Становление принципата: Республиканские традиции в оформлении императорской власти

Современный подход к историческому процессу предполагает отказ от жесткого детерминизма, то есть представления об определяющем значении какой-либо одной из сторон жизни общества, и акцентирует тесную взаимосвязь экономической, политической и духовной сфер. При таком подходе следует признать, что характер, организация и способы осуществления государственной власти являются одним из структурообразующих элементов всякой цивилизации, а потому исследование конституционного развития Древнего Рима можно отнести к актуальным проблемам исторической науки. В изучении римской истории государственно-правовой аспект играет более важную роль по сравнению с его значением в изучении других древних обществ и государств, ввиду особого консерватизма римской аритократически-крестьянской гражданской общины. В Риме правовая база власти могла быть условием политического кризиса, даже если она выступала как прикрытие для более глубоких причин, и уже сам формализм власти являлся важнейшей полисно-республиканской традицией.

Без преувеличения самым важным моментом в развитии римской государственности является принципат, государственно-правовая форма Ранней империи, начало которой было положено правлением Августа. Не случайно крупнейший историк античности Е. М. Штаерман в 1989 году опубликовала статью, в которой выдвинула положение, что государство, как «специальный аппарат принуждения, стоящий над обществом и защищающий интересы одного класса», окончательно складывается только во времена Августа1. Данная гипотеза положила начало дискуссии отечественных и зарубежных ученых. Точка зрения Е. М. Штаерман, правда, не получила поддержки у большинства участников дискуссии, но значение принципата в развитии римской государственности показывает сама постановка вопроса.

В основе дискуссии находилась проблема дефиниции государства, а именно приложения марксистского его определения к историческому развитию Рима, но все без исключения участники дискуссии исходили из того, что специфику и эволюцию древнеримской государственности определяет многозначное понятие «полис"3, являющееся ключевым для характеристики античной цивилизации в целом. В трудах отечественных ученых-антиковедов тема античной гражданской общины, характерной для Греции (7гоА, ц) и Рима (сгуйаэ) социополитической и социокультурной формы, уже давно стала центральной 4. Принципат Августа завершает историю Римской республики и открывает эпоху империи. Его можно признать явлением рубежным для всей античной, или греко-римской, цивилизации, а потому трактовка принципата также определяется общей концепцией полиса.

Разработанная в отечественном антиковедении многими исследователями концепция полиса является основополагающей для характеристики государственного развития Рима. По проблеме становления римской государственности концептуальное значение имеют, в частности, труды А. И. Немировского, С. Л. Утченко, Е.М.Штаерман5. Но наиболее полно процесс становления римского полиса исследовала в последнее время И.Л.Маяк6. Как указывает исследовательница, «в Риме образование государства хронологически предшествовало образованию сгуйав». Иначе говоря, основные государственные институты берут начало еще в царском периоде. Такой взгляд (что немаловажно) соответствует и представлениям самих римлян о начале собственной государственности. Изгнание царя Тарквиния Гордого и установление республики И. Л. Маяк оценивает как важный шаг на пути развития полисной государственности Риматем самым реализовалась характерная для полиса тенденция к демократизации (власть римских царей она считает аналогичной греческой старшей тирании). Как полис, Рим сформировался в ходе борьбы патрициев и плебеев к Ш в. до н.э., когда оба сословия образовали равноправный гражданский коллектив, в котором утвердилась античная форма собственности.

Становление полисной государственной организации в раннем Риме и развитие полиса, как коллектива граждан, было единым процессом. «Принятие, по крайней мере, состоятельных плебеев Сервием Туллием в войско, — пишет И. Л. Маяк, — сделало их если и не полноправными, то все же гражданами. Это обстоятельство способствовало жизнестойкости плебса и позволило ему добиться учреждения плебейского трибуната, поистине уникального явления. С помощью такой магистратуры римские плебеи, чуждые римской гентильно-куриатной организации, добились, в конце концов, включения в курии и в рориИхБ"8. Можно сказать, что развитие гражданства, общественное начало полиса, все же несколько опережало становление его государственно-политических институтов — по общему правилу, имеющему, пожалуй, общеисторическое значение. Так реформа Сервия Туллия предшествовала важнейшему изменению государственности — установлению республики, а также непосредственному и необходимому дополнению начальной республиканской государственности — трибунату. В конституционном отношении установление республики представляется переходом к более демократическому использованию империя (ппрегшт), что выразилось в коллегиальности и срочности новой высшей магистратуры — консулата. А учреждение народного или, правильнее, плебейского трибуната9 — еще одним необходимым ограничением патрицианского правления, дополнительным гарантом народного суверенитета. Также в дальнейшем развитии Рима изменения гражданства предваряли изменения государственности. Согласно концепции, выдвинутой С. Л. Утченко, кризис полиса предшествовал кризису республиканского строя 10 (в дальнейшем формальный эдикт Каракаллы также предшествовал доминату).

Но между греческим полисом и римской цивитас имелись и довольно существенные различия, связанные с особыми историко-географическими условиями развития этих обществ. Важным различием между ними представляется большая степень открытости римской гражданской общины по сравнению с древнегреческой11. В Риме всегда существовали социальные институты, позволявшие расширять число граждан за счет включения постороннего населения12. Еще более важным в этом отношении является установление градационной шкалы гражданских прав — полноправного римского гражданства для ряда латинских общин и римского гражданства без права голосования для некоторых италийских. При этом немаловажно, что процесс складывания римской сгуйаБ, протекавший в условиях борьбы плебеев и патрициев, хронологически совпадал с завоеванием Италии и созданием римско-италийского союза. Формировавшийся полис одновременно утверждал себя во главе других полисов Италии.

Открытость римской Ыукаэ послужила определяющим условием становления державы римлян. До Ш в. до н.э., пока шло формирование с^йаэ, то есть за период без малого в полтысячи лет (753 — 287 гг. до н.э.), римляне подчинили своей власти лишь древнюю Италию (без северной части Аппенинского полуострова), в сущности очень небольшую территорию. Это был, пожалуй, предел возможностей любой полисной структуры. Более широкая экспансия в Пелопоннесской войне закончилась в мире греческих.

1 о полисов глубоким кризисом, как для побежденных, так и для победителей. Рим, противостоявший Карфагену, тоже был на краю гибели, а победил, в сущности, благодаря открытости своей сгуйаБ и, соответственно, — прочности римско-италийского союза. Насколько тяжелой была дуэль с Карфагеном, настолько легкими выглядят последовавшие завоевания. На подчинение Италии власти Рима ушли столетия, на борьбу с Карфагеном — десятилетия, в дальнейшем войны заканчивались в считанные годы14.

В результате завоеваний Рим обзавелся провинциями, организация которых означала важный и во многом переломный момент в истории его государственно-правового развития. Фактически при сохранении полисной республиканской государственности образовалась империя (в римском понимании — территории и народы под контролем магистратского империя). В результате Рим был вынужден перешагнуть границы гражданской общины (в I в. до н.э., со времени Союзнической войны), вслед за чем его государственность начала обретать новые качества и, наконец, получила новую формупринципат.

Путь к принципату лежал через эпоху гражданских войн, в ходе которых постоянными стали «нарушения"15 республиканских конституционных традиций. К их числу относят отстранение магистратов от власти ранее установленного срока, проведение законопроектов в комициях без предварительного одобрения их сенатом, наконец, возникновение военных диктатур Суллы, Цезаря и вторых триумвиров. Вместе с тем появляются также конституционные 1 новации, которые трудно квалифицировать как «нарушения» — введение чрезвычайного положения путем senatus consultum ultimum, появление экстраординарных командований, то есть предоставления империя частным лицам, отдельно от должности. Завоевания римлян вызвали, таким образом, существенные структурно-функциональные изменения в механизме государства. Принципат Августа явился, с одной стороны, первым итогом этого развития. С другой стороны, он послужил отправным моментом для последующего развития.

История римского принципата, по словам Н. А. Машкина, автора наиболее фундаментального исследования принципата в отечественной историографии, «принадлежит к числу тех «вечных тем», которые всегда кажутся свежими и в то же время всегда могут считаться устаревшими"16. Принципату посвящено необозримое количество исследований ученых разных стран и поколений, направлений и школ. Учет хотя бы основных исследований явился бы нелегкой задачей даже для специальной историографической работы. При этом формально-юридические исследования составляют одно из направлений в историографии принципата, но направление очень важное (в этом отношении достаточно указать на значение трудов Т. Моммзена). Специальных работ, посвященных государственно-правовому аспекту принципата, в отечественной историографии явно недостаточноинтерес к данной проблематике проявился сравнительно недавно. Между тем существующие в науке концепции принципата основаны в значительной мере именно на той или иной оценке его государственно-правовой стороны, в том числе правового оформления власти Августа и его преемников. Не случайно в историографии стал традиционным вопрос: что же такое принципат — монархия, республика или нечто новое, например, диархия?

В настоящее время, правда, вопрос уже не ставится так прямолинейно и однозначно, большинство исследователей признают «синтетический» (по выражению А.Б.Егорова17) характер принципата. В современной историографии имеется в связи с этим тенденция к абсолютизации уникальности принципата и признанию невозможности его определения в современных юридических понятиях. А. Б. Егоров, резюмируя свой историографический обзор, назвал.

1Я такой подход к принципату «методологическим тупиком», Я. Ю. Межерицкий то же самое расценил как достижение современной науки19. Ближайшим поводом для отказа от определения принципата как монархической или республиканской формы стало указание на то, что термин «республика» не означал в древности конкретную форму государства, как в наше время, но был шире современного, противопоставляемого ныне «монархии"20. Тем самым «восстановленная республика» Октавиана Августа может трактоваться не как реставрация определенной государственно-политической формы, а как восстановление нормального функционирования государственных институтов,.

21 22 «конституционного правления» или «государства вообще». В подчеркивании этого терминологического несоответствия можно усмотреть предостережение от модернизирования прошлого, с чем следовало бы согласиться. Примечательно отношение к аутентичному значению термина республика" авторов наиболее полных специальных исследований принципата, имеющихся в отечественной историографии. В монографии.

Н.А.Машкина этот вопрос игнорируется, в монографии А. Б. Егорова данное.

23 терминологическое различие отмечено (со ссылкой на труд Хр. Мейера), наконец, в последней по времени работе Я. Ю. Межерицкого оно приобретает.

Л J принципиальное значение. Поскольку та же тенденция наблюдается в зарубежной историографии, вопрос, следует признать достаточно важным, по существу речь идет о методологической проблеме, требующей от исследователя выяснения собственной позиции.

У римских авторов «res publica» имела широкий спектр значений, и не тождественность современного термина «республика» и латинского «res publica», конечно, должна быть принята во внимание при переводе с языка на язык (что относится ко многим другим терминам). Вместе с тем аутентичный смысл того или иного термина не может служить основанием для оценочной характеристики явлений и процессов прошлого. Указания на оригинальное значение термина показывают только, что Август не лицемерил, якобы, выдавая за республиканское правление созданную им монархическую форму правления. Е. М. Штаерман, отметив, что для римлян само понятие «республика» не противопоставлялось монархии так, как это имеет место в современном сознании, писала: «Когда Август прокламировал восстановление „свободной республики“, это не было двуличием и демагогией, а значило для него и его современников, что он покончил с господством „тиранов“ или, по крайней мере, лиц, наделенных экстраординарными полномочиями, и восстановил законность и порядок, присущие истинно свободной республике». Но это не освобождает нас от оценки того, что он в действительности сделал, от оценки принципата в современных политологических понятиях и конституционных терминах.

Конечно, множество значений термина «res publica» показывают, что «восстановление республики» Августом не адекватно, скажем, «уничтожению монархии, или отказу от нее». И все же в восприятии римлян Август восстанавливал определенную форму государства, а не государство вообще. Примером может служить высказывание Веллея Патеркула (II, 89): «была возвращена древняя и старинная форма государства», или республики (prisca illa et antiqua rei publicae forma revocata). Как точно заметил П. Картледж, «res publica» может в латинских текстах означать нечто вроде «публичные органы государства», но невероятно, чтобы сенатский декрет, частный погребальный элогий и римский писатель — все бы сошлись на таком эзотерическом словоупотреблении, тем более, что уже в первых двух главах «Res Gestae» такое значение термина просто исключается. П. Картледж ставит совершенно точный вопрос: если Август не объявлял об основании монархии (а mos maiorum это абсолютно запрещал), что еще мог бы он делать, когда «передавал» res publica из своей potestas в.

ОН распоряжение SPQR, чем, нашими словами, восстанавливать республику? Как справедливо указывает И. Л. Маяк, слова меняют свои значения, но история, как.

28 наука, имеет свой понятийный аппарат .

Как все же следует оценивать государственно-правовую форму принципата в современных терминах — этот вопрос, поставленный в классических исследованиях многих ученых прошлого и нынешнего столетий, остается в силе. При желании можно формулировать его иначе: восстановил ли Август то, что римляне называли «республикой», и что Полибий определял как «смешанное государственное устройство», то, что можно назвать традиционное конституционное правление? Но лучше, понятнее и точне: восстановил ли он аристократическую республику? Или же он всех обманул, и лозунг был обусловлен исключительно расчетом на социальную психологию? И можем ли мы считать принципат разновидностью республиканской или монархической формы правления? Отказ от определения принципата как одной из форм монархического или республиканского правления все равно оставляет открытым вопрос о степени преемственности принципата и республики, о соотношении традиций и новаций в принципате, в том числе в государственно-правовой области.

Впрочем, любой ответ на этот вопрос не исчерпывает сущности явления. И целью настоящей работы не является доказательство того или другого. Характеризовать принципат в целом, как политическую систему, на основе только его государственно-правового оформления неправомерно уже с позиций общей теории государства и права. Дело в том, что форма государства зависит от политического режима и формы правления и меняется в силу того, что меняются ее компоненты — вначале, как правило, политический режим, а за ним и форма правления. Упомянутый «вечный вопрос» о принципате адресован только к форме правления, а принципат, как система, — это государственно-правовая форма Ранней Римской империи, и таким образом, любой ответ на него не исчерпывает сущности явления. В то время как политический режим, который характеризуется методами управления, а также изменениями государственного аппарата (террор принцепсов первой династии, снижение роли сената, комици-ев, магистратур), можно признать монархическим, форма правления, напротив, оставалась в теории республиканской. Исследование формы правления при таком подходе есть исследование республиканского антуража принципата, что само по себе не девальвирует исследование, поскольку при этом может быть выяснено, в какой мере форма правления «запаздывала» по сравнению с политическим режимом. В свою очередь вывод об этом служит общей характеристике общества и эпохи.

При исследовании формы правления наиболее важен, конечно, вопрос о государственно-правовом оформлении центральной власти. Но исследование формы власти не является решающим для определения принципата как государственной формы. Нет, разумеется, оснований абсолютизировать формально-правовой подход к принципату (как и любой другой). И все же формально-юридические исследования составляют одно из важнейших направлений в историографии принципата (в этом отношении достаточно указать на значение трудов Т. Моммзена). И хотя генезис принципата был обусловлен многими факторами, изучение его государственно-правовых основ все-таки не исчерпало своих возможностей.

Власть принцепса фактически базировалась на контроле над армией и возникавшим бюрократическим аппаратом. Но по какому праву принцепс имел этот контроль? Экстралегальные элементы власти: особый авторитет (аисШгйаз) правителя, его титулы «император» и «принцепс», религиозный культ императора и т. п. — играли исключительно идеологическую роль и не имеют отношения к правовой базе принципата. Август для оформления своего господствующего положения в государстве использовал только два конституционных элемента — imperium и tribunicia potestas, предоставлявшихся народом и сенатом. Только эти элементы власти были постоянными, а не принимаемыми время от времени, как цензура или консулат. Не все принцепсы принимали титул «Отец Отечества», не все были обожествлены, никто не обладал такой, как Август, auctoritas.

Выяснение роли и смысла государственно-правового оформления власти римских принцепсов представляется особенно важным для целого ряда проблем истории принципата: его генезиса, политической формы и идеологии. В современной историографии именно государственно-правовой аспект является определяющим для основных концепций принципата. Роль конституционных элементов показывает степень преемственности принципата по отношению к республике. Это, прежде всего, относится к принципату Августа, который не только явился непосредственным продолжением республики, но официальная идеология которого во многом сводилась к всемерному подчеркиванию этой связи. Государственно-правовой аспект генезиса принципата находится во взаимосвязи с аспектом социально-психологическим. Принципат явился итогом гражданских войн и представлял собой форму общественного компромисса. В такой ситуации проявление республиканских традиций на уровне конституционном обусловливалось во многом социально-психологическим фактором. И, наоборот — по государственно-правовым мероприятиям Августа и его ближайших преемников можно судить о социально-психологическом состоянии рим.

90 ского гражданства (что блестяще сделано в исследованиях Г. С.Кнабе) .

Цель настоящей работы заключается, прежде всего, в том, чтобы по возможности заполнить имеющуюся лакуну в отечественной историографии принципата, рассмотрев два основных магистратских компонента власти римских принцепсов (imperium и tribunicia potestas). Конкретные же задачи исследования состоят в определении содержания и эволюции императорской власти, реально-правового и идеологического значения ее магистратских основ. При этом общая идея работы состоит в исследовании магистратских компонентов власти с учетом их исторического развития в республиканский период. Только выяснив, что собой представляли империй и трибунская власть в истории Рим— ской республики, можно понять, почему Август выбрал именно их в качестве { I правовых основ своего господствующего положения в государстве. Общая идея работы потребовала, таким образом, исследовательского отношения к вопросу об истоках и эволюции магистратской власти, а потому в работе не просто предприняты более или менее развернутые экскурсы в эпоху республики, а предложено решение некоторых специальных проблем, связанных с государственно-правовой характеристикой империя и трибунской власти. С другой стороны, вопрос о реально-правовом и идеологическом значении магистратских источников власти императора потребовал обращения к истории правления ближайших преемников Октавиана Августа.

Такая постановка вопроса обусловлена важнейшим методологическим принципом, заключающемся в обязательности оценки государственно-правовых форм в широком историческом контексте. Она также базируется на утвердившейся в отечественном антиковедении концепции римской гражданской общины. Исследования Г. С. Кнабе убедительно показали, что полисные начала римской культуры не были исчерпаны в период первых двух столетий империи30, а потому республиканские конституционные традиции представляют собой проявление все того же полисного сознания и полисной культуры и заслуживают самого пристального внимания. В диссертации предлагаются решения по вопросам: о соотношении должности и власти в римском государственном праве, о правовой основе трибунской власти, о генезисе империя Августа в 27−23 ив 19 гг. до н.э., об идеологическом значении трибунской власти и империя и их роли в механизме передачи власти при принципате.

Еще одной целью диссертационной работы является изучение исторических событий, приведших к установлению принципата, поскольку государственно-правовые прецеденты должны рассматриваться только в историческом контексте. Кроме того, история не должна быть обезличена, ее творят живые люди, и не случайно оценка личности самого основателя принципата непосредственно связана с оценкой дела его жизни, то есть принципата. В задачу работы не входит написание истории политической деятельности и правления Августа, для чего требовался бы значительно более объемный труд. Рассказывается только о вступлении Октавиана в политику, о его пути к власти и магистратуре, что позволяет судить о личности Октавиана и его отношении к конституции. «Итак, лицемер и трус, эгоист и ипохондрик, коварный и жестокий тиран, к тому же человек весьма средних способностей — такой или почти такой образ преподносит нам новая историография», — писал С. Л. Утченко, не принимавший лI таких оценок. Как представляется, Октавиан не был таким, по меньшей мере, в самом начале пути. Но он не соответствует и той яркой характеристике, которую ему дал С. Л. Утченко: гениальный прирожденный политик, во всех действиях которого, больших и малых, «поражает постоянно ощутимое присутствие дальновидного расчета», который «окрылен блестящей интуицией». «Вершиной интуиции» С. Л. Утченко считал «вступление в союз с Антонием, после того как тот был разгромлен в Мутинской войне"32. Я. Ю. Межерицкий о том же времени после разгрома Антония пишет, характеризуя так: «. .Все более осознавая необходимость объединения цезарианцев и использования грубой силы, Октавиан в силу изначально усвоенных им «республиканских» представлений и ценностей, осознанно и инстинктивно стремился держаться традиций и конституционных норм». Изучение событий в хронологической последовательности, которая требует уточнения, позволяет иначе оценить Октавиана и его отношение к конституции.

Характеристика источников.

Дискуссионность многих вопросов истории государственно-правового развития Древнего Рима обусловлена, с одной стороны, особым характером этого развития, а с другой — состоянием и характером источников. У римлян не было писаной, строго системной, фиксированной конституции. Их государственно-правовые установления и институты развивались и оформлялись постепенно, главным образом прецедентным путем. При этом законов, которые бы определяли компетенцию и прерогативы той или иной власти в истории Рима имеется очень мало. В связи с этим формально-правовые исследования базируются в основном на изучении прецедентов, фиксируемых античной традицией, а, следовательно, и для такого рода исследований наиболее важными источниками являются сочинения древних писателей.

Поиск и изучение примеров в литературных источниках для реконструкции государственно-правовых институтов Рима чаще всего связаны с множеством специальных научных проблем, в том числе методологического характера. Во внимание приходится принимать достоверность сообщения, которая обусловливается видом и характером источника, национальной принадлежностью, временем жизни древнего автора, его методом работы. Это в целом характерно для всякого исторического исследования. Однако при исследовании государственно-правовых институтов Древнего Рима важнейшим моментом становится также контекст сообщений древних авторов: обстоятельства того или иного действия, характер действующего лица, восприятие данного действия современниками и автором текста. Кроме того, приходится учитывать как предшествующее, так и последующее историческое развитие. Тот или иной пример деятельности магистратов или комиций может выглядеть в источнике, как нарушение неписаной конституции. Но это нарушение может быть различным: случайным, намеренным, вынужденным, наконец, закономерным и оправданным. Оно может иметь значение прецедента для дальнейшего государственно-правового развития, а может остаться единственным в своем роде. Таким образом, реконструкция древнеримских государственно-правовых институтов требует труда, прежде всего, историка, а не юриста.

Поскольку общая идея работы состоит в том, чтобы проследить развитие магистратских компонентов императорской власти на всем протяжении их исторического развития, в работе изучаются данные источников не только о времени принципата Августа, но и о раннем периоде республики. Для этого периода нет связного аутентичного описания. Древние авторы, чьи сочинения дошли до нашего времени и служат основными источниками, сами получали сведения из вторых и даже из третьих рук. Первым аутентичным изложением является труд Полибия (П в. до н.э.), от которого сохранились целиком лишь первые пять книг с изложением событий Пунических войн. Для последующего времени имеются или достаточно достоверные источники, когда можно проверять одно аутентичное изложение другим (например, для времени Цицерона), или же, напротив, известия слишком скудны. В последней ситуации находится период от последней Македонской войны, на которой обрывается сохранившееся изложение Ливия, и примерно до смерти Суллы.

Иначе обстоит дело с состоянием традиции в отношении охвата событий римской истории. О раннем времени (до Полибия) главными источниками являются сочинения Тита Ливия (59 г. до н.э. — 17 г.) и Дионисия Галикарнасского (также современник Августа). Меньшее значение имеет труд Диодора34. Таким образом весь начальный период государственно-правового развития Рима предстает в связном изложении лишь писателей времени Августа, чьи данные можно сверять только с отдельными сведениями из писателей все того же времени конца республики — начала империи. Труд Дионисия охватывает лишь небольшой период римской истории (до 443 г. до н.э.), и потому вопрос о достоверности ливианской традиции является самым главным вопросом всей римской историографии. Труд Ливия «История Рима от основания города» состоял из 142 книг, охватывавших все основные события истории (и даже предыстории) Рима до современного Ливию этапа (до 9 г. до н.э.), то есть до правления Августа. К сожалению, из сочинения Ливия сохранились только книги 1−10 и 21−45. Но о содержании утраченных книг можно судить по эпитомам, или периохам (оглавлениям), составленным в IV веке. Для времени конца республики и установления принципата оглавления тоже являются важным историческим источникам. Они все же позволяют судить о том, как оценивал события ученый историк, близко знавший Августа. В ряде случаев оказываются важными и отдельные факты или формулировки, содержащиеся в эпитомах.

Об источниках Ливия, о подборе им материала, о его методологии существует значительная научная литература, но единства мнений по данной проблематике нет, что и не удивительно, поскольку сочинение Ливия сохранилось на четверть, а от сочинений анналистов — небольшие отрывки35. Тем не менее, ряд выводов исследователей творчества Ливия можно считать общепринятыми. Ливий — типичный представитель римской историографии времени Августа, когда главное значение имело составление сводных трудов. Но не следует полагать, что Ливий занимался переосмыслением прошлого в угоду новому режиму. Целью Ливия была полнота информации и именно тем авторам, которые давали максимум ее, он и следовал36. При жизни историка были целы еще многие древние документы, но Ливий не был оригинальным исследователем и сам не обращался к первоисточникам. Он сопоставлял и выбирал уже готовые исторические сочинения, подвергая их литературной обработке37. Однако источники источников Ливия, по мнению большинства современных исследователей, были достаточно надежными и достоверными. Как сейчас принято считать, в 390 г. до н. э. во время галльского погрома не все государственные архивы были уничтожены, а потому материал Ливия о раннем периоде истории Рима восходит к аутентичным свидетельствам, таким как апо о «nales maximi и libri lintei .

Для суждения о конституционном развитии республиканского Рима важны данные, содержащиеся в сохранившихся сочинениях Г. Юлия Цезаря (100−44 гг. до н. э.) и его горячего сторонника и офицера Г. Саллюстия Криспа (86−35 гг. до н.э.). Но наиболее важным источником, являющимся связующим звеном между историей начальной римской государственности и ранним принципатом, являются речи, трактаты и письма М. Туллия Цицерона (106−43 гг. до н.э.). Его высказывания о римском конституционном развитии представляют собой взгляд юридически широко образованного римлянина, политического деятеля, активного участника многих событий. Цицерон важен также как представитель тех кругов римского общества, с которыми особенно должен был считаться Октавиан — как в смысле их политического веса, так и в смысле их идеологического влияния. Для суждения о принципах и характере государственно-правового развития Рима особенную ценность представляют трактаты Цицерона «О государстве» и «О законах», а его письма и речи против М. Антония («Филиппики») — бесценный источник для времени начала борьбы Октавиана за власть. Эти свидетельства участника событий, одного из последних защитников республики, уникальны как датирующий материал, позволяющий судить о времени и последовательности происходивших событий.

К сожалению, о времени Августа нет связного исторического описания, которое принадлежало бы перу современника становления принципата. Однако известно, что существовала обширнейшая историческая литература, хорошо известная и сохранившаяся еще столетие спустя. «Не было недостатка в блестящих дарованиях и для повествования о времени Августа, пока их не отвратило от этого все возраставшее пресмыкательство перед ним», — отметил, может быть, лучший из римских историков Корнелий Тацит, начиная sine ira et studio свой труд, посвященный правлению преемников первого императора (Tac. Ann., I, 1). Можно лишь указать траурный для нас список утраченного, который ко всему является далеко неполным, потому что о множестве сочинений и документальных свидетельств, наверняка, не сохранилось и упоминаний.

Утрачены: сочинение Октавиана о Кантабрийской войне и его автобиография39, записки его ближайших друзей и соратников М. Агриппы Постума и Г. Цильния Мецената, а также записки и мемуары деятельных участников событий — М. Валерия Мессаллы Корвина, Кв. Деллия, самоапология М. Антония, специальное сочинение о втором триумвирате М. Теренция Варрона, «История» Г. Азиния Поллиона, исторический труд Т. Лабиена и сочинения Кассия Севера. Не дошли «Анналы» Кремуция Корда, изложившего события от гибели Цезаря до смерти Августа, сочинение, за которое автор поплатился жизнью при Тибе-рии (Tac. Ann., IV, 34). От того же времени преемников Августа не сохранилось историческое сочинение Ауфидия Басса, продолжившее труд Ливия, «История» М. Клувия Руфа, а также исторические сочинения Г. Плиния Старшего, продолжавшие труд Ауфидия Басса.

Список авторов, современников Августа или живших вскоре после него, чьи исторические сочинения в той или иной степени дошли до нашего времени, очень краток: Николай Дамасский, Корнелий Непот (ок. 109 — 29 гг. до н.э.), Помпей Трог (в передаче Юстина, хрониста II в.), Валерий Максим (п. пол. I в.), Веллей Патеркул (ок 20 г. до н.э. — ок. 31 г.). При этом ни один из их трудов не сохранился полностью. Сохранившиеся «География» Страбона (ок 40 г. до н.э. — 25 г.) и «Естественная история» Плиния Старшего (23/24 — 79 гг.), не являются историческими сочинениями. Некоторое значение имеют лишь содержащиеся в них отдельные указания и ссылки на время Августа. То же самое относится к историческим книгам Иосифа Флавия. Из этой группы литературных источников наибольшее значение для изучения конституционного аспекта принципата имеет «Римская история» Веллея Патеркула40. Этот труд важен уже тем, что он в полной мере представляет апологетическое направление в римской историографии принципата, причем имеется исключительная возможность сравнения его с противоположным, критическим, направлением, представленным в сочинениях Корнелия Тацита (ок. 55- ок. 120 гг.) и Г. Светония Транк-вилла (ок. 70 — ок. 140 гг.). Из сохранившихся сочинений Тацита для изучения времени Августа имеют значение, главным образом «Анналы», охватывающие период от смерти Августа до гибели Нерона. Труд Г. Светония Транквилла «Жизнь двенадцати цезарей» включает единственную сохранившуюся целиком биографию Августа (биография, написанная Николаем Дамасским, дошла фрагментарно). В целом ряде случаев Светоний дает важнейшую информацию, имеющую определяющее значение при решении проблемных вопросов.

Об интересующем времени установления и оформления принципата имеются также подробные исторические труды греческих авторов, живших значительно позднее: Плутарха (ок. 46 — после 119 гг.), Аппиана (ок. 100 — ок. 170 гг.) и Диона Кассия (ок. 160 — 235 гг.). Именно в их сочинениях содержится наиболее подробное изложение событий. Эти данные в основе достоверны, поскольку взяты из не дошедшей до наших дней античной литературы, но нуждаются в соотнесении со сведениями современников принципата.

В «Параллельных жизнеописаниях» Плутарха особенный интерес представляют биографии Тиберия и Гая Гракхов, Мария, Суллы, Сертория, Лукулла, Красса, Помпея, Цезаря, Цицерона, Брута, Антония. Плутарх был замечательным писателем-моралистом, но не историком. Для него важнее были моралистические задачи, а не историческая достоверность. Он однако обладал огромной эрудицией и использовал в своих сочинениях многие несохранившиеся труды греческих и римских авторов, чем и определяется ценность его труда как источника знаний по истории Рима41. «Гражданские войны» Аппиана (XIII-XVII книги его объемного труда «Римская история») являются единственным сохранившимся памятником античной историографии, в котором дано подробное и связное изложение истории поздней Римской республики — от Гракхов до Октавиана. По вопросу о возможных источниках Аппиана имеется обширная литература42. С точки зрения ряда ученых, Аппиан опирался в «Гражданских войнах» на какой-то один, наиболее важный для него и подробный источник, лишь сокращая и видоизменяя его. В этой связи указывались сочинения Азиния Поллиона, Кремуция Корда, Рутилия Руфа и Плутарха. Согласно другому мнению, Аппиан комбинировал несколько источников, и его ссылки на некоторые из них, а также прямые заявления об этом (И, 70- III, 84) заслуживают полного доверия. Во всяком случае, даже если Аппиан не вполне оригинален в своем исследовании, его заслугой является выбор превосходных источников (или источника), что выразилось в знании мелких подробностей. Труд Диона Кассия «Римская история» является, в свою очередь, наиболее полным из сохранившихся исторических описаний времени Августа. В работе учтены также довольно сжатые сообщения, П. Анния Флора, Авла Геллия, Аврелия Виктора, Евтропия и других древних авторов.

Для источников о раннем принципате главным является вопрос об их политической тенденциозности, а не вопрос об их достоверности. Этим характеризуется главный источник — знаменитое политическое завещание Августа, опубликованное Тиберием, «Res Gestae"43. Оценка государственно-правового положения Августа зависит в современной историографии именно от этого памятника. Зато другой важный источник, единственный последовательно излагающий историю развития власти Августа, «Римская история» Диона Кассия не является политическим документом, но может быть местами неточным, поскольку это свидетельства писателя Ш века. Таким образом, в отношении фактов из них предпочтительнее текст Августа, а по части оценки и толкования фактов — труд Диона.

Большое значение для изучения истории принципата имеют также эпиграфические источники. Из латинских надписей, кроме «Res Gestae», важны Laudatio Turiae, Lex de imperio Vespasiani, надписи коллегии арвальских братьев. Нумизматический материал имеет особенное значение для последней главы работы.

Заключение

.

Важнейшей стороной правового оформления власти принцепса стал отказ от определенного, магистратского, статуса. Август был первым гражданином, первым сенатором, но не являлся магистратом. Это не мешало ему обладать «высшим» империем, предоставлявшимся сенатом, а также всей полнотой трибунской власти, которая в соответствии с республиканской традицией предоставлялась комициями на определенный срок и регулярно продлевалась. Персональная и «вечная» магистратура экстраординарного характера нарушала бы традицию, ординарная магистратура вообще была противопоказана единовластию. В литературе и ранее признавалось, что принципат основан на прецедентах экстраординарных командований, при которых имело место отделение власти от должности. В действительности корни принципата оказываются намного глубже.

Империй, изначально единый и неделимый, означал высшую повелевающую власть и являлся важнейшей традицией власти, связывавшей воедино все конституционное развитие Рима от его истоков при первых царях до принципата. Согласно многочисленным свидетельствам древних авторов, империй был унаследован республиканскими консулами непосредственно от царей и был идентичен царскому. Из этого исходил Т. Моммзен, характеризовавший империй как по самой своей природе неограниченный и неделимый, как универсальную всеобъемлющую власть, не только военное командование, но также власть гражданскую. Концепция, разработанная Т. Моммзеном, в целом принята отечественными учеными (С.Л.Утченко, И. Л. Маяк, А.Б.Егоровым). Выдвигавшиеся возражения против теории Т. Моммзена представляются умозрительными и недостаточно обоснованными данными источников. Попытки обосновать республиканское происхождение империя неизбежно вступают в противоречие с античной традицией и вынуждают фактически изобретать некие магистратуры или особое военное командование в царскую эпоху. В пользу взгляда выдающегося немецкого ученого свидетельствует уже то обстоятельство, что не только империй, но также, безусловно, другие основные государственные институты республики (комиции и сенат) берут начало в царской эпохе. Кроме того, беззаконным в традиции является только правление последнего царя-узурпатора, а оценка и восприятие правления и личных качеств его предшественников в целом весьма позитивны. Власть им предоставлялась в соответствии с требуемыми формальными процедурами, а также ввиду высоких личных достоинств каждого, а деятельность была направлена на благо Рима и римского народа.

Установление республики юридически означало передачу империя двум магистратам, которые вначале, возможно, назывались не консулами, а преторами. Это не означало изменения характера империя, который остался единым и неделимым. Для понимания сущности конституционного развития, как при переходе к республике, так и при переходе к принципату, необходимо принять, что между должностью и властью существовало теоретическое различие, и они не были неразделимы. Это единственно возможное объяснение неделимости и неограниченности империя в теории и деления и ограничения его на практике. Так, всем магистратурам, за исключением диктатуры, была присуща коллегиальность, власть же при этом была равной у каждого магистрата, она не являлась «коллегиальной». Обладая одной и той же властью, коллеги могли интер-цедировать друг против друга. Можно сказать, что магистратура давала доступ к власти нескольким лицам на определенный срок. Она, таким образом, являлась ограничением власти, и понятие provincia (как поле деятельности, область применения полномочий) следует относить к магистратуре, но не к власти, как таковой. Трансформироваться могла именно provincia, но не власть, и «трансформация» империя есть трансформация не власти, а должностных обязанностей. Именно поэтому можно было учреждать новые магистратуры, что означало не отделение полномочий, не дробление империя на составляющие властные прерогативы, а являлось выделением поля деятельности, сферы применения единого империя. Именно поэтому магистраты могли заменять друг друга: например, квестор командовать войском и управлять провинцией, та или иная провинция управляться как проконсулом, так и пропретором, консулы проводить ценз и т. п. Прилагаемые к империю определения (maius, minus, summum, infinitum) характеризуют сферу применения, а не империй как таковой. Наиболее явственно различие между должностью и властью выступает в учреждении военных трибунов с консульской властью, в наделении частных лиц империем и в институте легатов (экстраординарные назначения и легаты имели провинцию, но не являлись магистратами).

Другой принципиально важной характеристикой империя является его непрерывность и преемственность от начальной власти царей, что выражал ку-риатный закон об империи. Он упоминается в источниках как действующий на протяжении царского и республиканского периодов. Изучение источников позволяет утверждать, что закон относился ко всей полноте власти магистрата, как считал Т. Моммзен, а не к части ее, вроде военного командования или ауспиций. Он был общим и единым для власти всех коллег по той или иной магистратуре, как для империя царя. В качестве повторного, куриатный закон детализировал власть царей, затем республиканских магистратов, по отношению к власти их предшественников и по их собственной инициативе вносился на рассмотрение курий. Традиции куриатного закона последовали первые цензоры, для власти которых повторный закон был нужен в силу патрицианского характера магистратуры. Однако цензоры не были наделены империем, их полномочия не имели непрерывного продолжения, а «провинция» вначале была скромной и казавшейся малозначимой. Они имели дело с оценкой имущества гражданства, собственно, с центуриатной организацией, и потому обращались с запросом, в котором квалифицировали свою власть, в те же комиции. Плебейским магистратам повторный запрос не требовался, поскольку их власть имела особое происхождение и представляя собой самостоятельную традицию.

Эта параллельная традиция власти в государственно-правовом развитии Рима была связана со своеобразным политическим институтом — народным (правильнее — плебейским) трибунатом. Именно ввиду особого происхождения своей власти народные трибуны не могли заменять других магистратов и наоборот. Трибунская власть возникла позднее, чем империй, имела республиканское происхождение и была единственной магистратской властью, которая не ограничивала, но, скорее, контролировали империй.

На оценку ее значения в системе принципата влияет распространенное представление о республиканском трибунате, как органе революционном по происхождению, долгое время находившемся вне конституции и всегда остававшемся демократическим элементом римской государственности. Так оценивал трибунскую власть Т.Моммзен. Изучение вопроса позволяет настаивать на иной оценке трибунской власти, которая ближе к точке зрения Л.Ланге. Уже изначально трибунская власть не являлась властью вне конституции. Так, lex sacrata не может рассматриваться в качестве ее правовой основы, но только как источник священной неприкосновенности трибунов, причем вместе со священной клятвой плебеев. Трибунская власть возникла в результате компромисса плебеев и патрициев, по условию которого трибунат служил гарантией для плебеев общего права на провокацию к народу. В качестве правового источника трибунской власти можно, поэтому, рассматривать народный суверенитет. В период становления полисной государственности народный трибунат приобрел статус общегосударственной магистратуры, и полностью оформилась компетенция трибунской власти, включая право на ауспиции. В дальнейшем при всем своем общем ореоле контролирующей народной власти она долго служила одной из опор правления аристократии. В ее историческом развитии важны все три периода — время борьбы плебеев с патрициатом, период «согласия сословий», сотрудничества трибунов и сената, а также эпохи гражданских войн. Сул-ла стремился обезвредить трибунат, но примечательно, что он наложил на него только косвенные ограничения. Трибунская власть к тому времени уже давно стала неотъемлемой частью государственности римской аристократической республики. Гракхи в полной мере обнаружили, каким опасным оружием в политической борьбе может стать трибунская власть, позволявшая контролировать другие государственные органы и осуществлять законодательство.

Принятие империя и трибунской власти Августом удивительным образом соответствует происхождению и характеру этих магистратских полномочий. Империй как власть никогда не трансформировался и не менял своих сущностных характеристик и объема полномочий, иначе говоря, он не имел генезиса. Все трансформации империя юридически следует относить только к магистратскому статусу его носителя. Трибунская власть, напротив, исторически развивалась постепенно, ее компетенция расширялась, ее прерогативы возникали и оформлялись прецедентным путем. Подобным образом и Август, однажды получив империй, уже никогда не расставался с ним, меняя лишь свой статус, и сферу действия своего империя, а трибунской властью завладел постепенно, приобретая вначале ее отдельные права. Он никогда не занимал, поэтому, самой магистратуры — народного трибуната.

С самого начала империй Октавиана не был связан с магистратурой. Он был впервые наделен империем по постановлению сената в январе 43 г. до н.э., получив экстраординарное командование, в качестве частного лица. Этот империй не имел формально установленного срока, но ограничивался задачей подавления мятежных действий Антония. Он сохранялся за Октавианом, пока эта задача не была выполнена, и его продление зависело от сената. Назначив после гибели консулов командование в войне Дециму Бруту, сенат показал, что не намерен продлевать империй Октавиана. Не имея магистратского статуса, Ок-тавиан не мог вполне рассчитывать на объединение с М. Антонием и М. Эмилием Лепидом, являвшимися проконсулами. Помимо причин, обусловленных развитием политической ситуации, для захвата консульской власти Октавианом имелись и причины конституционного характера. Захватив 19 августа 43 г. до н.э. консульство, Октавиан сложил имевшийся империй. Взамен он получил «высший» (maius) империй, действенный на любой территории. Достижение консульства не только уравнивало статус Октавиана со статусом Антония и Лепида, но формально ставило его выше. Не случайно Октавиан во время переговоров с ними занимал место в центре, и учреждение триумвирата в ноябре 43 г. до н.э. имело условием отказ Октавиана от консульской должности.

В качестве триумвира Октавиан сохранял «высший» империй, сфера действия которого относилось к Италии и нескольким провинциям, как и у других триумвиров. Но потенциально империй каждого триумвира действовал на любой территории, где не действовал империй коллеги, поскольку триумвират был учрежден rei publicae constituendae causa. Именно поэтому реальную территорию действия империя определял раздел провинций между триумвирами (подобным образом консулы могли по согашению делить назначенные сенатом провинции). Сенатских назначений провинций не требовалось, поскольку триумвират был учрежден комициальным законом. Срок применения империя также определялся магистратским статусом триумвирата и устанавливался первоначально в пять лет. В 37 г. до н.э. магистратский статус триумвиров был продлен еще на пять лет.

Победа над Секстом Помпеем и отстранение от власти Лепида в 36 г. до н.э., означали, что государство было фактически поделено между двумя триумвирами, а, значит, гражданские войны формально закончились, и дальнейшего обустройства государства не предполагалось. Война между триумвирами могла быть только самым откровенным образом войной за единовластие. Перед Антонием и Октавианом равно вставал вопрос о дальнейшей организации власти. Они не спешили сложить полномочия, поскольку магистратский срок триумвирата был установлен до конца 33 г. до н.э. Однако между ними шло обсуждения вопроса о восстановлении республиканских норм и сложении власти. Выходом для Октавиана стало очередное действие авантюрного и скандального характера по захвату и обнародованию завещания Антония. Это позволило, во-первых, объявить войну Клеопатре, во-вторых, формально лишить Антония власти. Последняя гражданская война в истории Римской республики рассматривалась Октавианом и его правительством как внешняя, как война с Египтом. Это было безошибочным политическим лозунгом и в значительной мере способствовало успеху. Постановление сената, лишавшее Антония власти, не касалось империя Октавиана, и он должен был сохранить империй для ведения войны с Египтом. Так в 32 г. до н. э. его империй вновь оказался отделен от должности. Но считать это узурпацией власти все же нельзя. Любой магистрат, оказавшийся на театре военных действий, в случае истечения его магистратского срока, конечно, сохранял империй.

Сохраняя «высший» империй, действовавший на всей территории государства, включая завоеванный Египет, Октавиан в 31, 30 и 29 гг. до н.э. занимал консульство символически, что подчеркивало его статус. Возможно, эти консульства носили пропагандистский характер, подтверждая республиканизм правителя. Октавиан как бы уступал консульство другим, лишь на неполный срок, но ежегодно совмещая свой особый консульский империй с должностью консула. Принятие на некоторое время должностных обязанностей не означало смену империя. Собственно в его империй это не привносило ничего, поскольку он был «высшим», как унаследованный от триумвирата, и его действие распространялось на Италию.

Краткий период после окончания войны с Египтом, был временем подготовки к знаменитому «восстановлению республики». Закрыв двери храма Януса, что символизировало наступление мира, а затем отпраздновав триумфы, Октавиан тем самым признавал и отмечал тот факт, что данное ему поручение (война с Клеопатрой) он исполнил. Управлять государством при помощи чрезвычайной власти было оправданным и эффективным только в соответствующих, то есть чрезвычайных обстоятельствах. Империй Октавиана имел характер экстраординарного командования, его следовало привести к магистратской форме, что означало изменение статуса. В государстве должна была быть восстановлена республиканская коллегиальность, особенно высших должностных лиц, а также правильная, традиционная, система назначения провинциальных управлений.

Для понимания последовавшего «правового урегулирования» ключевое значение имеет заявление самого Августа о том, что в свое шестое и седьмое консульства он передал государство в ведение сената и народа, а в дальнейшем имел власти не больше, чем у его коллег по магистратуре (Я.в., 34, 1, 3). Прежде всего, отсюда следует, что «правовое урегулирование» было начато не в седьмое консульство, в январе 27 г. до н. э., когда имел место знаменитый отказ от власти, а именно в шестое консульство, еще в 28 г. до н.э. Знаменитое «восстановление республики» Август сам рассматривал только как заключительную стадию приведения в порядок конституции. Еще в 28 г. до н.э. Октавиан впервые был избран консулом на полный срок. Он разделил с коллегой, своим ближайшим другом М. Агриппой консульские фасции и вместе с ним провел ценз. Был пересмотрен состав сената, что имело значение ввиду планировавшегося отказа от власти в сенате, а также аннулированы незаконные акты времени триумвирата. Это означало, что его империй утратил экстраординарный характер и стал консульским. Агриппа, в преданности которого Октавиан не сомневался, имел такой же точно империй. Но Октавиан, в отличие от Агриппы, являлся консулом, который уже назначил в провинции в качестве наместников своих легатов. Они были ниже рангом, чем Агриппа, империй которого действовал повсеместно, а империй каждого из наместников — только в пределах отведенной провинции. Но приказывать им и смещать их мог только Октавиан. Таким образом, государство действительно находилось в его руках, что произошло постепенно по всеобщему согласию, в ходе гражданских войн, которые он погасил. И он действительно имел больше власти, чем у коллег по магистратуре, включая Агриппу, коллегу в 28−27 гг. до н. э.

В январе 27 г. до н.э. Октавиан в качестве консула созвал сенат, на заседании которого заявил, что передает государство в распоряжение сената и народа. Но речь не шла о сложении консульского империя и отказе от консульства. Об этом заявления не было, как и со стороны Агриппы. Октавиан передавал сенату и народу все провинции, находившиеся под его контролем. Сенат вернул ему их все обратно, он взял из них необходимую часть, причем только на десять лет. Но империй продолжал действовать на территории всех провинций, поскольку Октавиан оставался консулом и сохранял «высший» империй. Положение Агриппы оставалось прежним: у него был тоже «высший» империй консула, но к назначенным Августу провинциям Агриппа отношения не имел. Тем не менее, благодаря соглашению с сенатом, Октавиан получал конституционное подтверждение своему праву назначать наместников в оставшиеся за ним провинции, что было формально детализировано. Зависимое от правителя положение наместников подчеркивалось тем, что они должны были быть только пропреторами, даже если уже были консулярами, и назначать их Август мог на любой срок. В сенатские провинции наместников назначал сенат, но только на год. Они могли иметь ранг проконсулов, но не должны были иметь воинских инсигний. Это, вероятно, было вызвано тем обстоятельством, понятным не одному Диону и вовсе не скрываемым, что в сенатских провинциях войск не имелось. Ситуация в отношении Агриппы фактически не изменилась, но получение провинций по соглашению с сенатом, в качестве особого поручения, позволило Августу заявить, что он после шестого и седьмого консульств имел не больше власти, чем у коллег по магистратуре.

По сообщению Диона Кассия, Август получил в управление провинции только на десять лет. Исследователи считают это недостоверными сведениями. В таком случае Август был вынужден в последующие годы занимать консульство, чтобы продлить свое управление предоставленными провинциями, поскольку его статус может быть определен по-прежнему, как консул с назначенными провинциями. Август это и делал вплоть до реформы 23 г. до н.э. Но он мог это делать и по другой причине. Ему была нужна консульская власть в Риме и контроль над всеми провинциями. Юридическая конструкция, по которой управление провинциями теперь напрямую зависело от того, был ли Август консулом, представляется слишком сложной. Она предполагает, что Август был обречен на постоянное консульство. Сообщению Диона следует оказать доверие, поскольку Дион пишет, что десятилетний срок был установлен по инициативе самого Августа, а не сената. К тому же провинции Август также выбирал сам, и этот выбор мотивировался необходимостью приведения их в нормальное состояние, сенату же передавались благополучные и замиренные провинции, не требовавшие военного контроля и военных действий. Август получал провинции для их обустройства, и это напоминает назначение империя триумвиров, и ту же ассоциацию вызывает срок. Постановление сената должно было иметь четкую правовую форму, на что указывает и детализация провинциальных управлений — указание рангов и даже инсигний наместников, а также срока их полномочий. К 23 г. до н.э., ко времени следующего правового «урегулирования», десятилетний срок, установленный для управления провинциями, еще не истек. Но поскольку тогда было произведено очередное и на сей раз окончательное отделение империя от должности, в дальнейшем имели место уже продления именно власти, а не новые назначения провинций.

Август указывал также, что после 27−28 гг. до н.э. он превосходил всех своей аи^огйаБ, но его власть была равной со всеми коллегами по магистратуре. Единственная магистратура, которую он мог иметь в виду — консулат, а единственная власть — империй. Он тем самым утверждал, что в шестое и седьмое консульства привел консулат как магистратуру в нормальное состояние и никогда, занимая эту должность впоследствии, не имел власти больше, чем у его коллег. И хотя эта знаменитая фраза относится ко всему последующему периоду его правления, речь здесь едва ли идет также о коллегах по трибунской власти, потому что ни он сам, ни его коллеги по трибунской власти никогда не были магистратами. Трибунская власть была принята без должности.

Необходимо отказаться от представления о сочетании двух империев, консульского и проконсульского, в период 28−23 гг. до н.э., как и от представления, что империй Августа был особенного рода — универсальным и высшим империй вообще был таковым). Конституционную базу правителя представлял консульский империй, поскольку только консульства 28−24 гг. до н. э. принимались на полный срок. Иначе говоря, именно в тот период консульская власть была особенно важна для Августа, и он занимал консульство непрерывно. Реформа 27 г. до н. э. не «трансформировала» империй Августа и его статус, а только завершала приведение их к конституционной норме. Отныне Август управлял провинциями через своих легатов — подобно Помпею после 55 г. до н. э., с той разницей, что Помпей являлся проконсулом, а не консулом, и потому не имел права находиться в пределах померия, но, став в 52 г. до н. э. единоличным консулом, Помпей сохранил свой контроль над провинцией. Это произошло не потому, что к его проконсульскому империю добавился империй консульский, а в силу обстоятельства, что Помпей непрерывно имел империй.

Реформа 23 г. до н. э. касалась уже самой власти. Август тогда отказался от консульства, которое сложил на Альбанской горе, за пределами померия. Благодаря этому его империй остался непрерывным и стал проконсульским. Можно предположить, что после сложения консульства Август дождался постановления сената, реформировавшего его империй, находясь за пределами померия. Но нельзя сказать, что сенат дал ему взамен какой-то новый империй или — что после сложения консульства у Августа оставался еще некий проконсульский империй. У него был только консульский, который стал проконсульским самым обычным образом, поскольку Августу уже была декретирована провинция и (о чем определенно не известно, но без сомнения, это было так) относительно его империя был издан куриатный закон. Этот проконсульский империй затем был реформирован в сенате в двух отношениях: он стал высшим по отношению к власти всех проконсулов и не слагаемым при пересечении померия. Реформа «высшего» империя означала окончательное конституционное отделение его от должности. Империй действовал повсеместно, как империй царя, диктатора или консулов. Этот империй и был соединен с трибунской властью.

Однако при отделении империя от должности в 23 г. до н.э. Август лишался магистратского статуса. Этим и были вызваны предложения ему диктатуры и ежегодного пожизненного консульства, которые он отклонял, поскольку это являлось бы явным нарушением республиканской традиции. Внешние знаки власти не были важны для Августа, но они были важны для сената и народа, как показатели статуса правителя, своего рода гарантия стабильности положения. Август понимал и это: удовлетворяя пожелания плебса и своих истовых и многочисленных сторонников в сенате, он в 19 г. до н.э. принял только консульские инсигнии в черте померия — внешние знаки власти. Мнение, что Август был наделен дополнительными прерогативами и полномочиями представляется неубедительным. Важнейшей стороной правового оформления власти принцепса стал отказ от определенного статуса. Август был первым гражданином, первым сенатором, но не являлся магистратом. Это не мешало ему обладать «высшим» империем, который, в соответствии с республиканской традицией и нормой, предоставлялся на определенный срок и регулярно продлевался. Персональная и «вечная» магистратура нарушала бы традицию, нормальная магистратура вообще была противопоказана единовластию, ибо со времени установления республики являлась ограничителем империя. Статус правителя был неопределенным, но его полномочия — не только трибунская власть, но равно империй, совсем не вуалировались. В реформе власти 23 г. до н.э. самой важной новацией была не очередная «трансформация» империя, выразившаяся на этот раз в утрате магистратского статуса, а соединение империя с трибунской властью. Именно утрата магистратского статуса и позволила это сделать.

Соединение трибунской власти с империем было нововведением Августа и имело особый конституционный смысл. Август соединял в одних руках обе властные параллели — власть повелевать и власть контролировать. Вся новизна реформы 23 г. до н.э. обнаруживается при учете событий 36 и 30 гг. до н.э., когда правитель был наделен трибунской священной неприкосновенностью, получил право занимать трибунскую скамью в сенате и право помощи трибунов.

Принятие этих трибунских прерогатив обусловливалось исключительно идео- ' логическими мотивами. Они были предоставлены сенатом в числе других почестей и формально не представляли собой конституционного изменения.

Но принятие трибунской власти в полном объеме только формально было добавлением новых прерогатив, а по существу — важным конституционным изменением, беспрецедентным получением трибунской власти отдельно от должности. Объясняя причины этого выбора принцепса, исследователи указывают на неудобство ежегодного консульства и большое идеологическое значение собственно трибунской власти, служившей главным символом республиканизма правителя. Но следует все же признать и реально-правовое, чисто конституционное значение трибунской власти. В источниках имеются примеры применения всех основных трибунских прерогатив. Немногочисленность таких свидетельств объяснима в ряде случаев использованием для законодательства власти консулов, а до применения трибунского вето в сенате дело в реальности просто не доходило. Кроме того, принятие Августом трибунской власти имело еще тот смысл, что тем самым обесценивался народный трибунат как магистратура. Сохранение независимой от принцепса коллегии народных трибунов с властью, созданной изначально для контроля над империем, было бы явлением опасным в конституционном отношении. На практике принцепсу пришлось бы контролировать ежегодно состав коллегии, проводя на эту должность достаточно надежных людей, причем противодействовать оппозиционно настроенному трибуну принцепс был бы вынужден не самолично.

Наконец, трибунская власть имела еще одно конституционное применение. Она играла важную роль при передаче принципата, который, как «восстановленная республика» нуждался не только в республиканском оформлении власти, но и в соответствующем оформлении ее передачи. Можно утверждать, что принципат предусматривал особую механику передачи власти, обосновывавшуюся республиканскими традициями и нормами. Преемник принцепса становился соправителем (коллегой) только после получения трибунских прерогатив. Его трибунская власть в правовом отношении была независима от трибунской власти принцепса, но ограничена сроком и присваивалась сенатом, а не комициями. Автоматически со смертью принцепса трибунская власть его соправителя не прекращалась, но позволяла созвать сенат и тем обеспечить правовое оформление нового принципата. Преемник получал трибунскую власть заново от сената — уже сам, а не по представлению принцепса, а затем эта власть утверждалась в комициях.

Среди исследователей несомненное большинство тех, кто считает империй ключевым элементом власти принцепса, хотя есть и такие, кто отводит главную роль трибунской власти. Без империя не могло быть контроля над армией, а значит и политической стабильности — в этом отношении первая точка зрения правильна. Из этого не следует, что принципат являлся завуалированной формой военной диктатуры, при которой трибунская власть служила в качестве республиканской ширмы, маскировавшей подлинную базу правителя — империй. В сочетании двух элементов власти трибунская не просто дополняла империй, а играла самостоятельную роль. В период борьбы за установление господства в государстве Октавиан обладал только империем, но после победы для правового оформления своего господства он использовал трибунскую власть, как исключительно гражданскую и республиканскую по происхождению, не связанную с царским периодом, выдвинув ее на первый план, исчисляя по ней годы правления. В мирное время функция контроля становилась важнее.

Идеологическое значение трибунской власти не исчерпывалось демократической символикой, ее принятие не было ориентировано исключительно на плебс. Римские нобили по-своему ценили трибунскую власть как важный элемент аристократической республики, ограждавший от попыток установления царского самовластия. Кроме того, власть народных трибунов, изначально ограниченная чертой померия, принятая фактически единовластным правителем Рима и в то же время первым его гражданином ставила Рим во главе всей державы и несла идею равенства всех его граждан, где бы они ни жили. Наконец,.

244 трибунская власть, связанная с представлением о священной и неприкосновенной личности ее носителя, являлась особой сакральной санкцией положения принцепса. С другой стороны, империй, а не исключительно трибунская власть, имел свою идеологическую функцию. Он был выражением господства римлян над другими народами. Действительно, в «Res Gestae» о проконсульских полномочиях не сказано ни слова, а о трибунской власти говорится в нескольких главах (4, 6, 10, 15,). Зато в этом документе перечислено очень много относящегося к военной сфере деятельности правителя. Оба магистратских элемента власти принцепсу было незачем скрывать, поскольку и тот и другой были ориентированы на республику.