Русь и монголы: Исследование по истории Северо-Восточной Руси ХII — ХIY вв

Приступая к исследованию конкретной исторической эпохи — времени русско-монгольских отношений, а также неразрывно связанных с ним периодов предваряющего и (в качестве постановки вопроса) последующего, мы считаем необходимым «бросить взгляд» на общее развитие темы средневековой Руси в отечественной историософии. Этим, по нашему замыслу, должны быть достигнуты две взаимоувязанные цели. Во-первых, будет проведен, так сказать, макроистори-ческий анализ проблем истории средневековой Руси, что позволяет, во-вторых, наметить некоторые общие перспективы дальнейшей их разработки (в том числе некоторых из них и в пределах настоящей работы, так как, безусловно, «монгольский вопрос» «принадлежит к числу важнейших исторических проблем"1).

Л, А Л.

Философией истории России или русской историософией2 занимались и занимаются отечественные философы. Во второй половине XIX в. ими были сформулированы основные положения «русской.

1 Черепнин Л. В. Монголо-татары на Руси (XIII в.) // Татаро-монголы в Азии и Европе. М., 1970. С. 179.

2 О предмете философии истории или историософии см.: Рашковский Е. Б. Читаем Тойнби. // Тойнби А. Дж. Постижение истории. М, 1991. С. 644−648. — О «забытости» этого понятия см.: Кожинов В. В. Загадочные страницы истории XX века. М., 1995. С. 203 и сл. ей".3 Но познанием и осознанием сущности русского исторического родесса занимались и занимаются и отечественные историки. Это онятно и обоснованно, — ибо кому как не им, опирающимся непосредственно на источники, судить об историческом пути России. ерефразируя Н. А. Бердяева, их интересовал не столько вопрос «что замыслил Творец о России», сколько вопрос «чем эмпирически была Россия».4 И это тоже представляется вполне оправданным, ибо понятие «русской идеи» имеет два значения. «Э широком смысле слова оно употребляется как синоним русской философии вообще. В узком значении под русской идеей понимается идеальный принцип, смысл существования России во всемирной истории».5 И — добавим мы — смысл существования России «самой в себе», в своей «самодостаточности». Другими словами — что такое история России?6.

Первым, кто задался философией исторических истоков Руси, был легендарный автор «Повести временных лет» — монах Нестор. «Откуду есть пошла Руская земля, кто в Киеве нача первее княжи-ти, и откуду Руская земля стала есть», 7 — вопрошал он и пытался, ответить на это всем своим трудом. Его поддержали последующие летописцы, которые осмысливали уже и новый материал. Вехами русской средневековой историософии стали «Сказание о князьях Владимирских» и теория «Москва — третий Рим». Последними русскими «летописцами» стали мыслители и историки XVIII — начала XIX вв. — В. Н. Татищев и Н. М. Карамзин. Они, как и их современники, стояли уже у истоков научного объяснения российской истории.

Научную концепцию исторического развития России впервые разработал и обосновал великий русский историк С. М. Соловьев. В середине — второй половине XIX в. выходили тома его знаменитой «Истории России с древнейших времен». Говоря о его (и К. Д. Ка.

3 Бушуев С. В. История государства Российского: Историко-библиографические очерки. ХУП-ХУШ вв. М., 1994. С. 18−24- Гулыга А. В. Русская идея и ее творцы. М., 1995.

4 См.: Бердяев Н. А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века // О России и русской философской культуре. М., 1990. С. 43.

5 Бушуев С. В. История государства Российского. С. 18.

6 Мы, в силу своих научных занятий, останавливаемся в основном на проблемах истории средневековой Руси.

7 ПВЛ. С. 9. велина) трудах, Н. Г. Чернышевский подчеркнул: «.Тут первый раз нам объясняется смысл событий и развитие нашей государственной жизни».8.

На это же время приходится и начало широко известного спора между славянофилами и западниками.9 Историософские позиции спорящих сторон общеизвестны: историческая национальная самобытность для славянофилов — свет, для западников — тьма. Вместе с тем следует заметить, что обвинения в ретроградстве славянофилов не соответствовало действительности. Предоставим слово одному из видных славянофилов — А. И. Кошелеву. «Мы признавали первою самою существенною задачею — изучение самих себя в истории и в настоящем бытеи как мы находили себя и окружающих нас цивилизованных людей утратившими много свойств русского человека, то мы считали долгом изучать его преимущественно в допетровской его истории и в крестьянском быте. Мы вовсе не желали воскресить древнюю Русь, не ставили на пьедестал крестьянина, не поклонялись ему, отнюдь не имели в виду себя и других в него преобразовывать. Все это клеветы, ни на чем не основанные. Но в этом первобытном русском человеке мы искали, что именно свойственно русскому человеку, в чем он нуждается и что следует в нем развивать. .Мы стояли не за обветшалое, не за мертвящее, а за то, в чем сохранилась жизнь действительная. Мы восставали не против нововведений, успехов вообще, а против тех из них, которые ложно таковыми казались и которые у нас корня не имели и не могли иметь». Поэтому, продолжал А. И. Кошелев, «мы вовсе не отвергали великих открытий и усовершенствований, сделанных на Западе, — считали необходимым узнавать все там выработанное, пользоваться от него весьма многимно мы находили необходимым все пропускать через критику нашего собственного разума и развивать себя с помощью, а не посредством позаимствований от народов, опередивших нас на пути образования». «Мы. стремились быть только не обезьянами, не попугаями, а людьми, и притом людьми русскими».10.

8 Чернышевский Н. Г. Очерки гоголевского периода русской литературы. М., 1953. С. 256.

9 Истоки его современные авторы относят к середине — второй половине XVIII в. (Стенник Ю. В. Об истоках славянофильства в русской литературе XVIII века // Славянофильство и современность. СПб., 1994).

10 Русское общество 40−50-х годов XIX в. Ч. 1. Записки А. И. Кошелева. М., 1991. С. 91−92.

Сильнейшая критика западнических воззрений содержится в выдающемся труде русского мыслителя Н. Я. Данилевского «Россия и Европа».11 Труде, предвосхитившим и ставшим основой ряда западноевропейских историософских разработок XX в. (и, в частности, А. Дж. Тойнби). Н. Я. Данилевский, как и славянофилы, 12 не согласился с подчинением «естественной системы истории» «европоцентризму», выделив во всемирной истории ряд культурно-исторических типов или самобытных цивилизаций. Говоря о самобытности славянского развития, он тем не менее предыдущую эпоху рассматривает лишь как подготовившую славянскую (в основе русскую) цивилизацию, будущее которой впереди.13.

Славянофилами и западниками, следовательно, была начата дискуссия не прекратившаяся по сей день: об особом (национальном или этноцентричном) или всеобщем (цивилизационном пути России).14 Этот спор стал стержнем всей последующей (включая и советскую) отечественной историографии, своеобразный «дуализм» стал присущим для русской исторической мысли и в XX в. Конечно, для ряда поколений современных историков привычнее измерять отечественную историографию классовыми параметрами (дворянская, буржуазная, советская), но основной исторический и историографический водораздел, несомненно, все-таки должен быть связан с решением проблемы «Восток—Запад».

В начале XX в. отечественные историки попытались найти новые плоскости соприкосновения российской истории с западноевропейской исторической действительностью. Эти поиски велись уже на уровне типологических сравнений и соответствий. Основная мысль работ Н. П. Павлова-Сильванского заключалась в том, что Россия и Европа близки — по крайней мере на этапе средневековья — стадиально. Россия не отставала в своем развитии, и ее историческое движение происходило параллельно общеевропейскому. Доказательство этому — «тождество основных начал строя удельной Руси и феодальной Европы». Те феодальные институты, которые существо.

11 Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М., 1991.

12 Н. Я. Данилевский отмечал свою связь со «славянофильскою школою» (Там же. С. 163).

13 Там же. С. 88−90, 125, 163−164, 479−509. Впрочем, славянофильство тоже было достаточно разнородным «мыслительным» течением (Кошелев В. А. Славянофилы и официальная народность // Славянофильство и современность. С. 134). вали в Европе, ученый находит в древней и средневековой Руси. «Феодализм в западном значении слова», — писал он, существовал и в Россиик XVI в. на Руси, как и на Западе, на смену «политическому феодализму» приходит сословная, затем абсолютная монархия.15 Таким образом, русская история рассматривалась Н. П. Павловым-Сильванским на фоне развития европейской.

В советское время, в конце 20 — начале 30-х годов после серии теоретических дискуссий появляется новый подход к историческому процессу — формационно-классовый, сформировавшийся на основе марксистского учения. Во главу угла мировой истории был поставлен процесс смены общественно-экономических формаций как универсальных стадий исторического движения. Переход от одной формации к другой представлялся последовательным и обуславливался классовой борьбой. Отсюда вся история человечества являла собой непрерывную борьбу классов.16.

Этот подход обозначал единый и единственный’путь для мировой истории, отрицал любые специфические черты исторического развития. Теория общественно-экономических формаций во многом нивелировала национальные, этнические, региональные черты исторического процесса, сводя его к одному измерению. Особенность исторического движения состояла разве что в том, что разные народы и страны проходили одни и те же стадии, но в разное время. Отсюда следовал вывод о прогрессивности и отставании.

Вместе с тем вряд ли есть смысл и необходимость рассуждать о тотальном кризисе исторической науки в советский период. Во множестве случаев за внешними формами — ритуально политизированными и идеологизированными — она продолжала развиваться по своим внутренним, присущим ей, как форме общественного сознания, законам. И это подспудное течение, ход исторической мысли не могли изменить существовавшие привходящие обстоятельства. Под идеологическими клише и цитатами классиков писались фундаментальные научные труды, создавались научные концепции и школы. Однако,.

15 Павлов-Сильванский Н. П. Феодализм в России. М., 1988.

Современное прочтение историософии марксизма см.: Гуревич А. Я. Теория формаций и реальность истории // Вопросы философии. 1990. № 11- Вильчек В. М. Прощание с Марксом (Алгоритмы истории). М, 1994; Копосов Н. Е. Советская историография, марксизм и тоталитаризм (К анализу ментальных основ историографии)//Одиссей: Человек в истории. 1992. М., 1994; Ильин В. В., Панарин А. С. Философия политики. М., 1994. С. 164−170. как любому явлению, тем более связанному с общественной жизнью, исторической науке были присущи спады и подъемы. Но это происходит независимо — советская ли она, французская или немецкая.17 Советская историческая школа добилась крупных успехов в изучении социально-экономической истории эпохи средневековья, а также в изучении основного социального слоя средневекового общества — крестьянства. В разработке «крестьянской истории», без сомнения, советским ученым, наряду с представителями школы «Анналов»,.

1 о принадлежит приоритет в мировой исторической науке.16 Однако, отдавая должное доктрине марксизма, социально-экономический «базис» слишком жестко подчинил себе другие «степени свободы» исторического процесса: политическое и духовное развитие, определив им лишь амплуа «надстройки». Работы, посвященные аспектам государственности, общественной мысли, природно-территориальным факторам, этническому развитию и др., были накрепко связаны с экономической основой. Получался явный перекос, исторический про.

19 цесс подавался односторонне и не полно.

Впрочем, известно, что интерес к экономической стороне исторического развития возник еще во второй половине XIX — начале XX вв. (работы В. О. Ключевского, некоторых его учеников и последователей). Однако в советское время сложилась неестественная ситуация противопоставления дои послереволюционной историографии. 1917 год представлялся неким водоразделом исторической мысли. Так, одним из основных достижений советской науки явилось утверждение, что в древней и средневековой Руси господствовали.

17 Вероятно, пишет А. Я. Гуревич, историческая наука «всегда стояла перед выбором, но периоды уверенности в правильности избранной линии сменяются в ее истории периодами сомнений и исканий» (Гуревич А. Я. Исторический синтез и школа «Анналов». М., 1993. С. 294). См. также: Шартье Р. История сегодня: сомнения, вызовы, предложения // Одиссей. Человек в истории. 1995. М., 1995.

18 Более того, в современных историософских работах «материалистическое понимание истории» (наряду с «теорией школы «Анналов» «и «американской теорией модернизации») относится к «наиболее влиятельным во второй половине XX века макротеориям исторического процесса» (Черняк Е. Б. Цивилиография: Наука о цивилизации. М., 1996. С. 38). — Что же касается «крестьянской истории», то во многом исчерпывающая изученность темы зависимого населения (того же крестьянства) в советской историографии дала и как бы обратный эффект. Сейчас мы видим, что далеко не все крестьянство было феодальнозависимым, а тем более закрепощенным. Это открывает новые перспективы изучения всей истории средневековой Руси.

19 Ср.: Колосов Н. Е. Советская историография.- [Выступления при обсуждении статьи Н. Е. Колосова] // Одиссей. Человек в истории. 1992. С. 69−78. феодальные отношения. Но на это господство, как мы знаем, указывалось еще и до революции. (Правда, в основном феодальные институты рассматривались как правовые, а советской историографией подводилась экономическая основа.) Следовательно, теория Н. П. Павло-ва-Сильванского о русском феодализме, а также подход В. О. Ключевского, по сути, связали дои послереволюционное развитие отечественной историографии и, несмотря на яростное отрицание буржуазного наследия, 20 советская историография сохранила приверженность концепции «одно-коренного» феодализма в Европе и России. После серии дискуссий начала 30-х годов в науке надолго утверждается «грековский подход» к ранней истории России, ставший основой и для концептуальных построений относительно последующих исторических эпох.21.

Но вместе с тем, хотя политические и идеологические условиях 20−30-х годов менялись, советской историографии в исследованиях по классической русской истории на всем протяжении ее развития оставался присущим «европеизм».

Эталоном всемирно-исторического процесса оставалась Европа. История России продолжала писаться с евроцентристских позиций. Это выражалось в сравнении многих процессов, происходивших в Европе, с тем как развивалась Россия. Редко какая книга не начиналась с описания хронологически соответствующих событий в Европе. Реконкиста, война Алой и Белой роз, Плантагенеты и Тюдоры предваряли изложение собственно русской истории. Отклонения от магистральной европейской линии развития рассматривались как более или менее существенное отставание.

Погоня за европейскими историческими «стандартами», как единственно верными, приводила к отрицанию какого-либо своеобразия русской истории. В 50−60-е годы складывается парадоксальная историографическая ситуация: в то время как западные историки настаивали на ряде отличий в истории средневековой России, советские историки непоколебимо отстаивали «европейский путь» России, как единственно возможный.

20 См.: Кривошеев Ю. В., Дворниченко А. Ю. Изгнание науки: российская историография в 20-х — начале 30-х гг. XX в. // ОН. 1994. № 3.

21 См., напр., классический труд Л. В. Чсрегшина «Образование Русского централизованного государства в ХГУ-ХУ вв. Очерки социально-экономической и политической истории Руси» (М., 1960). С конца 50−60-х годов начинают выходить монографии и коллективные труды, посвященные критике буржуазных концепций истории России, в частности, периода феодализма. В одной из них отмечалось: «В работах реакционных историков ведущими становятся идеи, не имеющие ничего общего с наукой. Это, во-первых, отрыв России от «Европы», изображение ее как страны, извечно враждебной европейцам. Во-вторых, утверждение об исконной воинственности России, отождествление политики царей с волей русского народа: с помощью этой нехитрой подмены делается вывод о преемственной связи «советского империализма», если не с древнерусским, то с московским. В-третьих, поиски исторических корней диктатуры пролетариата в восточном деспотизме Чингиз-хана и Петра I. В-четвертых, отрицание роли русского народа в освободительной борьбе за независимость Родины, поиски мистических свойств покорности и всепрощения «славянской души» «.22.

Таким образом, острие критики было направлено против положений о развитии России непохожем на западноевропейское, равно как и об особом пути России. Но вместе с тем напрочь отрицалось и историческое сходство России с Востоком. Эти отрицающие тенденции можно проследить во многих работах отечественных историков 60−90-х годов.

Так, авторы коллективной монографии «Древнерусское государство и его международное значение» писали: «Сейчас некоторые буржуазные зарубежные авторы одержимы идеей, которая сводится к тому, что Древняя Русь не знала устойчивого государственного строя, не знала строго очерченных сословий и потому Древнерусское государство было общенародным и в то же время выражало якобы присущий русским империалистический дух». В противовес этому советские историки «старались показать феодальную сущность общественного строя древней Руси, классовую природу ее государственной организации.», 23 т. е. то, что было характерным, по их мнению, для западного средневековья.

Аналогичным являлся подход и к явлениям позднего русского средневековья. К примеру, Л. В. Черепнин в качестве одной из главных задач предполагал «сделать некоторые наблюдения типологичес.

22 Критика буржуазных концепций истории России периода феодализма. М., 1962. С. 5−6, 17 и др.

23 Новосельцев А. П., Пашуто В. Т., Черепнин Л. В., Шуша-рин В. П., Щапов Я. Н. Древнерусское государство и его международное значение. М&bdquo- 1965. С. 3, 4, 11 и др. кого характера, сравнив хотя бы выборочно русские земские соборы со стадиально близкими им разновидностями сословно-представи-тельных учреждений других государств Европы, как синхронных, так и не синхронных России ХУ1-ХШ вв.". При этом он резко критиковал западных историков. «Согласно буржуазной концепции земские соборы являлись органом общения царя и народа. Советская историография отрицает тезис о всенародном характере земских соборов», а «74 о «соучастии царя и земли в выполнении государственных задач».

В то же время советские историки в 60−80-е годы справедливо критиковали ряд положений западной историографии: об извечных якобы для России «империализме», «деспотизме» и «рабстве». То есть тех тем, которые расцвели пышным цветом с конца 80-х годов особенно в «перестроечной» публицистике. Однако образцы подобного подхода имеются и в современной научной литературе. Например, в послесловии к изданной посмертно книге крупного советского историка А. А. Зимина, написанном В. Б. Кобриным, Я. С. Лурье,.

A. Л. Хорошкевич. В целом верно замечая, что «в советской. историографии по-прежнему доминируют те же представления о становлении единой русской государственности, что и в 50-е годы: в дымке патриотического романтизма средневековая Русь незаметно сливается с европейскими странами», — авторы в то же время пишут: «История создания Русского централизованного государства была иной, чем история национальных государств в Западной Европе». Но какой? Недвусмысленно авторы намекают на «восточный тип»: «Не находит ли она параллелей в истории восточных стран — например в истории Османской империи?». При этом они ссылаются на Г. В. Плеханова и К. А. Витфогеля, создателя теории «восточного деспотизма».25.

24 Черепнин Л. В. Земские соборы Русского государства в ХУ1-ХУП вв. М., 1978. С. 4, 45¹⁷, 53 и др. — В последнее время попытку «осмыслить русскую ситуацию Х1У-ХУ1 вв. в свете сходства социальных структур на Руси в это время и на Западе в период „высокого средневековья“ (VI Г—IX вв.)» предпринял С. М. Каштанов (Каштанов С. М. О типе Русского государства в Х1У-ХУ1 вв. // Чтения памяти.

B. Б. Кобрина: Проблемы отечественной истории и культуры периода феодализма. М., 1992. С. 85−92).

25 Кобрин В. Б., Лурье Я. С., Хорошкевич А. Л. Послесловие // Зимин А. А.->ритязь на распутье. Феодальная война в России XV в. М., 1991. С. 217. — Возможно, авторов послесловия к такому выводу подтолкнули сомнения на последней странице труда самого А. А. Зимина о свободе в «стране рабов, стране господ». «Да помилуйте, нужна ли она вообще? — размышляет он. — И была ли она когда-нибудь на Святой Руси? Может быть, и не было, но градус несвободы повысился (после «феодальной войны» второй четверти XV в. — Ю. К) у> (Там же. С. 211).

Оставляя в стороне последнего (кстати, известного ученого, концепция которого была неоднозначно принята как на Западе, так и у нас), заметим, что трактовка русской истории с «ориенталистских» позиций также восходит к XVIII—XIX вв. В начале XX в. она действительно во многом связана с именем Г. В. Плеханова. Уже в истории средневековой России он обратил внимание на наличие элементов деспотического свойства, характерных для восточных обществ: Московское государство он представлял «монархией восточного типа».26 По-иному, но тоже «притягивая» Россию к Востоку, писали ее историю «евразийцы».27.

К выводам о более глубоком сходстве процессов, происходивших в восточных и русском обществах, нежели внешние параллели, привели дискуссии 20−30-х и 60−70-х годов об «азиатском способе производства».28 Их логическим завершением стала концепция «государственного феодализма» в России, наиболее полно разработанная в трудах JI. В. Даниловой. Суть ее состоит в том, что, во-первых, признается большая роль государственных институтов в общественной жизни, но вместе с тем, во-вторых, большое значение придается развитию общинных структур.29.

Если в исторических исследованиях советских ученых формаци-онный подход подразумевался само собой, то в теоретических философских работах уже в 60-е годы начинается обсуждение категории «цивилизация». Правда, эта категория безусловно подчинялась концепции общественно-экономических формаций, 30 но сам факт ее появления в научном обиходе представляется показательным и не слу.

26 Плеханов Г. В. Соч. Т. 20. М.- Л., 1925. С. 12, 55, 57−58, 71 и др.

27 Вернадский Г. В. Начертание русской истории. Ч. 1. Прага, 1927; Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн. М., 1993; Трубецкой Н. С. История. Культура. Язык. М., 1995. — См. также: Вернадский Г. В. 1) Древняя Русь. ТверьМ., 1996; 2) Киевская Русь. ТверьМ., 1996; 3) Монголы и Русь. ТверьМ., 1997; 4) Россия в средние века. ТверьМ., 1997; 5) Московское царство. Ч. 1−2. ТверьМ., 1997.

28 Никифоров В. Н. Восток и всемирная история. М., 1977; Данилова Л. В. Проблема формационной природы раннеклассовых обществ // Марксистско-ленинская теория исторического процесса. М., 1983. С. 348−362- Васильев А. С. История Востока. Т. I. М., 1993. С. 13−46.

29 Система государственного феодализма в России. Ч. 1−2. М., 1993; Данилова Л. В. Сельская община в средневековой Руси. М., 1994.

30 См.: Ерасов Б. С. Культура, религия и цивилизация на Востоке (очерк общей теории). М., 1990. С. 89- Шемякин Я. Г. Проблема цивилизации в советской научной чайным. Дело в том, что одним из наиболее распространенных и общепринятых подходов к историческому процессу в западноевропейской гуманитарной науке в XX веке стал как раз цивилизованный, наиболее фундаментально изложенный А'. Дж. Тойнби.31.

Известно, что в период 30−50-х годов им был создан 12-томный труд «Постижение истории».32 В мировой истории он первоначально выделил 21 цивилизацию. Впоследствии он сокращает количество «независимых цивилизаций» до 13, дополняя их «цивилизациями-спутниками», «неразвившимися цивилизациями» и «застывшими цивилизациями». Следует также подчеркнуть, что у А. Дж. Тойнби цивилизация рассматривается прежде всего в культурно-религиозном аспекте, поглощающем прочие сферы жизнедеятельности цивилиза-ционных организмов.

Что касается Руси и России, то А. Дж. Тойнби определенное внимание уделяет и им. В первоначальном варианте он отмечает преемственность от Византии — православно-христианской (основной) вместе с иными славянскими странами — российской православно-христианской цивилизации. В окончательном варианте он говорит, что среди расцветших независимых цивилизаций имеется лишь единая православная христианская цивилизация, куда, видимо, он включил и русскую православную цивилизацию. Какой-либо развернутой халитературе 60−80-х гг. // ИСССР. 1991. № 5- Келле В. Ж. Соотношение формацион-но-го и цивилизационного подходов к анализу исторического процесса // Цивилизации. Вып. 2. М., 1993.

31 Уколова В. И. Тойнби и постижение истории // Цивилизации. Вып. 2. С. 223- Ерасов Б. С. Культура, религия и цивилизация. С. 81−88 и др. — В отечественной науке тоже высказывались мысли о возможности развития всемирной истории не по формациям и не в связи с бесконечными классовыми коллизиями. Эта самобытная концепция принадлежит Л. Н. Гумилеву. По сути, он первый из российских ученых, рассмотревший концептуально, как философ, но в то же время и предметно, как историк, географ, человечество (этнос), и природу (биосферу) как единое целое. Именно в этом состоит его заслуга перед отечественной и мировой наукой. Осмысление и разработка его концепции только начинаются (см. его основополагающую работу: Гумилев Л. Н. Этногенез и биосфера земли. Л., 1990). Вместе с тем работы Л. Н. Гумилева стали уже полем не только научной или идейной, но и идеологической (а то и политической борьбы) (см.: Черная легенда: Друзья и недруги Великой степи. М., 1994; Кожинов В. В. Загадочные страницы истории XX века (Глава 7. Историософское приложение: О византийском и монгольском «наследствах» в судьбе России) — Янов А. Л. После Ельцина. М., 1995. С. 201−214).

32 В русском переводе имеется однотомный вариант (см.: Тойнби А. Дж. Постижение истории). рактеристики российской цивилизации у А. Дж. Тойнби не содержится. Это взгляд «извне», а не «изнутри», что понятно, ибо его интересуют в большей степени цивилизации-творцы, мировые цивилиза.

33 ции.

Цивилизационный подход к историческому процессу занимает все более важное место в новейших отечественных историко-философских исследованиях — можно говорить даже о двух направ-ленностях этих исследований. Так, А. С. Ахиезер представляет историю человеческого общества как сосуществование двух полярных типов цивилизаций — традиционной и либеральной. Последняя сегодня «своими нравственными, интеллектуальными, техническими победами, как кажется, способна стать господствующей и единственной».34 Либеральная цивилизация — это западная цивилизация, несущая западные ценностные ориентиры. Но, по мнению А. С. Ахие-зера, она изначально (со времен античности) являлась лидирующей, прогрессивной в развитии человечества.35 Если А. Дж. Тойнби говорит об относительной множественности «локальных» цивилизаций и, следовательно, об их определенном своеобразии, то А. С. Ахиезер всю самобытность цивилизаций унифицирует, сводя их к двум (трем) типам, при преобладающем значении либеральной цивилизации. Как видим, и этот автор подает историю России с оглядкой и равнением на Запад, считая что традиционные вековые российские ценности неминуемо должны будут вытеснены западными, заменены ими.

Другой взгляд на русскую цивилизацию наиболее развернуто представлен в работах О. А. Платонова. «Русская цивилизация, — пишет он, — целостная совокупность духовно-нравственных и материальных форм существования русского народа, определившая его историческую судьбу и сформировавшая его национальное сознание».

33 Там же.

34 Ахиезер А. С. Диахронность и синхронность цивилизаций: теория и методология исследований (на примере России) // Цивилизации. Вып. 2. С. 157. — См. также: Ахиезер А. С. Россия: критика исторического опыта. Т. 1−3. М., 1991; Россия: опыт национально-государственной идеологии. М., 1994. С. 72−73 и др.- Хачатурян Н. А., Хачатурян В. М. Средневековая культура России и Западной Европы: идентичность и расхождения // Цивилизации. Вып. 3. М., 1995 (ср.: Нарочницкая Н. А. Россия и Европа: исторический и геополитический подход // Россия и будущее европейское устройство. М., 1995. С. 109−117).

35 Здесь развивается мысль А. Дж. Тойнби об экспансии западноевропейской цивилизации (Тойнби А. Дж. Постижение истории. С. 34, 91−92).

Однако автор не ограничивается этим общим положением и пытается раскрыть «внутреннее содержание русской цивилизации», четыре определяющих «духовных параметра»: 1) Добротолюбие — Православие — Русская Правда- 2) Нестяжательство — Преобладание моральных приоритетов в жизни над материальными- 3) Гармоничное государственное устройство на основе сочетания широкого местного самоуправления с сильной народной монархией- 4) Особый хозяйственный механизм — экономика как Домостроительство.36.

Приведенное понимание русской цивилизации созвучно мыслям ряда русских философов, в частности И. А. Ильина. В работе «О православии и католичестве» он писал: «Русский национальный акт сложился под влиянием четырех великих факторов: природы (конти-нентальность, равнина, климат, почва), славянской души, особливой веры и исторического развития (государственность, войны, территориальные размеры, многонациональность, хозяйство, образование, техника, культура)».37.

Как нам представляется, в работах И. А. Ильина, О. А. Платонова, Е. С. Троицкого и других38 определяется принципиально иной подход к русскому историческому процессу — национально-цивили-зационный подход.39 Национальный, потому что центр тяжести этого подхода представляет собой всю совокупность множества внутренних факторов развития этнического, народного и национального ядра и его этнической вовлеченной периферии. Цивилизационный, потому что учитывает существование и взаимодействие с другими бывшими ранее и развивающимися параллельно обществами, а также общие магистральные закономерности цивилизационного процесса. Цивилизация при таком подходе может быть определена как открытая крупная пространственно-временная социокультурная система, имеющая свои собственные внутренние закономерности, придающие ей локальность.

36 Платонов О. А. 1) Русская цивилизация. М., 1992; 2) Русская цивилизация: понятие, возраст, духовные параметры // Русская цивилизация и соборность. М., 1994. С. 55, 58−61.

37 Ильин И. А. Наши задачи. М., 1992. С. 297.

38 См. сборники: Русская нация и обновление общества (М., 1990), Русская идея и современность (М., 1992), Русский путь в развитии экономики (М., 1993), Русская цивилизация и соборность (М., 1994), Русская нация: историческое прошлое и проблемы возрождения (М., 1995) и др.

39 Ср.: Хачатурян Н. А., Хачатурян В. М. Средневековая культура России. С. 79. и самобытность.40 Если конкретизировать наиболее общие характерные составляющие национальной русской цивилизации, то получится традиционное неразрывное триединство: пространственность — духовность — государственность.41.

Безусловно, пространственность и духовность42 оставили свой след и на формах государственности средневековой Руси. Но История Государства Российского это и особый историко-философский сюжет. «Отношение между русским народом. и огромным русским государством до сих пор остается загадкой философии русской истории», — писал Н. А. Бердяев 43 Для русской историографии главным объектом изучения была, есть и будет Русская государственность, ее возникновение, становление и развитие. Ведущее историографическое направление и известно нам как «государственная школа».44 Однако.

40 В современной французской историографии господствует близкий такому подходу «принцип тотальной истории» «в виде локального, регионального исследования»: «по преимуществу это история Франции» (Гуревич А. Я. Исторический синтез и школа «Анналов». С. 285−286). — Соотношение же формационного и национально-ци-вилизационного подходов нам представляется следующим. Формационный подход центр тяжести переносит на экономическое и социально-экономическое устройство общества. Он может быть полезен при анализе экономических и социально-экономических процессов. Следовательно, формационный подход это часть более общего и всеохватывающего национально-цившшзационного подхода. Цивилизация в своем движении-развитии так или иначе будет проходить те или иные формационные стадии. Обратная зависимость — цивилизация как часть формации — представляет собой нонсенс, ибо цивилизацию как часть представить невозможно. См. также: Келле В. Ж. Соотношение формационного и цивилизационного подходов.- Черняк Е. Б. Циви-лиография. С. 10, 67−70, 365−374.

41 Ср.: «Цивилизация есть понятие более обширное, нежели наука, искусство, религия, политическое, гражданское, экономическое и общественное развитие, взятые в отдельности, ибо цивилизация все это в себе заключает» (Данилевский Н. Я. Россия и Европа. С. 129,471¹⁷²). Ср.: Черняк Е. Б. Цивилиография. С. 71 и др.- Ера-сов Б. С. Цивилизация: смысл слова и определение термина // Цивилизации. Вып. 4. М., 1997. С. 169−187.

42 Об этом см.: Кривошеев Ю. В. К историософии средневековой Руси в XX в. // Средневековая и новая Россия. Сб. научных статей. К 60-летию профессора И. Я. Фро-янова. СПб., 1996. С. 98−99, 100−102.

43 Бердяев Н. А. Судьба России. М., 1990. С. 62.

44 П. Н. Милюков ошибался, когда писал, что «в сорок лет это направление (государственная школа. — Ю. К) совершило свой цикл: послужило знаменем для целой школы историков, вызвало ряд капитальных исследований в нашей литературе, дало свою формулу русской истории и, наконец, само сделалось фактом нашего прошедшего» (Милюков П. Н. Юридическая школа в русской историографии (Соловьев, Кавелин, Чичерин, Сергеевич) // Русская мысль. 1886. Кн. 6. С. 83). Вот мнение сок этой основополагающей для русской истории проблеме можно под ходить, по крайней мере, двояко. Во-первых, рассматривать форми рование государственных институтов как неких самообразующихс структур, в конечном итоге становящихся над обществом, подчиняю щим его. Во-вторых, видеть и учитывать в процессе складывани государственности соучастие и влияние различных общинных и зем ских институтов.

В большинстве своем отечественные историки и философы шл по первому пути, 45 меньше — по второму.46 Это было присуще уче ным и XIX, и XX вв.

Вместе с тем все большее признание в современной историческо" науке и общественной мысли47 приобретает взгляд на русское обще ство средневековой эпохи как на общество с сильными общинным и земскими традициями, так или иначе влияющими на государствен ное устройство. Уходящая своими истоками в 60−70-е годы концепц) временного исследователя В. А. Китаева: «Всякий раз, когда речь заходит об особенно в истории России, сознательно или бессознательно, вольно или невольно историк возвращаются к основополагающим идеям государственной (юридической) школы в русской историографии». Обращение имеет место и при иной необходимости: «В поисках качественно нового синтеза истории России современная историческая мысль либо открыто возвращается к основным идеям государственной школы, либо спонтанно приближается к ним» (Китаев В. А. Государственная школа в Русской историографии: время переоценки? // ВИ. 1995. № 3. С. 161−164. — См. также: Иллериц-кая Н. В. Историко-юридическое направление в русской историографии второй половины XIX века. М., 1998). Данный вывод перекликается с конкретным предложением, высказанным недавно А. Ю. Дворниченко: «Не пора ли оставить отжившие понятия „удельный период“ и „феодальная раздробленность“ для обозначения государственного развития Руси ХШ-ХУ вв. и выработать новую периодизацию истории средневековой Руси, отталкиваясь непосредственно от истории русской государственности?» (Дворниченко А. Ю. Отечественные историки о государственном строе Северо-Восточной Руси ХШ-ХУ вв. // Вестн. СПбГУ. Сер. 2. История, языкознание, литературоведение. 1996: Вып. 1. (№ 2.) С. 11).

45 Выработанная государственной школой «концепция соотнесения общества и государства выдвигала на первый план государственное начало, в котором видели и ее главное отличие от истории западноевропейских стран» (Медушевский А. Н. История русской социологии. М., 1993. С. 18).

Подробнее см.: Кривошеев Ю. В. Земский строй Северо-Восточной Руси XII — XV вв.(историографические предпосылки постановки вопроса) // Вестн. СПбГУ. Сер. 2. История, языкознание, литературоведение. Вып. 2. 1994. С. 8−21.

47 Так считают, например, современные политологи: «.Государство на Руси никогда не было столь всеобъемлющим, чтобы совмещать в одном лице политическую, правовую, духовную и экономическую власть» (Россия: опыт национально-государственной идеологии. С. 149). ревнерусской истории И. Я. Фроянова предполагает существование домонгольскую эпоху доклассового общества общинного типа, на снове которого формируются вначале племенные с элементами пуб-ичной власти (союзы союзов), а затем государственные (города-годо ударства) образования. Важнейшая проблема завершающего эта-а становления Русского государства — складывание местных (зем-ких) органов управления — решалась в работах Н. Е. Носова, 49 а роблема Земских соборов — в труде Л. В. Черепнина.50 Исследова-ия И. Я. Фроянова и Н. Е. Носова — Л. В. Черепнина как бы с ютивоположных сторон замкнули эпоху русского средневековья, •месте с тем в повестку дня были поставлены важнейшие проблемы ля всей русской истории: соответственно о предшествии и про-олжении государственно-земских традиций русского общества XIV—V вв.51.

Данные проблемы с точки зрения изучения общинных институ-ов, их взаимодействия со становящимися государственными учреждениями оставались «темными» до последнего времени. Эта лакуна астично заполнилась с выходом монографии Л. В. Даниловой, исследующей сельскую общину средневековой Руси.52.

В этом свете достаточно перспективными становятся научные исследования, рассматривающие взаимоотношения средневековых государственных и общинных институтов не как антагонистически противостоящих и противоборствующих структур, но в определенном смысле сотрудничающих, дополняющих своей деятельностью друг друга. В Древней Руси — это города-государства.53 В последующее.

48 Фроянов И. Я. 1) Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. Л., 1980; 2) К истории зарождения Русского государства // Из истории Византии и византиноведения. Л., 1991. С. 57−93- Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988.

49 Носов Н. Е. 1) Очерки по истории местного управления Русского государства первой половины XVI в. М.- Л., 1957; 2) Становление сословно-представительных учреждений в России. Изыскания о земской реформе Ивана Грозного. Л., 1969.

50 Черепнин Л. В. Земские соборы Русского государства.

51 Для западнорусских земель, вошедших в сферу влияния Великого княжества Литовского, эти вопросы нашли разрешение в новаторской монографии А. Ю. Дворниченко (Дворниченко А. Ю. Русские земли Великого княжества Литовского (до начала XVI в.): Очерки истории общины, сословий, государственности. СПб., 1993).

52 Данилова Л. В. Сельская община в средневековой Руси.

См. с. 26, прим. 12. время складывается такой тип государственности, который И. Л. Со- 54 лоневич метко назвал «народной монархией».

Продолжая указанную исследовательскую линию, в данной работе мы и предлагаем один из возможных подходов к изучению истории Северо-Восточной Руси в ХП-ХГУ вв.

Солоневич И. Л. Народная монархия. М., 1991.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Предыстория северо-восточной русской государственности своими корнями уходит ко времени колонизации восточными славянами Волго-Окского междуречья и тесно связана с образованием на территории Восточно-Европейской равнины предгосударственных (потес-тарных) структур — союзов и суперсоюзов племен. Видимо, уже с IX в. северо-восточные земли находились под влиянием Новгородского, а позднее Киевского («Русская земля») центров, что выражалось в основном в даннической зависимости. Параллельно в местном обществе шли сложные этнические и социальные процессы, в том числе — с конца X — начала XI вв. — организация территориальных городских общин. В XII в. государственное устройство Северо-Восточной Руси представляет собой систему города-государства, типичную для всех земель Древней Руси. Социально-политической основой ее стала разновидность земского строя — вечевой строй.

К концу XI в. можно отнести и истоки явления, характерного для этой системы: соперничество общин городов — в данном случае «старейших» Ростова и Суздаля — за первенство и главенство в волости. Во второй половине XII, а также в начале XIII в. эта борьба продолжается, но уже как соперничество «старейших» городов земли с «мезиними» (Владимир, Переяславль, Москва и др.). В межобщинных конфликтах принимают участие все властные структуры местных общин: вече, княжье, боярство. Последние отнюдь не возвышались над обществом, а органически входили в состав общин. Видеть северо-восточных князей начиная со второй половины XII в. некими предтечами самодержавной власти, а тем более «самодержцами» оснований нет. «Самовластье» Андрея Боголюбского заключалось в том, что он отказывался делить власть со своими младшими братьями, но не в подчинении местного общества. Не менее, а быть может и более, «властолюбивый» Всеволод, как известно, для решения вопроса о наследовании опирался на вече.

Вопреки установившимся взглядам, монголо-татарское «иго» не отбросило и не остановило общественное развитие северо-восточных русских земель. Не способствовало оно и прогрессу в сфере общественных отношений. Воздействие его на внутренние процессы очевидно, но к каким-либо существенным изменениям, кардинальному повороту (тем более перевороту) в социально-экономической и социально-политической сферах оно не привело. Влияние монголо-татар, безусловно, имело место, но коренной ломки сложившейся в XII — начале XIII вв. структуры общественных отношений не произошло. «Иго» стало лишь дополнительным фактором (или одним из факторов) в уже существовавших общественных отношениях, особенно политического свойства. Система, в основании которой лежали общинные порядки, сохранилась и на вершине общественной пирамиды (вече, князья, усиление власти которых в определенной степени связано с монголо-татарским фактором), и на ее нижних этажах (сотенное устройство), сохранилась в городах и в сельской местности. Таким образом, и в XIII, и в XIV вв. в Северо-Восточной Руси функционировала традиционная система городов-государств (земель).

Ее трансформация и ликвидация происходят под воздействием внутренних процессов. Расширение территории, усиление княжеской власти, начало формирования сословий приводят к падению первичной государственности и возникновению государственности нового типа — единой государственности.

С середины XV в. начинается последний, успешно завершившийся этап территориальных присоединений наиболее крупных и сильных прежде самостоятельных земель. В этом смысле (территориальном) об Иване III можно говорить как о «государе всея Руси». Но присоединение прежде самостоятельных территорий еще не означало «триумфального шествия» в этих землях московских порядков, «местные особенности и различия очень долго давали себя знать в едином государстве».1 Процесс замены старых местных органов управления,.

1 Покровский Н. Н. От редактора // Алексеев Ю. Г. Государь всея Руси. Новосибирск, 1991. С. 5. как показал Б. Н. Флоря на примере Твери, на центральные московские растянулся на десятилетия, закончившись, как известно, созданием «органов власти на местах из среды выборных представителей дворянства».2 Система самоуправления компенсировала потерю землями-государствами прежней самостоятельности, но одновременно свидетельствовала о слабости центральной власти, о сохранении традиционного на Руси «раздвоения» власти.

Государем и самодержцем всея Руси" Иван III впервые был назван в 1492 г. Ученые неоднократно констатировали, что «с понятием о самодержавии общество того времени прежде всего соединяло мысль о внешней независимости страны».3 Большое значение здесь имели события 1480 г., которые «сделали великое княжение всея Руси суверенным — самодержавным, в исконном смысле слова, государством», — отмечал А. Е. Пресняков. Он же исключительно точно и лаконично сформулировал суть проблемы, сказав о «внешнем самодержавии Великорусского государства».4.

И. Я. Фроянов, соглашаясь с таким толкованием титула «самодержец», в то же время считает его «односторонним», так как в конце XV—XVI вв. под «самодержцем» и «царем» понимался «монарх, обладающий всей полнотой политической власти, государственными.

2 Флоря Б. Н. О путях политической централизации Русского государства (на примере Тверской земли) // Общество и государство феодальной России. М., 1975. С. 290. — См. также: Макарихин В. П. Великое княжество Нижегородское: система управления // Феодализм в России: Юбилейные чтения, посвященные 80-летию со дня рождения академика Л. В. Черепнина. Тез. докл. и сообщ. М., 1995. С. 90- Сметани-на С. И. Рязанские феодалы и присоединение Рязанского княжества к Русскому государству // Реализм исторического мышления: Проблемы отечественной истории периода феодализма. Чтения, посвященные памяти А. Л. Станиславского. Тез. докл. и сообщ. М&bdquo- 1991.

3 Дьяконов М. А. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси. СПб., 1908. С. 405- Зызыкин М. В. Царская власть. София, 1924. С. 29- Развитие русского права в XV — первой половине XVII вв. М, ?986. С. 84- Алексеев Ю. Г. Россия и Византия. Конец ойкумены // Веста. СПбГУ. 1994. Сер. 2. История, языкознание, литературоведение. Вып. 1. С. 21−22. Ср.: Хорошкевич А. Л. Русское государство в системе международных отношений конца XV — начала XVI вв. М., 1980. С. 85−88, 103−105 и др.

4 Пресняков А. Е. Образование Великорусского государства. Пг., 1918. С. 425, 451. См. также: Ключевский В. О. Соч. в 9 т. Т. VI. М, 1989. С. 103. — Также и титул «царь» в представлении Руси означал суверенного независимого от внешних обстоятельств правителя (подробнее см.: Горский А. А. О титуле «царь» в средневековой Руси (до середины XVI в.) // Одиссей: Человек в истории. 1996. М., 1996. С. 208−210). олномочиями, не допускающими разделения этой власти с осталь-ши политическими силами в стране", 5 эти титулы обозначали мо-арха, как самостоятельно державшего русскую землю, так и владе-щего ею единолично, имеющего в руках всю полноту государствен-ой власти. «В исторических условиях конца XV — начала XVI вв. кая власть могла быть только деспотической», 6 под которой иссле-ователем понимается «неограниченная власть монарха».7 Но так ли о? Можно ли Ивана III Васильевича считать абсолютным монархом, ачинающим ряд «сиятельных» российских деспотов? Вряд ли это ыло так. Представляется, что и Иван III, и Иван IV, были довольно абыми монархами, слабыми не в смысле их личных качеств, кото-ie были во многом уникальными, а объективно, имея в виду те со-альные условия, в которых проходило их правление. «Нельзя ут-рждать, — писал М. А. Дьяконов (вслед за В. О. Ключевским), — о московским государям удалось осуществить идеал неограничен-й самодержавной власти. могущество этой власти сказывалось в ношении к лицам, а не к существующему порядку».8 Представля-ся, что для абсолютной власти еще не наступило время, так как для е не существовало реальной социальной основы. Ни одна социаль-я группа в конце XV — начале XVI вв. не являлась надежной орой великокняжеской власти. Поддержки не было ни в целом в ликокняжеской семье, ни среди аристократии, ни со стороны бю-кратии, этого не приходилось ожидать и от церкви.

Своеобразным фокусом ряда противоречий в обществе того вре-ни выступает 1479 год, события которого были рассмотрены. Г. Алексеевым. В них отразились по сути все конфликты будущих сятилетий: династические, с удельными князьями, с системой на-стничества, с церковью. Характерным является и поведение вели-го князя. Так, в столкновении великолуцкого наместника Ивана reo Оболенского с горожанами Иван III становится на сторону следних. А в конечном итоге это заступничество обусловливает и нфликт великого князя с князем удельным. На этом примере видно то, что опору великий князь усматривает в местных силах.9 Вместе.

5 Фроянов И. Я. О возникновении монархии в России // Дом Романовых в ории России. СПб, 1995. С. 38.

6 Там же. С. 39.

1 Там же. С. 46, прим. 120.

8 Дьяконов М. А. Очерки. С. 406, 415- Развитие русского права. С. 85−86.

9 Алексеев Ю. Г. Государь всея Руси. С. 112. с тем великие князья не столько возвышались над удельными прочими князьями, сколько были, так сказать, первыми среди равных Как пишет А. А. Зимин, «власть великого князя ограничивалась проч ными традициями, коренившимися в патриархальности представлени о характере власти, которые имели к тому же религиозную санкцию Новое пробивалось с трудом и прикрывалось стремлением жить, ка отцы и деды».10.

Традиции настолько довлели над великим князем, что, не име возможности прекратить выделение своим детям уделов, он одновре менно вел борьбу с самовластием удельных князей — своих братье Не говорит о силе великого князя и развернувшаяся в последни полтора десятилетия княжения Ивана III династическая борьба меж группировками его внука Дмитрия (сына умершего в 1490 г. Иван Ивановича Молодого) и сына от второй жены — Софии Палеолог Василия.11.

В том же 1479 г. начался конфликт великого князя с митроп литом, продолжившийся в следующем году. И «дело было не в до матике, — замечает Ю. Г. Алексеев. — Дело было в том, что велики князь хотел подчинить церковь своей власти». Обращает, опять-так на себя внимание то, что строя храм Иоанна Златоуста (своего п кровителя) на московском посаде Иван III рассчитывал на поддерж московского посадского люда — многочисленного торгово-ремесле ного населения столицы:12.

Что же касается отношений светской и церковной властей целом, то русская церковь, испытывая сильные потрясения извне изнутри и преследуя свои собственные цели (рост землевладени" поддерживала великокняжескую власть только при совпадении инт ресов. О постоянной и безусловной поддержке говорить не приходи ся.

С 60−70-х годов «в своих первичных чертах может быть проел жена» новая — приказная система управления.13 В государственн.

10 Зимин А. А. Россия на рубеже ХУ-ХУ1 столетий. М., 1982. С. 242.

11 Там же. С. 66−68, 138−147 и сл.- Алексеев Ю. Г. 1) Освобождение Руси ордынского ига. Д., 1989. С. 25−44 и др.- 2) Государь всея Руси. С. 110−111, 116−1 146−148 и сл.- Лурье Я. С. Две истории Руси XV века. СПб., 1994. С. 195−196.

12 Алексеев Ю. Г. Государь всея Руси. С. 112−114.

13 Алексеев Ю. Г. 1) Под знаменами Москвы. Борьба за единство Руси. М., 19 С. 202−204- 2) У кормила Российского государства: Очерк развития аппарата управ ния Х1-ХУ вв. СПб., 1998. С.273−276. правлении значительную роль начинают играть неродовитые, но грамотные чиновники — дьяки. Они стали реальными исполнителями предначертаний великокняжеской власти, образовав первоначально аппарат Боярской думы, Казны и дворца, а затем и приказов. Специализируясь на выполнении определенных поручений (финансовых, ипломатических, военных), дьяки подготовили создание органов уп-авления с новым функциональным, а не территориальным распреде-ением дел. Однако значение первых ростков приказной системы, олагает А. А. Зимин, нельзя преувеличивать.14.

Для удержания и упрочения власти великому князю пришлось братиться — как это ни парадоксально может звучать, особенно свете представлений, не допускающих какого-либо компромисса ежду властью и обществом, — так вот пришлось обратиться к ачалам земского общественного устройства. Иван III продолжил емские традиции самоуправления, только теперь уже на новом — бщегосударственном и общерусском — законодательном уровне, осковское правительство напрямую обращается к практике мест-ых выборных властей. «С созданием единого Русского государства формляется его центральный и местный аппарат власти, но парал-ельно шла и фиксация прав сословно-представительных учрежде-ий, сначала на местах, а затем и в центре. .Значительные права естных общин не оставались на бумаге», — отмечает Н. Н. Покров-кий.15.

В городах на рубеже ХУ-ХУ1 вв. создается институт городо-ых приказчиков. Несмотря на то, что это были представители адми-истрации великого князя, назначались они обычно из числа мест-ого дворянства (детей боярских). Городовые приказчики ведали епосредственно городскими крепостями, т. е. являлись как бы во-нными комендантами. Однако постепенно они начинают занимать-я и другими вопросами, связанными с военно-административным правлением: строительством дорог, мостов, обеспечением военных еревозок и хранением оружия. Одной из главнейших их обязан-остей стало проведение уездной мобилизации крестьянского и го.

14 Зимин А. А. Россия на рубеже. С. 252−254. — Новейшее исследование об (эволюции аппарата управления от времен Ивана Калиты до превращения Руси в диное государство" принадлежит Ю. Г. Алексееву (Алексеев Ю. Г. У кормила оссийского государства.).

15 Покровский Н. Н. От редактора. С. 6. родского ополчений. В их руках сосредотачивались и финансовы дела.16.

Для последних десятилетий XV в. Ю. Г. Алексеев считает воз можным говорить в целом о «реформе местного управления». Именн к этому времени «относятся правительственные акты, регулирующи деятельность местных органов власти — наместников и волостелей формулирующие основные принципы суда и управления».17.

Опыт выдачи московскими великими князьями особых уставны грамот, в которых фиксировались пределы прав кормленщиков,: обязанности по отношению к населению, уже был. Так, еще в 1397 г Василий Дмитриевич дал такую грамоту всему населению Двинско земли — от «бояр двинских» до сотских и «всех своих черных лю дей», всему «самоуправляющемуся земскому миру» (С. В. Рождест венский). Она гарантировала право обращения к великокняжескот суду любого человека в случае злоупотребления чиновников.

Белозерская уставная грамота 1488 г. еще более широко регла ментировала взаимоотношения между органами центральной власт (наместники) и местным населением. В ней не только повторялась, но расширялась норма, обеспечивавшая право белозерцев жаловатьс великому князю на наместников и их помощников. По ней такж устанавливалось «смесное» (совместное) судебное разбирательство наместничий суд был правомочен только в присутствии общинны представителей — сотского и «добрых людей». Специальная стать лишала возможности наместников вторгаться во внутреннюю жизн общины.

Двинская и особенно Белозерская уставные грамоты, таким об разом, отражают стремление центральной власти ограничить само властие наместников, с одной стороны, а с другой — признани центром большой значимости в местном управлении общинных ор ганизаций.18.

16 Носов Н. Е. Очерки по истории местного управления Русского государств первой половины XVI века. М.- Л., 1957. С. 15−197.

17 Алексеев Ю. Г. Реформы 60−90-х гг. в Русском государстве // Феодализм России. С. 63−64.

18 Алексеев Ю. Г. 1) Белозерская уставная грамота 148 В г. — первый законод тельный акт единого Русского государства // Спорные вопросы отечественной истори XI—XVIII вв.еков. Тез. докл. и сообщ. Первых чтений, посвященных памяти А. А. 3 мина. Ч. 1. М., 1990; 2) Белозерская уставная грамота 1488 г. и вопросы наместниче кого суда // ВИД. Т. XXIII. Л., 1990; 3) Белозерская уставная грамота и некоторы.

Чрезвычайно важен вывод, который делает Ю. Г. Алексеев: «Хотя уставная грамота (Белозерская. — Ю. К.) непосредственно обращена к населению только одного уезда, перед нами документ принципиального значения. Грамоту можно рассматривать как типовую. Видимо, предполагалось подобные грамоты дать и другим уездам Русского государства». Ряд норм и положений грамоты вошли в первый общерусский свод законов Московской Руси — Судебник 1497 г. 19 Более того, представляется, что вообще внутренняя политика Ивана III проводится в интересах земщины, как основной социальной опоры великокняжеской власти. Великий князь проявляет при этом «большую гибкость и дальновидность, используя сочувствие, помощь и поддержку народных масс» (Ю. Г. Алексеев).

Такова, к примеру, аграрная политика «государя всея Руси». «Впервые в истории Русской земли великокняжеская власть встает на защиту черных крестьянских земель».20 Рядом современных исследователей отмечалось, что в конце XV — начале XVI вв. великокняжеская власть «была заинтересована в сохранении и умножении фонда черных и дворцовых земель», крестьянство же, в свою очередь, «способствовало сохранению материального перевеса великокняжеской власти над.

91 ее противниками". Л. В. Данилова прямо пишет о выдающейся роли крестьянской черносошной общины при возникновении единого Российского государства. Преобладающая в центре страны община «служила материальной базой и массовой социальной опорой великокняжеской власти в политике объединения и централизации».22.

С созданием социальной основы на местах связано и формирование института служилых людей. «Поместная система. была не предпосылкой государственного объединения, а его непосредственным результатом».23 В дальнейшем она, безусловно, приведет к ковопросы социально-экономической политики Ивана III // Проблемы социально-экономической истории России. СПб., 1991; 4) Государь всея Руси. С. 161−162.

19 Алексеев Ю. Г. Государь всея Руси. С. 162, 192−193.

Алексеев Ю. Г. У кормила Российского государства. С. 107.

21 Горский А. Д. Борьба крестьян за землю на Руси в XV — начале XVI вв. М., 1974. С. 179, 186, 187- Алексеев Ю. Г. 1) Некоторые спорные вопросы в историографии Русского централизованного государства // Генезис и развитие феодализма в России. Л., 1983. С. 104−105, 111−112- 2) У кормила Российского государства. С. 126 и др.

22 Данилова Л. В. Сельская община в средневековой Руси. М., 1994. С. 196.

23 Данилова Л. В. 1) Становление системы государственного феодализма в России: причины, следствия // Система государственного феодализма в России. Ч. 1. М., 1993. С. 68−69- 2) Сельская община в средневековой Руси. С. 196. ренным переменам в судьбах общины. Пока же, в первые десятилетия своего создания, она воспринималась совсем по-иному. Существенные наблюдения и выводы по этому вопросу были сделаны В. Б. Кобриным. «Когда черные земли передавали в поместье, то статус владения менялся не полностью и не сразу. Поместье воспринимали как часть волостной земли, которая только находится „за“ помещиком. Помещик же выступал в роли покровителя волостных крестьян: становясь адресатом повинностей, которые раньше поступали государству, он должен был „стоять“ за волостную землю. Это выражение неоднократно повторяется в актах». Важно и то, что, наряду с «испомещен-ными» новгородцами и москвичами, помещиками становились «служилые люди местного происхождения, ставшие помещиками в своих или других уездах Центра», причем «основная масса выявленных помещиков этого времени не принадлежит к известным родам», — пишет В. Б. Кобрин.24 Таким образом, в течение ряда десятилетий помещики не были противопоставлены свободному сельскому общинному населению, но благодаря своему имущественному и служебному положению приобретали определенный авторитет и вес в местной общинной среде.

В интересах горожан проводится торговая политика (П. П. Смирнов, Ю. Г. Алексеев), приведшая по сути к образованию городского сословия. Здесь примером является торговая реформа 60−70-х годов в Суздале, которая, по мнению Ю. Г. Алексеева, «была не случайным явлением». Великий князь «пожаловал суздальцов городских людей: не велел. в городе селским торговцем стояти и на ряду с солью продавати в безмен и в денежник». Таким образом, торговля в городе становилась исключительным правом посажан. Также и Белозерская уставная грамота разрешает только «городьским людям белозерьским посажаном за озеро ездити и торговати по старине». Как Белозерская уставная грамота, так и более поздняя грамота белозерским таможенникам 1497 г. показывают, что «в своей торговой политике правительство Ивана III ориентируется прежде всего на горожан», данные грамоты, а также меры по сосредоточению торговли в определенных местах отражают «общую тенденцию торговой политики великого князя».25 В Белозерской грамоте также обращает на себя внимание.

24 Кобрин В. Б. Власть и собственность в средневековой России. М, 1985. С. 107, 114 -115.

25 Алексеев Ю. Г. Некоторые черты городской политики Ивана III // Генезис и развитие феодализма в России. Л, 1988. С. 168−169, 172−175. то, что так было и ранее — «по старине». Следовательно, Иван III лишь продолжает и подтверждает имевшую место исстари практику ведения торговли.

Последний вывод, как кажется, можно распространить на многие мероприятия Ивана III в отношении земщины. Они не нововведения, а, так сказать, хорошо забытое старое: Иван III по сути продолжает то, что существовало и до него, но только теперь пытается осуществить это в широких общерусских масштабах. Для возвышения же своей «самодержавной» власти он видит опору в широких слоях населения — в земстве. В этом суть его внутренней политики, в этом его заслуга в строительстве единого Русского государства.

В отечественной историографии XX в. преувеличено противостояние власти и общества в средневековый период. Не идеализируя их отношения, все-таки надо заметить, что в большей степени они имели не «революционный» характер, а эволюционный. А это подразумевало своеобразный «консенсус» княжеской, великокняжеской, наконец, царской власти с земскими институтами и их представителями. В условиях незавершенного отрыва публичной власти от общества более реальным представляется именно «мирное сосуществование» различных ветвей властей.

Еще в период Древней Руси зарождается народная идеология веры в монарха. Закрепившись в массовом сознании «людья», она перешла и в следующую эпоху. «Современные историки облекли ее в термин „царистская идеология“, „наивный монархизм“. .В „наивном монархизме“ наши историки усматривают такие идеализированные представления о монархе, какие в корне расходятся с его реальной политикой, видят в нем утопические надежды народа на лучшую жизнь и избавление от социального гнета». Но так ли это? И. Я. Фро-янов, продолжая анализировать подход к данному вопросу, пишет: «Термин «наивный монархизм» явно ущербный. Утверждать, что народ столетиями верил в царя, не имея на то никаких оснований в реальной жизни, — значит превращать его в какого-то простофилю, не способного понять действительность. Однако никакая идеология не сможет укорениться и существовать долгое время, если она не имеет опоры в действительной жизни. Существовали реальные исторические причины веры в монарха, в «правду воли монаршей» «.26 В.

26 Фроянов И. Я. Вступительное слово // Дом Романовых. С. 13. — См. также: Шапиро А. JI., Раскин Д. И., Фроянов И. Я. Ленинская характеристика наивного монархизма. Наивный монархизм крестьян в истории феодальной России // Тез. рамках русского средневековья такой реальной причиной, представляется, стала «земская политика» Ивана III и его наследников.

В этой связи уместно привести слова JI. А. Тихомирова. Известный теоретик российской монархической власти подводил такой итог относительно русского средневековья: «Вообще в своей государственной идее наши предки не просто повторяли чужое слово, а сказали свое, тем более веское, что при этом самосознание верховной власти столь же поразительно совпадает с политическим самосознанием на.

27 рода.".

80−90-е годы XV в. Ю. Г. Алексеев называет «эпохой». «Эта эпоха составляет качественный рубеж, отделяющий старую удельную Русь от нового централизованного государства, и открывающий перспективу дальнейшего развития Русского государства в XVI веке».28 Соглашаясь в целом с выводом о судьбоносности для России времени Ивана III, добавим следующее. Нам кажется, что какого-либо резкого перелома все-таки не произошло. Новое «качество» было подготовлено всем предыдущим ходом развития Руси, опиралось на опыт традиционных институтов. Переход к новым формам общественной жизни был осуществлен плавно, органически, без каких-либо социальных потрясений.

В отличие от ряда исследователей, усматривающих появление самодержавия в татарский" «период и как следствие ордынского влияния, необходимо сказать, что реальные признаки самодержавной власти появляются как раз после свержения ига. Однако самодержавие опирается в своем возвышении на традиции земского управления и собственно на различные слои самого земства, участвуя таким образом в формировании сословий крестьян, горожан, служилых людей (дворян). В конце XV — начале XVI вв. самодержавие не может существовать без земства, как в начале XVII в. земство не могло существовать без монархии.

Начатые в конце XV в. реформы были продолжены в первой половине XVI в. Еще раз нужно подчеркнуть, в частности, что они докл. и сообщ. XII сессии Межреспубликанского симпозиума по аграрной истории Восточной Европы. М., 1970. Ср.: Черепнин JI. В. Образование Русского централизованного государства в XIV—XV вв. М., 1960. С. 264−275- Буганов В. И., Преображенский А. А., Тихонов Ю. А. Эволюция феодализма в России. М., 1980. С. 132.

27 Тихомиров Л. А. Единоличная власть как принцип государственного строения. М., 1993. С. 87−88.

28 Алексеев Ю. Г. Реформы 80−90-х гг. в Русском государстве. С. 65. создавались не на пустом месте. Их предшественниками были статьи Белозерской уставной грамоты и Судебника 1497 г. о судебном представительстве местного населения, опиравшиеся, в свою очередь, на старую традицию неписаного русского права".29 Необходимость их была настолько очевидной, что реформирование не «замораживалось» ни при Василии III, ни в правление Глинской, ни во времена боярского правления. Логическое завершение реформ приходится на середину XVI в. Земская, губная и поместная реформы подвели итог строительству здания великорусской государственности. Реформы сложили прочный фундамент остальной постройки, возвышавшейся над ним, но не могущей существовать отдельно от него самодержавной власти великого князя, позже царя, и Земского Собора. Единое Русское государство образуется как земско-самодержавное государство.' Не идеализируя отношений великого князя, аристократии, бюрократического аппарата, земских институтов, мы должны признать в целом определенное равновесие, а в отдельных случаях и приоритет земских традиционных порядков.

Таким образом, на рубеж XV-XVI столетий приходится рождение — впервые в истории русской цивилизации — единого Русского государства. Государства, воплотившего в себе основы самодержавия и общинности, государства земско-самодержавного по форме и по существу. «.

Алексеев Ю. Г. Белозерская уставная грамота 1488 г.. С. 222.