсы определяют жизненные шансы, возможности выбора в каждой складывающейся ситуации, способствуют достижению определенных целей, добиться которых при его отсутствии невозможно.

Понятие «контекста» в нашем исследовании неоднозначно. С одной стороны, контекст выступает в некоей общеисторической форме, как проявление объективированного уровня разворачивания исторически обусловленных социальных процессов. С другой стороны, контекст выступает в конкретно-биографической форме и носит множественный и разнообразный характер, будучи обусловленным неоднородностью социального опыта индивида, включенного прямо или опосредованно в социальные процессы различного масштаба и уровня, от самого локального до самого глобального.

Введение

множественности контекстов позволяет выявлять и соотносить характер и силу влияния разноуровневых и разномасштабных исторических и социальных процессов на индивида. То, что составляет своеобразные «правила игры», которым вынуждены следовать индивиды в своей.

12 Социальный капитал включает в себя финансовое положение, систему социальных связей и культурный статус, что предопределяет социальный статус располагающего ими индивида. жизненной практике. Выделение множественности разноуровневых контекстов, восстановление которых происходит на основе материала разнообразных источников, открывает возможности соединения микро — и макроуровней в исследовании избранной проблемы. Начавшись на макроуровне выстраиванием «правил игры», поля, в котором разворачивается деятельность индивидов, исследование перемещается на микроуровень жизненной практики отдельных субъектов, чтобы затем вновь выйти на макроуровень прорисовки общих тенденций в изучаемом социально-историческом процессе.

Основу нашего исследовательского инструментария составил активно используемый как в новой социальной истории, микроистории, так и в исторической социологии биографический метод, имеющий в своей основе феноменологическую идею непрерывного процесса конструирования ре.

13 альности в повседневной жизнедеятельности индивида. В фокусе биографического подхода находится жизненный путь человека, описываемый через смену социальных ролей и стереотипов поведения, и рассматриваемый в контексте занимаемого им на том или ином этапе жизни жизненного социального пространства, обусловленного влиянием микрои макроструктур.

Выделение из разнородной совокупности жизненных историй достаточно однородных типов жизненных траекторий для выявления закономерностей протекания процесса социальной адаптации на индивидуальном уровне обусловило обращение к сранительно-сопоставительному методу.

Необходимость распространить результаты полученного анализа ограниченного объема индивидуальных жизненных траекторий на более широкую социальную общность, заставили нас обратиться к количественным методам с их квантификацией нарративной информации источника.

Научная новизна исследования состоит как в постановке основных проблем, так и в методике работы. Впервые в отечественной историографии в изучении проблем социальной адаптации эмигрантов ракурс смещается.

13 См. работы П. Бергера, М. Коли, Т. Лукмана, А. Щюца и др. в сторону индивидуальных факторов приспособления к новой социально-культурной среде, в область конкретной социальной практики отдельных индивидов. Смещение ракурса исследования привело к использованию соответствующего исследовательского инструментария, в частности, междисциплинарных методов исследования, еще мало применяемых в отечественной исторической науке. Элементом новизны диссертационной работы является введение в научный оборот в качестве одного из основных компонентов источниковой базы ряда малоиспользуемых в исторических исследованиях источников. Таких, как архивно-следственные дела репатриантов и биографические интервью.

Теоретическая и практическая значимость диссертации заключается в попытке теоретико-методического и практического освоения одного из аспектов изучения миграционного процесса. Полученные результаты в определенной степени применимы для исследования процессов адаптации российских эмигрантов в других регионах их расселения. Также они могут быть использованы в работе по созданию обобщающей картины жизни Русского Зарубежья и при чтении специальных курсов по истории российской эмиграции.

Апробация основных положений исследования была предпринята на международных, всероссийских и региональных научных и научно-практических конференциях: «Документ. Архив. История. Современность» (Екатеринбург, 2002), Пятые Всероссийские историко-педагогические чтения (Екатеринбург, 2001), «Наши» и «чужие» в российском историческом сознании" (С.-Петербург, 2001), «Гражданственность и патриотизм в XXI веке: теория и практика» (Екатеринбург, 2002). Основное содержание работы нашло отражение в публикациях по теме исследования.

Заключение

.

Любой социально-исторический процесс разворачивается на разных уровнях: на уровне отдельного индивида, социальной группы, национальной общности. Такая разномасштабность придает социально-историческому процессу вид не столько последовательной, сколько более сложной и разветвленной цепи исторических ситуаций, базирующихся на потенциальной вариативности развития процесса.

Социально-историческую ситуацию можно представить как некую корреляцию между индивидуальным и общественным восприятием, осознанием реальности и способов действия в ней. В индивидуальном и общественном сознании на каждом временном отрезке обнаруживается обширный комплекс представлений, ценностей и основанных на них поведенческих моделей, унаследованных от прошлых поколений и зафиксированных личным опытом.

Адаптация к новым условиям всегда начинается с изменения поведения, которым апробируются другие модели социального действия, отличные от прежней. Затем происходят функциональные изменения, связанные с перестройкой отношений между индивидами, и, наконец, процесс завершается морфологической перестройкой с изменениями в ментальной структуре самого субъекта и в общественной системе.

Социальные структуры, сложившиеся как результат определенной предшествующей деятельности, выступают в каждой новой ситуации как условия, в которых разворачиваются события, осознанные и неосознанные, преднамеренные и непреднамеренные, скоординированные, нескоордини-рованные или противоположным образом направленные действия людей, которые могут выступать и как личности, и как социальные субъекты, и как корпорации. В каждой ситуации имеется некий, актуализирующийся в зависимости от многочисленных и разнообразных условий и факторов, спектр возможных вариантов поведения, из которого человек должен сделать выбор. Действие же (или бездействие — пассивное действие) превращает потенциальное множество в реальное единство1. Выявление соотношения между требованиями среды и мерой свободы человека в процессе осуществления им выбора той или иной поведенческой модели требует привлечения соответствующей источниковой базы и методик исследования.

Стремясь показать процесс социальной адаптации российских эмигрантов к условиям новой среды в его «личностном», «человеческом» измерении, мы обратились, прежде всего, к документам личного происхождения, жизненным историям, дающим информацию о жизненном опыте, индивидуальном выборе, рациональных и сознательных мотивах действий индивидов и т. п. Сравнительный анализ достаточно большого числа «частных опытов», представленных разнообразными биографическими материалами, позволил нам выделить сравнительно однородные типы жизненных траекторий эмигрантов в сходных жизненных ситуациях, которые можно рассматривать как проявление определенных коллективных социально-исторических процессов. Выстраивание типологии более или менее вероятностных вариантов жизненных траекторий индивидов в условиях эмиграции дало нам возможность в той или иной мере воссоздать пространство существовавших возможностей социальной адаптации эмигрантов к новой среде, в зависимости от их ресурсов и специфики исторической, социальной и культурной ситуации. Выявление же частоты повторяемости тех или иных вариантов социальной адаптации эмигрантов может в дальнейшем обеспечить количественных анализ массовых источников.

Рассматривая процесс социальной адаптации российских эмигрантов в условиях Северной Маньчжурии 1920;х — первой половины 40-х гг., мы выделили определенный, во многом заданный уникальностью среды бывшей полосы отчуждения КВЖД, социальный стандарт, на который ориентировались в процессе приспособления российские эмигранты, вне зависимости от этнической и социальной принадлежности. Этот стандарт включал в себя такие черты, как достаточно высокий образовательно.

1 Репина Л. П. «Новая историческая наука». С. 281. профессиональный и культурный уровень, более высокое, нежели у основной массы коренного населения, материальное положение, занятость в «русских» сферах труда, табуирование определенных профессий и т. д.

Ориентация на этот стандарт и вместе с тем постоянно меняющаяся социальная ситуация в регионе в 1920;е — середине 40-х гг., как результат политических, экономических, этнокультурных процессов, заставляли индивида постоянно корректировать свою поведенческую модель в соответствии с предлагаемым средой неким поведенческим императивом. Это нашло выражение в направленности адаптационного процесса, характерного, как мы предполагаем, для основной массы эмигрантов.

В период 1920;х — начала 30-х гг., как это следует из проведенного нами анализа разнообразных биографических материалов, ведущей направленностью адаптационного процесса являлась интеграция эмигрантов в профессионально-производственую сферу Северной Маньчжурии. С усилением политизации эмигрантского сообщества, начавшейся в конце 1920;х гг., и особенно ускорившейся с оккупацией Маньчжурии японцами, вектор социальной адаптации эмигрантов постепенно изменился. В 1930;епервой половине 1940;х гг. на первое место в направленности адаптационного процесса вышла интеграция эмигрантов в политическую сферу Маньчжурии, через которую осуществлялось включение индивида в другие сферы. Основными адаптационными стратегиями, как это показывает изучение большого количества «жизненных историй» эмигрантов, в первый период являлись смена правового статуса, получение образования и профессиональная переквалификация, использование связей и выгодные бракиво второй период — политическая активность, политические связи и покровительство, и также получение образования. И в тот, и другой период практически отсутствовала этнокультурная интеграция эмигрантов в среду Маньчжурии, а включение в общественно-политическую сферу ограничивалось главным образом рамками эмигрантской колонии.

Выбор той или иной стратегии индивидом, в рамках основной направленности адаптационного процесса, а также ее реализация определялся наличием личных, семейных, групповых ресурсов, половозрастными, национальными особенностями, личностными характеристиками и т. п. Определенные, порой значительные отличия были характерны для процесса социальной адаптации городского (особенно, харбинского) и сельского эмигрантского населения, а также представителей различных этнических групп внутри российской эмигрантской колонии. Так, эмигрантское население земледельческих районов Северной Маньчжурии (главным образом, казаки) практически без видимых изменений сохранили традиционный уклад своей жизни на протяжении 1920 -х — середины 40-х гг. Практически не претерпели изменений и социальные процессы, характерные для этой общности, что придало процессу их адаптации существенные отличия от городского населения.

Изученный нами биографический материал показывает, что индивиды, имевшие возможность опереться на определенные ресурсы, оказались в более выгодном положении. Наличие ресурсов также облегчило процесс социализации детей-эмигрантов, задало им более высокий социальный старт, способствуя в дальнейшем успешности их адаптации к новым условиям.

Как стало возможным предположить в ходе исследования, процесс социальной адаптации представителей второго поколения эмиграции имел значительные отличия от представителей первого поколения, что во многом было обусловлено тем, что процесс адаптации детей-эмигрантов совпал с процессом их социализации. Влияние окружающей среды и важнейших институтов социализации, как семья и особенно школа, способствовали утверждению, по крайней мере, двух основных ориентации в моделях социального действия детей-эмигрантов, инновационной и традиционной. Вероятно, носители инновационной модели оказались более гибкими в процессе адаптации и многие из них в дальнейшем предпочли интеграцию в западную среду и, как следствие, дальнейшую эмиграцию.

Отказ следовать поведенческой модели, предлагаемой средой, на индивидуальном уровне, как показывает проведенный нами анализ, находил проявление в девиантном поведении и выборе дезадаптационных стратегий, что препятствовало включению эмигранта в среду проживания. Наиболее распространенными дезадаптационными стратегиями в 1920;е гг. являлись политическая деятельность и, в определенной степени, связанная с ней служба в китайской армии, в 1930;е гг. — наоборот, отказ от политической активности. Отказ интегрироваться тем или иным образом в социально-культурную среду Маньчжурии привел к значительному оттоку эмигрантского населения из региона, особенно в 1930;е гг. Значительное число молодежи среди выехавших в 1930;е гг. за пределы Маньчжурии было во многом обусловлено тем, что в процессе социализации представители второго поколения российских эмигрантов были ориентированы, прежде всего, на ценности образовательно-профессионального, а не политического плана.

Несмотря на то, что многие эмигранты отказались интегрироваться в новую среду, покинули Маньчжурию, другие, не сумев приспособиться, погибли или влачили «жалкое существование», значительная часть их сумела адаптироваться и даже направить по восходящей вектор своей социальной мобильности. Показателями восходящей социальной мобильности эмигрантов являлись, прежде всего, материальное благосостояние и высокий социальный статус, включая образовательный и профессиональный, главным образом в рамках эмигрантской колонии.

Процесс социальной адаптации российских эмигрантов в Северной Маньчжурии, несмотря на то, что в конце 1930;х — первой половине 40-х гг. он был осложнен тотальной политизацией жизни Маньчжоу-го, сопровождавшейся разрушением русского социально-культурного пространства в регионе, и ростом патриотических настроений в эмигрантской среде, тем не менее, не прекратился. Только в дальнейшем, в ходе советско-японской войны 1945 г. и последующих мероприятий советских органов госбезопасности по «чистке» эмиграции этот процесс был насильственно прерван.