У писателей, не считавших свой труд банальным ремеслом, осознающих литературу как нравственность, воплощенную в воображении, как некое зеркало, в котором отражается духовное и социальное здоровье общества, творческие судьбы складываются сложно и трудно, ибо литература требует «самоотвержения, чистоты души и чистоты помыслов» (А. П. Чехов). Среди таких мастеров пера — Ю. П. Казаков, в чьей писательской биографии отразилась судьба честного художника, писателя, «эмигрировавшего в смерть» (О. Михайлов).
Казаков сравнивал талант литератора с небесным даром, божественностью слова и правдой, которую оно несет людям, — правдой, не всегда находящей понимание. «Он никогда не приспосабливался к моде, господствовавшим вкусам, „требованиям“ и даже не знал, что это такое. Слово было дано ему от Бога. И я не встречал в литературе более чистого человека», — отмечал Ю. Нагибин.1 Проблемы, получившие осмысление в художественном сознании писателя, предвосхитили свою общественную значимость. «Казаков писал запальчиво и зло. Он преодолевал давление штампа, в котором закрепилось пренебрежение нравственной, психологической и эмоциональной характеристикой героя, и его рассказ оказался созвучным настроениям дня. Он уловил в развитии общества тяготение к человечности, условие того, что только еще носилось в воздухе, а в литературе нашло отражение позже, когда писатели оказались перед необходимостью искать утерянное, по выражению Леонова, «первичные ключи от самых простых эмоций».2.
1 Нагибин Ю. М. Время жить. — М., 1987. — С. 486.
2 Лапшин М. Уроки идущим вослед// Москва. — 1987. — Jfe 10. — С. 197.
Чтобы доказать справедливость этой мысли, необходимо выяснить подлинный генезис творческого наследия Ю. П. Казакова, освобождая его от хрестоматийных ярлыков. Эта задача представляется и легкой и сложной одновременно потому, что писателя волновали экзистенциальные проблемы «жизни и смерти, смысла жизни, любви, вечности и быстро текущего времени, природы и города, труда, творчества, судьбы и позиции поэта, искусства, культуры и исторического прошлого, общения с божеством и неверия, дружбы и одиночества, мечты и разочарования», то есть те вопросы, которые «касаются коренных аспектов бытия человека и основных его ценностей и порой имеют источники в самых древних представлениях».1 Кроме того, его рассказы не сосредоточены только на какой-то одной проблеме — в них присутствует особый казаковский подтекст, метафоричность, раскрывающие при каждом прочтении новые грани писательского таланта и авторской мысли. Сам Казаков отмечал: «Мне кажется, что хороший писатель — это прежде всего писатель, думающий над вопросами важными.. У хорошего писателя всегда ощущается что-то еще помимо того, о чем он пишет. Это как в звуке: есть основной тон и есть обертоны, и чем больше обертонов, тем насыщеннее, богаче звук».2 Разделяя мысль о том, что творчество большого писателя нужно рассматривать как его духовную биографию, обратимся к ее истокам.
Юрий Павлович Казаков родился в Москве 8 августа 1927 года в семье рабочего. «В роду нашем, насколько мне известно, не было ни одного образованного человека, хотя талантливы были многие. Таким образом, япервый человек в нашей родне, занимающийся литературным трудом».3 Детство и юность писателя, как и многих из плеяды «шестидесятников»,.
1 Гинзбург Л. Я О старом и новом. — Л., 1982. — С. 17.
2 Казаков Ю. Для чего литература и для чего я сам// Вопросы литературы. — 1979. — № 2. — С. 174.
3 Казаков Ю. Автобиография//Казаков Ю. Две ночи. — М., 1986. — С. 25. совпали со сложными и противоречивыми 30-ми годами (у него был репрессирован отец) и голодным, сиротским послевоенным десятилетием.
Увлеченность музыкой скрашивала это «самое печальное» (Казаков) время, позволяла как-то существовать материально, но возникшее желание стать писателем привело Казакова в Литературный институт, в который он поступил, как признавался позднее, «литературу художественную зная на совершенно обывательском уровне».1 Преодолевая свою слабую подготовленность, писатель целеустремленно шел вперед, о чем свидетельствуют записи в его дневнике 1949 — 1953 годов: «Найти себя в творчестве, ощутить пульс жизни своей — в этом вся задача» (6 февраля 1950) — «Сегодня снова получил отрицательные отзывы о моей новой пьесе. Снова и снова злоба и отчаяние охватывают меня. Но я все равно буду писать. Я чувствую, что могу написать и напишу нечто очень яркое, свежее, талантливое, Пусть мне отказывают. Пусть! Но победа будет за мной.» (14 октября 1951).2 Определяя причины такой гигантской целеустремленности и воли, нельзя не вспомнить признание самого Казакова: «Я стал писателем, потому что был — заикой. Заикался я очень сильно. И потому особенно хол тел высказать на бумаге все, что накопилось» (выделено мною — А. К.). Так появились романтик Алеша («Голубое и зеленое» (1956)), мечтательный Саша Старобельский («Ни стуку, ни грюку"(1960)), одинокий и страдающий от своего одиночества художник Агеев («Адам и Ева» (1962)) — горечью сиротства отмечены монологи лирического героя в рассказах «Свечечка» (1973) и «Во сне ты громко плакал» (1977). Можно сказать, что ка-заковские герои во многом воплотили этапы духовного взросления писателя: одни персонажи действительно биографичны и отмечены некоторой общностью с авторским мировосприятием («автогенные герои» (Вл. Гусев)), другие, антиподы, напротив, «отталкиваясь» от него, презентуют соб.
1 Казаков Ю. Для чего литература и для чего я сам?// Вопросы литературы. — 1979. — № 2. — С. 179.
2 Казаков Ю. Из дневников и записных книжек// Казаков Ю. Две ночи. — М., 1986. — С. 31 — 35,.
3 Казаков Ю. Для чего литература и для чего я сам?// Вопросы литературы. — 1979. — № 2 ~ С. 180. ственные нравственные позиции, отражающие противоречия действительности. Следует отметить критичность оценки произведений самим писателем. Стараясь выразить «все, что накопилось», Казаков пробует перо в разных жанрах и на различном материалепытаясь постичь «технологию» творчества, он много раз исправлял написанное, сомневался в собственном таланте. «.Я стал внимательно читать очерки и рассказы, стараясь понять, как они сделаны (выделено Ю.К.). Но уверен, конечно, что писал я тогда и по отсутствию опыта и вкуса, и по недостаточной литературной образованности — плохо"1- «Омерзительно чувствовать себя на том же уровне знаний и возможностей. Временами мне нравятся мои творения, временами же я теряю всякие надежды на какой-нибудь мельчайший успех на поприще литературы.. Во-первых, конечно, все мои творения (многие, большинство в набросках) далеко не прекрасны, если не сказать более. Ну, а так как у меня все же есть какое-то критическое чутье и способность к самоанализу, то и получается так, как будто я просыпаюсь вдруг и с ужасом и тоской убеждаюсь в несовершенстве своих начинаний. Вторая причина — это недоступность, недосягаемость редакций» (выделено мною — А. К.) (16 ян.
9 варя 1953 г.). Однако первые публикации и сборники Казакова («Тедди» (1957), «Манька» (1958), «На полустанке"(1959), «По дороге» (I960)) не прошли незамеченными в критике, так как отражали новый для того времени взгляд на сущности природы и человека, акцентируя внимание на главных «душевных движениях человека», на «живучести грязных инстинктов» (Казаков) — они были созвучны настроениям эпохи 60-х годов, «заключали в себе откровенно полемический заряд против литературной идеализации жизни» (А. Нинов).3.
1 Казаков Ю. Автобиография// Казаков Ю. Две ночи. — М., 1986. — С. 26.
2 Казаков Ю. Из дневников и записных книжек// Казаков Ю. Две ночи. — М., 1986. — С. 38 — 39.
3 Нинов А. Юрий Казаков//Сквозь тридцать лет. — М., 1987.-С. 331.
Как заметил позже Евг. Евтушенко, определяя общий настрой лирической прозы и поэзии той эпохи, «мы в одну прорвались брешь». Но слишком исповедально, откровенно и многозначно прозвучало основанное на традициях русской классики казаковское слово даже для того краткого периода «оттепели», чтобы быть понятым критиками, строящими анализ рассказов писателя из отраженных «в произведении явлений или из отдельно вытащенных цитат"1, игнорировавшими многомерное «художественное содержание, которое перешло в форму и живет даже в мелких ее особенностях, которые нельзя «извлечь» или «выделить»», которое «можно освоить, постигая взаимосвязь всех элементов произведения, их внутренние «сцепления», если вспомнить слова Толстого"2, хотя талант автора был очевиден.
Общий настрой критических отзывов о творчестве Казакова отражен в рецензии А. Т. Твардовского, которого Казаков очень уважал и отзывался восторженно: «Случались у меня в молодости и прекрасные встречи, когда я молчал и восхищенно слушал. На всю жизнь в памяти беседы с Твардовским, он говорил о литературе по-народному, поражал внезапными оборотами, сравнениями».3.
Твардовский отмечал: «.Автор может и должен писать, он уже писатель, но, видимо, уже „вкусивший меда“ неумеренных и безответственных похвал, уже очень влюблен в себя, уже повторяется в своих (заемных) мотивах и приемах „художественности“, уже кокетлив. Но хочется думать, что он все это преодолеет, взявшись за дело посерьезнее, с чувством большей ответственности перед читателем, с ясным осознанием того, что в искусстве на одних „росах“, „дымах“ и т. п. далеко не уедешь».4.
1 Бочаров С., Кожинов В., Палиевский П. Человек за бортом. О книге В. Турбина «Товарищ время и товарищ искусство». — Вопросы литературы. — 1962. — № 4. — С. 61.
2 Там же, с. 61.
3 Казаков Ю. Для чего литература и для чего я сам?// Вопросы литературы. — 1979. — № 2. — С. 178.
4 Твардовский А. Т. Ю. Казаков «Рассказы» (15.08.58)// О литературе. — М., 1973. — 373.
Следует отметить, что Казаков избежал «звездной болезни», искалечившей творческие судьбы некоторых его современников, ибо он обладал нравственным иммунитетом, всегда помнил о том, что «литератураэто самосознание человечества, самовыражение человечества» в лице писателя, что «писатель должен быть мужествен»: «Мужество писателя должно быть первого сорта. Оно должно быть с ним постоянно, потому что-то, что он делает, он делает не день, не два, а всю жизнь. И он знает, что каждый раз начнется все сначала и будет еще трудней. Если писателю не хватит мужества — он пропал. Он пропал, даже если у него есть талант. Он станет завистником, он начнет поносить своих собратьев. Холодея от злости, он будет думать о том, что его не упомянули там-то и там-то, что ему не дали премию. И тогда он уже не узнает настоящего писательского счастья».1 Позже, когда над писателем навис занавес отчуждения и одиночества («Так сложилось, что 340 дней в году я живу на даче в Абрамцеве, анахоретом. .Я один, как перст, будто все мною изданное проваливается куда-то»), он продемонстрировал это, «особого рода» мужество, продолжая размышлять и писать о «росах» и «дымах», которые отнюдь не означали элитарную игру воображения, а воплощали «нереализованный избыток человечности» (М М. Бахтин), который позже поднимет на щит новая волна лирической прозы. «Значит, бросить все? Или наплевать на все и писать для денег, для „славы“ (какая там слава!) или „для потомков“. Мы не великие писатели, но если мы относимся к своему делу серьезно, то и наше слово, может быть, заставит кого-нибудь задуматься хоть на час, хоть на день о смысле жизни».3 В связи с этой мыслью по-особому воспринимается рассказ «Долгие крики» (1966 — 1972), входящий в «Северный дневник». Неторопливое повествование, отмеченное традицией охотничьего рассказа, является фоном для более глубокого нравственно-философского размышления об ис.
1 Казаков Ю. О мужестве писателя//Казаков Ю. Поедемьте в Лопшеньгу. — М, 1983. — С. 507.
2 Казаков Ю. Для чего литература и для чего я сам// Вопросы литературы. — 1979. — № 2. — С. 177.
3 Там же, с. 190. торической памяти, о замкнутых, разобщенных душах, поэтому так пронзительно метафорично звучит его финал: «Неужели бывает, что, когда долго кричишь, тебя кто-то и услышит — человек ли, судьба ли?».
Значимость того или иного писателя нельзя оценить количеством созданного. Творческое наследие Ю. П. Казакова вместимо в один том (кроме названных, следует отметить следующие издания: «Поедемьте в Лопшеньгу» (1983), «Избранное» (1985), «Две ночи» (1986)), архив писателя, включающий его рукописи и черновики, магнитофонные пленки с записью бесед с современниками Бунина, был варварски уничтожен, но значимость Казакова-прозаика неоспорима (писатель был лауреатом международных премий, в том числе Дантевской премии 1971 года, за выдающийся вклад в развитие современной литературы), ибо его творчество сосредоточено на коренных проблемах человеческого бытия, отмечено особой этической доминантой, заставляющей задуматься о смысле жизни, поднимающей человека до высоких ступеней духовного развития, в основе которого лежит историческая традиция и гармония с природой, оно является «одним из родников, питающих развитие нынешней нашей прозы» (И. Кра-мов). «Казаков возрождал и развивал жанр короткого, но концептуально емкого рассказа (новеллы), восходящего к однородным текстам М. Лермонтова, И. Тургенева, Н. Лескова, А. Чехова, И. Бунина и обращенного не к безликой человеческой общности или некоей априорной человеческой норме, а к живому конкретному современнику во всем своеобразии его целостного облика и жизненных проявлений».1.
Безусловно, выделенные идейно-художественные особенности прозы Ю. П. Казакова требовали обстоятельного литературоведческого и критического исследования, однако оценка произведений писателя менялась в зависимости от направленности вектора движения общества в соци.
1 Недзвецкий В. А. Возврат к жизни. Лирическая новеллистика Ю. Казакова// Литература в школе. — 2001. — № 2.-С. 202. ально-политической, идеологической сферах. Так, критика 50 — 60-х годов часто анализировала рассказы схематично и односторонне, не принимая того, что любое произведение искусства, в том числе и литературы, не «повторяет жизнь», что его анализ должен строится на трех составных: «как оно (произведение — А. К.) относится к жизни, как в нем отражена, осознана, пересоздана жизнь».1 «У нас ко всем писателям предъявляется одно и то же требование — писать правду, — замечал Б. Бурсов, определяя характер критики того времени. — Но ведь разные писатели, в зависимости от объема таланта и других обстоятельств, на различных ступенях постижения ее. «2.
Как показал обзор критических статей и рецензий, опубликованных в периодической печати того времени, в вину Казакову ставились внутренняя противоречивость, его «внутренний спор», созерцательность, печать вневременного, изначального, древнего, узкий круг типов, проблем, жизненного материалаприверженность классической традиции определялась как угроза повторений.3 Иная оценка дается в публикациях 80 — 90-х годов, в которых представлена картина творческого пути писателя, отмечается вклад писателя в развитие современной русской прозы и специфичность его таланта, причем авторы вводят литературное наследие Казакова не только в социальный, художественный, но и современный философский контекст.4 Так, Г. Семенов писал: «Был он гением, с первых своих строк прочувствовавшим, что жизненные впечатления делятся на две громадные категории, одна из которых подвластна его таланту, а другая нет. Юрий Казаков так и ушел из жизни не осмысленный, не прочувствованный до.
1 Бочаров С., Кожинов В., Палиевский П. Указ. соч. — С.61.
2 Бурсов Б, Мастерство Чернышевского — критика. — М., 1956. — С. 288.
3 Например см.: Василевский В. Мнимые соблазны// Литература и жизнь. — 1958. — 22 авг.- Скороходова Т. Тени прошлого// Правда Севера. — 1959. — 28 мартаБушин В. Штампы бывают разные. .//Литература и жизнь. -1959. — 19 авг.- Перцовский В. Осмысление жизни// Вопросы литературы. — 1964. — № 2.-С.27−45.
4 Например см.: Копачев Э. Острова Ю. Казакова: К 60-летию со дня рождения//Учительская газета. — 1987. -18 авг.- Лапшин М. Дороги идущим вослед// Москва. — 1987. — № 10. — С. 197- Чалмаев В. Дороги земные и пути небесные (Творческий путь Ю. Казакова)// Литература в школе. — 1997. — Ш 6. — С. 53−68- Иванов А. Вечное// Лит. учеба. — 2001. — № 2. — С. 75 — 107. конца нашей критикой, не сумевшей найти путь в его воздушные замки, поставленные им на грешной нашей земле".1.
Из кригико-литературоведческих статей, опубликованных в периодической печати, интересна, на наш взгляд, работа С. Федякина «Ностальгия"2, в которой автор рассматривает вопрос о традициях прозы И. А. Бунина в творчестве Казакова в аспекте общности мировосприятий двух художников слова — «ностальгическом сознании» (оценке настоящего и будущего прошлым, «взглядом на настоящее как на прошлое»), которое ярко выступает в воспоминаниях лирических героев, героярассказчика.
К наиболее серьезным попыткам изучения художественного наследия Ю. П. Казакова следует отнести работы JL Поляк (1971), А. Огнева (1978, 1994), И. Крамова (1979), А. Нинова (1987), в которых обозначены особенности и тенденции развития казаковской прозы, раскрывается проблема традиций и новаторства, а также отдельные издания — И. Кузь-мичева «Юрий Казаков. Наброски портрета» (1986) и Е. Галимовой «Художественный мир Ю. Казакова» (1992), рассматривающие прозу Казакова в проблемно-хронологическом свете.3.
Проза Казакова стала предметом диссертационных исследований Н. А. Чекулиной («Лирическая проза Юрия Казакова: проблематика и жанровые особенности», 1984), К. Т. Байниевой («Традиции и новаторство в творчестве Ю. П. Казакова», 1993), Н. Г. Махниной («Проблема нравственных ценностей в творчестве Ю. Казакова», 1997).
В диссертации Н. А. Чекулиной акцент ставится на исследовании специфики конфликта в рассказах Казакова, способствующей раскрытию идейно-нравственной проблематики, волновавшей писателя. Исследование.
1 Семенов Г. Грустная книга// Октябрь. — 1987. — № 8. — С. 204.
2 Федакин С. Ностальгия// Литературное обозрение. — 1989. — № 4. — С. 93 -95.
3 Как писал И. Кузьмичев, «мои впечатления о личности Казакова и от его рассказов — это всего-навсего мои впечатления, не ограниченные к тому же строгими жанровыми рамками// Кузьмичев И. Юрий Казаков. — Л., 1986.-С. 8. специфики прозы Ю. П. Казакова продолжает работа К. Т. Байниевой, в которой подробно раскрываются теоретические аспекты проблемы традиций и новаторства в художественном творчестве, а также жанрово-стилевые традиции Чехова, Бунина в рассказах Казакова. Автор определяет творческую реализацию открытий русской классической школы в творчестве писателя как «художественную новацию». Исследователь анализирует рассказы, в которых наиболее «прозрачно» отражены классические реминисценции (например, «Старики», «Голубое и зеленое», «Никишкины тайны», «Проклятый Север» и др.), а также роман Нурпеисова «Кровь и пот», перевод которого явился результатом кропотливой многолетней работы Казакова.
Наиболее обстоятельной, на наш взгляд, является диссертация Н. Г. Махниной, в которой автор, используя аксиологический подход и опираясь на опубликованные дневники и ряд известных рассказов писателя (например, «Тедди», «Арктур — гончий пес», «Свечечка» и др.), определяет образы-символы, лежащие в основе художественного мышления Казакова, проводит сравнительный анализ трилогии Л. Н. Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность» и рассказов Казакова «Свечечка» и «Во сне ты громко плакал» в аспекте отражения темы детства (у Казакова — с мотивом сиротства).
Отметим, что в диссертационных работах за рамками исследовательских интересов остались ряд произведений и цикл «Северный дневник», в котором продолжается осмысление нравственно-этических проблем, затронутых в рассказах, и высвечиваются новые грани писательского таланта Казакова-очеркиста.
При анализе степени изученности вопроса стала очевидной неразработанность следующих проблем: проблемы типологии героев рассказов Казакова, что является, на наш взгляд, пробелом в исследовании особенностей стилевой манеры писателя, специфики психологического анализа в литературном наследии Казакова, жанрово-стилевого своеобразия цикла «Северный дневник», обращение к которым позволит значительно дополнить представление о поэтике прозы Ю. П. Казакова. Это объясняет необходимость диссертационного рассмотрения указанных проблем, что и было предпринято впервые в настоящей работе. Кроме того, возросший в последние годы интерес к проблемам поэтики определил актуальность избранных в диссертационном исследовании аспектов изучения.
Автор видит своей целью выяснение своеобразия проблематики и поэтики прозы Ю. П. Казакова. Вслед за Л. И. Тимофеевым под термином «поЭтика» мы понимаем «комплекс художественных средств, при помощи которых писатель создает целостную художественную форму, раскрывающую содержание его творчества».1.
Цель определила задаче настоящей работы:
— выявить специфику целостной художественной формы — жанровой, стилистической и образной структуры прозы Ю. П. Казакова;
— рассмотреть проблематику, характеры и типы казаковских героев в соотнесении с социально-исторической жизнью общества и литературным процессом 50 — 70-х годов XX века;
— раскрыть своеобразие усвоения Ю. П. Казаковым традиций русской классической школы, их связь с собственными идейно-творческими установками писателя;
— определить соотношение национального, социального, природного и общечеловеческого в типах героев, выявить особенности и актуальность концепции национального характера в рассказах Казакова;
1 Тимофеев Л. И. Советская литература. Метод. Стиль. Поэтика. — М., 1964. — С. 349.
— определить способы раскрытия внутреннего мира личности, обусловленные особенностями художественного мышления писателя;
— выяснить вопрос о влиянии творческого наследия Ю. П. Казакова на дальнейшее развитие русской лирической прозы.
Указанные цели и задачи определили структуру работы. Диссертация состоит из Введения, трех глав (Глава I. Проблема героя в прозе Ю. Казакова 50 — 70-х годовГлава П. Особенности психологического анализа рассказов Ю. КазаковаГлава III. Проблема жанра и стиля «Северного дневника»), Заключения и списка использованной литературы.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
.
Творчество Ю. П. Казакова не только оригинально само по себе, но и отражает сложный и многогранный характер литературного процесса 50 — 70-х годов. При сопоставлении произведений разных лет отчетливо проявляется цельность дарования Казакова, с первых шагов в литературе нашедшего свою дорогу, круг избранных тем, обусловленных как спецификой художественного мышления самого автора, так и общим стремлением литературы 60-х к всестороннему исследованию и осмыслению жизни. Эта цельность отразилась и в единстве основанного на традициях русской классической школы стиля, который, безусловно, менялся и развивался вместе с самим писателем, художественно воссоздающего современные жизненные реалии.
Лирическое начало, являющееся ведущим в прозе Казакова, способствовало реализации его стремления, по выражению Н. В. Гоголя, «передавать одну чистую правду души». Установка на объективность художественной картины изображаемого определила специфику выражения авторской позиции в рассказах Казакова. Писатель отказывается от явной определенности авторского слова, эксплицируя свою позицию в тщательно отобранных словесных образах, явлениях и т. д. Обозначаемый в результате этого угол зрения, а также ориентация на читательское сотворчество «выводили» авторское «я» из подтекста, что позволяло ощутить своеобразие жизненной и литературной позиции писателя.
Особую роль в проявлении авторской позиции играет герой. «Литературным героем писатель выражает свое понимание человека, взятого с некоторой точки зрения, во взаимодействии подобранных писателем признаков».1 Человек в прозе Казакова исследуется в сложных связях с природой, обществом, историей. Писатель стремится раскрыть своеобразие национального характера, при этом опираясь на собственную этическую программу, ориентирующую на образ цельного человека. Очевидная устремленность автора к нравственному идеалу позволила вывести типологию казаковских героев.
Писатель считал, что человек, живущий в «ладу» с природой, сохранивший в себе (или имеющий изначально) историческую память, строит по гармоничным, извечным нравственным принципам свои взаимоотношения с обществом, ощущая себя частицей великой «роевой» силы («Никишкины тайны», «Поморка», «Манька», цикл «Северный дневник»),.
Казаков, разделяя мысль Л. Н. Толстого об изначальной гармоничности человека, теряющего в процессе взросления это качество, показывает, что в подсознании личности сублимировано «забытое» Знание, которое проявляется спонтанно, ассоциативно в воспоминаниях, снах, ощущениях, под влиянием неких образов — зрительных, обонятельных, осязательных («Голубое и зеленое», «Адам и Ева», «На острове», «Запах хлеба», «Кабиа-сы» и др.). Можно сказать, что ностальгическое мировосприятие казаковских героев архетипично. Как отмечал К. Г. Юнг, «архетип в себе. есть некий непредставимый фактор, некая диспозиция, которая в какой-то момент развития человеческого духа приходит в действие, начиная выстраивать материал сознания в определенные фигуры».2 Так, мотивы Дома как «сосредоточия достатка, единства семьи и рода (включая не только живых, но и предков»)3 и дороги как некой философско-этической траектории духовного движения персонажа позволяют раскрыть особенности нравствен.
1 Гинзбург Л. Я. О литературном герое. — Л., 1979. — С. 5.
2 Юнг К. Г. Попытка психологического истолкования догмата о Троице// Юнг К. Г. Собр. соч. Ответ Иову. -М., 1995.-С. 47−48.
3 Топорков А. Дом// Славянская мифология. -М&bdquo- 1995. — С. 168. ной позиции героев, сопрягая указанные мотивы с национальным сознанием, универсальными нравственными представлениями человека о мире. Наблюдаемое в рассказах Казакова инверсирование этих мотивов («На полустанке», «Странник», «По дороге», «Легкая жизнь», «В город», «Запах хлеба» и др.) отражает отступление героя от общечеловеческих ценностей (герои-«перекати-поле», влекомые «неясной мыслью»).
Как показал проведенный анализ, в рассказах Казакова проявляются так называемые «антигерои» (Н. Гей), на судьбе которых лежала драматическая печать обстоятельств, обусловленных социальными, нравственно-этическими факторами. «Неуютно драматичные» (А. Бочаров) каза-ковские герои побуждали читателя не только к оценке поступков, но и к размышлению об их причинах. В этом проза Казакова обозначила проблематику нравственно-философской прозы последующего десятилетия.
Казаков фокусирует свое внимание не только на сложившимся характере, но и на человеке, чья нравственная биография находится еще в процессе формирования и становления, что обусловило появление в рассказах писателя «автогенного» героя (Вд. Гусев), по своему мироощущению близкого к автору («Голубое и зеленое», «Ни стуку, ни грюку», «Осень в дубовых лесах» и др.) Совершая ошибки, показывая свою неуверенность, герои этого типапроявляютвнутреннее нравственное чувство, которое определяет их жизненные позиции.
Сочетание великого и ничтожного, трагического и комического, мрачного и светлого — специфическое свойство героев Казакова («Адам и Ева», «Кабиасы», «Траливали», «Нестор и Кир» и др.). Но принцип светотени используется автором не для изображения борьбы противоположных страстей, а для отражения неоднозначности, антиномичности характеров.
Можно сказать, что у Казакова нет «однозначной человеческой значительности».1.
Стремление к проникновению во все глубины человеческой души, не сливаясь с субъектом изображения, без авторского «нажима», обусловил своеобразие психологического анализа в прозе Ю. Казакова, творчески реализующего в этом аспекте открытия русской классической литературы. Писатель раскрывает сознание «обыкновенного» человекадушевные движения, которыми «наполнены» казаковские герои, представляют собой специфическую форму их идейно-нравственных исканий.
Появление в рассказах «автогенного» героя, усиление философского начала способствовали оформлению особого психологического стиля в прозе Ю. Казакова — аналитического психологизма. Отмеченная особенность восприятия автором и героями действительности («ностальгическое сознание» (С. Федякин), основанное на универсальных нравственных императивах) определила обращение писателя к таким приемам психологического анализа, как собственно-прямая, несобственно-прямая (несобственно-авторская) речь, художественная деталь, данная в субъективном восприятии героев, психологический пейзаж, представляющий «бракосочетание с природой» (А. Камю), антропоморфизм, психофизиогномический параллелизм, а также воспоминание и сон, отражающие специфику художественного времени (возвращаемое время) в структуре аналитического психологизма.
Волнующая Казакова нравственно-философская проблематика получила новое осмысление в цикле «Северный дневник», в котором проявилось стремление автора к «более живой прозаичности» (А. Т. Твардовский). В отличие от рассказов, в «Северном дневнике», отразившем общую тенденцию литературного процесса 60 — 70-х годов, «познание жизни».
1 Бахтин M. М. Проблемы поэтики Достоевского. Изд. 2-е. — М. 1963. — С. 201. происходит в сопряжении с повседневными земными, профессиональными заботами героев. Дневниковая форма книги, предполагающая исповедаль-ность авторской мысли, обусловила синтез публицистического и лирического начал, что позволило расширить рамки очеркового жанра, придавая циклу эпическую широту. Писатель раскрывает сложные взаимосвязи социального и духовного в отдельной личности и нации в целом.
Целостность «Северного дневника» определена единством художественной манеры Казакова, которая проявляется в этой книге. Писатель не создает в своем цикле тщательно разработанных и полностью выявленных человеческих характеров, что отвечало как жанровой природе очерка, так и авторской позиции — наблюдателя, «стороннего» человека. Однако необходимая реалистичность типизации, художественная рельефность достигаются тщательным подбором характеристических черт и подробностей (портрет, речь, описание быта и т. д.). Свои путевые встречи и наблюдения Казаков воплощает в типические образы, дающие обобщающую картину современной эпохи.
На основе сравнительно-типологического анализа выделяются следующие циклообразующие скрепы: общий жанр произведений (исключение составляет рассказ «Нестор и Кир», не включенный автором в цикл, но примыкающий к нему тематически), входящих в книгуобщая идейно-тематическая направленностьпространственно-временная организация (мотив дороги, переплетение пространственно-временных пластов) — вариативное движение тем, основанное на сложных ассоциативно-смысловых связяхобраз автора-повествователя, ярко выраженная нравственная позиция которого свободна от декларативности и назидательности.
Итак, творчество Ю. П. Казакова является ярким событием литературного процесса 50 — 70-х годов. В его прозе, воплотившей основные черты и закономерности указанного историко-литературного периода, прослеживается отступление от стереотипов в изображении внутреннего мира героев, их взаимоотношений с окружающим миром. Проза Ю. П. Казакова открыла глубинные связи между современностью и прошлым, обозначив таким образом проблематику литературы последующих десятилетий. «Неповторим его пример стойкости, прозорливой мудрости, чести, — за что не только знавшие его люди, его друзья и ученики, а и вся литература не может не быть ему благодарной».1.
