Вербализация понятия «Coiffure» (лексико-семантический и лингвокультурологический аспекты)

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального обучения

«КУБАНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»

(ФГБОУ ВПО «КубГУ»)

Кафедра французской филологии ДОПУСТИТЬ К ЗАЩИТЕ В ГАК Заведующий кафедрой д-р филол. наук, профессор

______________Т. М. Грушевская ДИПЛОМНАЯ РАБОТА

«ВЕРБАЛИЗАЦИЯ ПОНЯТИЯ „COIFFURE“ (ЛЕКСИКО-СЕМАНТИЧЕСКИЙ И ЛИНГВОКУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТЫ)»

Работу выполнила __________________________________Е. И. Вербицкая Факультет ____________Романо-германской филологии________________

Специальность ___________31 001.65 Филология_____________________

Научный руководитель д-р филол. наук, проф.__________________________________Н. Ю. Фанян Нормоконтролер доц., канд. филол. наук _______________________________И. А. Дубинина Краснодар 2014

СОДЕРЖАНИЕ Введение

1. Теоретические основы исследования процесса вербализации понятия «Coiffure» («головной убор»)

1.1 Антропоцентрическая и когнитивная парадигмы исследования лингвокультурологического компонента языка

1.1.1 От культурологи к лингвокультурологии

1.1.2 Лингвокультурология как новое знание

1.1.3 Языковая картина мира (ЯКМ) и Концептуальная картина мира (ККМ)

1.2 История головных уборов и причесок в контексте истории костюма

1.2.1 Национальный аспект головных уборов

1.2.2 Утилитарный аспект головного убора

1.2.3 Религиозный аспект головного убора

2. Лингвокультурологические аспекты

2.1 Семантическое поле понятия «Coiffure» («головной убор»)

2.1.1 Лексико-семантическое пространство понятия «Coiffure»

2.1.2 Средневековый головной убор во Франции (Шаперон)

2.2 Вербализация понятия «Coiffure» («головной убор

2.2.1 Языковая репрезентация понятия «Coiffure» («головной убор»)

2.2.2 Лексические единицы, отображающие понятие «Coiffure» («головной убор»

Заключение

Список использованных источников

ВВЕДЕНИЕ

В современном языковедении можно засвидетельствовать о расширении границ гуманитарного знания. Наиболее привлекательным для лингвистов современности оказывается анализ лексико-семантических пространств, значимых в лингвокультурном отношении, изучение различных понятий с учетом социолингвистических факторов. Подобный анализ способствует выявлению лингвоэтнического своеобразия лексической системы языка, в том числе во фрагменте, отражающем явления народной материальной культуры.

В обозначенном направлении наше внимание привлекла лексика, номинирующая головные уборы. Изучение лексико-семантического пространства понятия «головной убор» является предметом исследования не только языкознания, но и историографии, этнографии, социологии, культурологии и т. д. Лингвистический анализ этого пространства позволяет определить место его денотативной сферы в общем составе лексики французского языка, выявить его основные семиотические характеристики, описать когнитивный потенциал и лингвокультурную специфику национальной языковой картины мира.

Актуальной предстает фиксация элементов тематической понятия «coiffure» («головные уборы») с учетом социолингвистических факторов ее формирования, уточнение лингвокультурных представлений о соответствующем фрагменте материальной культуры французского народа. Наряду с регулярными изменениями в моде появляются новые наименования головных уборов: язык либо создает новую лексическую единицу, либо заимствует ее из другого языка. Поэтому системное изучение наименований головных уборов французского языка должно производиться регулярно, что дает возможность наиболее полно представить лингвистическое отражение жизненного уклада французского народа, его современной культуры.

До последнего времени область лексико-семантических исследований понятия «головной убор» в большей степени имела этнографический, историкоописательный характер. Структурно-семантическая систематизация номинаций головных уборов как понятийного фрагмента, который содержит многоаспектную лингвокультурологическую информацию, значимую для французской языковой картины мира, определяет актуальность настоящего исследования.

Объектом исследования является понятие «Coiffure» («головной убор»), представленное во французской языковой картине мира как лингвокультурное по своему характеру.

Предмет исследования — лексико-семантические и лингво-культурологиские особенности языковых единиц понятия «Coiffure» («головной убор»), манифестирующие его универсальные и этноспецифические характеристики.

Материалом исследования послужили языковые единицы, относящиеся к понятию «головной убор», извлеченные методом сплошной выборки из различных видов словарей.

Цель дипломной работы состоит в комплексном описании и структурировании лексико-семантического пространства понятия «Coiffure» («головной убор») как вербализованного фрагмента языкового мышления; в изучении лексико-семантической специфики и лингвокультурологического потенциала языковых единиц, репрезентирущих данное понятие.

Поставленная цель обусловила необходимость решения следующих задач:

1) выявить набор критериев, релевантных для формирования лексико-семантического пространства понятия «головной убор»;

2) установить лексико-семантические особенности языковых единиц — репрезентантов понятия «головной убор»

3) исследовать и описать лингвокультурологическую специфику наименований головных уборов.

Методы исследования. При выполнении данной работы был использован описательный метод. Описательный метод изучения языка позволяет рассмотреть его структурное целое и определить необходимые единицы для специального изучения. В исследовании такими единицами явились лексемы и их эквиваленты, извлеченные методом сплошной выборки из лексикографических источников.

Теоретическая значимость дипломного исследования определяется возможностью использования полученных результатов в теоретических работах исследовательской парадигмы когнитивной и концептуальной лингвистики, когнитивной семантики, лингвокультурологии, лингвоэтнографии. Материалы исследования фиксируют системные отношения между лексическими единицами, репрезентирующими понятие «Coiffure» («головной убор») во французской языковой картине мира и их лингвокультурную специфику.

Практическая ценность настоящего исследования определяется тем, что полученные результаты могут быть реализованы в практике вузовского преподавания, в частности при изучении спецкурсов по лингвокультурологии, лексикологии, социолингвистике, когнитивной лингвистике, коммуникавистике, а также на занятиях по практике французского языка.

Структура работы. Дипломная работа состоит из введения, двух глав, заключения, библиографического списка.

1. Теоретические основы исследования процесса вербализации понятия «Coiffure» («головной убор»)

1.1 Антропоцентрическая и когнитивная парадигмы исследования лингвокультурологического компонента языка

1.1.1 От культурологии к лингвокультурологии Культура представляет собой сложное и многомерное образование, систему, из которой невозможно безущербно изъять какую-либо ее часть. Культурология формируется как область, которую можно интерпретировать по образцу близких ей по методологическому основанию наук, изучающих человека и его окружение. Рассматривая культуру как «процесс», «результат», «деятельность», «способ», «отношение», «норму», «систему», необходимо толковать ее в качестве пространственно-временного объекта, в котором немаловажную роль играет субъект (Тхорик, Фанян).

Культурное всеединство применительно к современности последовательно проповедовал крупнейший знаток древнерусской литературы, истории искусства, поэтики академик Д. С. Лихачев — поборник культурного единства человечества. Ученый показывает простой и незатейливый естественный путь достижения культурного единства, указывает на его составляющие звенья: «Культура личности формируется в результате деятельности памяти одного человека, культура семьи — как результат семейной памяти, культура народа — народной памяти. Но мы уже давно вступили в эпоху, когда для общей культуры отдельного человека, общества и народа нужна деятельная, творческая память всего человечества» (Лихачев, 201).

В формировании единой общечеловеческой культуры большое значение имеет взаимопроникновение и взаимообогащение культур. Д. С. Лихачев отмечает по этому поводу: «Русской культуре (и литературе, разумеется) очень повезло. Она росла на широкой равнине, соединенной с Востоком и Западом, Севером и Югом» (Лихачев, 238).

Оригинальным представителем отечественной культурологической мысли является Л. Н. Гумилев, автор концепции этногенеза. Гумилев предпринял попытку рационально объяснить способы взаимодействия в истории этнических общностей. В своих фундаментальных трудах по евразийской истории он рассматривает культуру как органическое взаимодействие природной среды и этноса. Нация (народ) представляется живым организмом и подчинена общим законам развития биосферы. Дихотомия Восток / Запад имеет актуальную силу, способную при взаимопроникновении и взаимообогащении достичь гармонии, как в пределах отдельной личности, так и в масштабах мировой культуры, поскольку «общечеловеческая, мировая культура и существует, и будет развиваться лишь как некое органическое взаимодействие многообразия и единства. В его основе, с одной стороны, онтологическая неповторимость каждого индивидуума и каждого народа, с другой — присущая всем людям независимо от времени и географической точки их проживания солидарность уникального биологического вида, обладающего такой категорией, как „душа“, т. е. интеллектом, нравственностью, волей и эстетическим чувством. В этом смысле человеческая культура едина. Если человек — мера всех вещей, то он является и единой мерой созданной им на Земле культуры» (Мамонтов, 134).

В рамках культурологии ставятся проблемы, которые имеют непосредственное отношение к лингвокультурологии и получают определенное развитие. Подробнее остановимся на них.

Единство в многообразии: «Связаны ли культуры между собой?» Вот вопрос, на который необходимо ответить для понимания общего и специфического в каждой из культур. П. С. Гуревич рассуждает следующим образом, представляя две стороны вопроса: «Если культуры непроницаемы, как утверждают многие культурфилософы, значит, они развиваются автономно. Следовательно, множество культурных миров складываются сами по себе и не устремляются в единое, культурное русло. Тогда бессмысленно говорить о человечестве как универсальном понятии. Однако возможен и иной взгляд на множество культур. Да, они уникальны, но это вовсе не означает, будто они отгорожены друг от друга. Напротив, эти культурные миры тяготеют к единству. Возможно, образцом для них окажется какая-то культура, обладающая наиболее значительным совокупным опытом? А может быть, родится некий культурный синтез» (Гуревич, 208).

Культурология как формирующаяся парадигма занимает междисциплинарное положение, и ее область на современном этапе развития науки оказывается неопределенной. Об этом свидетельствует факт совпадения предмета культурологии с предметом культурной антропологии, социальной антропологии и других антропологических дисциплин. Выделяются фундаментальная и прикладная антропология (психологическая антропология, культурная семантика, теория и методика социокультурных взаимодействий между общественными институтами, теория и методика социокультурных взаимодействий между индивидами, малыми группами неформального плана, а также между указанными группами и личностями (Энциклопедический словарь по культурологии, 227).

Разнообразие имеющихся направлений и методик, возможно, указывает на сложность нахождения общего методологического основания для культурологических исследований. Разумеется, продуктивным путем видится комплексный синтезирующий подход, способный многосторонне оценить создавшуюся ситуацию.

Поиск и нахождение культурологических единиц и функциональных характеристик может быть осуществлен путем определения конкретной области исследования. Ведь специфика культурологии как науки складывается из признания и возможной посильной детерминации специфики избранной области исследования.

Исследование функциональных характеристик современной культурологии, на наш взгляд, может быть основано на традиционном подходе с учетом различных точек зрения на объект исследования. Традиционность заключается в рассмотрении предмета исследования в различных планах, принятых в науке: социально-экономический, исторический, общественно-государственный, социально-иерархический. При этом языковое пространство социума становится определяющим фактором.

В современной науке формулируются соображения об условиях и трудностях культурологического подхода. Л. М. Баткин на основе анализа культуры итальянского Возрождения выдвигает методологические принципы, которые, на его взгляд, с теми или иными поправками и уточнениями могли бы быть распространены на материал иных эпох и регионов. Культурология при этом понимается как «угол зрения», а не четко выделенная область гуманитарного знания (Л.М. Баткин, 303). Л. М. Баткин отмечает следующие характеристики-определения культуры:

? культура относится к миру текстов, не только словесных;

? не всякий текст есть феномен культуры, он становится таковым в качестве произведения чужого сознания;

? автора мы не видим, мы слышим его голос; сам текст активный субъект культуры; смысл текста меняется, обогащается, находится в зависимости от контекста, его интерпретирующего;

? «культурная сторона текста — его творческая суть», которая может входить в нас, творить нас и вызывать в нас встречный отклик (Л.М. Баткин, 304−305).

Исходя из этого, Л. М. Баткин подчеркивает, что высшая задача историка культуры состоит в выяснении процессуальности и интеллектуальной «физиологии» текста как формирующегося субъекта, а не в определении культуры через ее «анатомию». Важно рассмотрение текста не как подобие материальной структуры, а в качестве «специфически человеческого смыслового отношения» (Л.М. Баткин, 305). Л. М. Баткин указывает на весьма важный методологический принцип, выявляющий непредсказуемый характер культурного феномена: «когда имеют дело с культурой, в любом конкретном случае заранее неизвестно, с чем предстоит столкнуться» (Л.М. Баткин, 305). Обобщая свой подход, Баткин выводит общее понятие культуры. Она понимается не как «инвариант суммы различных существовавших и существующих культур, а способ их соотнесения и взаимопреобразования» (Л.М. Баткин, 306).

1.1.2 Лингвокультурология как новое знание Лингвокультурология находится на стыке со многими областями знаний: с этнолингвистикой, этнопсихологией, социолингвистикой, культурной антропологией, историей культуры. При этом вариаций близлежащих к ним областей также множество. Более того, к примеру, тесно смыкающаяся с лингвокультурологией этнолингвистика (этнография/лингвистика) представляется тоже комплексной. С помощью лингвистического материала она изучает культурно-бытовую специфику народов, вопросы их происхождения, расселения, взаимоотношений. Родившись в недрах этнографии, этнолингвистика развивалась на американской почве именно в связи с изучением индейских племен и их языков. Интеграция этнолингвистики и этнопсихологии приводит к оформлению новой области — этнопсихолингвистики.

Начиная свои размышления о методе и предмете в науках о культуре, А. А. Михайлов в своей книге «Языки культуры» отмечает, что гладко и бесперебойно работающий понятийный механизм может привести к единообразию: «Если какая-то система непротиворечива, замкнута, автономна, это еще не означает ее совершенства. Не случайно машина, механизм, помимо восторгов изумления перед таким произведением рук человеческих, всегда вызывала страх и смущение. Ведь то, что пущено в ход, как идея и как воплощение, уже, очевидно, не остановится, — механическое обрело свою особую жизнь, пошло в рост, и последствия ускользают из рук, создавших причину. Вызывало смущение и страх даже и само творение мироздания, поскольку оно тоже есть машина и поскольку оно тоже вращается…» (Л.М. Баткин, 13).

Л.М. Баткин, занимаясь изучением истории культур, отмечает, что в отечественной науке сложилась богатая возможностями, разнонаправленная и внутренне полемическая ситуация. Далее он подчеркивает «этот — до поры — скрытый характер полемики» (Л.М. Баткин, 104), имея в виду не тех, кто пытается дать «культуре» определения и классификации, а тех, кто занят изучением конкретных культурных феноменов, т. е. преимущественно историков, литературоведов, искусствоведов, лингвистов, этнографов и т. д. Так, известен тот факт, что еще Кребер или Клохтон насчитали 162 или более разных дефиниций культуры, а это не только стирает их значимость, но и показывает их бессмысленность. Л. М. Баткин ссылается на подход М. М. Бахтина о возможной дополнительности двух подходов, рассматривая принцип дополнительности диалогически. Принцип дополнительности присутствует именно в лингвокультурологических описаниях, поскольку любое серьезное дихотомическое мышление есть традиция философии и теории литературы. Культурология в целом, таким образом, определяется как метанаука, исследующая культуру в нескольких плоскостях с разноуровневых точек, в разнообразных взаимосвязях.

Интегративный подход к лингвокультурологии принимается В. В. Воробьевым. Лингвокультурология должна осмысливаться как новая парадигма, позволяющая глубже и многостороннее обозревать возможности и резервы исследовательской мысли. Лингвокультурология определяется как «комплексная научная дисциплина синтезирующего типа, изучающая взаимосвязь и взаимодействие культуры и языка в его функционировании и отражающая этот процесс как целостную структуру единиц в единстве их языкового и внеязыкового (культурного) содержания при помощи системных методов и с ориентацией на современные приоритеты и культурные установления (система норм и общечеловеческих ценностей)» (В.В. Воробьев, 47).

Лингвокультурология рассматривается нами как практическая реализация культурологии, как прикладной аспект в процессе преподавания языка. Исходя из этого, понятие и термин лингвокультурологии справедливо представляют более широкими, и это наряду с конкретно культурологическим охватом проблем предполагает более углубленное эмпирическое изучение языковых фактов. Подобной дефиниции придерживается также В. А. Маслова: «Лингвокультурология — это наука, возникшая на стыке лингвистики и культурологии и исследующая проявления культуры народа, которые отразились и закрепились в языке» (В.А. Маслова, 28).

Согласно В. А. Масловой, в лингвокультурологии к сегодняшнему дню оформилось несколько направлений:

? Лингвокультурология отдельной социальной группы, исследующая конкретную лингвокультурную ситуацию.

? Диахроническая лингвокультурология, изучающая изменения лингвокультурного состояния этноса за определенный период времени.

? Сравнительная лингвокультурология, исследующая лингвокультурные проявления разных, но взаимосвязанных этносов.

? Сопоставительная лингвокультурология, находящаяся на стадии развития.

? Лингвокультурная лексикография, занимающаяся составлением лингвострановедческих словарей (Маслова, 28−29).

Полагается, что в самом конце ХХ века в Москве сложились четыре лингвокультурные школы, работающие в названных направлениях:

? Школа лингвокультурологии Ю. С. Степанова, занимающаяся описанием констант культуры в их диахроническом аспекте.

? Школа Н. Д. Арутюновой, исследующая универсальные термины культуры, извлекаемые из текстов разных времен и народов (с позиции внешнего наблюдателя).

? Школа В. Н. Телии, занимающаяся лингвокультурологическим анализом фразеологизмов (с позиции рефлексии носителя живого языка).

? Школа лингвокультурологии, развивающая концепцию Е. М. Верещагина и В. Г. Костомарова (Маслова, 30).

В самой обобщенной форме задачи и цели лингвокультурологии определяются следующим образом:

Выявить место культуры в процессе образования языковых концептов.

? Уточнить, в какой части значения языкового знака прикрепляются ''культурные смыслы''.

? Выяснить, осознаются ли эти смыслы говорящим и слушающим и как они влияют на речевые стратегии.

? Определить реальное существование культурно-языковой компетенции носителя языка.

? Описать концептосферу, а также дискурсы культуры, ориентированные на репрезентацию носителями одной культуры.

? Систематизировать основные понятия данной науки, т. е. создать понятийный аппарат, который позволил бы анализировать проблему взаимодействия языка и культуры в динамике, а также обеспечил бы взаимопонимание в пределах данной научной парадигмы — антропологической, или антропоцентрической.

Цели и задачи лингвокультурологии, таким образом, соотносятся с уже поставленными в науке о языке и речи целями и задачами. Отдельно взятые задачи мы не можем характеризовать как сугубо и специально лингвокультурологические, поскольку сама область лингвокультурологии — область «мозаичная», заимствующая свои конструкты у традиционных и современных областей лингвистики, логики, конкретной области теории дискурса. Однако, взятые комплексно, они представляют специфику лингвокультурологии. В конечном итоге слияние проблем лингвистического знания в одной междисциплинарной области может привести к тому, что о лингвокультурологии можно говорить не только как о синтезирующей, но и как о систематизирующей науке. Речь идет о систематизации наших гуманитарных знаний. Ведь ценность какого-либо знания заключается не в количестве, а в качественном его расположении, т. е. в соотношении данного знания с уже имеющимся знанием (знаниями), в его правильном местоположении в структуре / системе нашего опыта, в конечном итоге в целях его верного использования.

В качестве методологии лингвокультурологии, как и любой другой науки, необходимо признать общефилософские, общенаучные и частнонаучные основания.

Общефилософский подход предполагает приобщение к законам и категориям диалектической логики (категории общего, частного и единичного, необходимости (закономерности) и случайности, законы единства и борьбы противоположностей, отрицания, перехода количественных изменений в качественные).

Общенаучная методология представляет конгломерат общих методов и принципов, используемых в разных науках (анализ, синтез, обобщение, наблюдение, эксперимент, моделирование, проекция, дескрипция, интерпретация).

Частная методология предполагает выработку методов и принципов анализа, приближенных к «нуждам» конкретной науки. При синтезирующем характере междисциплинарной науки методы анализа, на первый взгляд, кажутся эклектичными, однако, на самом деле лишь при их одновременном использовании возможно комплексное и относительно исчерпывающее изучение конкретного языкового факта или явления.

Поскольку лингвокультурология — синтезирующая наука, то она соответсвенно использует методы, операции, приложимые к анализу взаимосвязи языка и культуры. В данном пространстве используются культурологические и социологические методы. При этом используется метод лингвистической реконструкции культуры (школа Н.И. Толстого), нарративный анализ с использованием фреймового анализа волшебной сказки (В. Пропп), транссакционный анализ (Э. Берн), мотивный анализ (Б. Гаспаров), логический анализ языка (школа Н.Д. Арутюновой) (Тхорик, Фанян).

В рамках школы Н. И. Толстого используются также методы полевой этнографии (описание, классификация, открытое интервью).

Когнитивный подход позволяет наиболее глубокий семантический анализ, основанный на метафорическом осмыслении культуры. Подобный подход позволяет увидеть специфику в различных картинах мирах, различие в плане категоризации понятий.

В.А. Маслова предлагает активно использовать в лингвокультурологическом описании психосоциокультурологический эксперимент, а также шире задействовать готовые тексты разных типов. Маслова подчеркивает важность анализа текстов в рамках герменевтической парадигмы. При этом необходимо применение различных методов и приемов исследования — от интерпретационных до психолингвистических (Маслова. С.35).

Объект лингвокультурологии многомерен. Он охватывает язык, культуру и человека, создающего культуру и пользующегося языком, человека со всеми его особенностями, предпочтениями. В подобном ракурсе речь идет уже о языковой личности.

Предмет лингвокультурологии — весь спектр речеязыковых образований, отражающих культурные характеристики конкретной нации, ее общественного уклада, экономических и политических отношений. В качестве предмета новой науки, таким образом, представляются слова и выражения, безэквивалентные языковые единицы, служащие предметом описания в лингвострановедении; лакуны; символы, архетипы и мифологемы; обряды и поверья; ритуалы и обычаи, закрепленные в языке; фразеология и паремиология; метафоры; стилистическое своеобразие; речевое поведение.

1.1.3 Языковая картина мира (ЯКМ) и Концептуальная картина мира (ККМ) Различаются две картины мира — языковая и концептуальная. Исходя из признания широты мышления по отношению к языку, авторы коллективной монографии ''Роль человеческого фактора в языке'' постулируют положение о том, что ККМ (концептуальная картина мира) шире ЯКМ (языковая картина мира). (О необходимости различения ЯКМ и КММ указывалось в философской и лингвистической литературе — Г. А. Брутян, Р. И. Павиленис, Ю. Н. Караулов, Г. В. Колшанский и др.). Анализ связи между концептуальной и языковой картинами мира в области грамматики (Б.А. Серебренников) и лексики (А.А. Уфимцева, Е. С. Кубрякова, В.Н. Телия), приводит к выводу о необходимости изучения таких проблем, как общее и индивидуальное сознание; типы мышления; имманентные законы, действующие в языке; логические проблемы языка и, в частности, противоречия. При этом объектом изучения «фигурирует самый обыкновенный естественный человек, создающий не искусственные языки,…а человек — создатель живых, естественных — обыденных языков» (Б.А. Серебренников, 6). Данный ряд проблем эффективнее изучается на основе выявления соотношений конвенционального и неконвенционального начал в реализации субстанций языка и мышления.

Так, например, в пределах конвенциональности, в рамках исследования проблем компетенции языковой личности выявляются основные источники коммуникативных неудач, которые оформляются в виде нарушений: 1) вещественных предпосылок коммуникации; 2) условий успешности иллокутивных актов; 3) постулатов коммуникации (лексическая неоднозначность, синтаксическая неоднозначность, неоднозначный дейксис и анафора, неоднозначность иллокутивной силы высказывания); 4) презумпций в значении слов и конструкций.

Концептуальная картина представляется богаче языковой картины мира, поскольку в ее создании участвуют разные типы мышления, в том числе и невербальные. Б. А. Серебренников уточняет: «Вербалисты, или лингвисты, рассматривающие мышление и язык как две стороны одной и той же медали и утверждающие при этом, что мышление осуществляется только на базе языка, не хотят признать, что в реальной жизни происходит чередование разных типов мышления». В результате Б. А. Серебренников вычленяет следующие типы мышления: словесное мышление, практическое мышление, образное мышление, редуцированное мышление, поисковое мышление, авербальное мышление (Б.А. Серебренников, 81−83). Вычленение данных типов мышления позволяет шире взглянуть на проблему соотношения языка и мышления и возможности логического анализа естественного языка. Б. А. Серебренников подчеркивает, что «утверждение многих лингвистов и философов, будто бы язык отражает действительность, основано на недоразумении. Звуковой комплекс, образующий слово, ни к какому отражению сам не способен. Фактически результатом отражения являются концепты, или понятия. Язык связан с действительностью через знаковую соотнесенность. Язык не отражает действительность, а отображает ее знаковым способом» (Б.А. Серебренников, 6). При этом подчеркивается, что, рассматривая взаимоотношение языка и мышления, «необходимо всегда иметь в виду, что язык беднее мышления. Он беднее мышления хотя бы потому, что мышление отражает окружающий человека мир непосредственно во всем богатстве и во всем многообразии различных свойств и связей» (Б.А. Серебренников, 79). Одновременно признается тот факт, что мышление по сравнению с языком богаче и подвижнее: «Процесс мышления заключается в образовании все новых связей между различными представлениями и понятиями, для него характерна постоянная „текучесть“. Слова же устойчивее, консервативнее, чем понятия, и в этом смысле менее адекватно отражают процесс развития действительности» (Б.А. Серебренников, 104).

В.И. Постовалова обобщает и выделяет известные в научной литературе три типа картин мира: «1) картина мира взрослого человека и детская картина мира; 2) картина мира психически нормального человека и психопатологическая картина мира; 3) „цивилизованная“ картина мира и архаическая» (В.И. Постовалова, 32).

Внесение «человеческого фактора в язык», согласно В. И. Постоваловой, позволяет открыть новый ракурс рассмотрения в связи с изучением картины мира, и, в частности, в связи с языковой картиной мира: «Введение понятия картины мира в антропологическую лингвистику позволяет различать два вида влияния человека на язык — феномен первичной антропологизации (влияние психофизиологических и другого рода особенностей человека на конститутивные свойства языка и феномен вторичной антропологизациии (влияние на язык различных картин мира человека — религиозно-мифологической, философской, научной, художественной)» (В.А. Постовалова, 11). Определение роли языка в образовании различных картин мира у человека приобретает и другой ракурс рассмотрения. Он отвечает на вопрос о том, каким язык предстает в «глазах» лингвистики, семиотики, философии, теологии, мифологии, фольклора, искусства, поэтики, обыденного сознания. Подобный ракурс рассмотрения исходит из соответствующих подходов к картине мира. Как отмечает В. И. Постовалова, начиная с 60-х годов, данная проблема рассматривается в семиотическом русле при изучении «первичных моделирующих систем» (язык) и «вторичных моделирующих систем» (миф, религия, фольклор, искусство), при этом каждая моделирующая система по-своему моделирует мир (В.И. Постовалова, 15). Понятие картины мира изначально имеет исходное понятие модели мира. Модель мира, создаваемая в определенном креативном пространстве, приводит к конкретному конечному результату в виде оформленной картины мира (разумеется, в статическом смысле, так как справедливо полагается, что картина мира обладает свойством «текучести», что характерно для любой субстанции).

Внесение роли человеческого фактора в язык в процессе образования картины мира, как справедливо отмечается Б. А. Серебренниковым, приводит к необходимости выхода за пределы лексики и грамматики. Выход направляется и углубляется, как уже говорилось выше, в сторону мышления, конкретно, типов мышления, индивидуального сознания. Это объясняется тем, что картина мира, основанная на определенных моделях, выводится в результате функционирования определенного механизма. В. И. Постовалова выявляет следующие процедуры: 1) экспликация, экстрагирование, опредмечивание, объективирование и осмысление образов мира (процесс реконструкции); 2) созидание, творение (процесс конструирования) (В.И. Постовалова, 24). Соответственно выполняются базисные функции мировидения — интерпретативная и регулятивная (В.И. Постовалова, 25).

Сравнивая концептуальную и языковую картины мира, Б. А. Серебренников неоднократно подчеркивает, что ККМ богаче ЯКМ, «поскольку в ее образовании, по всей видимости, участвуют различные типы мышления» (В. И. Постовалова, 107). Продолжая мысль о том, что связь между этими картинами мира осуществляется в языке двояким способом, автор далее уточняет свою мысль: «Язык означивает отдельные элементы концептуальной картины мира. Это означивание выражается обычно в создании слов и средств связи между словами и предложениями. Язык объясняет содержание концептуальной картины мира, связывая в речи между собой слова» (В.И. Постовалова, 107). Из данного положения делается важный методологический вывод о том, что в объяснении концептуальной картины мира участвуют характерные для каждого языка слова, формативы и средства связи между предложениями, а также синтаксические конструкции, а объяснения не входят в языковую картину мира (В.И. Постовалова, 107).

При таком подходе особое место необходимо отнести феномену метафоры. Как полагает В. Н. Телия, «способность творить и разгадывать метафору как наиболее продуктивное средство пополнения инвентаря языка, привносящее в него видение мира данным народом, опосредованное уже имеющимися в языке значениями слов, морфем, сочетаний слов и даже синтаксических конструкций, принадлежит языковой компетенции. Тем самым она связана с собственно человеческим фактором» (В.Н. Телия, 203). Таким образом, метафора входит в языковую компетенцию, в языковую картину мира. Но далее следует мысль о том, что «узнавание метафоры — это разгадка и смысловая интерпретация текста, бессмысленного с логической точки зрения, но осмысленного при замене рационального его отображения на иногда даже иррациональную интерпретацию, тем не менее, доступную человеческому восприятию мира благодаря языковой компетенции носителей языка» (В.Н. Телия, 204). Подобный постулат выдвигался группой «мю» Льежского кружка.

Однако В. Н. Телия, хотя и относит феномен метафоры к сугубо языковой компетенции, все же подчеркивает необходимость иррациональной интерпретации. А что же такое интерпретация как не объяснение. Как уже говорилось выше, согласно Б. А. Серебренникову, объяснение представляется понятием концептуальной картины мира. Можно полагать, что наряду с языковой компетенцией возникает необходимость признания концептуальной компетенции. Что же касается метафоры, то здесь и языковая и концептуальная сторона компетенций представляются неразрывно связанными, иначе метафора не будет иметь никакого смысла, то есть в ней не будет никакой необходимости, она окажется невостребованной (Тхорик, Фанян).

Недетерминированность представляется континуальным образованием с точки зрения временного фактора. Со временем неопределенные пустоты заполняются и порождают качественно новые пустоты. Так, например, В. И. Постовалова пишет по поводу лакун следующее: «Наличие в картине „лакун“ („пустых клеток“) не есть недоработанность картины мира, а следствие особенностей мира и человека. Мир бесконечен и загадочен для человека, а человек конечен и ограничен в своих познавательных возможностях. Так как картина мира не представляет собой законченного образа мира, она обладает особой пластичностью, подвижностью, поливариативностью» (В.И. Постовалова, 52). О бесконечности и безграничности мира человек уже составил себе определенную картину. Видимо, говорить об ограниченности самих человеческих (познавательных) возможностей так определенно не стоит, так как сами человеческие ресурсы не до конца изучены и познаны (Тхорик, Фанян).

1.2 История головного убора в контексте истории костюма

coiffure язык семантический лексический История причесок. Первобытное общество. Первобытных людей обычно представляют косматыми «дикарями», но это едва ли соответствует истине. Даже в погребениях охотников на мамонтов, живших почти 40 тысяч лет назад, археологи находят костяные гребни. А прически женщин, скульптурные изображения которых найдены на палеолитических стоянках Мальта, Буреть, Виллендорф, выглядят просто роскошно. Их волосы то ниспадают на плечи, то уложены параллельными друг другу горизонтальными рядами. В других случаях они лежат зигзагообразными уступами. Волосы также заплетали в косы, перевязывая ремешками или шнурками. В качестве украшений для причёски применяли разного рода налобные повязки и диадемы (возможно, делали также венки из цветов и трав, но такого рода украшения, конечно, не сохранились). Для закрепления укладки у всех первобытных племён волосы покрывали глиной, маслом или растительным лаком; использовали даже специальные подставки для головы, чтобы во время сна не испортить нечаянно причёску. Такие подголовники из обожжённой глины часто находят при раскопках поселений трипольской культуры (IV—III тысячелетие до н. э.).

Древний Восток. Характерной чертой всех древнеегипетских причёсок была строгость и чёткость линий, за что они получили название «геометрических». Большинство египтян из-за жаркого климата носило простые причёски из коротко остриженных волос. Многие мужчины, особенно жрецы, полностью сбривали волосы, умащивая кожу головы ароматическими маслами. Всё свободное население Египта носило парики. Их форма, размеры и материал указывали на социальное положение владельцев. Парики изготовлялись из натуральных волос, шерсти животных, растительных волокон и даже верёвок. Их окрашивали в тёмные тона, причём самыми модными считались тёмно-коричневый и чёрный цвета. Чаще всего они доходили до плеч, но в торжественных случаях надевали длинные парики, завитые крупными параллельными локонами. Причёски обильно пропитывались душистыми маслами, эссенциями, клейкими составами.

Женские причёски во все времена были значительно длиннее мужских и более замысловатые. Древнеегипетские аристократки, как и их мужья, нередко брили голову и надевали парики. Самыми типичными причёсками на париках были две: первая — все волосы разделялись продольным пробором, плотно облегая лицо с обеих сторон, и ровно подстригались на концах; верх парика был плоским. Вторая причёска имела форму шара. Со временем получил распространение большой завитой парик, три пряди которого спускались на грудь и спину. Причёски делали и из собственных волос, свободно распуская их по спине и украшая концы кисточками или шариками из ароматических смол. Широко применялась завивка, которая делалась при помощи холодной укладки (для этого пряди волос наматывали на деревянные палочки и обмазывали илом, а когда он высыхал, его стряхивали, а волосы расчёсывали). Часто волосы завивали мелкими волнами — такая завивка получалась после расчёсывания мелких тонких косичек.

Античность. Для минойской эпохи характерно различие мужских причёсок в зависимости от социального статуса их обладателей. Аристократы носили длинные ухоженные волосы, завивали чёлки и гладко брились. Простолюдины, напротив, коротко стриглись и отпускали небольшие аккуратные бородки; над верхней губой волосы выщипывали или сбривали. Что касается женщин, то их причёски, судя по сохранившимся изображениям, представляли собой сложные композиции, состоявшие из приподнятых вверх волос, собранных на затылке в узел, от которого на спину и виски спускались длинные змеевидные пряди. Причёски украшались диадемами и обвивались лентами и нитями бус. Детям и подросткам обоего пола, как и в Египте, выбривали головы, оставляя отдельные пряди на висках и затылке.

Средневековье. После падения Западной Римской империи популярные у римлян короткие стрижки надолго вышли из моды. Мужчины обычно подрезали волосы на уровне плеч (или немного выше); отпускать волосы ниже плеч было привилегией знати (например, у салических франков носить длинные волосы могли только члены королевского рода). Надо лбом волосы перехватывали ремешком или металлическим обручем, который нередко украшали драгоценными камнями.

В Ливонии начала XVII века незамужние эстонки «ходили с непокрытыми головами зимою и летом; волосы у них, не связанные узлом и к тому же подрезанные, свисали на плечи, так что с головы они совершенно были похожи на парней»

Эпоха барокко. Этот стиль несет на себе печать величавости, перегруженности, утяжеленности. Распространяется прическа из завитых длинных и полудлинных волос, спускающихся отдельными локонами на плечи и спину. С 1624 года в моду входит пышный завитой парик. Завивали его горячим способом, с помощью пара, что было в то время большим новшеством. Во второй половине XVII века парикмахерское дело достигает большого расцвета. Парикмахеры делают всевозможные прически: «грива», «пудель». Они представляли собой большое взбитое «облако» из локонов, окружавших лицо. Бороды париков были удлиненными. Самой модной бородой этого времени считается «мушка» ~ маленький пучок волос под нижней губой. Эта мода была введена Людовиком XIII во Франции. Женские прически стали более естественными. В моду входит прическа «Мария Манчини», которая укладывалась двумя полушариями. Делался прямой пробор и два змеевидных локона, ниспадающих на спину или плечи. Затем появляется новая прическа — «фонтаж». Она представляла собой нагромождение высоко надо лбом туго завитых локонов, расположенных горизонтальными рядами поэтажно. На лбу завивалось несколько локончиков. а на грудь спускался один или несколько змеевидных локонов. В 1644 году появилось специальное руководство, содержащее советы и рецепты по уходу за лицом и волосами. Но несмотря на это, личная гигиена еще не стала привычной. Даже во дворце не было удобных туалетных комнат, а если и были, то маленькие и плохо оборудованные. В них едва помещался небольшой столик, зеркало и таз с кувшином. Умывались через день. К концу недели на лице образовывался толстый слой помады. Женщины, девушки и даже мужчины румянились и подкрашивали губы.

Эпоха классицизма. Именно в XVIII веке женщины стали носить короткие стрижки: так модницы выражали свое почтение Марии-Антуанетте и другим героям великой французской буржуазной революции, погибших от гильотины. Франция становится центром европейской моды, и в моду входят шпильки и другие более простые украшения, сменяющие пышные и помпезные конструкции предыдущих модных эпох. Но что не теряло своей популярности — так это локоны, без которых нельзя было представить ни одну придворную даму!

Эпоха рококо. Этот художественный стиль принес изящество, легкость, воздушность, утонченную хрупкость и изнеженность. Прически на париках начинают постепенно уменьшаться. Носили прическу «кё»: подвитые волосы зачесывали на затылке в хвост черной лентой. Затем хвост стали убирать в мешочек из черного бархата. Такая прическа получила название «а-ля бурс». Затем появились прически, в которых височные пряди завивались и укладывались по-разному. Затылок был гладкий. Снизу затылочные волосы обматывали кожаными ремешками в виде крысиного хвоста или заплетали косичку. Женские прически были маленькие, при этом их обильно пудрили. Одной из них была прическа «графини Коссель». Красивые легкие локоны обрамляли передние и боковые части головы, тогда как задняя часть была гладкой. Локоны обрамляли только затылок. В период Рококо были наиболее известны три французских мастера: Ласкер, Даж и Легро. Самым выдающимся из них был Легро, который разработал основы технологии парикмахерских приемов, а также внедрил в жизнь принцип, заключавшийся в том, что прическа должна соответствовать особенностям лица, форме головы, фигуре. Им же была открыта в Париже Академия, готовящая мастеров-парикмахеров (1757 г.). Во второй половине XVIII века прически становятся выше. Они представляют собой целые волосяные сооружения в полметра высотой. Для того чтобы выполнить такую прическу, нужно было прибегать к каркасам. Сверху на прическе укрепляли фигурки людей, кораблики. Трудно назвать другой стиль, который бы украсил прически больше, чем стиль рококо: золотые шпильки, нити жемчуга, банты с драгоценными подвесками, гребни из опала, оникса. Шпильки использовались в прическе десятками, а иногда и сотнями. Было модно украшать прическу живыми цветами, а чтобы они не увядали, внутрь вставляли флакон с водой. Декорировали прически гирляндами мелких шелковых цветов, длинными страусовыми перьями, перьями марабу. Придворные кавалеры и дамы стремились под белилами и пудрой скрыть свой возраст. Эпоха рококо предшествовала венецианскому индуизму.

ХХ век — эпоха бурных перемен, прогресса, расцвета культуры войн, открытия ядерной энергии и освоения космического пространства. Первое десятилетие ХХ века характеризовалось катаклизмами в общественной жизни, революцией в общественном мнении и, как следствие, изменениями в моде. В самом начале века еще сохранялись прически из длинных волос типа «шлем», «тюрбан», украшенные нитками жемчуга, цветами. После войны и революции заставили многих женщин взять судьбу в свои руки и заняться, наконец, практической деятельностью, да и нравы стали другими, так что в моду вошел новый образ — женщина-мальчик в коротком платье и с короткой стрижкой геометрических линий. Когда началась первая мировая война, многие женщины ухаживали за ранеными в госпиталях. Военное время очень сильно повлияло на женское мировоззрение. Меняясь внутренне, женщины менялись и внешне. Им не хватало времени на замысловатые сооружения, поэтому волосы все чаще стригли. Короткая стрижка уверенно вошла в женскую моду. Короткие волосы у девушек стали олицетворением перемен, новой жизни. Началу ХХ века обязана своим рождением и всемирно известная стрижка «каре». Однако длинные волосы тоже не выходили из моды. Они разделялись прямым пробором, связывались узлом или закалывались в пучок на шее. Прически из них стали гладкие. Они украшались бусами, черепаховыми гребнями, шелковыми и бархатными лентами, массивными брошами из полудрагоценных камней и бижутерией, цветами, кружевами. Дамская одежда, которую носили до первой мировой войны, была совершенно неприемлема в военное время. Женщинам, работающим в тылу, нужны были удобные, функциональные вещи. Из женского обихода исчезли корсеты, силуэты одежды стали проще, платья и юбки короче, замысловатые прически остались в прошлом. Дамы массово носили одежду в мужском стиле: смокинги, брючные костюмы, сорочки и галстуки, шляпы и кашне, закрытые туфли типа мужских полуботинок. Среди шляпок самой модной стала шляпка — «колокол», носили кроме нее токи, канотье, береты.

В XXI веке сложно сказать, какая стрижка или прическа характеризует наше время. Когда во многих странах провозглашены свобода личности и свобода индивидуальности, когда территориальные границы для межнационального общения стерты посредством Интернета, люди хотят отличаться от общей массы населения своей страны. Тем не менее общую мировую тенденцию все-таки можно проследить. Не так важен сейчас цвет, стрижка или украшения для волос, как сами волосы, их здоровье и соответственно их красивый внешний вид.

История головных уборов. Убор головной — термин, включающий как способы собственно прически, так и способы убранства и покрытия головы. И те и другие в высшей степени разнообразны в зависимости от места, эпохи, религии, степени развития культуры. Тем не менее, в основе многочисленных форм головных уборов лежит несколько базовых разновидностей.

Уже у самых первобытных народов религиозные мотивы играли огромную роль в формировании как причёски, так и головного покрова? меховые или кожаные шапки и капюшоны, диадемы, налобные повязки.

Культ тотемов вызвал религиозный обычай одеваться с головой в шкуры почитаемых животных, украшать себя перьями священных птиц, цветами и листьями священных деревьев — обычай, практиковавшийся не только во время религиозных церемоний, но и во время военных действий, играющих такую роль в повседневной жизни первобытных обществ.

Отсюда известные головные уборы индейских воинов из перьев, рогов и изображений животных у шаманов, шляпы и диадемы из чешуи аллигатора в Средней Америке, такие же уборы из чешуи маниса у малайцев, фантастические уборы рукуйеннов (Центральная Америка) из перьев, украшенных надкрыльями жуков, с ниспадающим по спине мозаичным из цветов изображением лягушки, военные маски с ушами животных у южноамериканских индейцев.

Головные уборы из шкур голов зебр и диких кошек в Юго-Восточной Африке, короны египетских фараонов или столь высоко ценящиеся в Полинезии Головные уборы из красных хвостовых перьев священной птицы фаэтон, венки из скромных листьев священных деревьев лавра и дуба, изображения тех или других животных на головных уборах жрецов, царей и воинов и т. д. — всё это примеры достаточные, чтобы понять огромное влияние примитивного культа на головные уборы Параллельно с религиозным фактором действовал и исконный обычай украшать себя трофеями зверей и убитых врагов, одним из многих результатов которого явились военные парики из волос убитых врагов, украшение убора реликвиями зверей и врагов, зубами, скальпами, эмблемами из животного мира и т. д.

Из сферы религиозной и военной причудливые уборы перешли и в обыденную жизнь, постепенно утрачивая свое прежнее назначение и становясь предметом украшения. Дальнейшее развитие уборов получилось под влиянием расширившегося обмена, когда у отдельных лиц стали появляться портативные ценности, которые первобытный человек любит не только выставлять напоказ, но и непосредственно навешивать на себя.

До каких пределов может дойти это тщеславное стремление, показывает оригинальнейший женский убор у южноафриканских гереросов — кожаный шлем, увешанный до пяток нитками бус из слоновой кости и железа весом до 10 кг. По обилию украшений с ним может поспорить и сеекеле наших киргизок. Впрочем, шляпы европейских женщин часто не уступают по вычурности своих размеров и форм уборам самых первобытным.

Достаточно вспомнить дамскую остроконечную шляпку XV века из Фландрии, так напоминающую киргизскую, или шляпку Марии Антуанетты, а la frйgate, или навеянную военными уборами шляпку в виде абажура времен Бонапарта. О любви к ценным диадемам и дорогим украшениям, в которой цивилизация превзошла самое причудливое тщеславие варвара, и говорить нечего.

Кроме всех указанных мотивов (утилитарность, религиозные воззрения, военные и социальные обычаи, инстинкты тщеславия и пр.) действовали и мотивы эстетические, стремление комбинировать, подражать прекрасному в природе (пристрастие к перьям, цветам, блестящим камням и т. п.), мотив, создавший из головного убора предмет украшения.

Головной убор стал наконец предметом особого искусства, и благодаря его ранней специализации, развитие форм достигло самых вычурных размеров даже у первобытных народов. Тщеславие, рутина, праздность высших классов, этикет сделали из убора объект самого тщательного культивирования, серьёзной жизненной заботы.

Важным фактом в истории уборов в позднейшие периоды явилось влияние центральной власти и примеры, подаваемые отдельными правителями. Дважды в новейшее время явилась реакция в пользу простоты уборов. В первый раз она вышла из пуританского движения, требовавшего простоты во имя смирения перед Богом. Это движение оставило в наследство обычай коротко стричь волосы у мужчин и гладкой прически у женщин.

В XIX веке протест вышел из демократически-феминистического движения, требовавшего во имя человеческого достоинства женщины освобождения от рабства перед нарядами и перехода к серьёзности и простоте (отсюда короткие по-мужски волосы, простота покрова). В XIX век мужской головной убор в достаточной мере упростился, — феминистская пропаганда одержала победу над теми вычурными головными уборами, которые уже в XIX веке являлись полнейшим анахронизмом, результат отчасти рутины, отчасти ненормального положения женщины в обществе.